Lex Z
03.03.2012, 22:14
Та, кого он звал любимой женщиной
Я знаю точно наперёд –
Сегодня кто-нибудь умрёт,
Я знаю, где,
Я знаю, как,
Я не гадалка, я…
Детский стишок
Часто, когда я выхожу на улицы провинциального города, в котором родился и рано или поздно умру, мне кажется, что конец света уже наступил. Я вглядываюсь в лица прохожих – серые, как индустриальный пейзаж, как небо, линялой простынёй натянутое над нами. Такими же серыми должны быть их мысли.
Живые. Живые, но всё равно что мертвы.
Я знаю, сколько именно времени прошло. На холодильнике висит календарь, и я старательно вымарываю чёрным маркером дни. Всего их было тридцать семь, и сегодня – особенный: день всех влюблённых
Я убеждён: сегодня произойдёт что-то важное.
***
Входная дверь захлопнулась, как мышеловка, и Инга открыла глаза. Она теперь спала только при включённом свете и в полной тишине (уличный шум не в счёт - иногда она специально оставляла форточку открытой, чтобы слышать его, и это было нормально).
Кто-то шёл по коридору, и по телу пробежала судорога.
Кто-то остановился на пороге, и испарина выступила над верхней губой.
Инга подтянула колени к груди, укрылась с головой и почувствовала себя в безопасности. Как раньше, в детстве, когда от любой угрозы можно было спрятаться под одеялом.
— Суда не будет, - услышала она. - Вчера Передельский покончил с собой в камере предварительного заключения.
Слипшиеся от пота пряди волос липли к бледному лбу. Биение сердца отдавалось в висках.
— Он во всём признался, - прошептала Инга.
— Да, он во всём признался.
Облегчение было таким всеобъемлющим, что она заплакала.
***
Завтракаю: омлет из трёх яиц, тосты, капучино. Всё выглядит очень вкусным.
Вырезки, разложенные передо мной на столе, перебивают аппетит. Все они взяты из криминальной хроники. Канцеляризмы – как скрип мела по сухой школьной доске, бросают в дрожь. Есть у языка газетных статей какой-то мрачный оттенок, отталкивающая обратная сторона.
Как будто за дверью, в которую хотелось войти, оказались спускающиеся в темноту ступени, и потянуло сыростью оттуда, снизу.
«…вечером в пятницу на территории Парка Культуры найден труп неизвестной, ставшей жертвой жестокого убийства. Девушка, которой на вид было 15-16 лет…»
«…на теле было множество резаных ран и следы побоев. Убитой оказалась ученица восьмого класса по имени Юлия П…»
«…рядом валялась сумка, из которой, как выяснилось позже, пропали мобильный телефон и небольшая сумма денег. Смерть Даши наступила от многочисленных колото-резаных ранений шеи…»
«…с признаками насильственной смерти было обнаружено тело очередной жертвы…»
Жаль ли мне их? Я не знаю, честно. Ни одна из них не была той, кого я звал любимой женщиной.
Расчёрканный маркером календарь, как и эти вырезки – ещё не улики.
В тумбочке в спальне лежит сумка, принадлежащая пропавшей без вести девушке, и нож, который позже назову в милицейских протоколах «орудием убийства». На нём засохла кровь двух или трёх школьниц. Он пахнет как курица, которую оставили размораживаться в жаркий день. Вот это – улики.
Одеваюсь и выхожу из дома. Мне известно, что убийцу тянет на место преступления, и я иду в Парк Культуры. На самом деле я не уверен, что хочу здесь находиться, но уже тридцать семь дней я читаю о серийных маньяках и веду себя так, как вели бы они. Соответствую. Отыгрываю роль. Никто не поймёт меня, меня, не поверит, что я нашёл способ остановить темноту, поэтому я дам им то, что они захотят услышать.
Снег хрустит под подошвами, и воздух – он, кажется, тоже хрустящий от февральского мороза, как фольга, в которую была завёрнута шоколадная плитка. Дышится легко. Аттракционы не работают, колесо обозрения впало в спячку, и людей почти нет.
Я повторяю, беззвучно шевеля губами: в канализационном люке на заднем дворе пиццерии – Юля, под мостом, перекинутым через искусственное озеро – Даша, в полосе вечнозелёных деревьев – Алиса.
