Просмотр полной версии : "Гора Бен-Морг"
Игра для Хайборического Форума. Совместный копирайт всех перечисленных ниже участников. Коммерческая публикация данного текста целиком или частями возможна только с согласия всех участников игры, каковое должно быть выражено публично, в письменном виде на данном форуме.
Персонажи/участники:
-Немедийский центурион Ральг дие Треггарт, он же время от времени молодой Вечный Герой (Глумов)
-адъютант/оруженосец Элиас дие Амартер (Элиас)
-стигийский маг "Птолемей" (Даумантис)
-странствующая стигийская приключенка Катанехта (Хасатэ)
-наемник боссонского происхождения Ангир, работающий на бритунийский филиал Серой Гильдии (Чертознай)
-оборотень Эллар (Fexus)
-немедийский торговец Эдвин (Брэнт)
-Шанго, наемник из Черных королевств (Блэйд).
Пролог.
1163 г., двадцатый день третьего осеннего месяца. Немедия, Бельверус, Таверна «Червленый щит», около восьмого колокола пополудни.
- …Пиво, брат, такая подлая штука, - бормотал Виллем себе под нос, непослушными пальцами справляясь с завязками на гульфике. – Такая, панимашь, подлая… хочешь лежать, а приходится все время бегать… а все одно, без пива жить было б криво… Эх и погодка, за ногу ее мать!..
Последний предзимний месяц в этом году выдался холодным, почти бесснежным да ветреным. Холод пробирал до костей, но сейчас оно было и к лучшему. Вообще-то облегчить душу можно было из трактира не выходя – на то имелась на задах таверны особая комнатка - однако ж Виллем нарочно вышел прогуляться, проветрить хмель, чувствуя, как от выпитого начинается в голове неприятный звон и в глазах «плывет». Свою меру подмастерье твердо знал и рассчитал, как всегда, верно. Ледяной ветер резал, что твой нож, зато назад Виллем вернулся, почитай, трезвым. Толкнул ногою дверь в зал и (с мороза-то!) - как под овчинное одеяло нырнул.
«Червленый щит» считался кабаком приличным, даже с «чистой» половиной, куда и благородному вельможе сходить не застерво (и ходили почем зря, заради хорошей кухни, сдобных девок и близости к рыночной площади). Опять же, цену за постой и за стол Брюхан Гуго не заламывал, с понятием был мужик, без жадности. А в особенности хорошо было в «Червленом» пивко кумачовое, живое, с дымком, каковое пиво Брюхан варил сам и секрет его не соглашался продать ни за какие деньги. Ради пива (ну и остальное по возможности) таскался сюда кузнечный подмастерье Виллем, прочие – кто зачем, но народу в гуговой таверне всегда было невпроворот. Так и сейчас: три длинных стола вперемешку обсидели заезжие гуртовщики с местными цеховиками, вон там под факелом шестеро медников – хорошо сидят, вдумчиво, от пустых и полных кружек на столе аж тесно. По уголкам, за столиками на троих, на четверых, сидят-гудят купчины средней руки. Столы стоят плотно, смутный гул голосов, ровно в пчелином улье, и меж всем этим снуют девицы в фартуках, с деревянными подносами, разнося еду и выпивку. Красота.
Виллем на эту красоту поглядел как бы в задумчивости и вроде бы свысока, поддернул штаны да и проследовал чин чинарем на «чистую» половину.
Сегодня ему можно было. Даже не можно – нужно.
День выдался славный. Во-первых, пришел с утра заказчик из военного ведомства. Армейских вообще-то в Кузнечном цехе не слишком жаловали – те еще крысы, торгуются за каждый медный пул, даром что платит королевская казна. Что сторгуют, то себе в карман. Но иногда, хоть и редко, случаются приличные люди – вот как нынешний, к примеру. Заказал болтов арбалетных десять сотен, да столько же наконечников к стрелам, охотничьих, широких; десяток длинных мечей, десяток топоров плотницких (тут особенно удачно вышло, потому как в кузнице давний запас был, его и сплавили), полста фунтов гвоздей… сдал в починку, почитай, полную подводу кольчужного доспеха и за все заплатил вперед, звонкой монетой, не торгуясь. Разве что, уходя со двора, пригрозил кузнецу: «Сделаешь худо – руки обрублю», и не похоже чтоб шутил. Кузнец, однако, только хмыкнул в бороду – дескать, худо работать не приучены, а значит, и руки покамест при нас останутся – и на радостях отвалил Виллему в счет работы пригоршню серебра. Так что по части денежной Виллем на сегодня был спокоен. И на завтра тоже, если нынче не ограбят по пьяни.
Ну а во-вторых и в главных, Йенна сегодня свое согласие дала. Йенна-Недотрога, дочь владельца шорной мастерской со Второй Цветочной. Со всего квартала парни об нее глаза стерли, сколько слов было любезных и подарков разных, а вот согласие она дала – ему, Виллему. Так-то, братцы. И шорник, что вовсе чудно, вроде как не против.
Прекрасен, чуден белый свет. А с бочоночком кумачового да с подносом жареной оленины выходит, прямо скажем, не жизнь, а просто всех богов благословение.
Виллем уселся за свой стол, сделал заказ, бросив на поднос «дракона» вместо «короны», и с удовольствием проводил взглядом круглый задок метнувшейся мухою служанки. После чего принялся, просто так, времяпроведения ради, разглядывать прочих посетителей «чистого» зала. Сидел подмастерье в уголку, от входа по левую руку, и так удачно, что ему почти всех было прекрасно видно, а вот его за толстым потолочным столбом – вроде бы и нет. А народ в «чистом» подобрался этим вечером исключительный, было этого народа совсем немного, и сидели в основном порознь, друг от дружки подальше.
В первую голову, конечно, черный человек – на него Виллем пялился довольно долго, пытаясь углядеть что-нибудь диковинное во внешности, одежде или повадках, но был разочарован. Жители Черных Королевств в Бельверусе появлялись нечасто, и разные досужие болтуны наплели про них с три короба: они, мол, человечье мясо едят и бегают быстрее лошади, в ноздри продевают заточенную кость, а из одежды на них одни золотые браслеты. Однако этот, сидящий от Виллема через три стола, видно, был какой-то неправильный черномазый – а верней того, просто рассказчики врали. Никакой кости в носу у него продето не было, и жрал он не человечину, а громадное вепрево колено с тушеной капустой, запивая особым кумачовым пивком. Аккуратно притом ел, не чавкая по-дикарски, но и без вельможного жеманства. Человек как человек, здоровенный парень, костистый, мускулистый, наголо бритый, в ухе яркая золотая серьга. Да и не совсем уж черный, если рассудить. То есть темнокожий, конечно, но не как, к примеру, сапог, а только самую малость посмуглей кой-кого из знакомых Виллему туранцев. Одет был южанин тоже вполне обыкновенно: высокие сапоги, штаны хорошего сукна, холщовая рубаха да меховая безрукавка. Рядом на скамье свалены были грудой тяжелый плащ с капюшоном, заплечная сума и длинный меч в черных кожаных ножнах.
Холодно, поди, по нашему предзимью в одних золотых браслетах-то бегать, про себя позлорадствовал Виллем, переводя глаза на следующего.
Следующий был косматый старик-асир с длинной, по грудь, белоснежной бородой, в которой виднелось несколько заплетенных с золотыми шнурками тонких косиц. Он сидел прямо напротив входа, спиной к стене, стало быть - к дверям и к Виллему лицом. Вот на этого глаз радовался сплошь, как ни посмотри. Колоритный был старик, царственный, мощный. Самое то слово – мощный. Кряжистый, широкогрудый, плечищи размахом в ярд, руки, перевитые жгутами стальных мышц – как корни векового дуба. Видно было даже по нему сидящему, какой он рослый. Одежда асира выглядела не так чтоб роскошной, а… праздничной, что ли. Нарядной. Видать, по важному поводу принарядился старинушка во все белое, да с золотом: широкие золотые запястья и массивная, червонного золота шейная гривна. Но повод был хоть и важный, однако явно нерадостный, потому как веселиться старик не спешил. Сидел недвижно над единственной кружкой пива и невидяще глядел перед собой, покойно положив на столешницу могучие руки.
Каким-то образом асир почувствовал чужое любопытство. Его глаза, ярко-голубые на загорелом, иссеченном морщинами лице, вдруг скользнули в сторону и перехватили взгляд Виллема, и подмастерье (даром что мужик грубый и к тонким движениям души неспособный) аж охнул про себя. Смертная тоска и смертельная ярость поровну смешивались во взгляде северянина и давили почти физически - будто ледяной ладонью толкнули в лицо. Виллем смутился, мигом потупился, заерзал на скамье. Мелькнула даже дурацкая мысль немедленно встать и выйти вон, прочь от этого жуткого старика и от греха подальше, но тут колыхнулась занавесь на входной двери и вошли служанки с заказанной снедью, а за ними следом еще двое посетителей, Виллему очень даже знакомых.
То были давешний заказчик из армейского ведомства со своим красавчиком-оруженосцем. Тоже страховидная парочка, но по крайней мере понятная. Не глядя по сторонам, прошли за свободный столик, сели, отстегнув мечи.
И, словно их появление послужило сигналом, старик запел.
Запел, запрокинув седую голову, асирскую боевую песню из тех, что заунывны, как митрианская проповедь, и нескончаемы, как осенний дождь. Асирского наречия Виллем не знал и о чем песня, разумеется, не понимал, однако слышалась в голосе старика та же странная смесь безнадежной тоски пополам с кровавым бешенством. Начал он совсем негромко, но постепенно повышал голос и спустя минуту уже ревел быком, и терпеть такое не стало никакой возможности.
Кто-то морщился, диковатого вида чернявая девица в мужском охотничьем платье с брезгливой гримасой зажала уши. Сидевшие одной компанией четверо гвардейских чинов (из коронного замка, судя по мундирам) перебросились парой коротких фраз, и один из них поднялся из-за стола:
- Эй, почтеннейший! Либо пой потише, либо ступай на двор! Клянусь Митрой, ты и мой жеребец поете одинаково, только у коня слух получше, а голос послабже!
Собутыльники гвардейца захохотали и засвистели, но старик не обратил на них ни малейшего внимания. Песня продолжала звучать, сотрясая стены. Тот, что встал из-за стола, нахмурился и шагнул к северянину.
- Отымей тебя Сет, старый ты глухарь! Я к тебе об...
В этот момент Виллем отчетливо понял - быть драке. А в следующий миг оно и подтвердилось.
Гвардеец угрожающе навис над сидящим асиром и протянул к нему руку. Может, он хотел схватить старика за грудки, а возможно, просто потормошить, обращая на себя внимание, однако ни того, ни другого ему сделать не дали. Движение северянина было быстрее змеиного броска: левая ладонь стиснула и выкрутила гвардейцу запястье, а правый кулак кувалдой обрушился на локоть, напрочь ломая сустав. Остальные трое гвардионцев повскакали с мест, и один тут же рухнул со стоном: пущенная стариком пивная кружка угодила ему в лоб, и красное пиво на столе смешалось с кровью. Лязгнули вынимаемые из ножен мечи, завизжали служанки, опрометью бросаясь на выход.
Северянин оборвал свою дикую песнь и широко улыбнулся. Улыбка отдавала безумием. Синие глаза на темном лице сияли, как два сапфира. Он поглядел на двоих гвардейцев, подступавших к нему с обнаженными клинками, встал во весь рост, пинком опрокинув стол, и в его руке бледной луной блеснул тяжелый двулезвийный топор. Тут уж повскакали все, и почти во всех руках засверкала боевая сталь. Вскочил из-за стола и Виллем. Правда, сверкать ему было нечем, так что он за неимением лучшего вооружился массивным дубовым табуретом.
На какое-то мгновение в зале сделалось совсем тихо, только стонал раненый да из общей залы доносился топот ног и тревожные голоса – там начиналась паника, кто-то звал стражу. Асир стоял неподвижно, огромный и опасный, как медведь-шатун, слегка ворочая косматой башкой, оглядывая своих противников, будто пытался запомнить каждого. Потом вдруг прыгнул вперед с утробным звериным рыком, и пошла кровавая кутерьма.
Один из двоих оставшихся на ногах гвардейцев успел уклониться. Второй не успел, попытался закрыться мечом, но топор северянина смахнул его тонкий клинок у самого эфеса, как коса срезает стебель одуванчика – а заодно наискось рассек ребра. Девица в охотничьем платье и смазливый оруженосец метнули ножи. Старик отразил один нож плоскостью топора, а от другого с невероятным проворством увернулся – широкий, как ложка, клинок до половины ушел в беленую стену за его спиной. Оставшийся гвардеец и дарфарский воин одновременно налетели на асира с мечами, и мгновение спустя первый с воем хватался за разрубленное бедро. Дарфарец оказался сильнее и проворнее, он обрушил на безумца град хлестких ударов, за которыми глаз Виллема не поспевал. Однако в скорости асир ничуть не уступал, а в силе значительно превосходил. В конце концов чудом избежавший смертоносного лезвия южанин отлетел к стене от мощного удара плечом, и седой берсерк развернулся лицом к новым противникам. Их еще оставалось четверо, не считая чернявой девицы в охотничьем костюме и Виллема с его никчемной табуреткой.
А между тем стоило принимать в расчет всех. Едва безумец вскинул свою жуткую секиру, чтобы отразить умелый выпад коренастого немедийского вояки с бляхой сотника на груди, девица вновь метнула нож. Жилистый длинноволосый парень, до начала заварушки сидевший с угрюмым видом в самом темном углу, резко взмахнул рукой, отправив в полет что-то маленькое, тускло блеснувшее и резко вжикнувшее в воздухе; ну и подмастерье, захваченный азартом чужой драки, швырнул в асира свое «оружие». Девица, правда, опять промахнулась, зато длинноволосый попал, а тяжелый табурет, пущенный рукой кузнеца, врезался берсерку в загривок. Северянин покачнулся, на миг его движения утратили точность – только на миг, но, учитывая количество направленных на него клинков, этого мига оказалось более чем достаточно.
«Провалиться мне на месте, - потрясенно подумал Виллем, когда умирающий гигант выронил топор и стал мучительно медленно, как подрубленное дерево, заваливаться навзничь, - ну и здоров был мужик! Между прочим, так и помер, улыбаясь...» И впрямь, блаженная улыбка застыла на губах старого асира. Могучее тело рухнуло на дощатый пол, оставшиеся открытыми глаза уставились в потолок, белоснежные одежды быстро становились алыми. Семеро невольных соучастников убийства сошлись над трупом, тяжело дыша и глядя на убитого кто равнодушно, кто испуганно, а иные – с брезгливым недоумением.
- Сдох-таки, - буркнул сотник, озираясь по сторонам в поисках какой-нибудь тряпки - протереть клинок. - Ну и медведь, разрази меня гром.
Чернявая девица шумно выдохнула и пошла выковыривать свой нож из стены.
Внезапно казавшееся безжизненным тело прошила резкая судорога, а узловатые пальцы сжались в кулаки. Семеро убийц вздрогнули от неожиданности. Дарфарец попятился. Виллем начал было творить Знак Митры, оберегающий от нечистой силы. Немедийский сотник со своим смазливым оруженосцем одинаковым движением занесли мечи, намереваясь пригвоздить беспокойного умруна к полу – но все замерли, услышав негромкий и словно бы бесцветный голос:
«Отныне вы - наследники божественного Дара. В сияющих льдах Эйглофиата, на священной горе, у Черного Камня Душ, ждет достойного сила Бога Могильных Курганов. Один из вас обретет ее, пройдя все испытания и застав свет утренней звезды, в первый день нового года, у алтаря Бога Воинов. Должен остаться только один – и пусть сталь разберется с любым, кто встанет на пути избранника...»
Была в этом голосе некая трудноуловимая странность. Виллем эту странность осознал лишь к концу недлинной речи: не въяве звучал голос и не ушами воспринимался, а будто бы рождался прямо в голове. Покуда подмастерье в обалдении думал, как такое может быть, голос смолк, и тут же мертвое тело на полу обмякло - а спустя еще несколько ударов сердца в дверь на "чистую" (теперь уже вовсю грязную, под самый потолок умаруханную кровищей) половину "Червленого щита" уже ломилась с топотом и грохотом прорва народу. И кликнутая кем-то городская стража, поспевшая, как водится, аккурат к выносу тела, и пятерка здоровенных дуболомов с виноватыми рожами нерадивых телохранителей, и уж конечно, просто охочие до редкого зрелища зеваки. Последние, впрочем, при виде кровавых луж и распростертых тел как-то очень быстро сбледнули с лица и заспешили обратно. Из задних рядов их подпирали иные заинтересованные, и в дверях на несколько мгновений образовалась пробка - отчего у Виллема осталось еще время на вопрос:
- Эй! О чем это он болтал?! Что за могильный бог, какая еще священная гора?
- Бог - Кром, гора - Бен-Морг, это в Киммерии, - отсутствующим голосом выговорил красивый статный мужчина с бляхой Купеческой Гильдии на золотой цепочке. – Где-то далеко на Полуночи высится черная гора, последний приют павших в боях героев... Мать твою, парень, ты что, тоже это слышал?
Последние слова прозвучали резко, как пощечина.
- А я вот ничего не слышал, - с непривычным акцентом вдруг заявил темнокожий.
- С перепугу вам обоим показалось, - сказал недобро оруженосец, тоже успевший обагрить свой меч. Командир его только сплюнул, чернявая девица хмыкнула, а жилистый парень с длинными волосами... куда он делся? Только что был - и нет его, будто растворился в тенях. Видать, не с руки было длинноволосому общаться с городской стражей.
Потом пошла положенная канитель. Стражники все же прорвались в зал, зевак вытеснили прочь, из раненых гвардейцев двое приходили в себя на лавке, а над одним хлопотал прибежавший лекарь. Слуги ведрами тащили опилки с конюшни - засыпать кровь. Началось, как положено, дознание, коему стоявший у самых дверей подмастерье подвергся в числе первых. На вопросы красного, злого десятника Стражи отвечал честно: сидел, пиво пил, олениной закусывал. Потом вот сей покойный старец вздумал боевые песни орать да ни с того, ни с сего на добрых людей с железом кидаться, вот и приговорили его всем миром, дабы воды не мутил и городских законов не нарушал. Прочие отвечали схоже, подтвердили и служанки, и двое гвардейцев (третий к тому времени упокоился, истекши кровью несмотря на все старания целителя), на том и сошлись: в смертоубийстве ничьей вины нет, все свободны. Только про странный голос Виллем предпочел помалкивать. Молчал и купец, которого - краем уха услышалось - звали Эдвин, и телохранители были его.
Мало ли что, думал подмастерье. Еще начнут про демонское волхование твердить, в Алую Палату потащат, к жрецам на допрос с пристрастием – только этого не хватало, накануне почти сговоренной свадьбы-то!
Однако что-то не давало ему покоя, воздух казался спертым и свежее кумачовое казалось прокисшим, и даже предстоящая женитьба не столь уж важной. Впервые в жизни рядом с Виллемом, точно летняя зарница, полыхнула тайна. Всамделишная, с чудесами и кровью, как оно в сказках положено. Полыхнула и сгинула – вместе с трупом могучего старикана, который сейчас безо всякого почтения волокли на рогожке к выходу. Камень упал в болотце, пошли круги – и все успокоилось, улеглось, вернулось обратно. Посетители работали челюстями, сталкивались наполненными кружками, окликали служанок, отрыгивали да ковыряли в зубах после сытной закуски, а Виллем, сидя в общей зале, все ерзал и ерзал по скамье, точно углей ему в штаны насыпали. Ерзал, убеждая себя, что ничего-то и не было. Померещилось, верно, с перепою да с перепугу. Никаких голосов, никакой первой звезды над сияющими льдами, никакого Мертвого Бога... Подмастерье даже не знал, в какой стороне она, эта самая Киммерия. «Где-то на Полуночи» - ага, на три лаптя левее солнца, четвертый поворот направо после кривой осины, где в позапрошлом году мышь повесилась.
И все-таки... все-таки... "Отныне вы - наследники божественного Дара..." А всего и делов - оказаться в нужное время в должном месте...
Где там, забери ее Нергал, эта Киммерия? Далеко ли?..
...Происшествие в таверне «Червленый щит» было надлежащим образом отмечено в ежедневных сводках Городской стражи Бельверуса, но никакого дознания за собой не повлекло. Все было и так очевидно. Попытались выяснить имя старика-асира, не преуспели и без особых почестей закопали труп на Кладбище-под-Холмом, на участке для неимущих и безымянных. Золотые браслеты, гривна и золотой наборный пояс таинственным образом испарились, покуда мертвеца везли от трактира до городской покойницкой. Сверкающую его секиру успел прибрать Брюхан Гуго – надо полагать, сунул в лапу стражнику, а дивное оружие приспособит потом на стенку, как украшение. Или оружейнику продаст за горсть золотых талеров.
Утром следующего дня, воспользовавшись разными городскими воротами, блистательный Бельверус покинуло несколько человек, минувшим вечером выпивавших и закусывавших в гостеприимной таверне «Червленый щит». Немедийский вояка и его подчиненные также спешно отбыли на север, к форту Бларвик, где, собственно, и распоряжался грозный сотник - даже не забрав оплаченный крупный заказ, чему кузнец был немало удивлен, но в то же время и несказанно рад. Счастье его омрачалось только одним: нужно было срочно искать нового подмастерья в кузню. Потому как бедолагу Виллема сыскали ближе к середине следующего дня, в Кривых Проулках, со свернутой шеей и срезанным кошелем.
Моя вина, терзался кузнец. Не надо было столько денег ему давать. Молод еще парень, забыл, видать, про осторожность.
Chertoznai
31.08.2007, 19:21
Ангир
1163 г., четырнадцатый день второго осеннего месяца. Немедия, Бельверус.
Кортеж неторопливо двигался по узкой улочке, к южному выезду из города. Судя по гербу, на дверях богато отделанной кареты младшая наследница трона изволила выехать в загородное имение. Несмотря на малый возраст дочери, король охрану приставил серьёзную.
Только бывалый и опытный воин мог рассчитывать на место в личной гвардии короля. И только самые достойные из них удостаивались чести быть телохранителями отпрысков Нимеда. Сотник Хольм гордился своими людьми, лично выбирал каждого из них. Девятнадцать лет безупречной службы дались ему нелегко, но теперь каждый новобранец мечтал попасть в его сотню. Двадцать девять конных гвардейца в авангарде, двадцать вокруг кареты, тридцать замыкающих.
Две пары глаз внимательно наблюдали за кортежем, пока он не пересёк черту, не видную ни для кого кроме обладателей этих глаз – после которой и началось действо. Возница так и не понял, что с ним случилось – арбалетная стрела вошла в глаз по самое оперение, вторая, секундой позже вонзилась в шею. Одновременно две подводы с сеном перегородили улочку – тут же взметнулось жадное пламя, отделив её от остального мира. На сопровождающих посыпались стрелы.
