Пелиас Кофийский
23.11.2009, 08:50
Чтобы никому не было обидно.
Рецензия Пелиаса на рассказ Пелиаса :lol:
Добавлено через 5 минут
Демоны Йога/пустыни
Серые барханы тянулись в ночи; стихли отзвуки бешеной деятельности; зуагиры укладывались на ночлег. Всё затихло в оазисе Акель; текучий мрак и прохладный покой царили над бархатным морем пустыни. Это был оазис племени Дуэли, которое со времён Амир Курума владело пустыней Ар Шохра от песков Харамуна до оазиса Басры.
Луны не было, но всё было отчётливо видно в свете бесчисленных звёзд. Ночь набросила на небо свой украшенный звёздами полог. Звёздный шатёр раскинулся от одного края горизонта до другого.
Ветерок о чём-то шептался с верхушками пальм. Невидимые пальмы покачивались в тёмном небе, негромко шелестя листьями. Звёзды спали, словно драгоценные камни, рассыпанные на тёмном бархатистом покрывале.
Пальмы тихонько покачивались в опаллесцирующем небе, усыпанном таким изобилием звёзд, что, казалось, они сыплются с неба, словно пригоршни серебра.
Во всём оазисе не спал лишь одни человек, способный оценить их красоту.
Он сидел на брошенном на землю седле, воплощая собой изваянное безмолвие. Казалось, он сливался с вечным, неизменным спокойствием древней пустыни.
Тихий шёпот листьев и ветерка доносился из пальмовых рощ. Мохнатые тёмные силуэты пальм качались в мерцающем свете звёзд. Негромкий шепоток пальм убаюкивал, погружая в сон. Лёгкий ветерок ласкал их стволы упругими струями.
Днём оазис был полон лихорадочной активности, но теперь это было тихое, пустынное место. Не шли горделивые зуагирские женщины за водой; не возились детишки в пыли; не был слышен треск мяса, истекающего прозрачными капельками жира в домашних очагах; не ругались высокие, статные воины, готовые за неосторожно сказанное слово вонзить нож в сердце; не звякали шпоры и чешуйки доспехов, не доносилось ретивое ржание лошадей.
Лишь пустыня протиралась под звёздами – тихая, молчаливая. Негромко всхрапывали лошади во сне; неподвижными чёрными горами на песке лежали верблюды. Солнце давно зашло, и ночная прохлада опустилась на это притихшее место. Пески пустыни остывали, отдавая накопленный за день жар; смертельное, палящее солнце больше не накаляло барханы, подобно горнилу печи. В песках шуршала какая-то жизнь, почти невидимая для обычного глаза: ползали пустынные змеи, ещё хранящие остаток тепла ушедшего солнца, иногда выныривали ящерицы или чёрные скарабеи. Но и они скоро затихли, и тишина, опустившаяся на пустыню, стала полной. Ночь струилась над древними барханами, и лёгкий ветерок, казалось, спускался/веял с самих мигающих звёзд.
Лишь одна фигура не спала во всём этом великолепии, но и она была неподвижна, словно пески окружающей его пустыни. Тёмным ночным призраком возвышалась она над бархатной тенью песка. Она находилась точно на границе между оазисом и пустыней.
Добавлено через 10 секунд
Слабый свет звёзд обрисовывал контуры могучего тела; оно было похоже на человека, но его неподвижность была неподвижностью застывшего ветра, и не один зуагир, увидев эту чёрную фигуру, пятился назад, бормоча охраняющие душу слова. Так мог бы выглядеть демон, тысячелетиями взирающий на мигание звёзд и текучие формы пустыни.
Человек или демон, но застывший во тьме силуэт казался почти великаном. Широкий размах плеч вызывал благоговение, и вся его могучая стать делала его более похожим на бога, нежели на человека. Казалось, сам легендарный Амир Курум почтил своим присутствием эти безрадостные пески. Сухощавые, жилистые дети пустыни казались рядом с ним шакалами в тени могучего льва. Было в нем какое-то ненаигранное величие, дремлющее в его могучих руках, покрытых перекрученными узлами бронзовых мышц, спокойной осанке и грозном блеске сияющих глаз; он казался самим воплощением сил природы, таким же неукротимым и диким, как и лавина, сходящая с гор, или ветер, в несущий в месяц самумов горы золотого песка. В нём чувствовалась какая-то стихийная сила, способная поспорить, казалось, с самими богами.