Мне представляется, что это будет весной. Дожди вымоют пробку грязного снега на выезде из города. Парк, наверное, закроют для посещений на время следственного эксперимента. Небритый и с кругами под глазами от недосыпа я буду давать показания. Рассказывать, как выслеживал и преследовал, как хватал и бил ножом. Показывать всё это на тряпичной кукле.
Меня обязательно спросят – что случилось после Нового Года, почему я перестал убивать, и я скажу им:
— Я живу один. В квартире, которая досталась мне по наследству. На кухне есть люк, под ним пространство – метра два на полтора; это погреб или, может, там были какие-то бытовые коммуникации, я не знаю. Я насильно удерживаю там человека. Девушку. Ещё с января.
Убийства прекратились, потому что я держу в подвале под кухней ту, кого звал любимой женщиной.
Это правда.
…Становится прохладно, и я захожу в магазин, чтобы купить к ужину мартини и креветки.
***
Упущение коммунальных служб, островки мокрой грязи, которые попадались на парковых дорожках, заставили вспомнить, что недавно здесь лежал снег.
Инга старательно огибала их на бегу. Не только для того, чтобы не промочить ноги. Психолог рекомендовала избегать любого напоминания о травмирующем опыте. Чтобы отвлечься, Инга занялась спортом, как только вышла из больницы после реабилитации и научилась снова выходить из дома.
В городе никогда не случалось такой страшной зимы. Непонятно, что имели в виду те, кто говорил об этом - то ли погоду, а температуры в этом году и действительно были рекордно низкими, и вьюжило два месяца, чего на тёплом Черноморском побережье по определению не происходило. То ли серию убийств, которая пришлась на зиму лишь частично.
Московские телевизионщики делали специальный выпуск новостей об этом преступлении, и Инга его посмотрела. Карнавал по форме, сплаттерпанк по содержанию. После того как упомянули, что найденные фрагменты тел принадлежат, как минимум, троим разным людям, она переключила канал.
Тишина стояла над парком. Ветер относил в сторону музыку, оставшаюся за спиной, и Инге казалось, что она совершенно одна - и здесь, и в целом мире. И всё-таки что-то...
Она охнула и обхватила голову руками: боль взорвалась в виске, и её осколки с неровными краями распороли сосуды - это продлилось мгновение, не дольше.
...что-то нарушало безмолвие безлюдного места. Пробегая по мосту, она остановилась, чтобы затянуть ослабший шнурок, и услышала: неуклюжий плеск, поскрёбывание. Будто нечто, вцепившись когтями в деревянное днище моста, пыталось выбраться из озера.
Показалось, решила Инга, затолкала концы шнурка в кроссовок и побежала дальше. От ельника она держалась в стороне. Когда-то ей нравился полумрак под сходящимися ветвями, и тяжёлый запах хвои действовал на неё возбуждающе. Теперь же не покидало ощущение того, что кто-то скрывается там, не спуская немигающего взгляда с её затылка.
Здание пиццерии осталось за правым плечом - жалюзи опущены, и табличка над входом не висит. Вскоре после того как неподалёку нашли тело, пиццерию закрыли.
Инга добежала до решётчатого забора. Прикоснулась к нему рукой. Парк здесь заканчивался. К этому моменту она уже отчётливо слышала шаги за спиной. Кто-то догонял её, и не один - шаркая подошвами по непросохшему после зимы асфальту, переваливаясь с ноги на ногу.
Она встала лицом к ним - в школьных платьях, с полусгнившими детскими лицами и следами от многочисленных ударов ножом, они все были мертвы уже давно. Неупокоенные души. Мёртвые, но всё равно что живы. Инга закричала бы, но голос пропал.
Это все из-за тебя, хотели сказать они. Обескровленные губы не шевелились, но Инга слышала их голоса в голове - шелестящие, обвиняющие. Это ты виновата. Если бы только он запер тебя раньше, ничего бы не произошло!
Она закрыла лицо ладонями, до крови впившись ногтями в кожу. Было пусто и тихо, когда она снова посмотрела на парк - только ветер тащил скомканную глянцевую рекламку.
***
В последний раз мы отмечали День Святого Валентина только вдвоём года три или четыре назад, наверное. С тех пор как мы перестали быть подростками, у неё находились более важные дела, чем проводить время со мной. И более важные люди, чем я. Ловлю себя на мысли: те четверо из парка - представляли ли они хоть для кого-нибудь ту значимость, что приобрели незадолго до смерти в глазах убийцы?