Первыми погибли лошади. Из распахнувшийся двери соседнего дома выскочил человек, в белом плаще, под которыми матово отливала кольчуга. Глаза его из под маски сверкали праведным гневом, мечи в его руке источали алое пламя. Выхватив жменю метательных звезд он отправил их в полет одним движением кистей. Четырнадцать трупов упали на мостовую – в левом глазу каждого торчала звезда. Шестеро арбалетчиков успели сделать залп по убийце. Стрелы непостижимым образом он отбил ребром ладони и приблизился к карете. Стражники не успевали даже выхватить оружие, сияющие мечи погружались на миг в глухие забрала, чтобы спустя секунду снова найти мозг врага. Наконец страже удалось взять в круг убийцу, тот засмеялся и произнес заклинание – огненная спираль разметала остатки тел по всей улице.
Спустя два минуты, после начала схватки между пылающими остатками телеги осталось два человека и арбалетчик на крыше.
Глаза сотника Хольма источали мрак и злобу, правая рука судорожно сжала эфес эстока, левая рука - украдкой нащупала медальон Сета
- Помоги мне, о великий Змей – пробормотал Хольм
Сияющая фигура в белом двинулась в сторону Хольма.
- Вон, за спиной – крикнул убийца, Хольм обернулся и в тот же миг блестящая полоса металла вошла в мозг. Мечи были разумеется волшебными, через такой меч его владелец получал возможность узнавать мысли других людей.
- Значит это всё правда – подумал убийца. И вспомнил события предшествующей седмицы, внезапный приход жрецов Митры в Гильдию, и долгое убеждение гильдейцев в том, что все предыдущие события не выдумка. Как обычно, сделали вид, что поверили – и запросили втрое больше. Коварные жрецы Сета убили дочурку короля Нимеда – Ниону. Бедная девочка, ей всего-то шел восьмой год. Душу невинно убиенной отдали на растерзание Змееногому Богу. В тело же вселили душу из преисподней Нергала. Это существо всего за две луны успело оказать влияние на Нимеда, день за днем отравляя его существование, и подготавливая почву для вторжения стигийцев на Благословленный Запад. Порождение Сета убирало всех, кто мешал, пробиралось по ночам к ним в дома и пожирало только их мозг. Над страной нависла угроза анархии. Единственная возможность была убить это существо при поездке к стигийским колдунам. Жрецы Митры рассказали о единственной уязвимом месте порождения зла – медальоне с изображением болотной гадюки.
Прочитав в остывающем мозгу Хольма необходимое, убийца двинулся к карете.
Еще одно магическое заклинание – и карета полыхнула пламенем. Которое впрочем быстро угасло. Напротив убийцы в белом стояло два стигийских колдуна и маленькая девочка с белым бантиком на голове и голубыми глазами со зрачками змеи.
Колдуны только начали плести сложные заклинания, как посланник Митры метнул два меча. Две отрубленные бритые головы покатились по улице. Девочка одну из них тут же догнала и стала пожирать мозг
– похоже у них были разногласия – подумал убийца с улыбкой. Подкравшись к чавкающему созданию он проткнул медальон кинжалом Митры, специально оберегаемым жрецами в течении тысячи лет.
Реакция создания Тьмы была непредсказуемой. Фонтан блевотины ударил в мостовую. Убийца едва успел отскочить. Затем тело начало на глазах меняться, сначала посинело, раздвоеный язык распух и вылез изо рта, голубые глаза стали темно-синими стремительно увеличились в размерах и выкатились из глазниц. Махнув рукой убийца дал сигнал напарнику на крыше. Серебряный болт вошел прямо в череп, мгновенно лысеющий на глазах. Потом раздался хлопок и голову разнесло на куски. Убийца стал на колени, вознес молитву Митре и стремительно скрылся в лабиринте переулков.
Пять седмиц спустя, таверна «Червлёный щит», шестой полуденный колокол.
- Пива и пожрать – брякнул Ангир служанке.
- Чего изволите?
- Копченого угря, жареной свинины и лепешек с медом…
Служанка удивлённо воззрилась на посетителя, но промолчала. В душе поблагодарив богов что сей трактир своим присутствием почтили господа гвардейцы. Но похоже странный тип на самом деле собирался только пожрать…
Заняв место в наименее освещённом углу Ангир, принялся не спеша заливать в себя пенный напиток, оглядывая зал с посетителями
Купцы и гуртовщики – обычное дело для такого заведения. Смуглая девица, почти наверняка стигийка – достаточно смазливая, чтоб иногда поглядывать на неё. Внимания, заслуживал только очень смуглый парень откуда-то с юга, который видимо, привык к вниманию обывателей к своей персоне и напрочь игнорировал любопытные взгляды. Да разве что здоровяк - асир, с подстать ему немаленьким лабрисом. Судя по тому, что северянин дожил до седин, о бое на топорах знал не по наслышке, хотя опровергая мнение обывателей о нордхеймцах пива не пил.
После шестой кружки пива в мозг стала настойчиво стучать мысль, что неплохо было бы запытать трактирщика, дабы узнать секрет пива. Ему приходилось бывать в самых разных странах – но вот пиво лучше всего варили в Немедии и на Полуночи. В Кхитае так вообще житья не было, считай два года трезвости – пить какую - то дрянь, настоянную на змеиных головах и крысятах может только узкоглазый. Потребовав еще пива, Ангир еще больше погрузился в себя и свои воспоминания. Из которых его вдруг вывел хруст костей и протяжный крик гвардейца.
… На асира что-то нашло, он стоял широко расставив ноги, почти без труда держа одной рукой своё оружие. М-да – с таким свяжется только большой умелец. Гвардейцы такими явно не были. Только смуглый тип продолжал как-то пытаться остановить северного дикаря – да и то с большим трудом. Варвар успел отбить сразу два ножа кого-то из гвардейцев. Не вставая со своего места, Ангир нашел в кармашке на поясе метательную звезду и коротким движением кисти отправил её в полет. Звезда попала в шею, следом в голову берсерка приложился табурет одного из мастеровых. Асир замешкался – вот тут его и достали мечи.
Ангир допил пиво и двинулся к мертвому телу северянина, возле которого уже собралась кучка людей….
Костер догорел. Катанехта бросила туда последние дрова, и присела погреться. И почему все поверили, что все сказанное в той таверне настоящая правда? Интересно, местные всегда верят, когда показывающий чудеса человек что-то говорит? В Стигии и раньше рассказывали о наивности других народов, но она считала, что жрецы преувеличивают.
Даже если это правда, то она не пойдет в Киммерию. Не зная языка киммерийцев, там нечего делать. А учить язык долго и скоро станет небезопасно. Она привыкла сама стремиться к совершенству, а не полагаться на чужие дары.
Ты можешь рассчитывать на близких людей, но лучше всегда полагаться только на себя. Если ты будешь надеяться на кого-то, то когда-нибудь попадешь в ловушку.
Этому ее учил наставник во время прохождения военной подготовки. Здесь в северных землях все надеялись на богов-покровителей. Этому способствовало широкое распространение митрианства. Жрецы фактически управляющие Аквилонией, Немедией, Аргосом, Кофом, нещадно казнили всех кто начинал сомневаться в их постулатах. Влияние митрианцев было настолько велико, что казнили даже служителей других культов. И только самые отчаяные, те кому нечего было терять, начинали полагаться только на себя.
В Стигии все был по другому. Несколько тысячялетий бесконечной войны, которую страна вела со дня своего основания заставили людей сильно пересмотреть свои взгляды. Да, все знали, что страна начнет войну со своим соседом, чтобы спасти своего подданого. Они знали, что их друзья и родственники никогда не оставят их в беде. Но в тоже время все привыкли планировать жизнь полагаясь только на себя. За несколько веков, Стигия настолько поменяла свои взгляды, что позволило ей выстоять во время падения Валузии и Ахерона. Страна менялась, чтобы выжить в новых условиях и люди старательно изучали историю чтобы не сделать ошибок прошлого.
На дороге показался всадник, и она отвернулась, чтобы он не заметил цвета ее лица. На севере люди путешествовали редко и они могли обратить внимание на девушку со смуглой кожей и поинтересоваться ее родиной. И тогда... Она знала, что тогда может ожидать ее. Видела в Ианте.
На всякий случай одной рукой Катанехта потянулась к топору. Скосив глаза, она постаралась разглядеть возможную для себя угрозу. Здесь путешествующие мужчины пристают к каждой попавшейся женщине на их пути. Ей много раз приходилось отбивать нападки молодых людей, считающих себя неотразимыми. Ей не удалось рассмотреть как следует оружие всадника. Она заметила только меч и кинжал, любимое оружие северян.
Оставив костер догорать, она занялась обдумыванием проблемы стоящей перед ней. Дар Крома, если он вообще существует, ей не нужен. Но если он существует, то любой, кто его получит, станет опасным воином. А этого ни ей, ни кому-то другому в Стигии не нужно.
Ее никто не воспринял всерьез. Никто из присутствующих в той таверне не знал, кто она. И вряд ли кто-то будет ожидать, что от нее вмешательства в их дела. У меня еще есть время, но его не так много, как хочется. Времени никогда не бывает столько, сколько тебе хочется. Его всегда не хватает. - Она помнила высказывание одного из древних мудрецов.
Ей не хотелось идти в страну, которую она не знает. Киммерия - насколько она помнила из рассказанного в армии именно так называли ту страну ее жители. Она знала о боевых качествах киммерийцев, их возможностях воевать на своей и чужой земле. Но она ничего не знала об обычаях и нравах жителей горной страны.
Если хочешь, чтобы жители относились к тебе с уважением, уважай их обычаи, которые они сами уважают, - еще одно высказывание от наставника по выживанию. Вряд ли киммерийцы будут рады видеть чужеземцев в святом месте. А то что Черный Камень Душ где получить дар это для них своеобразное святилище, сомневаться не приходилось.
Она не забывала следить за всадником. Как Катанехта и предполагала, он направился прямо к ней. Он не мог не заметить ее оружие, как не мог не заметить и то, что она женщина. Высокий по местным меркам мужчина, одетый в одежду аквилонских дворян. Остановив коня в четырех шагах от нее, он спешился и подошел к костру.
- И что такая милая девушка делает в такой холод без крыши над головой?
Она повернулась, как будто только сейчас его заметила и сделала удивленное выражение лица, раскрыв рот. В Стигии подобным нельзя было обмануть даже детей, но здесь на севере, стоило ей на мгновенье замереть с приоткрытым ртом, как все верили в искренность ее удивления.
- Что не ожидала? А я думал, кто выгнал такую прелестную девушку на мороз. Поехали, у меня постель уже заготовлена. Там можно будет легко развлекаться.
Катанехта не двинулась. Мужчина отошел к своему коню и обернулся. Усидев, что она не встала, пвторил уже громче:
- Ты, что не слышишь. Поехали, демоны тебя забери. Я развлекаться хочу.
Катанехта не шевелилась, все так же раскрыв рот, якобы от удивления. Мужчина снова подошел к ней и протянул правую руку, чтобы схватить ее.
Она пнула его по колени и схватила протянутую руку за снаружи запястье. Мужчина только открывал рот, когда она встала и достала нож.
Ей не потребовалось много времени, чтобы избавиться от тела. Она просто отнесла его подальше от дороги в лес. Его меч и кинжал она забрала с собой. На них не было никаких опознавательных знаков и клеймов. Осмотрев лошадь, Катанехта решила как можно скорее продать ее. На ней тоже не было ничего такого, что могло выдать ее хозяина за исключением ее масти. На севере редко попадались такие темные лошади с мелкой шерстью и кто-то мог ее хорошо запомнить. В седельных сумках не нашлось ничего интересного. Письмо от некоего Ваграна к графу Клетинг в котором сообщалось, что стороны достигли соглашения об условиях брака между своими детьми; и около шестидесяти немедийских золотых.
Все это она пересыпала себе в карман штанов. Взяв лошадь за попводу, Катанехта направилась по дороге на север. По пути она придумывала фразу заготовленную если лошадь узнают. Врать было нельзя: может попасться опытный маг, но и говорить, что она убила владельца тоже нельзя. Здесь слишком трепетно относились к сословиям. К тому же девушка убившая мужчину будет вызывать подозрения. Она не зря спрятала все оружие кроме лука и колчана со стрелами под одежду.
Многие чужеземцы будут тебя недооценивать, ибо ты женщина - используй это когда понадобиться. Но помни: лучше считать, что они догадались о твоих способностях. Тогда ты не будешь в свою очередь недооценивать врагов.
Идти приходилось быстро. Мороз крепчал и ей, несмотря на ее подготовку, становилось холодно. Катанехта несколько раз сжала руки в кулак, чтобы разогреть пальцы. Ветер усиливался, превращаясь постепенно в бурю. Единственным признаком человеческого жилья были крестьянские хижины вдалеке на востоке. Они представляли собой большие норы укрытые соломой. Такой вид крестьянских хижин не мог ее не радовать. Это означало огромную пропасть между горожанами и местной знатью с одной стороны, и крестьянами с другой стороны. Во время войны легко будет вызвать раскол между эти двумя сторонами и этим ослабить противника. Насколько ей было известно, так жили крестьяне во всех странах Ближнего Севера, за исключением Зингары. Их правители так и не поняли, что стране сильна, когда ее народ един.
Она остановилась только когда оказалась в лесу. Здесь дорога уменьшелась в размерах. Снег ее еще не засыпал. Можно было видеть кое-как сложенные камни и длинные полосы грязи оставшиеся после колес. Катанехта отошла от дороги на сорок шагов и только тогда привязала лошадь к дереву. Ей не хотелось встречаться ни с кем. Она в шестидесяти инах к северу от Бельверуса. Ее могут принять за соперника в этой погоне.
Сходив за хворостом, она принесла к месту своей стояник три больших сука катанехта закопала один в землю и оперла на близлежайший тополь. Два других она так же закопала в землю и положила поперек на первый с разных сторон. После этого накидала веток на центральный сук. Получился довольно приличный шалаш, где она легко могла уместиться. Вытащив одеяло она накрыла им лошадь, чтобы лучше сохранить тепло. Затем отошла на сорок шагов дальше в лес.
Ей нужно было место где достаточно кустов. В таких местах, очень часто много листьев, тем более ветки тоже дают маленькую защиту от чужих глаз. Вытащив и положив перед собой топор и лук, она улеглась на спину и засыпала себя листвой. Так делали воины из Пограничной Стражи. Всегда устраивали ложные ночевки, где врагов поджидали засады. Теперь она могла спать спокойно.
Blade Hawk
13.09.2007, 17:38
Шанго
По дороге неспешно двигался чернокожий всадник и периодически оглашал пространство разноязычными ругательствами. Ночью выпал первый снег и если на деревьях его следы еще остались, то на этой самой дороге он напоминал о себе только грязью, жижей и лужами. Приходилось все время лавировать по относительно сухим участкам в тщетных попытках не получить очередную порцию грязевых брызг. Всадник оглядел унылый пейзаж, серую пелену вместо неба, мрачные ряда деревьев по краям дороги, пологий уклон, блестящий от сбегающих по кашеобразной земле ручейков, на который ему предстоит забраться, и попытался выругаться еще раз. Его брань прервал толчок споткнувшейся лошади. Она жалобно всхрапнула и пошла дальше медленнее, слегка прихрамывая на переднюю левую ногу. Чернокожий воин, которого звали Шанго, пришпорил ее, соскочил с седла, желая узнать, что случилось, и выругался опять, так как спрыгнул он в лужу. На это раз никто ему не мешал – сквернословил он долго, громко и, самое главное, чрезвычайно изобретательно. Успокоившись, он похлопал по крупу жалобно косящуюся на него лошадь.
- Ну что случилось, Ману?
Через несколько мгновений все стало ясно – отлетела подкова. Шанго ругнулся, уже без чувства, с омерзением засунул руку в жижу и выудил ее оттуда. Затем отошел к обочине и старательно начал оттирать и руку, и подкову. Закончив, поискал глазами, куда бы пресловутую железяку запихать, пожал плечами, закинул в сумку, затем укутался поплотнее в плащ и дальше повел лошадь на поводу.
- Нет, ну что за место, даже лошадь нормально подковать не умеют. Дамбалах меня побери, надо же было так «угадать» со временем года. Хотя, - он улыбнулся и похлопал по тугому кошелю у себя под мышкой, - наверное, это все-таки того стоит.
Недавно Шанго выполнил в Офире несложный заказ по эскорту одного вельможи и теперь направлялся за второй частью вознаграждения. Встречу наниматель-немедиец назначил у себя на родине, в городе Бельверус. С заказчиком они были знакомы давно, однако в его родном городе Шанго еще никогда не бывал. Путешествие было не очень затруднительным – очередная долгая дорога, для привыкшего к подобного рода вещам наемника. Плюс, в этот раз ожидалась плата, и это делало данную «прогулку» даже слегка приятной. Да и близилось она уже к концу. Добравшись вчера ближе к ночи до постоялого двора, договорившись с хитроглазым хозяином о сменной лошади, заплатив залог, выбрав лучшего скакуна из скудно представленных и по привычке назвав его Ману, Шанго отправился в комнату думать, куда он будет тратить деньги…
А раннее утро встретило его сначала холодом, а потом слякотью. Немудрено, что к настоящему моменту настроение у него было хуже некуда.
- Надеюсь хоть, в этом Бельверусе есть на что посмотреть, - проговорил чернокожий, забравшись на уклон. Его взору предстала длиннющая, высокая городская стена, множество шпилей городских башен и огромные, на первый взгляд гостеприимно распахнутые ворота.
- Ну, скоро узнаем. Идти осталось недалеко, я вон даже вижу кислые рожи стражников, - усмехнулся Шанго.
Некоторое время спустя он подошел к городским воротам и рожи стражников стали еще кислее. Вблизи оказалось, что ворота двойные. Между внутренними и внешними была опущена решетка, а перед ней в стене, сразу за внешними воротами справа, было небольшое помещение-пристройка. Оба стража были экипированы в хорошие доспехи и вооружены качественным оружием. Только этот факт никак не стыковался с их позами. Видимо стояли они долго, до конца дежурства оставалось еще дольше, поэтому имели бойцы весьма кислый вид, усугубляющийся тем, как они скукожились, пытаясь закрыть все что можно своими плащами.
- Доброго дня вам, воины, - начал Шанго, - Мне в город.
- Доброго, - постарался быть приветливым левый стражник,- в город проходи – не жалко, только назови себя и заплати три серебряных монеты!
- Кому добрый, кому нет, Нергал ему в копыто, с такой погодой мерзкой, - пробурчал правый, - а тут еще едут и едут всякие, рук на вас нет.
- Я, вообще-то, этой погодой целый день любуюсь. Так залюбовался, что хоть вино на мне остужай. Да и непохоже, чтобы сезон купеческих караванов открылся, - добродушно сказал Шанго, обернувшись на пустынную дорогу.
- Не обращай внимания на Тито, - сказал левый, - тут такое дело, ты чужак не знаешь. Так вот, больше луны назад была убита дочка короля - Ниона. Стража до сих пор везде удвоена. И это надолго, видимо. Выходных теперь меньше. Сегодня он пьянствовать мог, а вместо этого стоит здесь, - он хохотнул.
- Не береди раны, - простонал Тито.
- Ладно, к делам. Кто таков? – спросил левый.
- Шанго, наемник.
- Нечасто увидишь у нас людей с таким цветом кожи…
- Не нравится?
- Да мне все равно, Митра свидетель. Значит, так - один серебряк платишь здесь, два заплатишь привратнику, - страж показал пальцем на пристройку, - он тебе еще пару вопросов задаст и выпишет бумаги на временное пребывание в городе.
Шанго кивнул, протянул монету и прошел в ворота.
- Дарфарец? – спросил напоследок Тито.
- Нет, - отозвался Шанго.
Подведя лошадь к пристройке, и привязав ее у входа, негр вошел в помещение. Как и ожидалось – полутемная комната, стол, одна свеча и мужик храпящий в своем кресле. Мужик оказался мужичком - маленьким таким человечком, с толстыми хомячьими щечками.
-Эй! - громко сказал Шанго.
Человек вздрогнул и проснулся:
- А? Что?
- Мне надо в город.
- А, ну хорошо, - хрипя, проговорил привратник, не совсем отошедший от сна. Затем достал из под стола сосуд, хорошенько из него глотнул и продолжил уже с высокомерием в голосе. – Для начала ответь-ка на парочку вопросов. Имя? – он открыл огромную книгу, лежащую на столе.
- Шанго.
- Фамилия?
- Я сын племени Мабинти, - улыбнулся чернокожий.
- Хорошо, - кивнул человечек, - так и запишем - Шанго Мабинти. Род занятий?
- Наемник.
- Цель приезда?
- По делам к графу Донатосу.
- Хм, граф Донатос уважаемый человек, какие него могут быть дела с наемником? Хотя, - быстро продолжил он, увидев, как нахмурился Шанго, - это и не мое дело. Распишись здесь, – привратник повернул книгу и протянул чернокожему перо, - ну, можешь просто крестик поставить.
Негр бегло взглянул на запись:
- Ведь язык один во всей Немедии? – спросил он, и когда собеседник кивнул, продолжил. – Замечательно. Слово «наёмник» пишется через букву «и», а не «е». – И усмехнувшись, расписался.
- С тебя две серебряных монеты, - нервно сказал привратник и протянул Шанго бумаги, - вот разрешение на месячное пребывание в столице. В Бельверусе раньше был? – увидев, как собеседник отрицательно мотнул головой, он продолжил. - Объяснить, как добраться до графа Донатоса?
- Нет, я потом узнаю. Лучше подскажи, как попасть в таверну «Червленый щит».
- Отдать лошадь?
Шанго кивнул.
- Сейчас войдешь в город. Двигайся прямо по Главной дороге. Она идет от Южных ворот прямо к центральной площади и королевскому дворцу. Но тебе так далеко не надо. Примерно через тысячу шагов увидишь вывеску – темно-красный щит, с нарисованной посередине пивной кружкой. Это и есть твой «Червленый щит». Ясно? Хорошо, добро пожаловать в город.
Привратник два раза дернул за веревку, висящую рядом с креслом, два раза прозвенел звонок и через некоторое время раздался скрип поднимающейся решетки.
- А Мабунти…, сказал вдруг человечек.
- Мабинти, - прервал его негр.
- Мабинти где живут? В Кешане?
- Нет, - покачал головой Шанго и вышел на улицу.
Пройдя через ворота, чернокожий воин медленно побрел по широкой улице, знакомясь с немедийской столицей, чье величие только слегка было подмочено осенне-зимней погодой. Следовало признать, что даже здесь, около входа, город казался красивым. Широкие и относительно чистые улицы. Большие хорошо построенные дома. На некоторых из них болтались черные ленты. Опрятные торговые лотки, хорошо одетые люди. Даже уличные шлюхи выглядели чистыми и ухоженными.
Город жил своей жизнью. Периодически проходили отряды стражников. На негра они не обращали особого внимания – толи так часто видели чернокожих людей, что были, привыкши до равнодушия, толи, и это более вероятно, не хотели зазря связываться с высоким мускулистым наемником, без сомнения опасным рубакой. Вечерело. Становилось все более людно и шумно. На всякий случай Шанго отстегнул от седла туранский лук, колчан со стрелами и повесил за спину, а также дорожную сумку, которую прицепил на бок. Стали наполнятся придорожные кабаки и забегаловки. Появились первые пьяные и шумные компании. Негра они обходили стороной. Что было, в общем, и хорошо. Для их же здоровья.