Подобно бронзовой статуе, он застыл на границе с пустыней; его пугающая неподвижность отгоняла невольных любопытных. Подобно демону пустыни, смотрел он в растворяющиеся в полумраке пески.
В его лице или позе не было ничего неприятного или отталкивающего, но нечто устрашающее дремало в них, словно некое предупреждение о грозной силе, сокрытой в его фигуре до поры до времени. Он казался единым с окружающей его чёрной пустыней, шёпотом пальм и сиянием далёких мерцающих звёзд.
Когда он поднимал голову и свет мигающих звёзд падал на его чёрное в темноте лицо, становилось видно, что ярким огоньком сияют его неукротимые голубые глаза. Не один зуагир попятился, увидев столь дурной признак*, прежде чем узнавал лицо своего легендарного вождя.
* Среди детей пустыни считается, что голубые глаза – признак опасности и коварства.
Добавлено через 17 секунд
Сотни легенд слагали о нём у зуагирских шатров; а ведь всего год тому назад пришёл этот человек с далёких, мифических западных земель и менее чем за год стал подлинным вождём всех пустынных племён. Своей несгибаемой волей и талантом умелого полководца ему удалось объединить враждующие племена зуагиров, подчинив их единой воле, и направить их ярость против сатрапий утопающего в роскоши, жестокого и надменного востока. Под его предводительством им удалось разграбить ряд ключевых фортов гордого туранского королевства, приостановив его непрекращающуюся экспансию на запад, и теперь власть над этими древними землями принадлежала только им. Месяц длилось ликование среди пустынных шатров, когда пал форт Акла, самый западный форт туранских земель. Теперь племенам Ханарии и Харамуна не приходилось опасаться прихода затянутых в сталь туранских эмиссаров на земли благодатной Ханарии. Никогда не было у них вождя, подобного этому. Вожди пустынных племён чтили его, словно бога; но грозный вождь во многом оставался загадкой для детей южных пустынь.
Иногда он был бесшабашен и весел, и мог выпить больше вина и обнять больше женщин, нежели несколько сыновей пустыни, вместе взятых; но иногда на него нападала странная задумчивость, и он мог часами смотреть, как ветер веет песками пустыни и ветерок шелестит в листьях пальм. Когда он замирал, становясь похожим на пустынного демона, невольная дрожь охватывала их в его присутствии. В эти моменты зуагиры старались не мешать своему предводителю; они молча обходили его, стараясь не нарушать его уединения; суеверным детям пустыни казалось, что он говорит с богами. Ни один из них не смог бы сказать, о чём сейчас, глядя на простирающуюся в бесконечность пустыню, думал их загадочный вождь.
Имя этого вождя было Конан.
Добавлено через 19 секунд
Вряд ли киммериец мог бы и сам объяснить, что он делает здесь, посреди бесплодной пустыни, вместо того, чтобы сжимать в своих объятиях страстную дочь Акобы или попивать вино из кожаных бурдюков/вино из ограбленных караванов. Удивительная красота ночи пробралась ему в сердце, пробуждая забытые воспоминания.