Дожидаюсь вечера, задёргиваю занавески на кухне и скатываю линолеум к стене. Снизу ничего не слышно. Я позаботился о шумоизоляции. Погреб невелик - два шага в сторону, три в другую, а после того, как я обшил стены пенопластом, там осталось совсем немного места.
Та, кого я звал любимой женщиной, там, пристёгнутая к батарее за обе руки. Недавно я пыталя вымыть ей голову, но она укусила меня за руку. Читать тоже не хочет - я приносил «Коллекционера» Фаулза и документальные романы о похищенных и удерживаемх в неволе. Я изучил море информации о маньяках. Она ничего не хочет знать о том, что значит быть жертвой.
«Ну помоги же мне, это ведь в твоих интересах!», - хочу крикнуть я, но вместо этого ставлю на пол поднос с ужином, наливаю мартини в бокалы - и всё это время говорю, говорю. Что сегодня четырнадцатое февраля. Что с самого утра я предчувствую непредовратимость некоего события.
Я быстро иссякаю. Мне нечего ей сказать, если разобраться. Есть одна тема... но мне не хотелось бы вскрывать потаённый уголог моего сознания. Разбивать копилку, где хранятся кошмарные сны и всё плохое, чем я наделён.
Всё-таки я решаюсь.
— Не бойся, я не причиню тебе вреда. Ты здесь лишь затем, чтобы никто больше не погиб.
Слова выпадают изо рта, как дутые стекляшки - привлекательные снаружи, но полые и пустые внутри. Что бы я не сказал, прозвучит лживо. Мы оба это понимаем, и когда я думаю об этом, мне хочется перестать считать Ингу своей любимой женщиной.
— Да тобой движет милосердие, как я посмотрю. - Её губы дрожат, расплываясь в улыбку. - Благодетель.
— Ты не подумай, все эти девушки... убитые... они для меня ничего не значили, - быстро произношу я. Как будто оправдываюсь. - Всё по прежнему в том, что касается тебя и меня.
Её взгляд - как тупик в конце улицы.
— Я думаю, это темнота, - добавляю я. - Их забрала темнота, вот и всё... и никто не виноват. Это как несчастный случай.
Тогда она начинает кричать.
***
Тридцать семь дней в подвале под кухней - и всё из-за того, что давным-давно Передельский выбрал её объектом симпатий. Всё-таки он был нездоров - ни один нормальный человек не будет удерживать любимую силой, даже для её блага.
Подвал. Лёжа, она могла дотянуться ногами до каждой из его стен, и это сводило с ума. Инге хотелось бы, чтобы Передельский выключал на ночь свет, и темнота раздвигала границы её темницы - хотя бы в воображении... но он никогда этого не делал.
Тридцать семь дней в заточении. Можно написать об этом книгу и прославиться. Хотя вряд ли - Инга до сих пор избегала контактов с прессой. Её бросало в дрожь при одной только мысли об интервью. О том, что в лицо направят камеру и будут задавать вопросы, въедливые, как вгрызающиеся под кожу жуки-паразиты
Она нашла бы, о чём рассказать журналистам - украшенный к Новому Году парк, шепчущиеся на ветру голубые ели. Кровь девушки растопила снег до самого асфальта. Лицо Передельского казалось потусторонним в освещении электрических гирлянд. Увидев его, склонившегося над телом, Инга испытала ужас.
— Да стой ты, ненормальная! Я ничего тебе не сделаю! - кричал он в спину.
Он попытался её схватить, но водоотталкивающая ткань куртки выскользнула из рук. В следующий момент он сбил Ингу с ног, что-то передавил на шее - до обморока. Очнулась она уже в неволе. Но раньше Передельский вернулся к трупу и не спеша собрал то, что являлось уликами - нож, сумку, которую бросила Инга, убегая.
Снегопад выступил как соучастник. Замёл все следы.
***
Я помню первое свидание с темнотой. Мы, дети, остановились сразу у входа, на трёх верхних ступенях. Было тесно, но никто не решался спуститься ниже. Стоял полумрак. Пыльное окно, щедро заставленное горшками, из которых торчали страдающие от обезвоживания растения, пропускало свет неохотно.
Конечно, на двери висел замок, и единственный экземпляр ключей хранился у председателя домового комитета. Но детям – а каждому из нас было не больше восьми лет, - не составляло труда протиснуться между широко расставленными прутьями подвальной решётки.
В самом низу лестницы лежал распотрошённый пакет. Из него выглядывало палевое щенячье ушко. Оно лежало в полосе падающего тупени света, покрытое густой и тёмной, как варенье, массой, и по нему ходила муха.