Шанго заметил небольшую странность – чем дальше он шел, тем становилось все холоднее и холоднее. Отнеся это на особенности здешней погоды, позднее время и поплотнее закутавшись в плащ, он последовал далее. А когда наемник, наконец, подошел к «Червленому щиту», игнорировать холодину было уже просто невозможно – стоял настоящий мороз, лужи возле таверны промерзли до самого дна. Непохоже было на то, чтобы похолодало недавно. Заведя лошадь в конюшню, чернокожий нашел глазами конюха:
- Ваша скотинка?
- Наша, наша. – Ответил тот. – Ведь у Агапа Хитрого нанимал? Все в порядке?
- Почти. Только подкова с переднего левого копыта сорвалась. К хреновым кузнецам ходите, - сказал негр с ухмылкой.
- Ну, это к хозяину. Вот возьми знак, что лошадку мы получили, - конюх протянул ярлык, - и к хозяину. Там рассчитаетесь.
- Как зовут?
- Фокий меня зовут, - растеряно проговорил конюх.
- Да не тебя. Хозяина как зовут? – рассмеялся чернокожий.
- А, ну да. – Его собеседник почесал макушку. – Брюхан Гуго его кличут.
Наемник кивнул, повернулся к лошади и погладил ее по голове напоследок:
- Ну, прощай Ману.
- Беляшка, - поправил конюх.
- Чего?
- Ничего, ничего. Хозяин в таверне.
Blade Hawk
13.09.2007, 17:40
Шанго вышел из конюшни в мороз и, быстро пройдя несколько шагов, открыл дверь таверны. Она была довольно большой, имела два этажа. Нижний разделен на две половины широким проходом между краями столов: на «чистую» - для людей с деньгами и на «простую», для обычного люда. Да и сейчас - если на первой народу было раз-два и обчелся, то вторая была полна разномастным людом. На верхнем этаже виделся редкий ряд дверей, скорее всего комнаты для постоя. В помещении было приятно тепло, но не душно, и это несмотря на жарко горящие очаги и усилия толстяка, по-видимому, хозяина (кличка, по крайней мере, подходила), гонявшего служек-мальчишек с дровами по всему помещению. К нему то Шанго и направился.
- Ты хозяин? – спросил он.
- Я, я, - добродушно ответствовал толстяк, - чего угодно? Поесть? Выпить? Комнату на ночь? Все найдем, коли деньги есть.
- С этим потом. Сначала давай рассчитываться, - Шанго показал конюховый ярлык.
- Хорошо, - кивнул Гуго, - давай пройдем к стойке.
Они прошли к длинному столу, огораживающему небольшую часть помещения с дверью и маленьким оконцем, видимо на кухню. Этот маленький закуток поражал нагромождением бочек, полок и бутылок.
- Так, - сказал Брюхан, еле протиснувшись в неширокий проем, - держи значит Кушит, четыре золотые монеты и четыре серебряные – залог за лошадь, с удержанной платой – один серебряный – за пользование. – Он начал выстраивать в ряд монеты.
- Погоди хозяин, - нахмурился Шанго, - как-то ты торопишься. Знаешь что я тебе скажу? На постоялом дворе с меня взяли пять золотых монет! По дороге у твоей лошади оторвалась вот эта подкова! - он протянул ее хозяину, - И часть пути мне пришлось пройти пешком. И еще одно – я не кушит, не кешанец и даже не дарфарец, и очень не люблю, когда меня обманывают.
Негр со всей силы сжал ладонь, в которой лежала подкова, и смял ее. Искореженную железяку он небрежно уронил на стол.
- Стой, стой, стой, - выставив вперед ладони, заговорил Гуго, - Агап не первый раз пытается нагреть руки на добрых путниках. Я уж сколько раз говорил ему, что прекращу с ним работать, а он, собака, все крутит. Поэтому поверь мне, как я верю твоим словам. Спроси вон, у кого хочешь – залог всегда пять c половиной золотых монет, - он обвел рукой помещение и пару сидящих близко мужиков согласно кивнули. – Раз тут такое дело, - вполне искренне продолжил он, - Хитрый этот зараза, и подкова энта, я с тебя половину платы возьму. – Он отсчитал необходимую сумму и пододвинул их Шанго, – еще никто не называл Гуго обманщиком!
Пьяный у стойки замычал было:
- А как…
- Никто! - повторил Брюхан, оборвав его. И уже обратившись к Шанго, продолжил, – Перекусить, выпить не желаешь, добрый человек?
- Не откажусь. Чего есть у тебя?
- Вон свежий вепрь румянится на углях, капустка тушеная, только что с огня. Похлебка дневная осталась, можно разогреть. Оленина вчерашняя. Ежели желаешь, есть копчености – мясо и рыбка.
- Давай капусты и хряка, только мяса побольше, - сказал Шанго, почувствовавший, как от речей хозяина таверны у него в забурлило животе.
- Вина, пива?
- Давай пива, лучшего. Пока могу себе позволить.
- Советую мое особое, кумачовое.
- Давай, - махнул рукой наемник.
- Отлично, проходи на чистую половину, скоро все будет.
Шанго оглядел эту часть помещение. За одним столом что-то отмечали четыре гвардейца. Говорили негромко, периодически смеялись, вино текло рекой. В темному углу сидел мрачный длинноволосый молодчик явно бандитского вида. Несколько столов от него притулилась стигийка в мужском платье. Как она сюда попала, только ее же Сэту известно. Ну и слева от входа развалился простой парень из мастеровых, явно чем-то довольный и методично накачивал себя пивом, не видя никого вокруг.
Но конечно больше всего внимания привлекал огромный седой старик, расположившийся прямо напротив входа. Весь белый – волосы, борода, нарядная одежда; украшенный золотом, невероятно мускулистый, он сидел прямо и спокойно, положив руки на стол, и смотрел на дверь. Рядом к стене была прислонена большущая секира.
- Это кто? – Спросил Шанго.
- Я даже не знаю, - пожал плечами Брюхан, - асир какой-то. По-видимому, из ихних знатных. Пришел сегодня с утра, заказал пива…. Ну как заказал – сказал «ты, принеси пива». Потом так вот сел и сидит. Ждет чего-то. Что обидно, моего пивка даже не глотнул. Я к нему и так и так, а он на меня внимания не обращает. Выгнать не решаюсь, можа важный человек, потому самому дороже будет, да и вона он какой зверюга. Подожду, к закрытию небось сам уйдет. Если че стражу позову.
Подумав про себя, что Брюхатому и стража не поможет, наемник направился к свободному столу и сел на скамью. Слева пристроил лук со стрелами, накрыл плащом и прижал сумкой. Затем аккуратно, рукоятью к себе, положил наверх этой кучи меч. А через некоторое время и заказ поспел! Гуго не обманул – еда оказалась вкусной, пиво знатным и Шанго смакуя, принялся утолять голод, лениво посматривая на неторопливую жизнь заведения. На то, как успел выйти и вернуться шатающийся мастеровой. На то, как пришли и недалеко устроились два молодых человека в дорогой одежде и начали тихо обсуждать что-то свое. На то, как одна из служанок в «простой» половине споткнулась и вылила одному из бражничавших пива на голову под лихой гогот товарищей. На то, как он повел ее потом наверх - вину заглаживать, с доплатой. На то, как мальчишки служки безуспешно бегая туда-сюда пытались натопить внутри пожарче. На то, как заглянул наряд стражников узнать, все ли в порядке и оглядеть посетителей.
А седой асир как сидел почти недвижимо, так и продолжал сидеть.
Спокойную размеренность обстановки нарушила новая парочка посетителей. Не то, чтобы своим видом – суровый немедийский офицер в компании женоподобного, смазливого оруженосца удивлений особых не вызывали. Не то, чтобы своим поведением – спокойно себе вошли и также спокойно сели. А как будто совпадением – в ту же минуту сидевший мирно старикан, завыл песнь. Его грозный бас наливался силой, голос заполнил совсем не маленькое помещение таверны и стихать явно не собирался. Шанго к тому же показалось, что стало прохладней – словно сквозняк пронесся вдоль стен.
Первым не выдержал один из гвардейцев:
- Эй, почтеннейший! Либо пой потише, либо ступай на двор! Клянусь Митрой, ты и мой жеребец поете одинаково, только у коня слух получше, а голос послабже!
Его друзья бурно поддержали шутку, однако на асира это не очень подействовало. Раздосадованный «шутник» подошел к северянину:
- Отымей тебя Сет, старый ты глухарь! Я к тебе об...
В следующую секунду гвардеец лежал на полу со сломанной рукой и дико орал от нечеловеческой боли. Следующим упал один из его приятелей, бросившихся на помощь – асирова кружка с выдохшимся пивом, под несмолкающий вой северянина, с неприятным хрустом угодила несчастному в голову. Двое уцелевших гневно вытащили мечи. Старик умолк, счастливо осклабился, пинком швырнул под ноги гвардейцам стол, взмахнул своей секирой и на секунду замер.
Шанго неспешно встал и обнажил клинок. В наступившем временном затишье явственно слышался шелест оружия, покидавшего ножны, топот убегающих ног, крики о помощи. Тут старик резко прыгнул вперед и третий гвардеец с перерубленными ребрами пал на пол вслед за своими друзьями. Отбив пару прилетевших кинжалов, асир улыбнулся еще шире – в его оскале явственное читались безумие и… презрение. На пару с оставшимся невредимым воином, Шанго набросился на кажущегося неуязвимым северянина. Через мгновение четвертый гвардеец остался позади, скорее всего совсем выбыв из битвы, и наемник с бешеным асиром вступили в индивидуальный поединок. Шанго в первый раз столкнулся с таким мастерством и звериной силой – на каждый его удар следовал контрудар сокрушительной мощности. Один такой едва не окончился плачевно – откинул негра назад, заставив споткнуться о развороченный стол и на мгновение раскрыться. Еле уклонившись от взмаха секиры, Шанго налетел на плечо северянина. Тот смахнул наемника как муху, заставив отлететь спиной к стене. В бешенстве Шанго бросился обратно. Но было уже поздно – раненый метательной звездой и оглушенный метко брошенной дубовой табуреткой асир был заколот ближайшими воителями, участвовавшими в схватке.
Медленно и тяжело, с все той же улыбкой на устах, могучий старик рухнул на пол.
- Сдох-таки, - проговорил немедийский офицер. - Ну и медведь, разрази меня гром.
Вдруг тело асира дернулось, а ладони его сжались в кулаки. Потянуло холодком. Шанго понял, наконец, что загадочные причуды погоды напрямую связаны с северянином и осознание этого заставило его отступить на шаг. Через мгновение в его голове раздался голос:
«Отныне вы - наследники божественного Дара. В сияющих льдах Эйглофиата, на священной горе, у Черного Камня Душ, ждет достойного сила Бога Могильных Курганов. Один из вас обретет ее, пройдя все испытания и застав свет утренней звезды, в первый день нового года, у алтаря Бога Воинов. Должен остаться только один – и пусть сталь разберется с любым, кто встанет на пути избранника...»
Blade Hawk
13.09.2007, 17:41
Голос стих и вокруг как будто родилась жизнь – стало очень жарко, зал взорвался шумом - от собравшихся зевак, от громких вопросов прибывшей стражи, от ахов и охов напуганных служанок.
- Эй! О чем это он болтал?! Что за могильный бог, какая еще священная гора? – подал голос мастеровой.
- Бог - Кром, гора - Бен-Морг, это в Киммерии, - задумчиво произнес молодой человек с золотой бляхой на груди. – Где-то далеко на Полуночи высится черная гора, последний приют павших в боях героев... Мать твою, парень, ты что, тоже это слышал?
- А я вот ничего не слышал, - сказал Шанго и продолжил про себя. - «Никто ничего не слышал, слух тут вообще не причем – каждый просто узнал»
- С перепугу вам обоим показалось, - мерзко протянул женоподобный оруженосец.
Люди с оружием, невольно собравшиеся вместе оглядели друг друга, и мгновение спустя начали расходиться по своим делам.
Наемник нашел глазами свой стол и с удовлетворением обнаружил, что тот вместе с едой остался незатронутым схваткой. Через некоторое время, докончив ужин, ненадолго прерванный ради ответов на пару вопросов стражей, Шанго подозвал хозяина таверны.
- Вона как, - начал первым Гуго, - энто хорошо, что я его выгонять не стал то. Как подумаю, что бы он со мной сделал, аж страшно становится.
- Посмотри на это с другой стороны, - усмехнулся чернокожий, - слух об этом рубилове, об асире твоем твердокаменном, на пол города разнесся. А завтра утром вообще целый город будет знать. Значит, больше народа придет к тебе попробовать твоего пивка особого. Ты бы, я не знаю, придумал что, чтобы день этот нескоро забылся. Вон секира та же…
- А и вправду, - почесал подбородок трактирщик, и хитринка заблестела в его глазах, - почему б нет то. – Он постоял секунду. - Чужестранец, тебе постой на ночь не нужен? Возьму дешевле, да и девку присмотрим.
- Нет, хозяин, рад бы, да дела еще у меня в твоем городе. – Шанго достал монету и положил ее на стол. - Вот тебе серебряк за еду, за пиво твое хорошее, и за просьбу, которую надеюсь, ты исполнишь.
- Какую такую просьбу?- удивился Брюхатый.
- Есть ли среди слуг твоих человек, который город хорошо знает? Мне бы надо до человека одного знатного добраться, да не хочется по улицам незнакомым плутать да искать его неизвестно где.
- А ну это можно. - Трактирщик кивнул, повернул голову и громко подозвал одного из мальчишек. – Фирес! – подождав, когда тот подбежал, продолжил, - Слушай, проводишь этого господина, куда он попросит и до завтра можешь быть свободен. – Смахнул со стола монету и обратился к Шанго, - ну всего тебе чужеземец, приходи еще.
- Фирес, - спросил чернокожий, когда отошел Брюхатый - ты знаешь, где живет граф Донатос?
- Знаю господин, - с обожанием глядя на одного из воителей, участвовавших в недавней схватке, проговорил мальчишка, - это не очень далеко. И заметить не успеете, как дойдем.
- Хорошо, - кивнул Шанго, встал и собрал свои вещи, - тогда пошли.
На улице уже не было морозно. Лужи практически оттаяли, их теперь покрывали тонкие корки льда.
Через полчаса чернокожий воин встретился со своим нанимателем.
- Проходи мой друг, устраивайся, - пожилой высокий человек с благородными чертами лица показал Шанго на одно из кресел. Потом обратился к ожидающему в дверях слуге:
– Принеси вина и два бокала.
Прием проходил в рабочем кабинете графа. Камин, роскошный палас, люстра с шестнадцатью свечами, лакированные стол и три шкафчика из дорогого дерева были всеми его украшениями. Этой же древесиной были оббиты стены. Ни тебе статуй, ни голов охотничьих трофеев, ни стойки дорогих напитков, ни других бесполезных, но дорогих безделушек здесь, не было. Эдакая смесь богатства и умеренности.
- Я уже получил сообщение о том, что поручение ты успешно исполнил. Благородный Лаурус в целости и сохранности достиг Ианты. Знаешь, от твоего общества он в полном восторге, ярко расписывал как твои боевые способности, так и образованность и высокую культурность. – Донатос слегка улыбнулся. – Шанго, ты когда-нибудь расскажешь мне, где ты всего этого понабрался?
- Может быть, и расскажу, - улыбнулся тот в ответ.
- Я так понимаю не сейчас. В любом случае ты с блеском отработал свои деньги. – Граф открыл ключом ящик стола, достал небольшой мешочек и пододвинул его наемнику. – Здесь драгоценные камни, стоимостью пятьдесят золотых монет. Наверняка ты продашь их еще дороже.
Графа прервал вернувшийся с вином слуга. Он разлил по бокалам вино и с поклоном удалился.
- Хороший повод отметить удачно завершенное дело, - продолжил граф, - однако настроение у меня не очень праздничное. Ты, наверное, слышал о страшном происшествии, недавно произошедшем в нашем городе?
Шанго кивнул:
- Так, в общих чертах. Убили дочь вашего короля. Расскажи поподробнее.
- Ужасное событие! Просто кошмарное! - Донатос на мгновение замолк и, глотнув вина, продолжил. - И совершенно, абсолютно не понятное. Зачем понадобилось убивать принцессу Ниону? Она же была совсем еще малышкой! Совсем недавно ей восьмой год исполнился. Кому помешало это нежное, невинное создание? – Граф покачал головой. - Наша страна имеет множество врагов. Логично предположить покушение на короля или его супругу. Молодого наследного принца, наконец. Но не на младшенькую дочь. Она не имела никакого политического значения. И смерть ее ничего не изменит ни в стране, ни в отношениях с другими государствами.
- Как произошло покушение?
- Король направил принцессу с няньками и королевским чародеем, ее наставником, в зимний дворец. Сопровождал кортеж большой отряд лучших королевских гвардейцев. И все равно их оказалось мало! Мало! – Донатос в ярости ударил кулаком по столу, ненадолго умолк и продолжил уже спокойнее. - Нападение произошло внезапно. Дорогу перегородили. Группа людей в капюшонах и масках налетела на королевскую карету. Охрану вырезали пугающе быстро. К тому времени, как подоспели отряды городской стражи, все уже было кончено - принцесса была мертва. Заколота. Нергал сожри их гнилые душонки, - почти крикнул Донатос, - это каким же это надо быть подонком, каким надо быть низким животным, чтобы поднять руку на невинное дитя! – Он быстро допил остатки вина в бокале и долил себе и Шанго еще. – Воины короля, все до единого, были уничтожены. Даже королевский маг не помог. - Граф скрипнул зубами. - И всего три мертвых головореза!!!
- Заказчик известен?
- Все чрезвычайно запутано. - Покачал головой граф. - В теле принцессы был найден кинжал с гербом офирского королевского рода. Разумеется, в причастность Офира никто не верит. В первую очередь, друг мой, потому, что у блистательной Ианты нет сил, чтобы пробить мощь нашего королевства. Никаких военных союзов они не заключали, собственных войск у них достаточно только для защиты границ, а массовый набор наемников скрыть было бы просто невозможно. Да кому я об этом говорю? – Донатос махнул рукой. – Ты же только оттуда! Видел ли ты военные приготовления, набор рекрутов, приглашали ли тебя в армию?
- Нет. Ничего такого я не заметил. Напротив, товарищи наняться никуда не могли. – Шанго потер подбородок. – Вообще, Офир всегда больше интересовался золотом, а не войной. А на то, чтобы победить Немедию надо много, очень много денег.
- Вот и я о том же. – кивнул граф. – Да и потом этот пресловутый кинжал. Если бы, таким образом, хотели объявить Немедии войну, то сделали бы это обычным способом - открыто, через посла.
- Или просто направили бы свои войска, которых нет, через границу. – Мрачно ухмыльнулся чернокожий.
- Совершенно верно. И, разумеется, если бы Офир желал тайны, то оружия с указывающими на него регалиями, точно бы никто не оставил. Добивающим ударом стал вывод Королевской Дознавательной Комиссии, о том, что кинжал, которым убита принцесса, является подделкой. Хорошей, но подделкой. Одним словом, в Офир были отправлены послы и на днях их ждут с ответом, который я уже могу тебе предсказать…
- Значит не Офир. А убитые? Может их происхождение может о чем-то сказать?
- Нет. Все чистокровные немедийцы. Так что расследование пока ничего не дало. Столько времени прошло, что веры в то, что что-то даст, все меньше…
Blade Hawk
13.09.2007, 17:41
- Отец, - прозвучал женский голос, и в комнату прямо таки влетела красивая молодая девушка, - ой прости, я не знала, что ты не один.
- О, дорогая моя, что за спешка? - улыбнулся граф, - Шанго познакомься с моей дочерью Деспиной. Деспина это Шанго, мой хороший друг.
После того как наемник и молодая графиня поздоровались, Донатос спросил:
- Зачем ты меня искала, дочь?
- Мама просила кое-что передать. Это не очень важно. А как господин Шанго у нас оказался?
- По одному общему делу. Шанго мне очень помог. Мой друг, - продолжил граф, обращаясь к наемнику, - прекратим этот разговор на печальную тему. Скажи лучше, если конечно это не является секретом, куда ты направишься дальше?
Чернокожий воин подумал немного, а потом сказал:
- Скорее всего, на север. Благородный Донатос, скажи мне, что ты знаешь о Киммерии?
- Киммерии? – Граф удивленно поднял брови. – Что ты там забыл?
- Хочу побывать там, где не был, - пожал плечами наемник.
- Я, конечно, расскажу все, что знаю…
- Ой, я тоже хочу послушать, - Деспина уселась в кресло и улыбнулась Шанго, - можно?
- А знаю я не очень много. Ты прервала меня, дочь. – Покачал головой граф. – Киммерия известна как суровый, мрачный край, населенный дикими варварами. Складывается впечатление, что она не слишком населена, но, не смотря на это, никто до сих пор не смог ее покорить. Несомненно одно - киммерийцы могучие воины. Великолепные бойцы. - Донатос улыбнулся - Такое ощущение, что им там в своих горах делать нечего, только оттачивать свое мастерство.
- Впрочем, - продолжил вельможа, - возможно, все скоро изменится. Аквилонцы отстроили в киммерийских пределах форт Венариум. Начало вторжения, я так понимаю. Это, кстати, выгодно и нам - они постепенно оттягивают от наших границ свои войска, выматывая резервы в постоянных стычках с киммерицами.
- Где-нибудь можно найти проводника? - спросил Шанго.
- Киммерия исследована мало. Может быть это из-за небольшой приветливости киммерийцев, а может быть потому, что край этот не очень то и интересен для исследователей. Киммерийцы торгуют с другими странами мало и так же мало путешествуют. Так что вряд ли. – Донатос развел руками. - Вот вкратце все, что мне известно. Если желаешь, можешь воспользоваться моей библиотекой, может, что там найдешь.
- Не откажусь, - кивнул Шанго.
- Замечательно, - улыбнулся граф. – Ну а я, с твоего разрешения пойду спать, время уже позднее. Слуги покажут тебе библиотеку, а потом проводят в твою комнату. Я сейчас об этом распоряжусь.
- Один последний вопрос благородный Донатос. У тебя есть лошади?
- Разумеется, есть! – Рассмеялся граф. – У меня, как и у любого уважающего себя крупного землевладельца, множество великолепных скакунов. Я так понимаю, ты хотел бы одного приобрести?
- Да, - кивнул Шанго, - к местным торговцам обращаться не хочу – не очень доверяю тому, кого не знаю.
- Хорошо, договорились. Поговорим об этом завтра. – Донатос встал и протянул руку дочери, - ну так что там хотела твоя матушка?
Шанго пробыл в обширной библиотеке старого графа около двух часов. Как и следовало ожидать, по Киммерии было мало информации и, в большинстве своем, она совпадала со словами Донатоса. Летописцы записывали сведения, в основном, со слов ближайших соседей киммерицев - аквилонцев, асиров и ваниров. И если первым вполне можно доверять, то склонность последних к преувеличениям и приукрашиваниям заставляет относиться к их россказням с сомнением.
