Пелиас Кофийский
27.03.2011, 18:27
Безмятежный покой древних божеств потревожил едва уловимый звук. На прохладный камень спящего святилища ступила нога непрошенного гостя. Незнакомец передвигался, не производя излишнего шума. Почти беззвучно. В руке он сжимал длинный, поблёскивающий в свете лампад нож. Нож был широким и крепким, и в иной руке мог бы сойти за короткий клинок. Вопиющая чуждость человека сразу бросалась в глаза. Он выглядел так, как не мог выглядеть ни один ультарец – и сомнительно, чтобы его визит был обусловлен благочестивыми намерениями. Впрочем, ни один человек в здравом уме не решился бы зайти в Храмы Древних после захода солнца. Если ему, конечно, был дорог свой рассудок и своя жизнь.
Впрочем, человека, медленно, но уверенно ступающего по полированному полу внутренних покоев, судя по всему, это не волновало.
Незнакомец был крепким и широким, атлетического телосложения – и даже рядом с горделивыми ультарцами, очевидно, показался бы великаном. В его фигуре была определённая массивность и коренастость, почти тяжеловесность – и в то же время, вопреки первому впечатлению, он передвигался с грацией и лёгкостью кошки. Ни единого звука не порождала его мягкая поступь. Густая копна смоляных волос стекала по его плечам, слегка волнистая и явно нечесаная, уже давно. Единственной одеждой служила ему набедренная повязка, первоначально крепкая, но порядком изношенная, и надёжный пояс, к которому крепилась фляга и ножны от ножа. Сандалий у незнакомца не было. Равно как и туники. От всего его облика дышало такой первобытной, почти нечеловеческой силой, что казалось, сами боги холодных северных ледников спустились в благодатные долины, чтобы воплотиться в этом человеке. Его глаза блеснули неясным сероватым оттенком в свете огня.
Помещение, в котором он оказался, имело форму неправильного овала. У стен стояло четыре треножника; на них стояли жаровни и над ними курился пряный, щекочущий ноздри дымок. Он густыми белёсыми клубами перетекал через края и пухлыми змеями стекал на пол. Вверху, наполовину утопленные в лепнине, горели небольшие лампады. Светильники горели и на стенах.
Само помещение было сложено из чёрного, полированного камня; настолько чистого и гладкого, что в него можно было смотреться, словно в зеркало. Его поверхность поблёскивала, как обсидиан. Пламя в светильниках изредка шипело, бросая алые искры. Зал был совершенно пуст, и лишь в его дальнем конце стоял небольшой алтарь – и статуя.
Мрак словно сгущался вокруг изваяния, не позволяя рассмотреть его толком, но даже те его черты, что были заметны, вызывали лишь ужас и омерзение. Словно некто, движимый противоестественными желаниями и направляемый извращённым рассудком, изваял из непроглядно-чёрного агата отвратительную, чудовищную помесь паука и человека. Мохнатые ноги слегка поблёскивали в полумраке. На его лице, подобно посмертной маске застыла пугающая, отталкивающая, скотская гримаса. От статуи странным образом расходилась аура тлена и праха. Словно изваянное существо было давно мертво; и лишь в посмертном, кощунственном воплощении, в противоестественном подобии жизни обрело силу Бога. Буквально осязаемое ощущение скверны и нечистоты истекало из противоположной половины зала. И, словно безумного изображения Бога было недостаточно, скульптор изваял бьющуюся в его объятиях женщину – беспомощную, изнемогающую, с выражением исступлённого отчаяния на лице.
Перед чудовищной композицией стоял алтарь. Тонкий слух незнакомца легко уловил густой, терпкий запах крови – как застарелой, давней, – так и свежей, пролитой совсем недавно. Впрочем, ни изваяние, ни алтарь его не обеспокоили. Он привык к запаху крови. Как своей, так и чужой. И гипнотический кошмар, изваянный в камне, почти не затронул его прагматичного рассудка. Человек лишь мимоходом скользнул по нему равнодушным взглядом и продолжил внимательно изучать стены помещения. Он искал дверь.