Я любил Дружка и часто делился с ним купленными в палатке у дома хот-догами, а тот дружелюбно вилял хвостом в знак благодарности… но днём раньше мы посадили щенка в пакет с логотипом женского магазина и снесли в подвал. Так сказала Инга.
Тогда, пятнадцать лет назад, один глаз Инги всегда смотрел вправо и вниз, а другой был затянут белесой плёнкой, похожей на противную пенку на молоке. Она носила очки с разными линзами – чёрной и толстой-толстой прозрачной. Дети уважали Ингу, потому что она была серьёзно больна и даже могла умереть.
— Теперь мы точно знаем, что она проснулась, и она голодна. Щенка надо похоронить. Взрослые не должны этого увидеть.
— Почему? – закапризничал кто-то из самых младших. – Я всё расскажу маме!
— Если взрослые не дадут нам принести новую жертву, то в следующий раз она заберёт тебя! – повысила голос Инга, и маленький расплакался.
Мне тоже отчаянно хотелось разреветься, но я держал себя в руках, потому что был уже взрослый.
Теперь, по прошествии времени, я верю Инге едва ли не больше, чем когда-то в детстве. В жестокой игре в жертвоприношение действительно присутствовала зловещая она, и теперь я точно знал, кто. Темнота. Концентрированный мрак, абсолютное зло.
Найдись хоть кто-нибудь, готовый выслушать меня, я предупредил бы: если ты когда-нибудь останешься один дома и почувствуешь, что в тёмной комнате есть кто-то, кроме тебя, не медли ни секунды. Выйди из квартиры, ни в коем случае не поворачиваясь спиной к неосвещённым углам. Не смотри в зеркала – то, что ты там увидишь, способно свести с ума.
Как только за тобой захлопнется дверь – не оглядывайся. Беги. Иначе темнота завладеет тобой, инфицирует жаждой убийства. Заберёт тебя, как забрала Ингу, которую я звал любимой женщиной.
...Предчувствие пыталось подсказать, что сегодня, в день всех влюблённых, за мной придут. Я утешаю себя тем, что это в любом случае произошло бы рано или поздно, но всё же мне невыразимо горько оттого, что я больше никогда не увижу весну.
Выпотрошили тумбочку, разбили мне нос и уложили лицом в пол. Они грязно натоптали в квартире, и кровь капает в оставленные ими следы. Ингу ведут к выходу, и она оборачивается в дверном проёме, смотрит на меня. Холодный взгляд победительницы - чувствую себя так, будто мне за шиворот налили ледяной воды.
— Она сошла с ума, пока я держал её взаперти, - говорю я. - Её надо изолировать и долго лечить, вы меня слышите? Она психически больна.
В истории человечества было не так много женщин-маньяков, и всё-таки я не желаю, чтобы Ингу посадили в тюрьму. Никто не виноват, это просто темнота забрала всех этих девочек... или мне всего лишь хочется так думать. Завладели ли Ингой силы зла или она монстр, выродок - по большему счёту, эти понятия тождественны.
А если и не так, то я этого уже никогда не узнаю.
***
За городом, там, где уже не было домов, Инга шла вдоль дороги, сунув руки в карманы. Иногда её лицо озаряла улыбка - мимолётная, как блуждающий огонёк. Над проезжей частью вставало солнце. Порыв ветра опрокинул капюшон куртки на плечи.
— Я с этим разберусь, - шептала она. - Справлюсь.
Она научилась справляться ещё в детстве, когда объясняла убитых животных правилами игры.
Главное, что Передельский взял всё на себя.
http://cimmeria.ru/kartinochka.png
Примечание администрации: Текст выложен полностью.
Оценки судей:
Антон Первушин
1. Общее впечатление — 8
2. Читабельность — 8
3. Увлекательность — 7
4. Стиль (понравился ли вам литературный стиль написания работы) — 8
5. Внутренняя логика произведения — 7
6. Хоррор-составляющая — 5
Средняя оценка: 7.166
Комментарий: Нормальный рассказ о серийном убийце, написанный в духе американского триллера, но на отечественном материале, что особенно радует. При этом автору удалось найти свою собственную интонацию и довольно нетривиальный финальный ход. Единственный недостаток — вторичность в сюжете и художественных образах. Однако этот рассказ вполне может быть опубликован в соответствующем сборнике или журнале с минимальной редакторской правкой.