Тем не менее, кое-что по интересующим вопросам удалось найти. Большинство киммерийцев обладает высоким ростом, крепким телосложением, имеют черные волосы и серые глаза. Очень упрямы и строго придерживаются данного слова - во многих трудах повторяют слова одного гандера, очень точно охарактеризовавшего эту черту, «киммериец никогда не сделает то, что ему говорят, но всегда выполнит то, что скажет». Народ киммерийцев очень воинственен, набеги составляют большую часть их жизни. Многое говорит тот, факт, что по их варварским обычаям мужчиной киммериец становится только тогда, когда убьет своего первого врага. Неприязненно относятся к магии и колдовству. Важным влиянием на характер киммерийцев оказывает главный интересующий Шанго вопрос – их вера. Бог киммерийцев – великий Кром, делает младенцу только один подарок – волю. Варвары считают - это единственное, что необходимо человеку. Обителью Крома, его священными чертогами является гора Бен Морг, местонахождение которой известно только самим киммерийцам.
Таким образом, в тайне, которую узнал чернокожий наемник, появилось несколько дополнительных вопросов. Трактирщик сказал, что старикан – асир. Какое отношение имеет нордхеймец, причем балующийся колдовством, к богу киммерийцев, которые к тому же терпеть не могут магию? Имеет ли вообще Обещанное отношение к Крому? Если да, то почему скупой северный бог решил расщедриться на подарки и, причем тут чужеземцы волей судьбы, собравшиеся в бельверуской таверне в одно и то же время? Все это и многое другое Шанго намеревался узнать в ближайшее время. Сверхъестественный дар это то, ради чего стоит рискнуть. Жрецы племени Мабинти на протяжении многих лет талдычили Шанго о его богоизбранности, так кто же как не он более достоин?
Настоящим сокровищем графской библиотеки была карта Хайборийских держав. Длинна пути из Бельверуса в Киммерию была примерно одинакова – как если направится через Пограничные Королевства, так и если пойти через Аквилонию. В Аквилонии Шанго был неоднократно, а вот Королевствах этих никогда не был. Смысла задерживать свой путь в неизвестной стране чернокожий воин не видел. Да и подготовиться, закупив необходимое, к зимним холодам легче в цивилизованном государстве, а не на территории постоянных междоусобиц – негр слышал о Пограничных Королевствах не очень много хорошего. Поэтому Шанго решил направиться через Аквилонию к Форту Венариум. Люди там смогут много рассказать о народе, с которым живут вплотную.
Шанго свернул свиток, кликнул слугу и направился к себе в комнату.
Но отдыхал он не долго. Через некоторое время открылась дверь, под одеяло скользнуло девичье тело и прижалось к нему. В недоумении Шанго несколько мгновений зажигал свечу. В ее свете негр увидел Деспину.
- Сэт и Нергал! Что ты здесь делаешь девочка? Я не хочу нарушать гостеприимство благородного Донатоса! – а когда она нежно провела ему по груди рукой, он добавил слабым голосом, - Ну он же меня убьет. По крайней мере, попытается.
- Ничего ты не нарушаешь. Это ведь я к тебе пришла. Да и ничего он не узнает – я ему ничего не скажу. А ты? – она приподняла голову и волосы у нее очаровательно растрепались. Посмотрев на готового расхохотаться Шанго, она добавила. – Вообще-то я не такая… - и резко переменив тему, спросила, - А что это за рисунок у тебя на груди?
- Это символ того, что я прошел испытания посвящения в мужчины – с улыбкой произнес наемник.
- А что это за испытания?- не унималась Деспина.
- Ну, их вообще-то пять. Первое на храбрость, нужно прыгнуть вниз головой с высокого дерева, привязанный за ноги веревкой. Второе на мудрость, надо по загадкам жрецов найти спрятанный предмет. Третье на силу – надо устоять тридцать вдохов и выдохов против сильнейшего воина племени. Четвертое, на полезность племени – надо принести с охоты добычу. – чернокожий замолчал.
- Ну а пятое?
- Я тебе сейчас покажу. – Сказал Шанго и увлек девушку на подушку…
Утром наемник выехал через западные ворота и направился в Аквилонию…
Chertoznai
19.09.2007, 22:11
Ангир
Час спустя
…Высокая фигура человека в плаще, с глубоким капюшоном торопливо шла по одному из жилых районов города. Лёд редких луж под сапогами потрескивал и разламывался тонкими пластинками. Человек спешил, но явно не настолько, чтобы бежать сломя голову. Поглощённый раздумьями он, не замедляя шага, рассеянно рассматривал очередной герб владельца дома на воротах.
Мысли его были всё ещё поглощены схваткой в трактире.
- Какого ему не сиделось на месте? Нет же, надо было отвлечь внимание спятившего асира со страхолюдным лабрисом… вот теперь, и расхлёбывай сам, такая – то замануха. Жил себе спокойно, никого не трогал – почти никого…а ведь, пожалуй, оно стоит того, чтобы двинуть в снега Киммерии – шесть человек это не так много. Будет нелегко, но выполнимо. Конечно с центурионом или чернокожим придётся повозиться… Но кто сказал что не будет трудностей? В конце концов, они тоже люди, а людям свойственно умирать…
Квартал весьма неплохо охранялся, и абы кого здесь встретить было сложно. Один раз подошел караул гвардейцев – пять человек, десятник, два лучника и пара гвардейцев при мечах. Все как один в тяжелых доспехах, да еще и трезвые, как жрецы Митры – видно все еще никак не отойдут от убийства дочери короля пять седмиц назад. Похоже, одинокий горожанин с парой мечей за спиной показался стражникам подозрительным. Рассмотрев подорожную, караул двинулся дальше.
Гвардеец шедший в арьергарде зашептал десятнику:
- Какого нергалова отродья здесь понадобилось Ночному стражу? У нас отродясь в Бельверусе не водилось нечисти… да и враки всё это, эти Стражи только и умеют пиво лакать да небылицы сочинять о своих подвигах. Половина ихних чудищ только у них в воображении и живёт, а другая половина появляется только под крепкое вино, да дурное пиво…
Десятник только сплюнул.
Человек в плаще ухмыльнулся, услышав тихий шепот стражника - до цели оставалось совсем близко и если бы пергамент не сработал, пришлось бы пробиваться силой, а это уже ненужная суматоха и время… а его и так мало. Впрочем, бумаги были самые настоящие, бывший владелец подорожной изволил тихо, ну или почти тихо, скончаться на залитой солнцем лужайке, приняв два отравленных кинжала в живот.
Наконец человек достиг своей цели – остановился перед черной громадой здания с невнятным гербом на стене и постучал медным, с зеленым налетом, кольцом. Спустя несколько ударов сердца дверь чуть скрипнув, распахнулась. Чадящие факелы на входе осветили двух привратников, мужиков лет под сорок-сорок пять.
- Капюшон сними – прозвучало равнодушно от типа слева, с шрамом на шее.
Откинув капюшон левой рукой, фигура оказалась темноволосым и сероглазым мужчиной, лет тридцати, с затянутыми на затылке в хвост волосами. Острый нос и тонкие губы делали лицо узким.
- Ангир-боссонец – хмыкнул привратник. - Проходи.
На ходу развязывая завязки тяжелого кожаного плаща боссонец направился на третий этаж, размышляя на ходу:
… Он прибыл в Немедию с единственной целью – убить дочь короля Немедии. Так было и пять седмиц назад – когда кортеж принцессы, был вырезан в полном составе. На некоторое время, пока шумиха не уляжется, и не казнят козла отпущения, Ангиру пришлось стать обычным горожанином. Казнь какого-то несчастного прошла седмицу назад, палач знал свое дело и отделил голову от тела одним ударом. В прочем после предварительного колесования мнимый убийца и так едва был жив...
Теперь можно было со спокойной душой возвратиться в Бритунию. Вот и решил напоследок заглянуть в кабак, пиво в Немедии варили отличное. А тут такое…
Встретится с главой Немедийской гильдии не составило труда. Спустя несколько минут Ангир вышел и направился в арсенал. Для этого пришлось опуститься в подвальное помещение, через череду комнат и две лестницы – оказавшись в длинном помещении. По стенам было развешено оружие, от удавок, до тяжелых гирканийских копий. Смотритель арсенала отыскался по соседству, чуть недовольный, оттого, что его бесцеремонно разбудили, он хмуро вопросил:
- Чего хочешь?
- Арбалет с рычагом, запас длинных и коротких стрел к нему, метательные звезды, яд, доспехи…
Надежда, что поздний визитер быстро свалит восвояси, тихо умерла. Оружейник уныло вздохнул и повел Ангира по череде комнат.
- Выбирай, широким жестом обвел помещение рукой
А выбирать здесь было из чего - дротики и луки, арбалеты и духовые трубки, метательные звезды и иглы…
Заблестевшими глазами боссонец стал пристально осматривать оружие, несущее смерть на расстоянии - Ангир кивнул на арбалет из ясеня, с короткой составной дугой из нескольких пород дерева – Сколько?
- Короткой на 100 шагов, длинной - 250, полный доспех – не больше 50 - последовал ответ.
- По тридцать стрел к нему, тех и тех.
- Возьми со стальной дугой – предложил оружейник,
- Мне на Полночь, может лопнуть в мороз – заметил боссонец,
- Это да - отозвался мастер.
- Звезды - кхитайские, двадцать штук – яд для кинжалов и стрел у тебя есть?
Смотритель хмыкнул: - как же не быть-то?! Вот из Камбуи, а этот – желтоватый из Иранистана, а это редкость – из Пунта…хотя я бы посоветовал взять стигийский
- Что так?
- Противоядия почти никто не знает, да и торговать со Стигией решиться не каждый…
В этом оружейник был прав, боссонец был только один раз в Стигии, и ему этого хватило до сих пор. Невероятная жара и почти целая луна в окружение луксурских жрецов сводило на нет любые человеческие радости…Хотя опыт по части пыток стал несравненно больше. И как ни странно, стигийцы даже не пытались надуть с золотом – выплатили всё до последней медяхи.
- Давай стигийский.
- Мечи, кинжалы смотреть будешь?
- У меня свои
- Дай гляну…свои
Качнув одобрительно головой, смотритель вернул лезвия
- Держи оселок от меня, такие лезвия всегда острые должны быть.
- Доспехи где?
Короткая воронёная кольчуга - сверху неё кхитайские кольчатые доспехи, не сковывающие движения, наручи, поножи, нагрудный доспех – подогнав ремешки и браслеты Ангир осмотрел себя в зеркало – в самый раз. Зима наступала и тяжелый кожаный плащ с капюшоном, подбитый мехом росомахи оказался весьма кстати.
Оказавшись в своей комнате Ангир еще раз тщательно осмотрел и отобрал нужное. Пара мечей – куда же без них? Два отравленных кинжала – капнув по две капле яда, с засапожные ножны – несколько раз вставил и вытянул лезвия. Удавка на левом запястье. Метательные звезды в кармашек на поясе. Арбалет на плечо – колчаны тоже на пояс.
Спустя три часа всадник на гнедом жеребце выехал через восточные ворота Бельверуса, обогнул город слева и направился по тракту на Полночь.
Элиас дие Амартер, оруженосец Ральга дие Треггарта
1163 г., двадцать первый день третьего осеннего месяца. Немедия, безымянный тракт на северо-запад от Бельверуса, около восьмого колокола пополудни.
Если у человека и города могут быть какие-то личные отношения, то у месьора дие Амартера и блистательной столицы немедийского королевства они были – как у рассорившейся богатой куртизанки и нищего поклонника, некогда по капризу дамы приближенного за красу и хорошо подвешенный язык, а нынче выставленного за дверь с наказом более не показываться. Два или три раза в год красотка в одеянии из каменных стен и черепичных крыш меняла гнев на милость, допуская былого воздыхателя к себе, а затем все повторялось сызнова.
Полгода в унылом, заливаемом дождями или засыпаемом снегами Бларвике он мечтал о поездке в столицу, а, оказавшись здесь, с тоской понимал – время уходит, его забывают, надежды напрасны. Ему не вернуться ни в королевский замок, ни в пропитанные тайнами и секретами стена Вертраэуна, ни на Побережье – только если случится чудо и на медном блюде играющей в кости Судьбы выпадет какое-то особо удачное сочетание знаков. Семь лет ссылки в провинцию, осталось еще четыре года, но «семь лет» в его случае – то же самое, что «навсегда». Даже если ему позволят вернуться в столицу, на что он может рассчитывать, с его-то подмоченной репутацией?..
И писем с Золотого Побережья не приходило вот уже четыре луны… Или пять? Там его тоже позабыли, с глаз долой – из сердца вон, прошлое осталось в прошлом, умерло и похоронено под могильной плитой без надписей. Теперь в его жизни есть только старая крепость в отрогах Немедийских гор, начальство с отсохшим чувством юмора, заказы на арбалетные стрелы и возможность всласть полаяться в Интендантском ведомстве. Поездки в Бельверус – два, самое большее три раза в год. Которых он сначала ждет, изнывая от нетерпения и украдкой считая дни, а потом мечтает поскорее убраться из ненавистного города, кляня себя за юношескую тупость и допущенные когда-то промахи, за которые приходится расплачиваться теперь.
Но на сей раз из Бельверуса они убрались с чрезмерной поспешностью. Бросив в столице Лысого Аркчи и его десятку с поручением завтра же забрать из кузницы заказ, свалить на телеги и резвым духом гнать на Полночь, в Бларвик. Остались впятером – месьор Ральг, он сам и трое гвардионцев из тех, кого Элиас за глаза и в глаза именовал «треггартовой сворой», люди надежные, проверенные и начисто лишенные душевной тонкости.
Никакой необходимости столь спешно возвращаться к опостылевшему ярму и крепости Элиас не видел, они вполне могли задержаться в Бельверусе еще на пару деньков. Кроме одного-единственного объяснения, нелепого, но, как ни странно, наиболее подходящего с точки зрения формально-схоластической логики или как там именовалась эта мудреная наука, вдалбливаемая в бестолковые головы кадетов Академии…
Давешний старик из «Червленого щита».
Беззвучные слова, возникавшие прямо в голове, доносившиеся откуда-то издалека, размытые, точно чернила на залитом кровью пергаменте, и вместе с тем – ясные и острые, как бахрома сосулек на краю ледника.
Короткая потасовка, покойник и нечто, до смешного смахивающее на очередное «Пророчество о Пришествии Зверя» из замшелой летописи, купленной в антикварной лавке и переведенной фанатичным магом-недоучкой с забытого языка. Недоумение во взглядах тех, кто оказался рядом трупом старика, в глазах невольных убийц старого асира в белом и золотом – недоумение, которое он успел подметить, неопровержимое доказательство того, что они тоже слышали. Невесть каким ветром занесенные в Немедию уроженец Черных Королевств и девица-стигийка, молодой купчина, какой-то парень, выглядевший, словно трехнутый пыльным мешком из-за угла…
Они слышали.
Слышали и, возможно, тоже начали действовать на свой страх и риск.
Уж дие Треггарт-то, во всяком случае, начал…
Элиас на миг скривился. Зима неизбежно грядет - и без того не лучший из трактов королевства превратился в кашу из тающего снега и грязи, особо не погалопируешь, не на плацу. Волей-неволей пришлось тащиться куда медленней, чем настаивал центурион. Но, приглядевшись к окружающему пейзажу, оруженосец рассудил, что до привала уже немного. Придорожный трактир «Три топора», где они обыкновенно останавливались на ночлег по дороге в Бельверус и обратно, должен быть самое большее в получасе неспешной езды. Даже у Треггарта должно хватить ума понять, что гнать и без того уставших коней по скверной дороге ночью – не лучшая идея…
- Амартер!
- Экселенс?
Неистребимая привычка давать знакомым прозвища привела к тому, что свое непосредственное начальство Элиас стал именовать на зингарский лад – без особых на то причин, просто чтобы веселее было. Он толкнул фыркавшую кобылу пятками в бока, поравнявшись с центурионом и его злобным рыжим жеребцом, имевшим целый букет пакостных привычек, как-то – кусание незнакомых и внезапное битье задом. Мессир дие Треггарт сегодня не баловал ординарца вниманием, кроме нескольких брошенных вскользь приказаний, и даже не поинтересовался, чем закончилось исполнение его вчерашнего поручения.
Впрочем, чем могло закончиться?..
Кони перешли на шаг, из-под копыт разлетались фонтанчики мутной грязи. На разлапистых еловых лапах кое-где виднелся ноздреватый снег, полнеба затянули свинцовые низкие облака.
- Я слушаю, - напомнил о себе Элиас.
Покосился на сотника, хозяина и повелителя двух сотен душ, обитавших в забытой богами и людьми крепостце Бларвик. Дие Треггарт, и так-то не образец кротости и хорошего отношения к ближним своим, выглядел нынче особенно мрачным. Впрочем, нет - даже не то чтобы мрачным, а, скорее, глубоко задумавшимся над неким весьма трудным вопросом. Из тех, что люди имеют привычку задавать себе на склоне лет, а потом маяться с поиском несуществующего ответа.
- Ты все сделал?
- Разумеется, - ординарец негромко хмыкнул и мотнул горловой. С капюшона плаща полетели брызги – то ли мелкий дождь, то ли растаявший снег.
– Сделал, как надо. Только… - он поколебался, прежде чем задать вопрос: - Только зачем это было надо, экселенс? Туповатый подмастерье из кузнечной лавки…
- Он слышал, - отрезал центурион. – Ты понял это не хуже меня. Должен остаться только один. Значит, один долой – это правильно.
- Экселенс, да я вас умоляю! Из этого чурбана такой же охотник за силой, как из меня куртизанка…
- …Куртизанка б из тебя вышла отменная. Он мог начать болтать. Мог начать задавать вопросы.
- Теперь не начнет, - Элиас сладко прижмурился, вспоминая приятное – последние судороги, последний вздох, последнее всегдашнее удивление в тускнеющих глазах жертвы. – Скрутил ему шею, как цыпленку.
Дие Треггарт бросил на подчиненного короткий испытующий взгляд:
- Получил свое удовольствие, поди?
- Да полно вам, экселенс. Обычная работа. Чуть более грязная, чем всегда. Какое там удовольствие…
- Угу, как же. То-то ты, вместо чтоб быстро и аккуратно загнать нож под лопатку, сворачивал голыми руками башку. А парень-то здоровенный. Небось долго возился и прижимался, а?
- Простецы не в моем вкусе, - отрезал Элиас, не любивший подобные разговоры. Ральг был прекрасно осведомлен об этой его нелюбви, и потому не упускал случая лишний раз подразнить ординарца.
Два года он его дразнит. Два года, с тех пор, как королевским предписанием проштрафившегося наследника семейства Амартер загнали в глухомань Полуночной Немедии на границе с Пограничьем, приписав к гарнизону Бларвик, а сотник Треггарт решил, что ему пригодится толковый и исполнительный порученец. Казалось бы, уж можно и привыкнуть – ан нет, не привык.
- Экселенс, - центурион опять погрузился в это свое ледяное молчание, невольно заставлявшее Элиаса беспокоиться. – Можно спросить?
Кивок.
- Тем вечером в трактире околачивалось не меньше сотни человек. Надо было уж тогда поджигать весь дом, а не охотиться на одного-единственного мальчишку. Экселенс, какого демона мы вообще в это ввязались? Мы ведь из-за этого… из-за того, что наворожил после смерти старый пень… несемся, сломя голову?
Молчание.
- Месьор Ральг, мне всегда было по душе ваше здравомыслие и умение твердо стоять ногами на земле, но сейчас – сейчас вы… вы творите что-то не то. Ну посудите сами, - Элиас начинал горячиться, без нужды дергая повод и заставляя коня недовольно трясти головой, - свалившийся невесть откуда старик, может, вообще колдун и чернокнижник, забытая богами и людьми Киммерия у демонов на рогах, черные камни, могильные курганы, алтарь воинов – готовая сказочка для недоумков! Как можно по столь вздорному поводу бросать все и устремляться невесть куда?
Молчание. Профиль командира спокойствием своим напоминал лик киммерийского каменного идолища. Серый, как речная галька, безмятежный взгляд устремлен вдаль.
- Экселенс!!!
- Не ори, не дома, - наконец снизошел сотник. – Дома, впрочем, тоже не ори. Так чего ты хотел сказать?
- …!
- Это нехорошее слово, сынок, - хмыкнул Ральг. – Больше так не ругайся, а то выпорю. Значит, говоришь, сказочка. И что предлагаешь? Забыть?
- Забыть, перечеркнуть, вышвырнуть на помойку! – с готовностью поддержал оруженосец. – От этих божественных предсказаний никогда и никому не было ничего хорошего!
- Нас и так не ждет в жизни ничего хорошего, - пожал плечами месьор Треггарт. – Ты понимаешь это не хуже меня, и не прикидывайся глупее, чем ты есть. Если ты до сих пор надеешься, что тебя вернут в столицу – ты круглый идиот, Элиас. Все, что у меня впереди – еще двадцать лет сидеть в глуши, раз в год выбираясь в рейд по кабакам. И тебе також.
- Рейд в Киммерию, конечно, вознесет нас на вершины славы, - съязвил оскорбленный адъютант.
- Именно так, - с уверенностью, от которой у адъютанта мороз пошел по спине, кивнул сотник. – Правда, не «нас», а одного из нас. Единственного. Победителя, - с нажимом повторил услышанное от старого асира месьор Ральг. – Но и те, кто пойдут с ним, не будут забыты.
- Я этим победителем не буду, ибо не тронусь с места, - решительно заявил дие Амартер. - Катитесь куда хотите, экселенс. Бегите ловить луну в луже, я вам ведро подносить не буду. Вы дождетесь только того, что вас объявят изменником Трону Дракона и спустят на вас всех собак. Во-первых, никто не дозволял нам беспричинно покидать Бларвик. Во-вторых, ни вы, ни я понятия не имеем о том, что такое эта самая Киммерия. Вы не знаете, где и что искать, у нас зима на носу… В конце концов, экселенс, это ведь просто слова. Никем не подкрепленные, ничем не подтвержденные!
Ничего не ответил на эту пылкую речь Ральг дие Треггарт. Лишь повернулся в седле, склонил голову набок и принялся разглядывать своего порученца – с нехорошим, скучливым интересом, как рассматривают редкостных размеров клопа, решая, раздавить его сразу или перед тем для развлечения погонять щепкою по столу. Так в полном молчании они проехали шагов двадцать, и с каждым шагом Элиасу делалось все более неуютно. «Сейчас возьмет да секанет от ключиц до пупа, - подумалось оруженосцу. – С него станется. Опять же, одним конкурентом меньше… Крепко вам асирская легенда в мозги впилась, командир.»
- Значит, подтверждений тебе, - проронил наконец сотник без всякой интонации.
- Хотелось бы, - скромно согласился Элиас, отчетливо сознавая, что нарывается.
- Так. Ну и интересно мне знать: что ты сочтешь весомым подтверждением? Огненные письмена в небе?
- Это было бы впечатляюще, экселенс. Да, пожалуй, меня бы это убедило.
- Так. Значит, письмена тебе, - задумчиво повторил дие Треггарт. – Приказа твоего командира тебе, стало быть, недостаточно?
Элиас понял, что попался. Скажи он теперь «нет» - и сотник точно снесет ему башку, причем будет в своем праве: приказ командира есть приказ командира, обсуждению не подлежит, исполняется беспрекословно. Вон уж вроде бы и за рукоять меча взялся. Посему Элиас выбрал вариант единственно возможный: тяжко вздохнул, покачал сомнительно головой, почесал озадаченно в затылке (все это просто так, «на публику», чтоб сохранить лицо) и сказал убито:
- Достаточно, экселенс. Я с вами. То есть, я-то, конечно, с вами… Зато прочих вам, боюсь, уговорить потруднее будет.