Он сидел на брошенном на землю седле, и какие-то неясные, неоформленные мысли блуждали в нём. Он вспоминал свои странствия, подобные сверкающей круговерти, удивительные страны и обычаи, виденные им/мелькающие перед его внутренним взором. Вспоминал суровые горы Киммерии, оставшиеся где-то далеко позади. Перед его внутренним взором словно вставали суровые пики, глубокие лощины, в которых вечно лежала глубокая тень, дикие лица его соплеменников и огромные ели, простоявшие в тени гор бесчисленные столетия. Бесконечной вереницей проносились перед ним призраки прошлого. Вот он видел отца, сжимающего огромный клинок; а затем на фоне звёздного неба возникала его мать, ласково склоняющая над ним свою голову; безумная круговерть стали, крики и вопли умирающих, когда он впервые взошёл на стены Венариума, аквилонской крепости, сжимая в зубах свой мерцающий меч. Путешествие на север; безумные стычки с ванами и гиперборейцами; суровые лица, скрип снега и полыхание стали на широких клинках. Кровь, крики и раны; рабство среди серых домов, сложенных из огромных каменных глыб; его бегство на юг; безумное соревнование с закованными в сталь воинами и волками, сыновьями дикой природы. Заснеженный перевал, через который он очутился в Заморе. Мрак холодного севера, казалось, лёг на его сердце тяжёлой ношей.
И причудливые земли юга, манящие и загадочные, но всегда наполненные жизнью, в отличие от ледяных гор его сурового детства. Вино, женщины, драки, кровь, колдовство и мудрость переплелись здесь в тесный клубок. Он помнил объятия множества женщин; прикосновение многих атласных губ. Нежную, бархатистую кожу; шелковистые пряди волос, спадающие ему на плечо. Помнил их нежные признания и страстные стоны,; помнил их нежные, ласковые слова, произнесённые на прощание. По мере того, как он вспоминал их, казалось, уходила та неизбывная, необъяснимая тоска, которая поселилась в его сердце, сковав его зимней стужей. Помнил золотистые струи вина; шепот ветра в мохнатых головах пальм; крепкие объятия друзей. Воспоминания, казалось, лились ему в душу жарким огнём, постепенно оживляя и заставляя очнуться от многовековой стужи. Они казалось, текли по его жилам, наполняя их свежей жизненной силой; и необъяснимая тоска, вызванная ощущением странной бессмысленности существования сменилась безумной, кипучей жаждой действия. Он вскочил на ноги, полный горячей энергии, готовый действовать, но ещё не знающий, куда приложить свои силы; и в этот момент в пустыне раздался отчаянный, истошный вскрик женщины
Рецензия Пелиаса на рассказ Пелиаса :lol:
Добавлено через 5 минут
Демоны Йога/пустыни
Серые барханы тянулись в ночи; стихли отзвуки бешеной деятельности; зуагиры укладывались на ночлег. Всё затихло в оазисе Акель; текучий мрак и прохладный покой царили над бархатным морем пустыни. Это был оазис племени Дуэли, которое со времён Амир Курума владело пустыней Ар Шохра от песков Харамуна до оазиса Басры.
Луны не было, но всё было отчётливо видно в свете бесчисленных звёзд. Ночь набросила на небо свой украшенный звёздами полог. Звёздный шатёр раскинулся от одного края горизонта до другого.
Ветерок о чём-то шептался с верхушками пальм. Невидимые пальмы покачивались в тёмном небе, негромко шелестя листьями. Звёзды спали, словно драгоценные камни, рассыпанные на тёмном бархатистом покрывале.
Пальмы тихонько покачивались в опаллесцирующем небе, усыпанном таким изобилием звёзд, что, казалось, они сыплются с неба, словно пригоршни серебра.
Во всём оазисе не спал лишь одни человек, способный оценить их красоту.
Он сидел на брошенном на землю седле, воплощая собой изваянное безмолвие. Казалось, он сливался с вечным, неизменным спокойствием древней пустыни.
Тихий шёпот листьев и ветерка доносился из пальмовых рощ. Мохнатые тёмные силуэты пальм качались в мерцающем свете звёзд. Негромкий шепоток пальм убаюкивал, погружая в сон. Лёгкий ветерок ласкал их стволы упругими струями.
Днём оазис был полон лихорадочной активности, но теперь это было тихое, пустынное место. Не шли горделивые зуагирские женщины за водой; не возились детишки в пыли; не был слышен треск мяса, истекающего прозрачными капельками жира в домашних очагах; не ругались высокие, статные воины, готовые за неосторожно сказанное слово вонзить нож в сердце; не звякали шпоры и чешуйки доспехов, не доносилось ретивое ржание лошадей.