Я знаю точно наперёд –
Сегодня кто-нибудь умрёт,
Я знаю, где,
Я знаю, как,
Я не гадалка, я…
Детский стишок
Часто, когда я выхожу на улицы провинциального города, в котором родился и рано или поздно умру, мне кажется, что конец света уже наступил. Я вглядываюсь в лица прохожих – серые, как индустриальный пейзаж, как небо, линялой простынёй натянутое над нами. Такими же серыми должны быть их мысли.
Живые. Живые, но всё равно что мертвы.
Я знаю, сколько именно времени прошло. На холодильнике висит календарь, и я старательно вымарываю чёрным маркером дни. Всего их было тридцать семь, и сегодня – особенный: день всех влюблённых
Я убеждён: сегодня произойдёт что-то важное.
***
Входная дверь захлопнулась, как мышеловка, и Инга открыла глаза. Она теперь спала только при включённом свете и в полной тишине (уличный шум не в счёт - иногда она специально оставляла форточку открытой, чтобы слышать его, и это было нормально).
Кто-то шёл по коридору, и по телу пробежала судорога.
Кто-то остановился на пороге, и испарина выступила над верхней губой.
Инга подтянула колени к груди, укрылась с головой и почувствовала себя в безопасности. Как раньше, в детстве, когда от любой угрозы можно было спрятаться под одеялом.
— Суда не будет, - услышала она. - Вчера Передельский покончил с собой в камере предварительного заключения.
Слипшиеся от пота пряди волос липли к бледному лбу. Биение сердца отдавалось в висках.
— Он во всём признался, - прошептала Инга.
— Да, он во всём признался.
Облегчение было таким всеобъемлющим, что она заплакала.
***
Завтракаю: омлет из трёх яиц, тосты, капучино. Всё выглядит очень вкусным.
Вырезки, разложенные передо мной на столе, перебивают аппетит. Все они взяты из криминальной хроники. Канцеляризмы – как скрип мела по сухой школьной доске, бросают в дрожь. Есть у языка газетных статей какой-то мрачный оттенок, отталкивающая обратная сторона.
Как будто за дверью, в которую хотелось войти, оказались спускающиеся в темноту ступени, и потянуло сыростью оттуда, снизу.
«…вечером в пятницу на территории Парка Культуры найден труп неизвестной, ставшей жертвой жестокого убийства. Девушка, которой на вид было 15-16 лет…»
«…на теле было множество резаных ран и следы побоев. Убитой оказалась ученица восьмого класса по имени Юлия П…»
«…рядом валялась сумка, из которой, как выяснилось позже, пропали мобильный телефон и небольшая сумма денег. Смерть Даши наступила от многочисленных колото-резаных ранений шеи…»
«…с признаками насильственной смерти было обнаружено тело очередной жертвы…»
Жаль ли мне их? Я не знаю, честно. Ни одна из них не была той, кого я звал любимой женщиной.
Расчёрканный маркером календарь, как и эти вырезки – ещё не улики.
В тумбочке в спальне лежит сумка, принадлежащая пропавшей без вести девушке, и нож, который позже назову в милицейских протоколах «орудием убийства». На нём засохла кровь двух или трёх школьниц. Он пахнет как курица, которую оставили размораживаться в жаркий день. Вот это – улики.
Одеваюсь и выхожу из дома. Мне известно, что убийцу тянет на место преступления, и я иду в Парк Культуры. На самом деле я не уверен, что хочу здесь находиться, но уже тридцать семь дней я читаю о серийных маньяках и веду себя так, как вели бы они. Соответствую. Отыгрываю роль. Никто не поймёт меня, меня, не поверит, что я нашёл способ остановить темноту, поэтому я дам им то, что они захотят услышать.
Снег хрустит под подошвами, и воздух – он, кажется, тоже хрустящий от февральского мороза, как фольга, в которую была завёрнута шоколадная плитка. Дышится легко. Аттракционы не работают, колесо обозрения впало в спячку, и людей почти нет.
Я повторяю, беззвучно шевеля губами: в канализационном люке на заднем дворе пиццерии – Юля, под мостом, перекинутым через искусственное озеро – Даша, в полосе вечнозелёных деревьев – Алиса.
Мне представляется, что это будет весной. Дожди вымоют пробку грязного снега на выезде из города. Парк, наверное, закроют для посещений на время следственного эксперимента. Небритый и с кругами под глазами от недосыпа я буду давать показания. Рассказывать, как выслеживал и преследовал, как хватал и бил ножом. Показывать всё это на тряпичной кукле.