Сотник спорить не стал. Вместо этого приподнялся на стременах и глянул из-под руки в некую точку впереди на дороге.
- Вижу «Три топора», - буркнул он по результатам наблюдений. – Там и заночуем.
ЭллаН ...
Эллан бежал так быстро, как только мог. Глубокий снег не выдерживал его веса, и мешал двигаться вперед. Лапы, изрезанные осколками крошащегося наста, оставляли за ним дорожку кровавых следов. Это было больно, каждый новый шаг казался Эллану-волку последним, и не хотелось двигаться дальше. Нужно лечь здесь, ведь опасность за спиной не может быть страшнее смерти, а смерть - лучше нескончаемого бега от погони, настигающей тебя по отмеченным кровью следам... Оставалось затаиться, не двигаться, не дышать и, может быть, надеяться, что опасность пройдет мимо. Но каждый раз, когда желание остановиться казалось непреодолимым, чьи-то острые зубы цепко хватали за загривок и тащили вперед. Сопротивляться не было сил, и волк бежал, уже почти ничего вокруг не видя и не слыша. Размытым белым пятном, среди серых красок окружающей ночи, виделся ему зверь, бегущий рядом, угольно-черные силуэты деревьев обступали со всех сторон, и алым заревом пылала позади неведомая Опасность. Волк оступился и упал, утонув в неожиданно возникшем на пути сугробе. Выбраться не было сил, и никто уже не тянул вперед, заставляя подниматься. На краткий миг возникла мысль – «почему?», но вскоре под теплую шкуру забрался колючий холод, пробирая до костей, заставляя замереть сердце, волк рванулся в последнем, почти бессознательном усилии, и… Проснулся.
Эллан открыл глаза. В единственной комнате небольшого бревенчатого дома было темно, но четкое ощущение времени говорило охотнику, что снаружи уже утро. Вылезать из-под теплого одеяла совершенно не хотелось, но он знал - погасший за ночь очаг скоро остынет, и тогда одеяло от холода не спасет. Эллан встал, разыскивая в темноте брошенную вчера прямо на пол теплую одежду. Сейчас он был человеком, но облик волка никогда не удивлял его ни во сне, ни наяву. Будучи представителем племени Карающей Длани, к этому быстро привыкаешь, и только долго не можешь осознать, что исключительного находят в тебе люди. За шестнадцать лет жизни в двух разных обличьях Эллан престал делить сам себя на человека и волка, и не смог бы сказать, в каком облике проводит больше времени. Сейчас он предпочел бы проснуться волком – человеку было холодно. Длинная рубаха не могла сберечь тепло, мерзлые деревянные половицы неприятно покалывали босые ступни, а от дров в очаге к утру остались лишь неярко тлеющие угли. Эллан натянул штаны и обулся. Меховая куртка за ночь покрылась инеем, и негромко хрустела при каждом движении, забирая сохранившиеся в теле остатки тепла. Охотник положил в очаг пару дров из сложенной в углу кучи, бросил на угли несколько тонких веток. Возникший язычок пламени выхватил из темноты молодое, почти детское лицо, отразился в изумрудно-зеленых глазах, и тут же угас. Досадливо зашипев, парень принялся раздувать угли. Со второй попытки пламя все же разгорелось, с треском вгрызаясь в сухое дерево, стараясь вырваться из тесных стен очага, но сил возрожденного огня хватало лишь на неяркое освещение и обогрев дома. В прямоугольной комнате, не более чем семь шагов поперек, умещалось две широкие лавки вдоль стен, грубо сколоченный стол с одним кривоногим табуретом, и сам очаг, сложенный необработанным камнем у задней стены. Кто-то затратил немало усилий, соорудив еще и каменный дымоход – подходящего камня вокруг было в достатке, однако чтобы плотно подогнать камни друг к другу, еще и соединив между собой прочным раствором, нужно было порядочное количество времени.
Особенности строительства охотника не интересовали – сам он участия в создании дома не принимал, и даже не представлял, кто и когда этот дом построил, хотя жил здесь вместе со старшим братом уже достаточно долго. Несмотря на разницу в возрасте почти в пять лет, братья не сильно отличались. Широкоплечий и высокий Эллан выглядел взрослее, чем был на самом деле, и почти одного роста со старшим – Элларом. Глаза обоих братьев удивляли редким цветом натурального изумруда, темно-каштановые волосы не отличались даже оттенком, как и губы – одинаково бледно-розовые. Только на лице Эллана они почти постоянно изгибались в легкомысленной улыбке, в отличие от более серьезного старшего брата. Внешнее сходство как будто подчеркивалось почти одинаковыми именами, вот только Эллан собственное имя сокращал до Эл, а Эллара почему-то именовал коротким Лан. Почему именно так – младший вряд ли бы ответил, но сейчас это стало привычно для обоих.
Эдвин
Эдвин замерз. Он еще спал, но уже ощущал холод. Пытался его не замечать, отрешиться, однако ничего не получалось.
- Б-ррр, - поежился немедиец, слегка приподнявшись с кровати.
За окном было темно, но Эдвин практически не сомневался, что до рассвета осталось всего ничего. По идее можно было бы уже подниматься. До вечернего визита к отцу предстояло заполнить немало бумаг с отчетом о последней поездке в Хоршемиш, поставленных туда товарах и подписанных крупных торговых соглашениях.
Эдвин грустно улыбнулся, вспоминая, сколь приятными выдались эти последние полтора месяца. Он был чужаком в далеком краю, где мало, кто слышал о Кьермоне Эберхарте.
О его торговой конторе в Кофе народ говорил много и с удовольствием, хоть и не всегда придерживаясь куртуазных выражений, а вот о нем самом почти ни слова.
И Эдвин от этого был счастлив.
Ему надоело слушать, как отца называют мясником, падальщиком, шакалом. Как точно в таких же выражениях отзываются о нем и о его сестре, хотя они к деяниям своего отца не имели никакого отношения. Но людям на это было плевать, ведь, как говорится, яблочко от яблони далеко упасть не может.
Хуже всего было то, что Эдвин точно знал, что все, в чем обвиняют отца, правда. Он убивал, обманывал, предавал, шел на любую низость, ради того, лишь бы потолще набить свой карман золотом. Даже сейчас, будучи одним из пяти богатейших купцов Немедии, он до конца не отошел от темных делишек. Кьермон Эберхарт был законченным мерзавцем.
Но детей своих Кьермон любил: и Альбину, и Эдвина. Никогда и ни в чем они не знали от отца отказа. Дочь этим своим положением пользовалась на полную, сын же предпочитал находиться в тени. Он любил отца, но ему не нравилось, что их семью все ненавидят.
Потому Эдвин, как только выдавалась к тому возможность, отправлялся с караваном в одну из тех стран, где находились торговые конторы, основанные отцом. Смотрел, как работают поставленные заправлять там купцы, не пускают ли в свой личный карман чересчур много золота в обход Эберхартов, изучал, какие товары стали лучше продаваться, какие хуже, что говорят в тавернах о местных правителях, не грядут ли в политике перемены. Одним словом, отслеживал все изменения. Но самое главное, он отдыхал. Отдыхал от ядовитых взглядов, злобных шепотков, плевков за спиной. За пределами Немедии он был просто красивым и богатым молодым человеком. Там никто не знал, кто такой Кьермон Эберхарт.
И вот не далее как прошлым вечером Эдвин вернулся из очередного своего «побега» за пределы Бельвруса. На этот раз в Хоршемиш. Там было хорошо: вкусное вино, красивые девушки, которые знали толк в любви, и полная свобода от всего. Частичку этого счастья Эдвин привез в своем сердце и сюда в столицу Немедии. Ему все еще хотелось радоваться и совершенно не хотелось возвращаться к реальности.
Но Бельврус он на то и Бельврус, что сразу ставит людей на место. Холодная северная столица, в которой нет места мечтам.
Стоило Эдвину с парой верных людей зайти вчера в свой любимый «Червленный щит», отметить возвращение домой, как сумасшедший асир вдруг решил показать окружающим, что он воин хоть куда, а остальные присутствующие в сравнении с ним только хлев мести способны. Эдвин, глядя на движения северянина, про себя с данным постулатом согласился и поспешил донести его верность до своих охранников, запретив им даже близко подходить к ненормальному старику.
Потом оба воина благодарили юного Эберхарта за то, что их предостерег. Молодцы дураками не были и свои силы оценивали трезво: вступи они в драку, асир бы их положил.
Но до их благодарностей Эдвину особого дела не было. Весь оставшийся вечер его мысли занимали лишь те слова, что он услышал после смерти старика. Бог могильных курганов искал нового избранника. И Эдвин мог стать одним из претендентов на эту роль. Надо лишь было найти в Киммерии нужную гору, добраться туда и остаться в живых. Вторая и третья часть этого не лишенного простоты и элегантности плана казались Эдвину весьма и весьма трудновыполнимыми.
Потому он и не стал снаряжаться в путешествие в далекий киммерийский край, а пошел домой, съел приготовленный старой служанкой ужин и лег спать. В конце концов, какая из торговца может получиться аватара Крома? Он мечом-то владел на уровне не слишком одаренного стражника, не говоря уж там об огромных секирах.
Но в предрассветный час молодого Эберхарта разбудил холод.
- Мерзко-то как, - уже менее лаконично высказался немедиец.
Эдвин прислушался к своим ощущениям, и понял, что вылезать из кровати он пока не хочет. Более того, окончательно просыпаться ему тоже однозначно не хотелось. Можно, конечно, было встать, спуститься вниз и велеть слугам получше протопить дом. Тогда бы и спалось слаще. Но для этого надо было выбраться из-под одеяла. Да и тревожить пожилую пару бритунцев, выполнявших в его доме роль прислуги, в столь ранний час Эдвину тоже казалось неудобным.
В итоге молодой торговец повернулся набок, натянул одеяло на голову и предпринял попытку заснуть. Ведь если аккуратно устроиться и не вертеться, холод рано или поздно должен был отступить.
Постепенно мысли Эдвина стали течь все более плавно и бесконтрольно. Молодой Эберхарт медленно засыпал.
* * *
Эдвину снилось, что он мертв. Это было очень странное чувство. У него словно кто-то отобрал все желания, кроме нескольких. Зато они были особенно сильными. И больше всего ему хотелось снова ощутить жизнь... и чтобы исчез проклятый холод.
Холод. Он нарастал и нарастал.
В итоге Эдвин не выдержал и снова проснулся. Но холод никуда не исчезал.
Через несколько мгновений немедиец сообразил, откуда именно он исходит: что-то через одеяло касалось его левой щеки. Эдвин аккуратно выглянул из укрытия, которое он соорудил над своей головой, чтобы согреться.
Увиденное превзошло все его ожидания.
У изголовья его кровати стояла девочка. Пара секунд понадобилось Эдвину, чтобы понять, что он знает ее.
Звали девочку Ниона. Она была дочерью короля Нимеда и очень часто сопровождала отца на торжественных церемониях. Еще про нее было известно, что несколько седмиц тому назад она пала рук неизвестного убийцы.
Утреннее солнце уже неплохо освещало комнату, и Эдвин без труда различил красное пятно на платье девочки, которое находилось именно в том месте, куда следовало бы наносить удар, имея целью поразить сердце. Этот факт, вкупе с неестественной бледностью девочки и исходившим от нее холодом убедил Эдвина в том, что перед ним не чудом спасшийся ребенок, а самый настоящий мертвец.
Далее молодой Эберхарт действовал столь быстро, как никогда до этого в своей жизни. Он вскочил на кровать, одновременно перемещаясь к стене, на которой в ножнах висел меч, до сего дня исполнявший исключительно декоративную роль. На то, чтобы извлечь его и приставить кончик лезвия к горлу девочку, у немидийца ушло времени не более одного вздоха.
- Ты что такое? – задал Эдвин весьма разумный для нынешнего своего состояния духа вопрос.
Как ни странно, но Ниона на него отреагировала. Она едва заметно пожала плечами. Меч, уткнувшийся ей в шею, она, казалось, не замечала вовсе.
- Не стоит мучить ребенка столь сложными философскими вопросами.
Автором фразы был молодой человек, что устроился рядом с дверью. Вернее сказать, он подпирал ее своей спиной. Явно, на случай возможного бегства Эдвина.
Выглядел парень под стать принцессе Нионе: столь же бледный, с запавшими щеками и почти отсутствующей мимикой. Видимых ран у него не было, зато на шее красовался платок, из тех, что недавно вошли в моду среди состоятельных горожан. Это навело Эдвина на мысль, что перед ним бывший висельник.
- Тогда ответь ты, - сказал купец, потому что чувствовал, что обязательно надо что-то говорить, чтобы не свалиться в панику. Мертвецы не спешили на него набрасываться, но от этого они не переставали быть мертвецами.
- Пожалуйста, - ответил висельник. – Мы с принцессой восставшие. Нас убили, но мы поднялись из могил и сейчас, как можем, поддерживаем свое существование.
- Мы едим живых, - неожиданно добавила принцесса.
Эдвину едва хватило выдержки, чтобы не снести ей голову.
- Не стоило этого говорить, девочка, - заметил ее мертвый приятель.
- Меня вы тоже хотите съесть? – поинтересовался Эдвин дрожащим голосом.
Пока что его необычные гости были с ним откровенным, и он надеялся на еще одни честный ответ. На случай, если он окажется положительным, у Эдвина в голове уже сложился план действий: рубануть девочку и выпрыгнуть в окно, путь к которому ему никто не прикрывал. Был, конечно, приличный шанс разбиться, но перспектива побыть чьим-то обедом радовала Эберхата куда меньше.
- Нет, конечно, - сказал висельник. Эдвину показалось, что слишком поспешно, словно он стремился опередить Ниону. – Иначе мы бы не стали дожидаться, пока ты проснешься, и уж, тем более, тянуть до рассвета. Если ты помнишь, я потревожил твой сон ночью, но в темноте ты нас не заметил.
- Тогда чего вам надо? – Эберхарт пытался скрыть облегчение в голосе, но не был уверен, что ему это удалось.
- Для начала, поговорить, - ответил мертвец и в качестве жеста доброй воли отошел от двери на два шага. – Ниона, подойди, пожалуйста, ко мне – ты пугаешь нашего гостеприимного хозяина. А ты, Эдвин, лучше сядь и воткни меч на место. Я маг, и мне все равно, как тебя убивать: с этой железякой в руках или без нее.
Ниона едва заметно улыбнулась Эдвину. Эта ее улыбка выглядела нисколько не зловеще, она была милой и какой-то жалостливой. И немедиец опустил меч. Он сделал это еще до того, как принцесса отошла от кровати и приблизилась к своему старшему товарищу.
То, что она не набросилась на него, немного успокоило Эберхарта, но моральных сил окончательно расстаться с мечом он в себе не нашел. Так вместе с ним и уселся, на край постели, как и советовал ему висельник.
- Я лучше так, - со смущением проговорил он.
- Как знаешь, - не стал спорить оживший покойник. – Мне кажется, что ты уже в состоянии вести беседу, а от меча в этом деле помехи никакой.
- Действительно, - согласился Эдвин, но оружия в сторону не отложил.
- Ты, наверное, хочешь знать, - предположил висельник, - зачем мы к тебе пришли?
Эберхарт кивнул.
- Это вопрос, на который нельзя ответить коротко, – сообщил гость.
- Не поверите, - Эдвин решил, что с мертвецами лучше быть вежливым, и избрал обращение на «вы», - но я предпочту не короткий ответ. Лучше все с подробностями. Визит мертвой принцессы – не самое ординарное событие в жизни купца, согласитесь господин...?
- Филро, - представился мертвец. – Просто Филро, никаких господ. Это лишнее. Принцессу Ниону ты знаешь, да и твое имя нам известно. Так что, первый этап знакомства мы благополучно оставили позади.
- Тогда переходим ко второму, Филро, - молодой торговец чувствовал, что любопытство и интерес ко всему необычному начинают постепенно одерживать в нем верх над страхом. – Я хочу знать, как вы оказались в моей спальне.
- Начнем с того, что меня убили, - принялся было рассказывать Филро, но вдруг прервался. – Нет! Сначала убили ее, - уточнил он и указал на Ниону. – Но это факт известный. О смерти принцессы в столице известно всем и каждому. Да и не только в столице. А вот моя смерть оказалась обделена общественным вниманием. Но знаешь что Эдвин: в том, как мы с Нионой расстались с жизнью, есть очень много общего. В-первую очередь то, что нас убили совершенно незаслуженно.
- Мне было страшно, - сообщила Эдвину о своих впечатлениях девочка. – Очень страшно.
Ее слова прозвучали сухо. Сейчас она явно не испытывала ничего схожего со страхом: скорее всего, в полной мере мертвецам это чувство знакомо не было. Зато, Эдвин это очень четко понял, она ни капли не приукрасила свои тогдашние эмоции: перед смертью принцессе пришлось испытать настоящий ужас.
- Она не понимала, за что ее убивают, - продолжал Филро. – Я же понимал, за что, но мне никак не удавалось объяснить, что, на самом деле, не за что. Меня схватили через три седмицы после гибели принцессы. Дней десять королевские дознаватели потратили на допросы пополам с пытками, после чего отправили на виселицу.
- Тебя обвинили в убийстве Нионы? – спросил Эдвин.
- Пытались обвинить, - ответил мертвец. – Сначала они утверждали, что это я зарезал принцессу, используя магию, чтобы отвести от себя мечи и стрелы охранников. Но все же мне удалось доказать, что хоть я и находился в момент покушения в квартале, прилегающем к дороге, по которой везли Ниону, но был в совершенно другой его части: назвал свидетелей, и те благополучно подтвердили мою версию. Но меня не отпустили. Нет, они просто изменили обвинение. Теперь по их версии я занимался тем, что ворожил, защищая настоящего убийцу. Королевские маги отыскали следы моих заклятий. Оказалось, что ими действительно мог пользоваться некий маг, помогая осуществлять покушение. Конечно, имелась еще сотня способов их применения, но это никого не интересовало. Стража получила приказ покарать убийц и добросовестно его исполняла. Таких, как я, «возможных соучастников преступления», мне думается, они перевешали не меньше пяти десятков. Кого-то даже казнили прилюдно.
- Дураки, - заключила принцесса.
- Пожалуй, - согласился с ней Филро. – Только вот убивать магов – это занятие очень неблагодарное, особенно, если маг не хочет умирать.
- Ты не хотел, - на этот раз пришла очередь Эдвина делать выводы.
- Очень не хотел, - сказал покойник. – Меня просто разрывали на части злость и обида. Я погибал совершенно не за что. И тогда я решил не умирать.
- Разве такое возможно? – удивился молодой Эберхарт.
- Только, если знаешь соответствующие заклятья, - ответил Фирло. – И вдобавок нужно обладать недюжей смелостью. Во-первых, ты лишаешь себя нормального послесмертия. Во-вторых, очень много живых мертвецов в первые же мгновения своего нового существования сходят с ума. Но я, как ты видишь, благополучно избежал этой участи. Зато обрел немело других проблем: мне постоянно холодно, о доброй половине чувств у меня остались только воспоминания, я вынужден питаться людьми, чтобы думать и просто держать себя в руках...
- Постой! Постой! Об этом поподробнее.
- Ты уверен? Может, лучше обойдем эту тему?
- Нет. Я точно хочу знать.
- Тогда слушай. Здесь все очень просто. Мы, мертвецы, пьем кровь, чтобы заглушить холод в венах. Думаю, даже ты его ощущаешь, когда находишься рядом с нами. Чтобы думать, мы едим мозг, чтобы получить знания жертвы - печень. Остальные части тела восстанавливают наши чувства. Рассказать, что за что отвечает?
- Не стоит. В общих чертах я понял.
- Вот и хорошо. И на все эти жертвы я пошел, имея перед собой лишь одну цель: покарать того, из-за кого меня хотели отправить на Серые Равнины. Но убивать всех стражей, что занимались моим «вопросом», да и короля в придачу за то, что подписал указ о моей казни, мне показалось неправильным. Они делали свою работу. Я же желал добраться до истинной причины всех моих несчастий. Мне нужен был убийца Нионы. Из своего краткого визита на Серые Равнины я понял, что этот человек все еще в мире живых. Но его поиски представлялись мне весьма существенной проблемой: возможности немедийской стражи были куда шире моих, и раз они ничего не смогли сделать, то мои шансы на успех были и вовсе мизерными. Тогда я решил пойти неординарным путем. Был один человек, который точно знал, кто убийца.
- Ниона.
- Верно. Не буду описывать тебе всех ухищрений, на которые я шел, чтобы добыть труп принцессы, и заклинаний, которые я применял, чтобы вернуть ее дух с Серых Равнин. Не обижайся, но тебе, все равно, не хватит знаний, чтобы понять, что я совершил, если не подвиг, то уж нечто героическое точно. Потом почти целую седмицу я откармливал девочку, прежде чем она смогла заговорить. И не надо морщиться! Я не убивал невинных граждан: вернул пару старых долгов и разобрался с десятком воров и прочих подонков. Мир от этого стал только чище. А девочке я давал только кровь и те части тел, что не могли повредить ее психике.
- И она назвала тебе имя?
- Ангир, - неожиданно влезла в разговор девочка. – Так звали того, кто убил меня. Он – злой.
- Как видишь, - сказал Филро, - она еще плоха. Должно пройти еще много времени, прежде чем она станет похожа на себя живую. Хорошо, что она себя просто контролирует. Ты – молодец, Ниона.
- Спасибо, Фирло, - ответила принцесса.
- Она назвала мне не только имя, - вернулся к своему повествованию мертвый маг. – Убийцу действительно зовут Ангир. Но девочка еще и описала мне его и даже научилась его выслеживать.
- Она тоже хочет убить его? – спросил Эдвин, хотя у него было чувство, что принцесса хочет прикончить вообще всех живых людей.
- Да, и именно ей он и достанется, - сказал висельник. – Только связав душу девочки с душой убийцы и со своей душой, я смог вырвать ее с Серых Равнин. Теперь она должна съесть Ангира и выпить всю его кровь. Тогда она снова обретет власть над своей жизнью и смертью. Сможет вновь запустить свое сердце либо же вернуться к вечному отдохновению на Серых Равнинах.
- А ты? – поинтересовался Эдвин у мага.
- Я отдал ей свою душу, - равнодушно сказал он. – Она будет решать, какую выбрать для меня судьбу. Есть варианты хорошие, есть плохие, даже хуже нынешнего.
- И что же она выберет? – продолжал любопытствовать Эберхарт. Сначала он хотел задать свой вопрос девочке, но у той был такой отрешенный вид, что он решил, что она может его просто не услышать.
- Неизвестно, - ответил Филро. – Это тоже своего рода философская проблема. В девочке в момент, когда она покончит с убийцей, сольются несколько ее ипостасей: нынешняя – мертвая, живая и та, которую называют, душой. Что из этого всего получится, очень большой вопрос. Не знаю, может, душа страшно обиделась на меня за то, что я ее вырвал с Серых Равнин?
- Все возможно, - не стал лукавить Эдвин.
- Вот и я так думаю, - согласился мог, - но все же готов рискнуть.