Лишь пустыня протиралась под звёздами – тихая, молчаливая. Негромко всхрапывали лошади во сне; неподвижными чёрными горами на песке лежали верблюды. Солнце давно зашло, и ночная прохлада опустилась на это притихшее место. Пески пустыни остывали, отдавая накопленный за день жар; смертельное, палящее солнце больше не накаляло барханы, подобно горнилу печи. В песках шуршала какая-то жизнь, почти невидимая для обычного глаза: ползали пустынные змеи, ещё хранящие остаток тепла ушедшего солнца, иногда выныривали ящерицы или чёрные скарабеи. Но и они скоро затихли, и тишина, опустившаяся на пустыню, стала полной. Ночь струилась над древними барханами, и лёгкий ветерок, казалось, спускался/веял с самих мигающих звёзд.
Лишь одна фигура не спала во всём этом великолепии, но и она была неподвижна, словно пески окружающей его пустыни. Тёмным ночным призраком возвышалась она над бархатной тенью песка. Она находилась точно на границе между оазисом и пустыней.
Добавлено через 10 секунд
Слабый свет звёзд обрисовывал контуры могучего тела; оно было похоже на человека, но его неподвижность была неподвижностью застывшего ветра, и не один зуагир, увидев эту чёрную фигуру, пятился назад, бормоча охраняющие душу слова. Так мог бы выглядеть демон, тысячелетиями взирающий на мигание звёзд и текучие формы пустыни.
Человек или демон, но застывший во тьме силуэт казался почти великаном. Широкий размах плеч вызывал благоговение, и вся его могучая стать делала его более похожим на бога, нежели на человека. Казалось, сам легендарный Амир Курум почтил своим присутствием эти безрадостные пески. Сухощавые, жилистые дети пустыни казались рядом с ним шакалами в тени могучего льва. Было в нем какое-то ненаигранное величие, дремлющее в его могучих руках, покрытых перекрученными узлами бронзовых мышц, спокойной осанке и грозном блеске сияющих глаз; он казался самим воплощением сил природы, таким же неукротимым и диким, как и лавина, сходящая с гор, или ветер, в несущий в месяц самумов горы золотого песка. В нём чувствовалась какая-то стихийная сила, способная поспорить, казалось, с самими богами.
Подобно бронзовой статуе, он застыл на границе с пустыней; его пугающая неподвижность отгоняла невольных любопытных. Подобно демону пустыни, смотрел он в растворяющиеся в полумраке пески.
В его лице или позе не было ничего неприятного или отталкивающего, но нечто устрашающее дремало в них, словно некое предупреждение о грозной силе, сокрытой в его фигуре до поры до времени. Он казался единым с окружающей его чёрной пустыней, шёпотом пальм и сиянием далёких мерцающих звёзд.
Когда он поднимал голову и свет мигающих звёзд падал на его чёрное в темноте лицо, становилось видно, что ярким огоньком сияют его неукротимые голубые глаза. Не один зуагир попятился, увидев столь дурной признак*, прежде чем узнавал лицо своего легендарного вождя.
* Среди детей пустыни считается, что голубые глаза – признак опасности и коварства.
Добавлено через 17 секунд
Сотни легенд слагали о нём у зуагирских шатров; а ведь всего год тому назад пришёл этот человек с далёких, мифических западных земель и менее чем за год стал подлинным вождём всех пустынных племён. Своей несгибаемой волей и талантом умелого полководца ему удалось объединить враждующие племена зуагиров, подчинив их единой воле, и направить их ярость против сатрапий утопающего в роскоши, жестокого и надменного востока. Под его предводительством им удалось разграбить ряд ключевых фортов гордого туранского королевства, приостановив его непрекращающуюся экспансию на запад, и теперь власть над этими древними землями принадлежала только им. Месяц длилось ликование среди пустынных шатров, когда пал форт Акла, самый западный форт туранских земель. Теперь племенам Ханарии и Харамуна не приходилось опасаться прихода затянутых в сталь туранских эмиссаров на земли благодатной Ханарии. Никогда не было у них вождя, подобного этому. Вожди пустынных племён чтили его, словно бога; но грозный вождь во многом оставался загадкой для детей южных пустынь.