Меня обязательно спросят – что случилось после Нового Года, почему я перестал убивать, и я скажу им:
— Я живу один. В квартире, которая досталась мне по наследству. На кухне есть люк, под ним пространство – метра два на полтора; это погреб или, может, там были какие-то бытовые коммуникации, я не знаю. Я насильно удерживаю там человека. Девушку. Ещё с января.
Убийства прекратились, потому что я держу в подвале под кухней ту, кого звал любимой женщиной.
Это правда.
…Становится прохладно, и я захожу в магазин, чтобы купить к ужину мартини и креветки.
***
Упущение коммунальных служб, островки мокрой грязи, которые попадались на парковых дорожках, заставили вспомнить, что недавно здесь лежал снег.
Инга старательно огибала их на бегу. Не только для того, чтобы не промочить ноги. Психолог рекомендовала избегать любого напоминания о травмирующем опыте. Чтобы отвлечься, Инга занялась спортом, как только вышла из больницы после реабилитации и научилась снова выходить из дома.
В городе никогда не случалось такой страшной зимы. Непонятно, что имели в виду те, кто говорил об этом - то ли погоду, а температуры в этом году и действительно были рекордно низкими, и вьюжило два месяца, чего на тёплом Черноморском побережье по определению не происходило. То ли серию убийств, которая пришлась на зиму лишь частично.
Московские телевизионщики делали специальный выпуск новостей об этом преступлении, и Инга его посмотрела. Карнавал по форме, сплаттерпанк по содержанию. После того как упомянули, что найденные фрагменты тел принадлежат, как минимум, троим разным людям, она переключила канал.
Тишина стояла над парком. Ветер относил в сторону музыку, оставшаюся за спиной, и Инге казалось, что она совершенно одна - и здесь, и в целом мире. И всё-таки что-то...
Она охнула и обхватила голову руками: боль взорвалась в виске, и её осколки с неровными краями распороли сосуды - это продлилось мгновение, не дольше.
...что-то нарушало безмолвие безлюдного места. Пробегая по мосту, она остановилась, чтобы затянуть ослабший шнурок, и услышала: неуклюжий плеск, поскрёбывание. Будто нечто, вцепившись когтями в деревянное днище моста, пыталось выбраться из озера.
Показалось, решила Инга, затолкала концы шнурка в кроссовок и побежала дальше. От ельника она держалась в стороне. Когда-то ей нравился полумрак под сходящимися ветвями, и тяжёлый запах хвои действовал на неё возбуждающе. Теперь же не покидало ощущение того, что кто-то скрывается там, не спуская немигающего взгляда с её затылка.
Здание пиццерии осталось за правым плечом - жалюзи опущены, и табличка над входом не висит. Вскоре после того как неподалёку нашли тело, пиццерию закрыли.
Инга добежала до решётчатого забора. Прикоснулась к нему рукой. Парк здесь заканчивался. К этому моменту она уже отчётливо слышала шаги за спиной. Кто-то догонял её, и не один - шаркая подошвами по непросохшему после зимы асфальту, переваливаясь с ноги на ногу.
Она встала лицом к ним - в школьных платьях, с полусгнившими детскими лицами и следами от многочисленных ударов ножом, они все были мертвы уже давно. Неупокоенные души. Мёртвые, но всё равно что живы. Инга закричала бы, но голос пропал.
Это все из-за тебя, хотели сказать они. Обескровленные губы не шевелились, но Инга слышала их голоса в голове - шелестящие, обвиняющие. Это ты виновата. Если бы только он запер тебя раньше, ничего бы не произошло!
Она закрыла лицо ладонями, до крови впившись ногтями в кожу. Было пусто и тихо, когда она снова посмотрела на парк - только ветер тащил скомканную глянцевую рекламку.
***
В последний раз мы отмечали День Святого Валентина только вдвоём года три или четыре назад, наверное. С тех пор как мы перестали быть подростками, у неё находились более важные дела, чем проводить время со мной. И более важные люди, чем я. Ловлю себя на мысли: те четверо из парка - представляли ли они хоть для кого-нибудь ту значимость, что приобрели незадолго до смерти в глазах убийцы?