- А ко мне-то вы зачем пришли? – спросил торговец. За время беседы он уже научился воспринимать мертвецов, как простых людей. Только немного странных. – Я Ниону не убивал. И Ангира никакого не знаешь.
- Знаешь, - твердо сказала девочка.
- К сожалению, она права, - сказал Филро. – К сожалению, потому что мы не успели добраться до Ангира, пока он был в Бельврусе. Теперь он едет в Киммерию.
- Вот оно что, - произнес Эдвин. Получалось, что Ангир - это один из тех людей, что получили вчера пророчество в подарок от мертвого асира. – Вы тоже все слышали?
- Не совсем, - начал говорить маг.
Но его перебила Ниона:
- Мы съели того, кто слышал.
Филро недовольно прокашлялся.
- Снова ты говоришь лишнее, - попинал он девочке, а потом обратился к Эдвину. – Пока что тема еды занимает ее больше, чем все остальное, и явно больше, чем следует. Но при нужном питании это скоро пройдет. Мы действительно полакомились печенью свидетеля этого занимательного происшествия. Но ты из-за него можешь не переживать: когда мы его нашли, парень был уже три часа как мертв. А есть несвежие трупы – это очень противно. Но это было необходимо: божественное присутствие в таверне, куда вошел Ангир, мы ощутили, так как находились неподалеку, но подробностями нам пришлось разживаться самостоятельно.
- Ладно, получается, Ангира я знаю, - согласился Эдвин. – Но что это меняет? Девочка чувствует убийцу, и вы сможете пройти по его следу и сами. Лично я не вдохновился идеей стать аватарой Крома.
- Без тебя нам не справиться, - сказал маг. – Ты хоть и образованный молодой человек, но некоторых вещей, известных даже начинающим магам и жрецам, не знаешь. Ты не просто один из горстки людей, услышавший пророчество. Это же не объявление о наборе добровольцев в армию короля Нимеда. Это был голос бога. Ты теперь избранный. Исполняя пророчество, ты пересечешь тот горный перевал, на котором тысяча других людей свернет себе шею, ты пройдешь невредимым через залы полные ловушек, яд, который подложат тебе в пищу, не подействует. Все это только потому, что ты будешь исполнять волю Крома, которую он довел до тебя до смертного! И одним из избранных стал Ангир. Нам с Нионой не пройти за ним. Мы погибнем, раньше или позже. Но точно, что мы до него не доберемся. Если у нас не будет проводника.
- Но я...
- Не перебивай. Я не закончил. Прежде, чем отказываться, послушай, что такое аватара бога. Пустив в себя частицу Крома, ты не станешь им. Равно как ты не превратишься в непобедимого воина, способного сокрушать целые армии. Ты останешься собой, но обретешь дар менять судьбы людей. Это и есть божественная сущность. Жизни людей рядом с тобой будут меняться. Может не сообразно твоим мыслям, но сообразно твоим чувствам. А это много. Очень много! Ты понимаешь?
- Кажется, понимаю...
Эдвин всерьез задумался над тем, что делать дальше. Хотя в глубине души у него решение уже созрело.
* * *
Эллан отошел от очага и остановился посреди комнаты. Как правило, утром охотника уже ждал завтрак, но сегодняшний день оказался исключением. На столе находилась только глиняная посуда, которая без приправы вроде куска жареной оленины была совершенно не съедобна. Вместе с завтраком куда-то пропал Эллар, и даже высказать что-нибудь вроде «я голоден как волк, и готов проглотить живого оборотня» было некому. Жаль. Хотя Эл догадывался, что после того, как он сам благополучно уснул вчера, «забыв» о своей очереди охотиться, старший ушел добывать пропитание вместо него, или затеял, как выразился бы Эллан, «какую-нибудь пакость». Скорее всего, именно второе, так как с охоты брат давно бы уже вернулся. Лавка, на которой он обычно ночевал, сейчас была аккуратно застелена. Шерстяное одеяло на ней будто ровняли ножом, настолько точно его края соответствовали дощатому прямоугольнику, а на одеяле лежала столь же аккуратно сложенная одежда, без сомнения, принадлежавшая Эллару. Все это говорило о том, что старший брат сегодня даже не собирался ночевать дома, а куда-то ушел еще вчерашним вечером. Судя по оставленной дома теплой одежде – ушел он точно не в облике человека. Эл вообразил брата разгуливающего по лесу голым, и с луком наперевес – неплохой образ для очередной легенды о снежном человеке… Настроение немного поднялось, и злобно-голодная мина, придававшая даже человеческому лицу некие волчьи черты, сменилась традиционной для Эллана улыбающейся физиономией. Эл обладал хорошей памятью, но во всем, что касалось выполнения собственных обязанностей, она часто его подводила. Он постоянно «забывал» то о своей очереди охотиться, то об уборке в доме, то о восстановлении лука, на котором рвалась тетива. Лан чаще всего просто делал все «забытое» младшим сам, но временами ему это надоедало, и тогда начинались те самые «пакости». К примеру, сегодняшнее утро вполне могло начаться для Эллана на пару часов раньше с хорошего пинка в бок и требования все-таки отправляться в свою очередь на охоту. По настроению пинок мог быть заменен некоторым количеством холодной воды, что не казалось приятней. Бегать по лесу после рассвета – занятие, в сравнении с ночной охотой, практически бесполезное, но был и второй вариант – купить провизию в городе, выменяв продукты на животный жир, шкуры, гусиные перья или еще что-нибудь. Но это как раз тот случай, когда выбрать приходится лучшее из худших – на двух ногах путь до города от дома охотников занимал чуть ли ни пол дня. В облике четвероногого хищника можно было добраться гораздо быстрее, но в зубах много не унести, а других способов переноски вещей при полном отсутствии рук Эллану придумать не удавалось. Разве что в качестве упряжного волка в санях или телеге – вот было бы зрелище…
И все-таки поведение старшего брата было очень предсказуемо. Его не было дома, это значило, что на сей раз легко отделаться от очередной обязанности младшему не удалось. И ушел он не утром, а еще прошлым вечером – значит, кроме неприятных сюрпризов, можно ожидать и пойманную ночью добычу. Еще раз осмотрев обстановку в доме и аккуратно сложенную одежду, Эллан убедился, что старший брат ушел почти сразу после того, как он сам уснул. Ворох шкур на кровати младшего при этом не значил абсолютно ничего, как и подушка, неизменно встречавшая рассветы под лавкой. Отсутствие среди этого бардака самого Эллана, а также брошенной на пол одежды, свидетельствовало только о том, что младший охотник уже встал, и еще, наверное, о бесполезных попытках старшего приучить брата к аккуратности. Сейчас все осталось без изменений – пройдя мимо беспорядка на постели и оставив замороженную за ночь подушку оттаивать на прежнем месте, Эл налег на тяжелую входную дверь. Дверь отворилась без скрипа, и в комнату ворвался дневной свет, нестерпимо яркий после красноватого пламени очага. Свет лился с неба и отражался от устилавшего все вокруг чистого белого снега. Охотник ненадолго зажмурился, этого времени как раз хватило бы рассмотреть небольшой дом посреди лесной полянки, стоявший, как оказалось, на низком каменном фундаменте – камень почти не было видно из-под снега. В паре шагов от порога дома чем-то хрустел заяц. Стук двери спугнул ушастого зверька, и он поскакал к лесу, оставляя на снегу следы маленьких лапок.Эллан проследил за зайцем, пока тот не скрылся из вида, и еще острее ощутил голод.Желание обойти дом, и наведаться в обустроенный за ним ледник, сразу же исчезло– остатки съестных припасов Эл съел вчера, как раз перед тем, как завалиться спать. Если что и осталось– то только какая-нибудь примороженная зелень, которая без мяса годилась в пищу не более чем пустая посуда. Выходов из ситуации оставалось два – либо идти-таки охотиться самому, либо искать брата. На то, чтобы ждать у Эла просто не хватило бы терпения.
Катанехта
Услышав, как кто-то ходит около лошади, она осторожно выглянула из своего укрытия. Так и есть около ее трофея бродили несколько крестьян споря кому достанется животное. Двое уже сцепились между собой, остальные яростно махали руками.
Катанехта ухмыльнулась и оперлась руками об землю. Предсказуемость твой враг. Предсказать. что сделают крестьяне было не трудно. А у нее появилась идея, как устроить здесь осложнение немедийским властям. Дождавшись, когда все спорщики повернуться к ней, она начала подниматься и одновременно закричала
- А-а-а, - по лесу разнесся ее рев.
Чтобы придать своему крику большего ужаса, она постаралась добавить хрипоты. С листьями в волосах и одежде, испачканным глиной лицом, она должна была выглядеть ужасно. Выпрямившись, она посмотрела на замерших от ужаса крестьян. Только дерущиеся не обратили на нее внимания.
- На колени, - хрипло скомандовала Катанехта.
Они выполнили приказ. Теперь им стало труднее сбежать.
- О Митра, помоги мне. Да будет благословенно имя твое. - заикающимся голосом начал молиться мужчина лет тридцати.
Она вытащила кинжал и подошла к немедийцам. Один из драчунов лет двадцати даже не успел заметить, когда сильная рука схватила его за волосы; вслед за этим нож полоснул его по шее. Катанехта заметила страх на лице второго участника драки.
- Иштар, тебе дарую эту кровь. Пусть твои враги погибнут во тьме. Пусть перед тобой склоняться короли. Иштар прими этот подарок.
Те же слова она повторила перерезая горло каждому из них. Крестьяне даже не пытались убежать. Она не чувствовала за это вины. Да, они ни в чем не виноваты. Да, они не убивали ее сородичей и скорей всего только слышали о Стигии. Но ее планы шли гораздо дальше убийства этих крестьян. Трупы скоро обнаружат. Если солдаты найдут здесь следы магического ритуала, то несомненно обвинят во всем местных колдунов.
Она внимательно обыскала трупы на наличие ценного, прежде чем начать действовать. Для начала она отвела лошадь подальше, чтобы на ней не оказалось следов крови. Вслед за этим, Катанехта начала располагать трупы кругом головами к центру. Она провозилась почти до вечера, располагая тела в нужном положении. От каждой из голов, она вырыла канавку куда сливалась кровь с их шей. Углубление в середине должно было натолкнуть солдат о проведении здесь магического ритуала.
После наступления темноты, она взяла лошадь за поводья и выйдя на дорогу отправилась на север. Ей предстояло провести достаточно много времени в этих местах, и лучше было не привлекать к себе внимания. Первый постоялый двор попался ей в трех инах к северу. Оглядев его снаружи, она кликнула хозяина. На крик вышел мальчишка лет десяти, очевидно, выполнявший роль конюха.
- Заведи его в конюшню и там овса, - приказала она.
Катанехта пошла за мальчиком, чтобы посмотреть как он устроит лошадь. Это было великолепная возможность выяснить настроения местных крестьян. Как она и ожидала, конюх без лишних вопросов сделал все, что она ему сказала. Такие отношения крестьян с их дворянами ей совсем не нравились.
Служка удивился, когда она сама осмотрела лошадь, чтобы убедиться в своих предположениях. Мальчик прилежно выполнял свою работу. Осмотрев кормушку, она нашла что искала: нетрудно было заметить, что среди овса попадались стебли травы. Катанехта понимала, что уже привлекла к себе внимания. Обычный путешественник никогда не поинтересуется, что лежит в кормушке у его лошади.
Обычный путешественник никогда не поинтересуется, что лежит в кормушке у его лошади. Ей не нужно было задавать вопросы, чтобы понять что будет делать этот мальчик. Несомненно, он расскажет о ней в кругу своей семьи или сверстников, но специально не побежит докладывать кому-то еще.
Войдя в общий зал она оглядела посетителей, одновременно считая их. Четырнадцать человек: шестеро местных дружинников за одним столом; двое наемников; трое похожи на купцов; дворянин, скорей всего, из Бритунии; и двое гиперборейцев. Как бойцов Катанехта выделила наемников и гиперборейев. Остальные хоть и носили оружие, но их нервные движения выдавали неопытных бойцов.
Ее появление вызвало свист и веселые возгласы. Некоторые привстали, держа в руках чаши с вином
- Эй, девчонка, иди сюда, - крикнул один из дружинников, - у нас тут есть повод повеселиться.
Он подмигнул свои друзьям и те отозвались хохотом. Катанехта сделала вид, что не обращает на них внимания. Все столы были заняты, и устроиться куда-нибудь одной у нее не было не малейшей возможности. Она выбрала стол за которым сидели наемники. Рядом с ними никто не сидел, и около них было свободно место около стены.
Пройдя к столу, она присела, стремясь оказаться как можно дальше от них. Наемники скорей всего были друзьями, насколько это возможно в их среде; или просто были из одного отряда. Оба немедийцы. Как она и ожидала, они восприняли ее действия. как согласие на постель. Она видела, как в других гостиницах постояльцы лапают служанок, а те бояться ответить отказом. Здесь же женщин кроме нее не было и поэтому взоры всех собравшихся отличались особенной похотью. Здесь на севере, свобода от мужчин была уделом только женщин из дворянства и то не всех. На изнасилования здесь обращали внимания только в семьи несчастных: если женщина не имела высокого положения, то окружающие просто не замечали подобных преступлений.
- Крошка наверно соскучилась по теплой мягкой постели? - поинтересовался старший из наемников, - я могу предоставить тебе свою... в обмен на некоторые услуги.
Разговаривая, он все-таки держался настороже. Лук все еще висел у нее на спине, а наемники должны быть людьми очень не глупыми, чтобы выжить. Топор и кинжал наемник заметить не мог, куртка была слишком просторной для этого. Катанехта, даже не поморщилась. За время своего путешествия, она уже привыкла к такому обращению. Отвечать она не стала.
К ней подошла местная служанка, которую наемники сразу начали лапать. Девушка вскрикнула и отбежала от них. По ее глазам было видно, что здесь такое происходит часто, но никто из девушек не решается дать отпор. И эта молоденькая тоже не захотела просить о помощи. Осторожно, держась подальше от наемников, служанка подошла к Катанехте.
- Что желает госпожа?
- Баранью ногу и кувшин вина.
Служанка закивала и быстро убежала на кухню. Дожидаясь пока принесут еду, Катанехта рассматривала оружие собравшихся. Мечи, кинжалы и только у наемников луки со снятой тетивой.
Дверь в гостиницу распахнулась, и внутрь вошел еще один дружинник.
- Больф, быстро подымай людей. Колдуны опять свои обряды затевают, а вы тут сидите. Быстро по коням.
Больфом оказался немедийский дружинник лет сорока. Она поняла, что это он, потому что он встал самым первым.
Вместе с вошедшим дружинники вышли. Теперь ей стало легче. Врагов осталось всего восемь.
Когда ей принесли еду, она принялась за мясо. Чтобы не выдать себя, она ела руками, вгрызаясь в мясо с видом очень голодного человека. В этом не было нужды, но она хотела убедить присутствующих в своем голоде. Это убедило бы остальных в ее неумении путешествовать самой
Катанехта не поворачивала голову, чтобы смотреть на своих вероятных противников. Ей не хотелось, чтобы кто-то заметил ее взгляды на оружие других. Обычная девушка в этих землях не станет смотреть на чужое оружие. Единственные кто мог заметить, что она воин - это наемники.
Обычно про них рассказывают всякие небылицы. Самое смешное, что это делают те, кто с ними ни разу не сталкивался. На севере наемников описывали, как зверей жаждущих убивать, грабить и насиловать. Рассказчики не знали, что такие наемники долго не живут. Опытные наемники знали, что нет ничего глупее, чем проливать кровь без нужды. Многие часто помогали жителям захваченных городов. Это помогало спастись в случае поражения их нанимателя. За это их не любили правители и любили простые люди.
В чем–то наемники схожи с армией в Стигии. Они так же способны действовать наперекор обычаям и приказам, чтобы добиться успеха. Она давно обратила внимание, что солдаты не тренируются. Поэтому опыт они получают только во время сражений и стычек. Наемники были более опасными противниками, чем солдаты. Они всю жизнь проводят на войне и опыта у них чаще всего больше чем у солдат.
Поэтому Катанехта считала их самыми опасными противниками, если дело дойдет до драки. Но их можно было сделать своими союзниками. Остальные займут нейтральную сторону, если, конечно же, не раскроют ее происхождение. Вскоре, купцы и дворянин ушли в свои комнаты. Гиперборейцы заспорили о чем-то, посматривая на нее и жестикулируя. Кажется, она стала здесь трофеем который многого стоит. Пора было начинать действовать.
Высокий гипербореец поднялся и направился ней. Второй последовал за ним. Наемники остались на местах. Она сразу поняла, что они хотят оценить ее возможности, чтобы обеспечить себе некоторое преимущество. Руки обоих наемников нырнули од стол. Она заметила, что они внимательно и за ней и за гиперборейцами. Они бросятся на сильнейших, чтобы завладеть двумя трофеями сразу.
Михаэль фон Барток
21.11.2007, 19:41
Прошу заметить, что это всего лишь обработанные мною воспоминания моего далекого предка, поэтому я не несу ответственности за то, насколько изложенное здесь соответствует реальному ходу событий. Бальдур фон Барток IV, чьим прапрапра….внуком я имею честь быть имел славу не только «Первой шпаги Немедии», но и человека излишне самовлюбленного и склонного к хвастовству. Его «Воспоминания барона Бальдура Вальдемара фон Бартока IV, графа Бельверусского, барона Тор, маршала короны, лорда-протектора Немедии, с присовокуплением некоторых подлинных документов» несомненно, памятник литературы, но многие ученые ставят под сомнение их малейшую ценность как исторического источника, ибо в них «ловким пером фальсифицируется самоё история». При этом по многим вопросам воспоминания барона являются единственным источником на который хоть как-то можно опереться и многовековая полемика по поводу их лживости\правдивости сама уже стала фактом истории.
Меня как потомка славного барона, немало оскорбляет мысль что человек, который спас Немедию от войск Атаульфа Разрушителя, совершил революцию в воинском искусстве своего времени, и после этого отказался от короны, приняв звучный, но не передающийся по наследству титул «лорда-протектора королевства», лгал.
Между тем я, посвятив свою жизнь историческим изысканиям связанным с личностью моего славного пращура, отлично осознаю и то, что барон не был кладезью всех добродетелей, а некоторые его пороки были славны всей Хайборее не менее чем его отвага или талант полководца. Поэтому не в силах утаить некоторые неприглядные факты своей биографии Бальдур в воспоминаниях всячески пытался хотя бы оправдать их.
А впрочем, довольно предисловий…
Слово Бальдуру фон Бартоку IV, в будущем – кавалеру многих орденов и спасителю отечества, а на момент описываемых событий – простому меченосцу, тянущему солдатскую лямку в приграничном форте, который (и тут я передаю слово барону!) «конечно же, это не была задница мира. Так сказать значило бы оскорбить жителей этого славного поселения, многие из которых были моими кредиторами и друзьями. Нет гостеприимный Бларвик не задница мира. Он воистину его подмышка!».
Михаэль фон Барток
21.11.2007, 21:12
Глава 1.
В которой читатель знакомится с главным героем сего произведения и узнает о нем немало интересного. Так же он здесь встретится с иными интересными персонами.
Я ведь мог стать королем… Да, пожелай я восседать на Троне Дракона, это наверное не только не вызывало бы возмущения среди знати и в народе, но напротив, породило бы волну ликования.
Я отпрыск одного из древнейших родов не только Немедии, но и всей Хайбореи, и не было бы преувеличением сказать, что не только солдатский император Конан (коего я имел честь знать, когда он еще не только не помышлял быть императором, но и не знал значения этого слова), но и правящие дома Аргоса, Зингары, да и наша собственная немедийская династия рядом со мной лишь выскочки, ибо мы, фон Бартоки были могущественными людьми еще до Падения Ахерона!
Но я не пожелал короны, ибо золото не идет к моим рыжим волосам, а впрочем, довольно об этом!
Позвольте поведать вам о себе (что делать, коль за неимением хорошего трубадура рыцарю пришлось самому сложить о себе песнь).
Я являю собой мужчину выше среднего роста, весьма широкого в плечах и наделенного недюжинной силой, хотя я бы и не посмел назвать себя могучим гигантом. Зато я превосходно владею мечом и пикой, отлично сижу в седле, трижды становился лучшим кулачным бойцом полка и за свою подвижность и ловкость не раз удостаивался сравнений с такими грациозными животными как леопарды или тигры. Впрочем, лучше всего о том, насколько я силен и быстр скажут не слова, а тот факт, что за долгие годы, проведенные в войнах меня ранили всего дважды и одну рану мне нанес Разрушитель, чем можно скорее хвастаться, ибо обычно Атаульф не ранил, а разил наповал. Внешность моя весьма привлекательна для прекрасного пола, хотя волосы мои редкого рыжего цвета, а нос много раз перебит в кулачных поединках.
Детские годы проведенные в отчем доме были воистину благословенными, а
в юности я получил прекрасное образование, но в силу некоторых обстоятельств, которые мне не хочется лишний раз вспоминать, вместо яркой придворной карьеры или хорошей должности в войсках Трона Дракона меня ждала кажущаяся унылой стезя простого солдата-меченосца.
Да-да, вы не ослышались, я Бальдур фон Барток, кузен и дядя королей, носил как все мешковатую форму и отвратительно скрипевшие доспехи, похожие более панцирь некоего гигантского краба, чем на сияющие на солнце латы благородных рыцарей, ходил в караулы и получал жалование столь малое, что по традиции его надлежало потратить как можно более нелепым и быстрым образом в день получения.
Сначала товарищи отнеслись ко мне настороженно. Ведь я принадлежал к благородному сословию, тогда как окружали меня в основном сыновья крестьян. Моя внешность, моя манера говорить и то, что по капризу славного короля Нимеда, я, хотя и был обращен в простого латника, был освобожден от телесных наказаний (король не мог позволить, что бы плеть, предназначенная для спин сыновей мельников, гуляла по спине его кузена) не внушали им симпатии ко мне. Но вскоре после того, как они поняли, что службу я несу на общих основаниях, многие потянулись ко мне. Моя сила и ловкость в обращении с оружием, а так же мой талант к написанию веселых и непристойных песен, кои мы пели хором, очень скоро расположили ко мне сердца этих простых людей, а сам я почерпнул из общения с ними немалый урок. Ведь как ни странно это прозвучит, иные конюхи были умнее иных придворных.
Как простой латник я сражался во многих битвах, неоднократно отличился и был награжден, но пристрастие к азартным играм (о кости, единственный враг, с которым я не могу совладать!) и небрежение дисциплиной мешало моему возвышению по воинской иерархии, а впрочем, я и сам пренебрегал этой возможностью, потому что, хотя живя их жизнью и проникся некоей симпатий к низким сословиям, все равно почитал ниже своего достоинства барона бороться за капральские нашивки с каким-нибудь малым, для которого они были вершиной устремлений.
К тому времени, когда я начинаю свой рассказ срок моего наказания подходил к концу.
Как я сказал уже, в двух кампаниях меня миновали раны, а среди товарищей я имел славу героя, и служба уже не казалась мне столь тягостной. Коль скоро я отличился отвагой, мне были даны некоторые привилегии. Жаловать сына баронов фон Барток каким-нибудь кубком или кошелем золота было нелепо, и мне позволили жить не в казарме, а снимая квартиру в городе, являясь только на учения, а так же держать прислугу и завести семью.