Если бы потенциальный наблюдатель попробовал определить расу или народ отчаянного ночного визитёра, он встал бы в тупик. Он, вне всякого сомнения, был родом с севера – только холодные, мрачные предгорья насквозь продуваемых ветрами равнин рождают мужей с такими грубыми, словно вырубленными из камня чертами лица. Он не был ни чернокожим, ни жителем востока; тем не менее, определить его родину было не так уж просто. Некоторые повадки и манера двигаться – плавно, словно перетекая – напоминали дикого зверя; вообще, во вторгшемся в святая святых ощущалось что-то неуловимо, необъяснимо варварское, дикарское, звериное. Было в нём что-то неуловимо сходное с обитателями варварских королевств на самой окраине цивилизованного мира и континента – Химинбьорга и Валъскъялва. Однако и их жителем ни один из просвещённых мудрецов его бы не назвал. В действительности же родиной до безрассудства храброго вора были почти никому не ведомые, затерянные в холодных водах серого северного моря, горы Ледяных островов. Предприимчивого авантюриста звали Коннал.
Волею судьбы занесённый в пышные и угрюмые южные королевства, не питающий пиетета ни перед чёрными тайнами этой древней, мрачной земли, ни перед её бесчеловечными, изуверскими богами, он решил ограбить один из крупнейших храмов Мелькарды. Храм располагался в западной части города, громадный, величественный и красивый. Хотя это была и странная, недобрая красота. Приземистые, лишённые привычной логики и геометрии очертания храма наводили мыль на том, что создателями его могли быть совсем не люди. А существа с иным образом мыслей и иными вкусами. Или же люди, пришедшие на эти земли намного позже первых повелителей Ультара, возвели этот храм по образцу и подобию первых, давно забытых святилищ. Недаром древние предания говорили, что некоторые из великих царей далёкого прошлого были отнюдь не людьми, а прочие несли в своих жилах немало нечеловеческой крови. И боги Ультара были странными, противоестественными демиургами, почитание которых пришло из далёких земель кощунственного Востока, и было даровано священнослужителям Ультара самими демонами. Страшны культы и ритуалы сохранились в жарких ветхих городах этого древнего мира; пугающие тайны хранили их исполинские пирамиды и катакомбы. Тайны, с которыми лучше не соприкасаться никому из людей. Нечеловеческие владыки прежних времён подарили людям вырождающиеся религии, святотатственные и жуткие, и боги нелюдей стали богами умирающего, некогда могущественного, угрюмого Ультара.
Впрочем, человека, медленно, но уверенно ступающего по полированному полу внутренних покоев, судя по всему, это не волновало.
Незнакомец был крепким и широким, атлетического телосложения – и даже рядом с горделивыми ультарцами, очевидно, показался бы великаном. В его фигуре была определённая массивность и коренастость, почти тяжеловесность – и в то же время, вопреки первому впечатлению, он передвигался с грацией и лёгкостью кошки. Ни единого звука не порождала его мягкая поступь. Густая копна смоляных волос стекала по его плечам, слегка волнистая и явно нечесаная, уже давно. Единственной одеждой служила ему набедренная повязка, первоначально крепкая, но порядком изношенная, и надёжный пояс, к которому крепилась фляга и ножны от ножа. Сандалий у незнакомца не было. Равно как и туники. От всего его облика дышало такой первобытной, почти нечеловеческой силой, что казалось, сами боги холодных северных ледников спустились в благодатные долины, чтобы воплотиться в этом человеке. Его глаза блеснули неясным сероватым оттенком в свете огня.
Помещение, в котором он оказался, имело форму неправильного овала. У стен стояло четыре треножника; на них стояли жаровни и над ними курился пряный, щекочущий ноздри дымок. Он густыми белёсыми клубами перетекал через края и пухлыми змеями стекал на пол. Вверху, наполовину утопленные в лепнине, горели небольшие лампады. Светильники горели и на стенах.
Само помещение было сложено из чёрного, полированного камня; настолько чистого и гладкого, что в него можно было смотреться, словно в зеркало. Его поверхность поблёскивала, как обсидиан. Пламя в светильниках изредка шипело, бросая алые искры. Зал был совершенно пуст, и лишь в его дальнем конце стоял небольшой алтарь – и статуя.