Дожидаюсь вечера, задёргиваю занавески на кухне и скатываю линолеум к стене. Снизу ничего не слышно. Я позаботился о шумоизоляции. Погреб невелик - два шага в сторону, три в другую, а после того, как я обшил стены пенопластом, там осталось совсем немного места.
Та, кого я звал любимой женщиной, там, пристёгнутая к батарее за обе руки. Недавно я пыталя вымыть ей голову, но она укусила меня за руку. Читать тоже не хочет - я приносил «Коллекционера» Фаулза и документальные романы о похищенных и удерживаемх в неволе. Я изучил море информации о маньяках. Она ничего не хочет знать о том, что значит быть жертвой.
«Ну помоги же мне, это ведь в твоих интересах!», - хочу крикнуть я, но вместо этого ставлю на пол поднос с ужином, наливаю мартини в бокалы - и всё это время говорю, говорю. Что сегодня четырнадцатое февраля. Что с самого утра я предчувствую непредовратимость некоего события.
Я быстро иссякаю. Мне нечего ей сказать, если разобраться. Есть одна тема... но мне не хотелось бы вскрывать потаённый уголог моего сознания. Разбивать копилку, где хранятся кошмарные сны и всё плохое, чем я наделён.
Всё-таки я решаюсь.
— Не бойся, я не причиню тебе вреда. Ты здесь лишь затем, чтобы никто больше не погиб.
Слова выпадают изо рта, как дутые стекляшки - привлекательные снаружи, но полые и пустые внутри. Что бы я не сказал, прозвучит лживо. Мы оба это понимаем, и когда я думаю об этом, мне хочется перестать считать Ингу своей любимой женщиной.
— Да тобой движет милосердие, как я посмотрю. - Её губы дрожат, расплываясь в улыбку. - Благодетель.
— Ты не подумай, все эти девушки... убитые... они для меня ничего не значили, - быстро произношу я. Как будто оправдываюсь. - Всё по прежнему в том, что касается тебя и меня.
Её взгляд - как тупик в конце улицы.
— Я думаю, это темнота, - добавляю я. - Их забрала темнота, вот и всё... и никто не виноват. Это как несчастный случай.
Тогда она начинает кричать.
***
Тридцать семь дней в подвале под кухней - и всё из-за того, что давным-давно Передельский выбрал её объектом симпатий. Всё-таки он был нездоров - ни один нормальный человек не будет удерживать любимую силой, даже для её блага.
Подвал. Лёжа, она могла дотянуться ногами до каждой из его стен, и это сводило с ума. Инге хотелось бы, чтобы Передельский выключал на ночь свет, и темнота раздвигала границы её темницы - хотя бы в воображении... но он никогда этого не делал.
Тридцать семь дней в заточении. Можно написать об этом книгу и прославиться. Хотя вряд ли - Инга до сих пор избегала контактов с прессой. Её бросало в дрожь при одной только мысли об интервью. О том, что в лицо направят камеру и будут задавать вопросы, въедливые, как вгрызающиеся под кожу жуки-паразиты
Она нашла бы, о чём рассказать журналистам - украшенный к Новому Году парк, шепчущиеся на ветру голубые ели. Кровь девушки растопила снег до самого асфальта. Лицо Передельского казалось потусторонним в освещении электрических гирлянд. Увидев его, склонившегося над телом, Инга испытала ужас.
— Да стой ты, ненормальная! Я ничего тебе не сделаю! - кричал он в спину.
Он попытался её схватить, но водоотталкивающая ткань куртки выскользнула из рук. В следующий момент он сбил Ингу с ног, что-то передавил на шее - до обморока. Очнулась она уже в неволе. Но раньше Передельский вернулся к трупу и не спеша собрал то, что являлось уликами - нож, сумку, которую бросила Инга, убегая.
Снегопад выступил как соучастник. Замёл все следы.
***
Я помню первое свидание с темнотой. Мы, дети, остановились сразу у входа, на трёх верхних ступенях. Было тесно, но никто не решался спуститься ниже. Стоял полумрак. Пыльное окно, щедро заставленное горшками, из которых торчали страдающие от обезвоживания растения, пропускало свет неохотно.
Конечно, на двери висел замок, и единственный экземпляр ключей хранился у председателя домового комитета. Но детям – а каждому из нас было не больше восьми лет, - не составляло труда протиснуться между широко расставленными прутьями подвальной решётки.
В самом низу лестницы лежал распотрошённый пакет. Из него выглядывало палевое щенячье ушко. Оно лежало в полосе падающего тупени света, покрытое густой и тёмной, как варенье, массой, и по нему ходила муха.