Последнего я был делать нисколько не намерен, слуга мне, привыкшему обходиться малым был не нужен, но собственная квартира, в которой я был хозяином себе и мог держать какие угодно вещи и книги была лучшей наградой из возможных.
Так или иначе, хотя формально я оставался простым латником, положение мое стало привилегированным, в чем-то равняясь с положением офицеров. А коль скоро королевская милость как и королевский гнев имею родство с ураганом – приходят и уходят неожиданно, очень скоро я мог быть не только поднят из ничтожества гарнизонного латника, но и возведен в маршалы короны, офицеры нашего гарнизона уважали меня особо. Впрочем, их уважение в отличье от уважения латников было не слишком мне дорого. Латники уважали во мне хорошего меченосца и веселого товарища, тогда как господа офицеры почитали во мне опального аристократа, и старались набиться мне в друзья, надеясь на мое последующее возвышение. Одновременно они радовались возможности командовать таким высокородным господином как я, находя плебейскую радость в том, что бы отправить меня в караул в день моего рождения или сделать мне выговор за недостаточно начищенную амуницию. Но вместе с тем тот из них, кто особенно тщательно досматривал мою портупею перед строем, через два три дня приходил ко мне на квартиру с бутылочкой отвратительного вина и разговором, сводившимся к тому, что он де не имеет против меня ничего личного, и он имел честь служить под командованием моего батюшки, и всемерно уважает и почитает род фон Бартоков, но не может позволить мне не белить портупею, ибо это может привести к ослаблению дисциплины в гарнизоне.
Вы же понимаете фон Барток, что с этим сбродом иначе нельзя – говорил мне, как равному, как дворянину, какой-нибудь провинциальный рыцарь из тех, что живут со своими крепостными под одной крышей и едят из одного котла (хоть и за разными столами). Я, с которым «этот сброд» делился последним червивым сухарем, чувствовал некоторую неловкость, слушая такие речи…
Особенно гадок мне был некий Элиас дие Аматер, столичный хлыщ с замашками принца крови и манерами мужеложца. Я бы с удовольствием спустил его с крыльца, но все-таки пока я оставался латником, а он офицером, я вынужден был терпеть его панибратство и его привычку брать у меня книги и не возвращать.
Не жесткие койки казарм, не похлебка из залежалой солонины и не общество людей необразованных выводили меня из себя в моем положении, а именно то, что теперь я стоял ниже элиасов всех мастей.
Столь же мало симпатии вызывал во мне и наш комендант, некто Ральг дие Треггард, мужлан в худшем виде, человек «третьего» сословия, лишенный как простодушия сословий низших, так и широты взглядов высших. Чужой и простолюдинам и аристократам, сий муж отличался прескверным нравом.
Михаэль фон Барток
21.11.2007, 21:13
Я знал о нем немного, а к большему и не стремился.
Говорят он начал карьеру с простого латника, с великим трудом сдавал экзамены на офицерские чины, влезал ради этого в долги и обязательства перед поручителями, и в конце концов добился возвышения по службе, но впал в немилость и был отправлен в дальний гарнизон, получив ко всем неприятностям подверженного лемурийскому греху ординарца и опального барона в рядах своего маленького войска.
То был человек с квадратным лицом, сиплым голосом, сорванным от многолетнего оглашения нелепых приказов и невыполнимых команд, он был желчен, зол на язык, и не жесток, но как-то по особенному бездушен.
Словом, как говорят про таких простолюдины «от одного его взгялда вино превращалось в уксус».
В добавок он был не женат, почти не пил вина, был равнодушен к играм, охоте и всем прочим развлечениям. Последнее я еще могу объяснить тем, что он был уже слишком образован, что бы находить радость в наблюдении за состязаниями в том, кто дальше бросит бревно (а тем более самому в нем участвовать), но еще слишком груб, что бы понимать толк в искусствах. Но его равнодушие к женщинам, вину и веселой кампании указывало на скверный нрав и ни на что более.
Человек с добрым сердцем, читая эти строки, возможно проникнется некоторой симпатией к господину Треггарду, человеку, которого и в самом деле не баловала жизнь, но сделает это напрасно.
Дие Треггард был таков не потому, что ему не везло в карьере, а просто по своему рождению. Я уверен, стань он по мановению руки нашего всемилостивого короля комендантом самого Бельверуса, и тогда он бы остался таким же зубоскрежещущим, нелюдимом, только теперь его взгляд обращал бы в укус не то пойло, которым потчевали нас добрые кабатчики Бларвика, а самые изысканные вина королевского винного погреба.
Меня же дие Треггард ненавидел лютой ненавистью, не просто не любил (собственно комендант не обязан пылать отцовскими чувствами по отношению к каждому латнику), а именно ненавидел.
Одно время я было предполагал, что во мне он ненавидит сословие, к коему я принадлежу, видя именно в баронах, графах и прочих аристократах причину своих неудач, но истина оказалась проще. В отношении дие Треггарда ко мне было больше зависти, чем сословных предрассудков.
Дие Треггард невзлюбил меня за то, что меня любили солдаты, женщины и удача, и за то, что я, хотя и был брошен судьбой на самое дно жизни не впал в уныние. Один мой вид, вид человека, который не поддается печали, наводил на него зубную боль. Он был из тех угрюмцев, что заболевают, видя улыбки и слыша смех и находят радость в том. Что портят другим настроение.
Повторюсь, подл или жесток он не был, а как командир отличался разумностью, но стань я в то время вновь полноправным фон Бартоком я велел бы слугам не пускать эту мрачную личность на порог.
К счастью он не слишком часто удостаивал меня своими визитами, и наверное не потому, что понял нелепость попыток попасть в мою партию, а потому, что мой вид вызывал у него изжогу.
Михаэль фон Барток
17.12.2007, 18:30
Бальдур фон Барток
- Ты кузнец Ниал? - спросил коренастый воин с татуировками члена фианы. Он и трое его спутников выросли перед кузнецом словно из под земли. Вооружены они были до зубов, заплетенные в косы волосы и боевая раскраска на лицах не оставляла сомнений в их намерениях. Они пришли убивать. Они пришли мстить за зло совершенное без малого тридцать лет назад человеком которого он не знал. Ниал покрепче перехватил топор. Сегодня он умрет - решил кузнец. Его сын вырастет сиротой, а его жена скорее всегопоследует за ним. Что ж он жил достойно. Страха не было. Проклятый Конайрэ!
- Да, это я.
- Ты знаешь зачем мы пришли?
- Вы пришли пролить кровь.
- Верно говоришь кузнец.
- Мое имя Ниал, сын Алпина. А кто ты?
- Мое Эрк, если тебе это интересно.
- О да. И когда предстану перед Кромом и он спросит меня, как я прожил свою жизнь, я скажу ему - я был достойным сыном своего отца и своего народа. А потом пришел Эрк, не помнящий имени своего отца, приведя с собой троих псов, забывших даже собственные имена, и они напали на меня, когда я безоружный рубил дрова в собственном лесу. О, да, Эрк, я запомню твое имя.
У Эрка от этих слов налились кровью глаза, заиграли на скулах желваки.
- Я не имею ничего против тебя кузнец. Но убить тебя, мой долг. Твой тесть совершил то, что не должен был совершать человек.
- И ты хочешь смыть его злодеяние совершив новое, Эрк? Ты пришел сюда за сотни лиг, что бы убить человека, которого не знал?
- Не пытайся заморочить меня кузнец. Тени убитых взывают ко мне из могил! Кровь смывается кровью. Таков закон.
- Закон пиктов. Не наш. А впрочем, будь готов Эрк, что когда - нибудь к порогу твоего дома придет мой сын. И если тебя к тому времени уже не будет в живых, он убьет твоих сыновей.
- Ты тянешь время, кузнец. Что должно свершиться, свершится. Сегодня ты умрешь. Я вырву твое сердце и сожгу его на огне, что бы великий Нейд насытился. Твою семью я не трону.
Спутники Эрка молчали. У них были бесстрастные, холодные глаза убийц. Братья Эрка по фиане, а не соплеменники. А тот слева - судя по всему пикт-полукровка. Не честь рода привела их сюда, на Север. Это набег. А месть - просто повод. Им нужно напоить кровью мечи. Они любят убивать. Как волки ворвавшиеся в круг стада, они безумеют от запаха крови и режут, режут, режут, не в силах остановиться.
Но он, Ниал, не овца в волчьих клыках!!! По меньшей мере двоих он с собой сегодня заберет. Ниал поднял топор. Он был очень высок - тот же Эрк едва ли доставал ему до плеча и, как и любой горец был воином.
- Подходите долинные крысы. - сказал Ниал и в его спокойном голосе Эрк услышал карканье воронья.
- Господа, господа! - раздался вдруг звонкий, хорошо поставленный голос. Ниал не решился повернуться, что бы посмотреть на говорившего, а Эрк и его спутники изумленно уставились на высокго, огненно-рыжего человека, одетого в какое-то рубище, зато опиравшегося на длинный и узкий меч.
- Господа. Осмелюсь спросить вас, У вас частная драка или мне можно вмешаться? - чужак говорил языке гандеров, том самом о котором говрили, что он получился тогда, когда пьяный нордхеймец попытался заговорить по аквилонски, но киммерийцы отлично его понимали. Многое ускользало от простого разума киммерийцев из-за цветистой манеры говорить, но смысл был ясен.
- Пошел прочь рыжий пес! Не кажется ли тебе, что ты забрел слишком далеко от своего родного Ванахейма! - рыкнул Эрк.
- О светлые боги! Вы поспешны в своих выводах, я вовсе не из Ванахейма родом и более того никогда не бывал в этой славной стране. Позвольте представиться, господа. Я Бальдур фон Барток, барон Торский, граф Бельверусский, герцог Шамарский и прочая и прочая.
С этими словами рыжий шутливо поклонился. Из-под спутанной рыжей гривы весело и зло блестели глаза. Левый - зеленый. А правый - серый. К тому же судя по тому, как он держался за меч рыжий был левшой.
- Чего тебе надо чужак? Иди своей дорогой. То что здесь творится не твоего ума дело. Это дело чести. Месть.
- О, да! Я слышал ваши речи глубокоуважаемый Эрк. - с усмешкой сказал Бальдур. - Но просветите меня, о достойный сын своего неизвестного отца, с каких это пор нападение вчетвером на одного стало признаком воинской доблести?
- Ты выводишь меня из себя, чужак. Что ж, хочешь умереть сегодня вместе с этим увальнем, который топор-то держать в руках не умеет, я не могу запретить тебе этого! Довольно речей!
Эрк поднял меч и бросился вперед, а за ним, замахиваясь боевыми топорами, его сообщники. Ниал с ревом, который мог бы напугать и медведя, устремился навстречу. Следом молнией метнулся рыжеволосый Бальдур.
Молодой воин, прикрываясь щитом, занес копье и метнул его в Бальдура. Тот уклонился от копья и с разбегу обрушился на щит, сбив его владельца с ног и тем хоть на мгновение свел количество врагов с четырех до тех. Ниал сцепился с Эрком, а на Бальдура навалились сразу двое. Схватка не была долгой.
Огромный Ниал теснил умелого в обращении с мечом, но слишком уступавшего ему силой Эрка, а Бальдур очень быстро ранил одного из нападавших в ногу, а второго убил, пронзив горло. Сбитый Бальдуром с ног киммериец тем временем поднялся и бпросился на помощь Эрку, занося топор, но Ниал одним ударом в щепу разнес его щит и отрубил руку. В то же мгновение Бальдур расправился со своим противником, выждав мгновение, когда тот занеся топор пошел на него, верткий немедиец просел едва ли не до земли, и длинный меч подобно молнии пронзил насквозь грудь нападавшего.
Эрк пятился, еле успевая отражать удары страшного топора Ниала. Кровь лилась из нескольких неглубоких ран. С его рук, плеч, головы были сорваны лоскуты кожи и мяса. Каждый удар Ниала был смертелен, и раз за разом только ловкость спасала его от гибели. Он нырял вниз,уклонялся, отпрыгивал, и поэтому еще был жив. Только что их было четверо и они готовы были легко раправится с каким-то кузнецом... но, о великий Нейд, кто же мог предположить, что кузнец окажется таким бойцом, да еще и не один!!! Долго это продолжаться не могло. Эрк уперся спиной в дерево. Вид гибели братьев по фиане, свирепый натиск Ниала и раны, казалось, сломили дух южанина. Он неожиданно опустил меч, хотя и не выпустил его рукоять. Ниал замер, занося оружие.
- Руби, кузнец. - словно выплюнул слова Эрк и в то же мгновение его голова покатилась по осеннему снегу. Тело миг постояв, грузно осело, из перерубленной шеи фонтаном била кровь. Рука все еще сжимала рукоять меча. Нейд примет его. - подумал Ниал. - примет, хотя он был убийцей, вором и забыл имя своего отца.
Чуть поодаль стенал, истекая кровью последний пришелец из долин.
- Добить его? - улыбаясь спросил Бальдур, изящно салютуя Ниалу мечом.
Могучий кузнец, тяжело дыша смотрел на залитую кровью поляну. Они были из фианы - клан не станет мсить за них. Но могут прийти братья по фиане.
- Нет. Оставь его.
- Он истечет кровью и умрет тут один.
- Тогда давай перевяжем ему рану, и оставим его жизнь на волю богов и лесных зверей.
- Ты слишком добр, для человека, которого эти подонки хотели убить.
- Я не добр. Просто я хочу положить конец войне.
- Верно я еще не разобрался в ваших обычаях. А впрочем, это была твоя битва. Как скажешь.
Ниал подощел к раненому. Совсем еще мальчишка - подумал кузнец - волчонок. Ему уже не стать матерым волком, рвущим тело нашей страны. Его топор начисто отек южанину кисть руки, кровь била ключом. Но с такой раной можно выжить. Кузнец присел, прижимая коленом ходящую ходуном грудь и плечо искалеченной руки и повернулся к Бальдуру, который самым неожиданным образом вытащил откуда-то из своего рубища гребень и стал расчесывать огненно-рыжие волосы, глядясь в отполированный клинок меча, словно в зеркало.
- Чужеземец!
- Да. - Бальдур готовно отложил свое важное занятие.
- У тебя есть веревка?
- Да, есть. Я хотел сегодня с утра повеситься на первой попавшейся осине, но осины все не попадались и я решил пожить еще немного. Как видишь повезло от этого и тебе.
Ниал усмехнулся. Он еще не мог понять, нравится ли ему чужак, но тот явно был человеком легкого нрава. Кроме того отличный воин.
- Так давай ее сюда.
И тут случилось то, чего не ожидал ни Ниал, ни приводивший в порядок пострадавшую в бою прическу Бальдур.
Поверженный на землю, тяжело раненый юнец, вдруг прекратил стонать. Его тело как-то напряглось.
- Нож!!! - воскликнул Бальдур, но было поздно. Со словами "это было дело чести, горец" раненый вонзил клинок в бок Ниалу. Тот взревел от боли и одним ударом подобного молоту кулака убил пришельца из долин, вогнав нос в мозг. Бальдур уже был рядом.
- Воистину правы те, кто утверждают, что за всякое добро следует вознаграждение злом. - пробормотал немедиец.
Ниал вырвал нож из раны и повалился на снег рядом с человеком, которого хотел спасти и вынужден был убить.
Бальдур расстегнул его куртку, задрал рубаху, обнажив мускулистый, словно у тигра бок. Вдоль ребер шла широкая рваная рана, нанесенная зазубренным клинком. Клочья плоти свисали в разные стороны. Но... это были лишь рассеченые мышцы. Нож не проник между ребер внутрь тела, не нанес раны, от которой внутри начинается неостановимое кровотечение.
- Мой отец говорил. - сказал Ниал. - Что раны делятся на два вида. Те от которых умирают и те, на которые не следует обращать внимание.
- Мудрый человек твой отец. - ответил ему Бальдур, снегом промывая рану.
- Был. Умер от ран прошедшим летом. - невесело ухмыльнулся Ниал.
- Ты за ним не последуешь. Во всяком случае не сегодня. Эта рана второго вида. Он пропахал твою тушу вдоль по ребрам, но внутрь нож не проник. Тебя надо перевязать.
Бальдур на несколько мгновений отошел и вернулся с походным мешком, который очевидно бросил перед тем, как ввязался в драку. Выудив из мешка удивительно чистую рубашку, немедиец быстро порезал ее на длинные полосы, заткнул рану, и умело забинтовал мощный торс Ниала.
- Ты лекарь?
Михаэль фон Барток
17.12.2007, 18:33
Бальдур фон Барток.
- В некотором роде. С богословского факультета меня выгнали за буйство, а с медицинского за пьянство. Поэтому учиться штопать человеческие шкуры мне пришлось на службе славного короля Гариана, да поразит желтая лихорадка его печень. - с улыбкой сказал Бальдур, и Ниал хотя и не понял половины слов, что выпалил немедиец, тоже улыбнулся. - Вставай, а то ты умрешь от простуды почек, а это недостойная воина смерть.
Ниал, скрипнув зубами, но удержавшись от стона, поднялся, ухватившись на узкую, похожую на корень дерева своей крепостью ладонь Бальдура.
- И так, на чем мы остановились? Ах да, Бальдур Вальдемар фон Барток, барон, герцог и прочая, а ныне просто голодный оборванец. - представился немедиец и шутовски поклонился.
- Ниал, сын Алпина. Кузнец. - ответил киммериец, не в силах удержаться от смеха глядя на манеры своего нового знакомого.
- Достойное ремесло. - похвалил барон в изнании. - И должно быть денежное.
- Скажи мне, Бальдур, ты всегда бросаешься в драку, как только ее увидишь?
- О Митра, конечно же нет!!! - ужаснулся Бальдур. - Как ты мог убедиться, явсегда сначала спрашиваю, а можно ли вмешаться! Ведь нельзя мешать выяснению отношений между двумя господами, если они того не желают!
- И почему же ты решил помочь мне? Ведь я мог оказаться лесным людоедом, пожирателем младенцев, а эти. - Ниал с усмешкой указал на поверженные тела. - славные воины рдственникмми моих жертв.
- Рожи у них были разбойничьи! - ответствовал Бальдур. - А ты не людоед? Я не то что бы осуждаю чужие пристрастия в еде, просто теперь ты должен предложить мне кров и пищу, а сам я человечину не ем.
Ниал, который был на полголовы выше и едва ли не полтора раза тяжелее Бальдура (которого тоже едвали можно было назвать низкорослым), заросший густой бородой, с длинными, спадавшими ниже плеч спутанными волосами цвета ворорнова крыла, сжимавший в руках все еще окровавленный топор и в самом делен походил на сказочного великана.
- Нет. - в тон Бальдуру ответил Ниал. - Я не ем человечину. Только иногда позволяю себе отведать мяса заблудившегося в наших краях чужестранца. И ты прав, я предлагаю тебе и кров и пищу. Сегодня ты спас мне жизнь и теперь будешь гостем в моем доме. Надо собрать их оружие. Если рана не будет меня беспокоить, то завтра вернемся и сожжем их тела. Негоже бросать воинов на сьедение волкам.
- Едва ли они так почтили бы твое тело, Ниал. - возразил Бальдур.
- Это не повод вести себя как они. Завтра мы вернемся сюда и сожжем их на костре. Я не буд приносить жертвы в честь этих мерзавцев, но похоронить их согласно обычаю обязан. Мы чтим павших врагов.
Бальдур промолчал. Он быстро собрал оружие убитых. Прекрасный меч с рукоятью в форме кубка принадлежавший Эрку и боевые топоры его сообщников, кинжалы и копье с широким наконечником, настолько длинным, что он походил уже на меч, насаженный на древко. Забросив на плечо свой мешок, Бальдур поспешил за Ниалом, который, несмотря на рану, шел быстро.
Очень скоро Ниал и Бальдур вышли к одиноко стоящему дому, обнесенному таким крепким забором, что явно он мог защитить не только от белых волков, забегающих стаями с бескрайних ледяных просторов Нордхейма или горных львов но и от двуногих волков, что ходят с мечами и топорами в руках. Ниал постучал рукоятью топора по забору и громко крикнул.
- Конан, привяжи псов! Я с чужаком, он друг!
При этом Ниал повернулся к Бальдуру и еле заметно подмигнул ему.
- Но псы этого не знают.
Немедиец подумал, что наверное ошибся в первом своем представлении о киммерийцах. Этот великан был добродушным и явно обладал чувством юмора, тогда как все прочие, с которыми Бальдур столкнулся, почитали себя аватарами бога войны и говорили так, словно писали сами о себе сагу. Что ж - размышлял немедиец - варвары так же различны между собой как и люди цивилизованного мира. Не встречались ли мне на моем жизненном пути рыцари, старающиеся жить так, словно они герои легенд, а не слуги короны, и разве не встречал я купцов, отвагой способных затмить иных рыцарей и вилланов, умом равных иным богословам?
Через некоторое время над забором появилась черноволосая голова подростка лет двенадцати. "Сын Ниала" - догадался Бальдур. Те же черные волосы, те же резкие черты, на которых уже не осталось никаких следов детской миловидности. В руке Конан держал тяжелое боевое копье.
- Перекинь лестницу, Конан. Это Бальдур из Немедии и сегодня он помог мне победить долинных крыс.
Бальдур довольно долгое время провел в Киммерии и хотя еще не выучил язык варваров в полной мере, смысл речей от него не ускользал.
- На тебя напали южане? Почему ты не взял меня с собой? - в голосе Конана Бальдуру послышалась досада.
- Потому что кто-то должен был остаться охранять дом. - резко ответил Ниал.
Конан изчез, а потом перекинул через забор лестницу, по которой перелезли сначала хозяин - скрипя зубами от боли, а потом - легко и стремительно, немедиец.
- Подними лестницу. - велел Ниал сыну.
Парень бросился выполнять приказание, не сводя глаз с отца и чужака. Он был очень высок для своего возраста и явно обещал вырасти в могучего отца, рядом с которым немедиец, привыкший считать себя высоким и сильным, чувствовал себя неуютно. (Во время службы в гвардии Бальдур трижды становился победителем в кулачных боях, которые несколько изменили форму его прежде идеального носа, но едва ли он поставил бы на себя хоть один медяк в поединке с Ниалом.) Но все же еще совсем юный, Конан явно был сжираем любопытством.
- Этой мой сын, Конан. - сказал Ниал. Конан кивнул, тряхнув густыми волосами. Глаза у него были синие, синие, как горное небо, а не серо-стальные как у отца. И веселых огоньков в них не было.
- Приветствую тебя, Конан. - напряг свои скромные познания в киммерийском Бальдур.
- Приветствую тебя чужеземец. - кивнул юнец. И Бальдур фон Барток, кузен и дядя королей и герцогов, посвященный рыцарь, взрослый мужчина, которому миновало уже двадцать пять, и который сражался во многих битвах на границе, а потом пережил настоящий кошмар в Пустоши и только сегодня убил двух прирожденных воинов, почувствал себя неуютно под пронзительным взглядом сына кузнеца.
- Его имя Бальдур. - сказал Ниал. - Он гость в нашем доме. Сегодня мне пришлось бы несладко, не окажись он рядом. Отныне мой дом и его дом.
- Благодарю тебя за то, что ты сражался вместе с моим отцом. - сказал Конан. - Наш дом и твой дом.