Мрак словно сгущался вокруг изваяния, не позволяя рассмотреть его толком, но даже те его черты, что были заметны, вызывали лишь ужас и омерзение. Словно некто, движимый противоестественными желаниями и направляемый извращённым рассудком, изваял из непроглядно-чёрного агата отвратительную, чудовищную помесь паука и человека. Мохнатые ноги слегка поблёскивали в полумраке. На его лице, подобно посмертной маске застыла пугающая, отталкивающая, скотская гримаса. От статуи странным образом расходилась аура тлена и праха. Словно изваянное существо было давно мертво; и лишь в посмертном, кощунственном воплощении, в противоестественном подобии жизни обрело силу Бога. Буквально осязаемое ощущение скверны и нечистоты истекало из противоположной половины зала. И, словно безумного изображения Бога было недостаточно, скульптор изваял бьющуюся в его объятиях женщину – беспомощную, изнемогающую, с выражением исступлённого отчаяния на лице.
Перед чудовищной композицией стоял алтарь. Тонкий слух незнакомца легко уловил густой, терпкий запах крови – как застарелой, давней, – так и свежей, пролитой совсем недавно. Впрочем, ни изваяние, ни алтарь его не обеспокоили. Он привык к запаху крови. Как своей, так и чужой. И гипнотический кошмар, изваянный в камне, почти не затронул его прагматичного рассудка. Человек лишь мимоходом скользнул по нему равнодушным взглядом и продолжил внимательно изучать стены помещения. Он искал дверь.
Если бы потенциальный наблюдатель попробовал определить расу или народ отчаянного ночного визитёра, он встал бы в тупик. Он, вне всякого сомнения, был родом с севера – только холодные, мрачные предгорья насквозь продуваемых ветрами равнин рождают мужей с такими грубыми, словно вырубленными из камня чертами лица. Он не был ни чернокожим, ни жителем востока; тем не менее, определить его родину было не так уж просто. Некоторые повадки и манера двигаться – плавно, словно перетекая – напоминали дикого зверя; вообще, во вторгшемся в святая святых ощущалось что-то неуловимо, необъяснимо варварское, дикарское, звериное. Было в нём что-то неуловимо сходное с обитателями варварских королевств на самой окраине цивилизованного мира и континента – Химинбьорга и Валъскъялва. Однако и их жителем ни один из просвещённых мудрецов его бы не назвал. В действительности же родиной до безрассудства храброго вора были почти никому не ведомые, затерянные в холодных водах серого северного моря, горы Ледяных островов. Предприимчивого авантюриста звали Коннал.
Волею судьбы занесённый в пышные и угрюмые южные королевства, не питающий пиетета ни перед чёрными тайнами этой древней, мрачной земли, ни перед её бесчеловечными, изуверскими богами, он решил ограбить один из крупнейших храмов Мелькарды. Храм располагался в западной части города, громадный, величественный и красивый. Хотя это была и странная, недобрая красота. Приземистые, лишённые привычной логики и геометрии очертания храма наводили мыль на том, что создателями его могли быть совсем не люди. А существа с иным образом мыслей и иными вкусами. Или же люди, пришедшие на эти земли намного позже первых повелителей Ультара, возвели этот храм по образцу и подобию первых, давно забытых святилищ. Недаром древние предания говорили, что некоторые из великих царей далёкого прошлого были отнюдь не людьми, а прочие несли в своих жилах немало нечеловеческой крови. И боги Ультара были странными, противоестественными демиургами, почитание которых пришло из далёких земель кощунственного Востока, и было даровано священнослужителям Ультара самими демонами. Страшны культы и ритуалы сохранились в жарких ветхих городах этого древнего мира; пугающие тайны хранили их исполинские пирамиды и катакомбы. Тайны, с которыми лучше не соприкасаться никому из людей. Нечеловеческие владыки прежних времён подарили людям вырождающиеся религии, святотатственные и жуткие, и боги нелюдей стали богами умирающего, некогда могущественного, угрюмого Ультара.