Я любил Дружка и часто делился с ним купленными в палатке у дома хот-догами, а тот дружелюбно вилял хвостом в знак благодарности… но днём раньше мы посадили щенка в пакет с логотипом женского магазина и снесли в подвал. Так сказала Инга.
Тогда, пятнадцать лет назад, один глаз Инги всегда смотрел вправо и вниз, а другой был затянут белесой плёнкой, похожей на противную пенку на молоке. Она носила очки с разными линзами – чёрной и толстой-толстой прозрачной. Дети уважали Ингу, потому что она была серьёзно больна и даже могла умереть.
— Теперь мы точно знаем, что она проснулась, и она голодна. Щенка надо похоронить. Взрослые не должны этого увидеть.
— Почему? – закапризничал кто-то из самых младших. – Я всё расскажу маме!
— Если взрослые не дадут нам принести новую жертву, то в следующий раз она заберёт тебя! – повысила голос Инга, и маленький расплакался.
Мне тоже отчаянно хотелось разреветься, но я держал себя в руках, потому что был уже взрослый.
Теперь, по прошествии времени, я верю Инге едва ли не больше, чем когда-то в детстве. В жестокой игре в жертвоприношение действительно присутствовала зловещая она, и теперь я точно знал, кто. Темнота. Концентрированный мрак, абсолютное зло.
Найдись хоть кто-нибудь, готовый выслушать меня, я предупредил бы: если ты когда-нибудь останешься один дома и почувствуешь, что в тёмной комнате есть кто-то, кроме тебя, не медли ни секунды. Выйди из квартиры, ни в коем случае не поворачиваясь спиной к неосвещённым углам. Не смотри в зеркала – то, что ты там увидишь, способно свести с ума.
Как только за тобой захлопнется дверь – не оглядывайся. Беги. Иначе темнота завладеет тобой, инфицирует жаждой убийства. Заберёт тебя, как забрала Ингу, которую я звал любимой женщиной.
...Предчувствие пыталось подсказать, что сегодня, в день всех влюблённых, за мной придут. Я утешаю себя тем, что это в любом случае произошло бы рано или поздно, но всё же мне невыразимо горько оттого, что я больше никогда не увижу весну.
Выпотрошили тумбочку, разбили мне нос и уложили лицом в пол. Они грязно натоптали в квартире, и кровь капает в оставленные ими следы. Ингу ведут к выходу, и она оборачивается в дверном проёме, смотрит на меня. Холодный взгляд победительницы - чувствую себя так, будто мне за шиворот налили ледяной воды.
— Она сошла с ума, пока я держал её взаперти, - говорю я. - Её надо изолировать и долго лечить, вы меня слышите? Она психически больна.
В истории человечества было не так много женщин-маньяков, и всё-таки я не желаю, чтобы Ингу посадили в тюрьму. Никто не виноват, это просто темнота забрала всех этих девочек... или мне всего лишь хочется так думать. Завладели ли Ингой силы зла или она монстр, выродок - по большему счёту, эти понятия тождественны.
А если и не так, то я этого уже никогда не узнаю.
***
За городом, там, где уже не было домов, Инга шла вдоль дороги, сунув руки в карманы. Иногда её лицо озаряла улыбка - мимолётная, как блуждающий огонёк. Над проезжей частью вставало солнце. Порыв ветра опрокинул капюшон куртки на плечи.
— Я с этим разберусь, - шептала она. - Справлюсь.
Она научилась справляться ещё в детстве, когда объясняла убитых животных правилами игры.
Главное, что Передельский взял всё на себя.
http://cimmeria.ru/kartinochka.png
Примечание администрации: Текст выложен полностью.
Оценки судей:
Антон Первушин
1. Общее впечатление — 8
2. Читабельность — 8
3. Увлекательность — 7
4. Стиль (понравился ли вам литературный стиль написания работы) — 8
5. Внутренняя логика произведения — 7
6. Хоррор-составляющая — 5
Средняя оценка: 7.166
Комментарий: Нормальный рассказ о серийном убийце, написанный в духе американского триллера, но на отечественном материале, что особенно радует. При этом автору удалось найти свою собственную интонацию и довольно нетривиальный финальный ход. Единственный недостаток — вторичность в сюжете и художественных образах. Однако этот рассказ вполне может быть опубликован в соответствующем сборнике или журнале с минимальной редакторской правкой.