Иногда он был бесшабашен и весел, и мог выпить больше вина и обнять больше женщин, нежели несколько сыновей пустыни, вместе взятых; но иногда на него нападала странная задумчивость, и он мог часами смотреть, как ветер веет песками пустыни и ветерок шелестит в листьях пальм. Когда он замирал, становясь похожим на пустынного демона, невольная дрожь охватывала их в его присутствии. В эти моменты зуагиры старались не мешать своему предводителю; они молча обходили его, стараясь не нарушать его уединения; суеверным детям пустыни казалось, что он говорит с богами. Ни один из них не смог бы сказать, о чём сейчас, глядя на простирающуюся в бесконечность пустыню, думал их загадочный вождь.
Имя этого вождя было Конан.
Добавлено через 19 секунд
Вряд ли киммериец мог бы и сам объяснить, что он делает здесь, посреди бесплодной пустыни, вместо того, чтобы сжимать в своих объятиях страстную дочь Акобы или попивать вино из кожаных бурдюков/вино из ограбленных караванов. Удивительная красота ночи пробралась ему в сердце, пробуждая забытые воспоминания.
Он сидел на брошенном на землю седле, и какие-то неясные, неоформленные мысли блуждали в нём. Он вспоминал свои странствия, подобные сверкающей круговерти, удивительные страны и обычаи, виденные им/мелькающие перед его внутренним взором. Вспоминал суровые горы Киммерии, оставшиеся где-то далеко позади. Перед его внутренним взором словно вставали суровые пики, глубокие лощины, в которых вечно лежала глубокая тень, дикие лица его соплеменников и огромные ели, простоявшие в тени гор бесчисленные столетия. Бесконечной вереницей проносились перед ним призраки прошлого. Вот он видел отца, сжимающего огромный клинок; а затем на фоне звёздного неба возникала его мать, ласково склоняющая над ним свою голову; безумная круговерть стали, крики и вопли умирающих, когда он впервые взошёл на стены Венариума, аквилонской крепости, сжимая в зубах свой мерцающий меч. Путешествие на север; безумные стычки с ванами и гиперборейцами; суровые лица, скрип снега и полыхание стали на широких клинках. Кровь, крики и раны; рабство среди серых домов, сложенных из огромных каменных глыб; его бегство на юг; безумное соревнование с закованными в сталь воинами и волками, сыновьями дикой природы. Заснеженный перевал, через который он очутился в Заморе. Мрак холодного севера, казалось, лёг на его сердце тяжёлой ношей.
И причудливые земли юга, манящие и загадочные, но всегда наполненные жизнью, в отличие от ледяных гор его сурового детства. Вино, женщины, драки, кровь, колдовство и мудрость переплелись здесь в тесный клубок. Он помнил объятия множества женщин; прикосновение многих атласных губ. Нежную, бархатистую кожу; шелковистые пряди волос, спадающие ему на плечо. Помнил их нежные признания и страстные стоны,; помнил их нежные, ласковые слова, произнесённые на прощание. По мере того, как он вспоминал их, казалось, уходила та неизбывная, необъяснимая тоска, которая поселилась в его сердце, сковав его зимней стужей. Помнил золотистые струи вина; шепот ветра в мохнатых головах пальм; крепкие объятия друзей. Воспоминания, казалось, лились ему в душу жарким огнём, постепенно оживляя и заставляя очнуться от многовековой стужи. Они казалось, текли по его жилам, наполняя их свежей жизненной силой; и необъяснимая тоска, вызванная ощущением странной бессмысленности существования сменилась безумной, кипучей жаждой действия. Он вскочил на ноги, полный горячей энергии, готовый действовать, но ещё не знающий, куда приложить свои силы; и в этот момент в пустыне раздался отчаянный, истошный вскрик женщины