Казалось он смягчился. Что ж - подумал Бальдур, он всего лишь мальчишка-варвар. Подозрительность ко всему незнакомому у него в крови. Без этого здесь не выжить.
Бальдур оглянулся по сторонам. Дом Ниала наверное мог считаться по меркам этой варварской страны зажиточным, и потому не казались излишними предосторожности вроде забора и хрипло рычавших (но не оглашавших округу бесполезным лаем) мохнатых псов, каждый из которых был размером едва ли не с теленка. Сам дом напомнил Бальдуру дома вилланов на его родине, но построенный с особеностями сурового климата Киммерии. То было низкое, приземистое сооружение из толстых бревен, словно зарывшееся в землю, но судя по всему изнутри просторное. Из дыры в крыше шел дым. С одной стороны к дому примыкал хлев, а чуть в стороне виднелась кузня хозяина. Двор был в идеальной чистоте.
На пороге появилась высокая статная женщина. Бальдур почти ничего не знал о домашней жизни киммерийцев, поэтому не знал, как у них следует обращаться к женщинам.
- Моя жена. - сказал Ниал. - Моя Маёв.
В его голосе Бальдур, человек наблюдательный, уловил гордость и любовь. И в самом деле, Маёв была очень красива, а гордая осанка и улыбка, вспыхнувшая на лице при виде мужа указали на сильный нрав и на то, что похоже Бальдур в гостях у любящей четы. "Очевидно. - решил немедиец. - У варваров принято жениться если и не по любви, то хотя бы по взаимному согласию. И кроме того судя по тем девам-воительницам, что встретились мне парой недель ранее, женщины этого народа способны постоять за себя".
- Приветсвую тебя прекрасная хозяйка. - Барон церемонно поклонился, что на истоптанном снегу на пороге варварского жилища, смотрелось смешно, тем более что он был одет в изорванную одежду, покрытую кровью их предыдущих обладателей, а ноги поверх стоптанных сапог обмотал шкурами. - Бальдур Вальдемар фон Барток, барон, герцог и прочая, а сейчас - всего лишь изгнанник.
Жена Ниала расмеялась.
- Что ж Бальдур, ты гость в нашем доме. Вы с Ниалом подоспели вовремя. Я как раз разделывала зайца. Но я ожидала одного мужа, а он привел друга. Придется достать что-то из запасов.
Бальдур еще раз поклонился. Он догадывлся, что его манеры здесь вызывают смех, но преодолеть воспитание не мог, да и не стремился. Большую гордость барона составляли гладко выбритые щеки и подбородок. Путешествуя один через враждебные земли, Бальдур не мог позволить себе опуститься. С утра разбивал лед в каком-нибудь ручейке и, поминая всех известных ему демонов, скоблил бритвой кровоточащее лицо, плескаясь в ледяной воде. Свое зеркало он еще у пиктов променял на хорошие сапоги и теперь зеркалом ему служила поверхность меча.
Вскоре немедиец смог по достоинству оценить киммерийское гостеприимство. Сначала ему было предложено умыться, причем, плескаясь в большом тазу, Бальдур обратил внимание, что ковш выкован из бронзы, и не только удобен, но и с некоторыми претензиями на изящность - рукоятка в форме прыгающего горного льва. Правда льва опознать было трудновато, но про себя немедиец отметил, что его хозяин-великан еще и не лишен некоторой художественной жилки. Переодевшись в одежду, предложенную ему Ниалом, чистый и голодный как стая волков немедиец был водворен за грубо отесанный. но все же настоящий стол, причем сидеть ему досталось не на полу на шкурах, как то было в шатрах воинов, а на приземистом стуле.
Бальдур с изумлением наблюдал, как Маёв и Конан ставят перед ним все новые и новые кушанья. Жареную на углях зайчатину, поданную с какими-то травами в качестве приправ. Кашу из ячменя. Ячменный же хлеб. Сыр из козьего молока. Пиво. Мед.
Михаэль фон Барток
17.12.2007, 18:34
Бальдур фон Барток.
Вынужденный месяцы обходиться солониной или наспех зажаренным на костре мясом, утолявший жажду сначала из ручейков, а потом топленым снегом, порой голодавший днями, Бальдур жадно втягивал манящие запахи.
Наконец Ниал (про себя Бальдур отметил - сильно осунувшийся) поднял кубок с пивом и плеснул часть хмельного напитка в огонь, ублажая очевидно своих богов, потом отломил кусок от хлеба и его тоже бросил в огонь и после этого нехитрого благословения начался пир. Только пиром изголодавший Бальдур и мог назвать столь сытную трапезу под теплым кровом. Сколько дней доводилось ему торопливо поглощать пищу, попрыгивая вокруг костра...
Но воспитание и тут не оставило барона. Не церемонясь излишне, боясь этим обидеть хозяев, Бальдур вытащил узкий нож, мало пригодный в бою и стал кромсать им ароматное мясо. Остальные ели просто руками, бросая кости в огонь. Над ним видимо посмеивались, но виду не подавали. "Голод есть голод. - размышлял Бальдур, перемалывая зубами сочное, жаль что совсем не соленое, мясо. - Но человек утоляющий голод посредством ножа и вилки отличается от человека, утоляющего его руками. А впрочем, еще пара дней такой жизни в лесу, и я набросился бы на еду как волк".
Каждое блюдо сопровождалось тем же небольшим жертвоприношением.
- Славная еда, клянусь Кромом. - выдохнул наконец Ниал.
- Кромом? - спросил Бальдур. - Это ваш бог?
И тут же проклял себя за длинный язык. Ведь он еще так мало знает о нравах киммерийцев! Можно ли говорить с ними и богах? Не сочтут ли вопрос невежественным и просто оскорбительным?! В своих скитаниях по свету немедиец сталкивался с разными культами, с разными богами и демонами, с богами в образе прекрасных людей и в образе страшных зверей, с богами, требующими жертв, и богами, требующими только молитв. Он знал народы, в страшной тайне, под покровом ночи, справлявшие безобидный культ божества плодородия и луны, и знал города, жрецы которых на залитых солнцем площадях кромсали тела несчастных, принося жертвы зверообразным демонам. Все так, но ни разу в жизни Бальдур не встретил ни бога ни демона, ни даже проявлений их сверхестественной мощи. Он не верил. Не верил ни в солцеликого Митру, создавшего мир, именем котрого он клялся служить совему королю, ни в козлоного Нергала, чьим именем божился и ругался, играя в кости, ни в змееголового Сэта, которого поминал, когда выходил на истоптанную арену, обмотав руки ремнями... Бальдур не верил ни во что сверхестевенное, зато отлично знал, что земля круглая и солнце вертится вокруг нее, а чума вызывается не проклятием, а крошечными существами, живущими в крови. Кто тянул его за язык, Нергал побери!!!
Но Ниал ответил спокойно и уверенно.
- Да, это наш бог. Суровый и грозный бог, живущий на вершине горы. Кром, Владыка Могильных Курганов, Кром, который дает человеку силу и волю. Лишь раз при рождении Кром смотрит на новорожденного и награждает его. И потом, прожив жизнь человек приходит к нему, и Кром спрашивает его, что совершил он в жизни, достоин ли занять место рядом с ним.
- Кром... Ваш бог Кром. А почему те воины с рисунками на лицах, почему они поминали Нейда?
- Нейд... Чужой бог. Они принесли его из Пустоши, от пиктов. Это злой бог. Безумный бог. Кром покровительствует сильным, но он не принимает к себе подлецов, забывших имена своих отцов, губителей маленьких детей. А Нейд заражает всех, кто ему поклоняется своим безумием. Тот кто уходит из своего племени в фиану, тот становится как Нейд, сыном Нейда, человеком-волком. Таких волков мы убили сегодня с Бальдуром. И с одним таким схватился прошлымлетом Конан. Верно сын?
Конан согласно кивнул. Парень судя по всему был неразговорчивый.
- Конан не любит говорить об этом. - продолжал Ниал. - Он суров, как старец, и считает, что за воина должны говрить его рука и сердце, а не язык. Этому его научил мой отец. Но я скажу за него. Конан схватился в воином одной из фиан, тот был его семью годами старше и уже бывал в набегах. Конан убил его.
Парень молча выслушивал рассказ отца о своем подвиге. Ниал, видимо ослабленный потерей крови, быстро пьянел. Или просто ему хотелось поговрить с новым человеком. Бальдур внимательно слушал.
- А каким богам поклоняются у тебя на родине, чужеземец?
- Мой народ чтит Митру, подателя жизни, светлого солнечного бога. Что же до меня, то я не верю ни во что, кроме того, что человек сам хозяин своей судьбы.
Ниал удивленно хмыкнул.
- Значит ты не веришь ни в каких богов?
- Скорее я не верю, что богам есть дело до нас, людей.
Бальдур замолчал, вновь кляня свой длинный язык. С богословского факультета его исключили не за буйство, как он рассказывал всем и каждому, а за кощунство в храме Солнцеликого.
Меж тем кувшин пива пустел.
- Он станет воином, не то, что я. - с усмешкой сказал Ниал, хлопнув широкой ладонью по плечу сына.
- Отец зря наговаривает на себя. - подал голос Конан. - Он боец каких мало. Просто ему больше нравится ковать мечи, чем поить их кровью врагов.
- Да, мечом я владею плохо. - согласился Ниал, чего Бальдур никак не ожидал от человека, сегодня двоих отправившего к Нейду. - Зато вот эти руки - он поднял свои огромные, прокопченные пламанем кузни кулаки. - Сильнейшие в Киммерии! А может быть и в Нордхейме! Никто не в силах выдержать удар этого кулака.
- Он побил на кулаках вождя Аэда, Аэда, который правит многими кланами и фианами, который ходил в Ванахейм с набегами, который убил Тостига Кровавую Секиру, конунга асиров, в поединке. Аэд могучий. Но они с отцом дрались не на мечах и не на топорах, и отец побил его, побил так, что Аэда унесли из круга его люди. Это было на празднике в Долине Курганов год назад.
Наконец все наелись, опустел и кувшин с пивом. Ниал, после еды и выпитого снова выглядевший хорошо, заговорил как-то заговорщически подмигнув супруге.
- Маёв. В честь гостя нашего дома, Бальдура, который сегодня убил двух долинных крыс, откроем кувшин?
Конан, при всей свойе нарочитой сдержанности, явно старавшийся казаться не юнцом, а взрослым мужем, не удержался и хмыкнул.
Маёв с улыбкой посмотрела на мужа.
- Ради гостя не жалко ничего.
Она ушла, очевидно в сарай, служивший хранилищем для припасов, Конан тоже вышел, оставив мужчин одних.
- Бальдур. Посмотри что с моей раной. - севшим голосом сказал Ниал. Сказал по-гандерски. Сейчас, когда жены и сына не было, он снова казался тяжело больным. Рубаха на боку пропиталась кровью раны и ни Маёв, ни Конан не могли этого не видеть, но не первый раз приходил Ниал с ранами и не в его нравах было жаловаться. Раны деляться на те, от которых умирают и на те, на которые не стоит обращать внимания..
Бальдур поднял рубаху Ниала. Повязка вся была мокрой от крови.
- Кровоточит. - сказал Бальдур, мрачнея. - Тебе нужно лечь.
- Не сейчас... Я боюсь, что ты ошибся, немедиец. Рана серьезней, чем ты сказал мне.
- Я так не думаю. Просто ты пришел домой на своих ногах, да и сейчас никак не успокоишься. Любой другой на твоем месте слег бы разу на пороге дома.
- Я не любой другой.
- О, да. Ты сильный человек, может быть самый сильный из всех кого я встречал. Но и твоей силе есть предел.
Вошла Маёв, неся запечатанный кувшин. Ниал сам вырвал из него пробку и налил немедийцу полный кубок. До этого еду подавали и пиво подливали либо Конан, либо Маёв. Проницательный Бальдур понял, что ему оказана редкая честь - глава семьи наливает ему пива. Но почему кувшин запечатан? Быть может там вино? О, да, вино, сок виноградной лозы, пропитанной солнцем, но не холодным, суровым солнцем Севера и даже не теплым, но тусклым, с трудом прорывающимся чрез облака солнцем его родины, нет, сияющим, теплым солнцем Пуантена, не палящим, а мягко ласкающим склоны гор, по которым расстет виноград! Верно, это вино, вино, которое здесь на Севере почитается роскошью! И вот для него, для гостя хозяева решили откупорить этот кувшин, за который наверное заплатили стоимость хорошего меча. Варвары... кто назвал их так!
Бальдур с благодарностью взял кубок и не обратив внимания на странный запах (видимо от долгого стояния в кувшине вино пошло в уксус..), сначала по местному обычаю пролил несколько капель, а потом опрокинул.
О боги!!! Он проглотил ад!!! В горле и желудке его пылал огонь, глаза лезли из орбит, брызнули слезы. Мысли одна страшнее другой пронеслись в его голову. Его отравили! Только тела северян способны переносить такой напиток, а он умрет, сожженный изнутри! Он хлебнул расплавленого олова! Ниал местный бог кузнецов, посадивший в кувшин огонь, чтобы сжечь им неверующего чужеземца!
Бальдур вскочил, хватая ртом воздух.
Ниал хохотал, зычно хохотал, сотрясая ударами ладони стол. Хрипло смеялся Конан. Заливалась смехом Маёв.
Бальдур приходил в себя. Адское жжение превратилось в приятное тепло. В голову быстро ударял хмель, но не тяжелый пивной, а волшебный, поднимающий дух. О, нет, он проглотил не ад! Он выпил частицу солнца!
- О боги!!! - выдохнул он, утирая слезы. Голова кружилась.
- Ты же не веришь ни в каких богов!!! - смеялся Ниал.
- Я готов уверовать. - пробормотал Бальдур садясь обратно. - В Крома, в Нейда, в Тюра, в зверобога пиктов... кто-то же вразумил вас делать такой напиток! Воистину напиток богов!
Конан смеялся. Ниал пил свой кубок. Конану по молодости лет, а Маёв как женщине огненного напитка не полагалось. Видимо он был напитком взрослых мужчин, напитком воинов.
- Я думал, что хлебнул расплавленного олова. - признался Бальдур, стремительно пьянея и добрея, готовый возлюбить ближнего своего, как учили митрианские священники, готовый назвать Ниала своим братом, признаться Маёв в непорочной любви, а Конану предложить стать побратимами по оружию.
- О, да. Пьешь первый кубок - словно расплавленное олово. Пьешь второй, словно молоко небесной коровы. Пьешь третий... Клянусь Кромом, не помню, что я чувствовал когда пил третий! И никто во всей Киммерии не помнит!!! - от смеха кузнеца казалось ходили ходуном стены его дома, способного выдержать камнепад.
Михаэль фон Барток
17.12.2007, 18:37
Бальдур фон Барток.
Долго еще продолжалась пирушка. Наконец Конан оттащил почти бесчувственное тело барона-изнаннника на покрытый шкурами топчан. Разомлевший от выпитого огненного напитка и домашнего тепла, Бальдур, которому долгие недели постелью служили ветви деревьев и опавшая листва, уснул тут же.
Ниал поднялся из-за стола сам. Конан с сыновьей почтительностью собирался и его проводить до топчана, но...
Ниал упал. Не как пьяный от огненного напитка, шумно, с руганью и смехом. Молча рухнул он на пол.
Из-под повязки продолжала течь кровь.
Михаэль фон Барток
24.12.2007, 17:13
Катанехта.
Кодкелден шел через лес, перебросив через плечо связанные за ноги тушки убитых зайцев. Охота удалась. На самом деле необходимости в ней не было и он пошел в лес просто что бы размяться, что бы рука не потеряла ловкость в обращении с дротиками.
Кодкелден знал, что ему в отличие от деревни голод не грозит. Одному нужно немного и уж сколько нужно он всегда добудет.
С тех пор как него пало проклятие медведя, Кодкелден жил один, и это ему нравилось. Он никогда не любил людей, терпеть не мог больших сборищ, шума праздников, был равнодушен к выпивке и к женщинам. Кодкелден любил только убивать.
Он жил только в те моменты, когда его топор дробил кости, его нож вспарывал внутрености, когда глаза его жертв мутнели и подергивались пленкой. Кодкелдена интересовало, что же они чувствуют в этот миг. Не все боялись. Но никто не верил, что умирает. Никто не верил в смерть для себя. даже те, кто сам убил многих.
Все хотят жить вечно. - думал Кодкелден. Тонкие губы растянулись в улыбке, обнажив зубы, похожие на волчьи клыки. Но я могу убить любого. Молодого, старого, сильного, слабого, умелого в бою, неуклюжего. Его боялись даже воины из фиан. Все думали, что его непобедимость - следствие его скорости и ловкости, но сам Кодкелден знал, что дело не в этом. Просто он не сомневался, когда надо было отнять чью-то жизнь. Он не думал, не прикидывал варианты, не наполнял свое сердце гневом и ненавистью к тому, чью жизнь надо отнять. Он бил сразу же. Смерти для себя он не боялся. Кодкелден считал, что на самом деле он уже умер, и только тело живо.
Он был еще очень молод - этим летом ему исполнилось семнадцать, а он уже убил в боях полторы дюжины.
В поселке его боялись. Боялись не только потому, что Колкелден прошлой весной во время праздника, во время показательного боя на мечах впал в боевое бешенство и убил своего соперника. Он все же был внуком Конайрэ, унаследовавшим от деда его безумие, он был изгоем, чужаком со дня рождения. Но боялись не его приступов ярости. Боялись наоборот его ледяного спокойствия, его равнодушия к радостям жизни.
Кодкелден вышел на небольшую поляну. Что-то черное на снегу привлекло его внимание. Бросив на снег тушки зайцев, берсерк вытащил из-за пояса топор и крадущейся походкой подошел ближе.
Это был труп женщины. Крови вокруг не было. Она очевидно замерзла насмерть, просто присев на несколько минут отдохнуть, согнувшись, сунув руки себе подмышки, скрестив ноги, что бы не выпустить тепло тела. Кодкелден слышал, что умирающим от мороза перед самой смертью почему-то становися жарко и они сбрасывают с себя одежду, но сам никогда не видел такого. Все замерзшие, которых он находил точно так же лежали или сидели, словно собрав себя в комок. Лица одних были искажены муками, других - умиротворенны. Как например у этой женщины. Одежды на ней было достаточно, но наверное голод и усталось ослабили ее тело, неспособное больше поддерживать внутреннее тепло. Смуглая кожа указывала, что она с юга. Из пиктов? Едва ли... Что одинокой женщине из Пустоши делать на Севере Киммерии? А равно как и любой другой одинокой женщине. Кодкелден рассматривал чужестранку. Красива должно быть по меркам южан. Кодкелден почти ничего не знал о других странах. Но слышалд, что на юге намного теплее и кое-где вовсе не бывает зимы, не выпадает снега, не замерзает вода. Верилось в это с трудом.
И тут чужестранка вздохнула! Колкелден от неожиданности отпрыгнул едва ли не длину своего роста. Он настолько был уверен, что перед ним недвижимый труп, что стонущий вздох сорвавшийс я с губ южанки испугал этого убийцу многих и многих. Выбранив себя за трусость, берсерк подошел ближе и приложил руку к шее. Через несколько мгновений почувствовался еще ощутимый удар крови.
Можно ли ее еще спасти, или это агония? - подумал Кодкелден и женщина открыла глаза, в которых застыла боль.
Кодкелден, которого двоюродный брат Конан, этот щенок, прозвал Живодером, никогда не чувствал жалости. Ему было наплевать на муки раненых товарищей. Но тут что-то повернулось в холодном, как вода в скованных льдом реках, сердце берсерка. Не жалость, нет. Скорее ему стало любопытно. Кодкелден взвалил оказавшееся легким тело на плечи ибыстро пошел к своей хижине. Если ее сердце не остановится, если кровь в теле еще не обратилась в лед, то она выживет. Может быть, расскажет ему о южных странах и о том, что он делает тут, в Киммерии, среди вечных снегов. А еслиона умрет...
то какая разница?
Катанехта мучительно выплывала из блаженного небытия.
Она чувствовала себя очень больной и слабой. Как отрывки какого-то старого сна, память ее запечатлела, как человек с резкими чертами лица, тащил ее куда-то, как стаскивал с нее одежду, как тепло его дома резко обожгло ее, так он заставил ее пить какой-то отвар, нестерпимо горячий и очень горький, как растирал руки своими жесткими, словно железными пальцами. В отмороженных пальцах поселилась дергающая боль, Катанехта застонала. Она снова и снова соскальзывала в сон-забытье, но неведомый спаситель жестоко выдергивал ее из объятий беспамятства, бил по лицу, снова и снова заставлял глотать горький кипяток, пока наконец, увидев, что к ней возвращается жизнь, не оставил в покое, накрыв шкурами.
Сейчас она почти пришла в себя, хотя боль в отмороженных руках и слабость не оставляли ее, но хотя бы рассудок вернулся.
Катанехта поняла, что лежит полу рядом с очагом, укрытая шкурами. Напротив нее сидел, скрестив ноги, человек, что спас ее. Он водил точильным камнем по топору, напевая про себя какую-то песню с протяжной, тоскливой мелодией. Наверное это был его дом - низкая хижина, в которой высокий мужчина едва ли смог бы подняться во весь рост. Но в хижине было тепло - хозяин был обнажен до пояса, и кожа его блестела от пота. Тепло...
- Благодарю тебя за то, что спас мою жизнь. - сказала она на языке ванов, который неплохо понимала.
Незнакомец кивнул.
- Я Кодкелден, Кодкелден Полуликий, меня так же зовут Живодером. - сказал он на том же языке. - Приветствую тебя в моем доме, женщина.
Катанехта, пересиливая слабость, села. Собственная нагота не смущала ее. Он наверяка разглядел ее тело во всех подробностях, когда согревал ее. По мере того, как разум прояснялся она заметила и то, что ее спаситель, несмотря на мощную грудную клетку и мукулистые, словно свитые из кататов руки, еще очень молод. Наверное ему еще нет и двадцати. Впрочем, в суровом мире заснеженного Севера он уже взрослый муж. Ей показалось странным, что юнец настолько равнодушен к виду ее обнаженного тела.
- Мое имя Катанехта.
Северянин не ответил ничего.
- Можешь взять там одежду. - кивнул Кодкелден, головой указывая направление.
Катанехта медленно облачилась в длинную полотняную рубаху и с некоторым изумлением увидела в куче одежды нечто похожее на юбку.
- Твоей жены? - спросила она.
Михаэль фон Барток
24.12.2007, 17:14
Катанехта.
- Нет.
- Матери?
- Нет. Моя. Называется килт. Глупая вещь. Одеть его можно только летом, только на неполных три месяца. Но это наша традиция. Когда-то мы жили в краях, где были зеленые луга и тучные пастбища, а не в этих покрытых снегом горах и лесах. Килты остались от тех времен, как память о лугах. Но в нем удобно танцевать. И драться. - Кодкелден говорил монотонно, и отчасти это было понятно - трудно выражать мысли на чужом языке, но наверное причина была и в его характере. Когда он говорил, половина его рта не шевелилась и правая половина лица казалась недвижимой. Это зрелище не было отталкивающим, но что-то жуткое в таком лице было. Полуликий...
Катанехта слушала его, пытаясь определить, что за человек ее спаситель. Она подошла к нему и немного поколебавшись села рядом. Кодкелден не возражал. Он уже закончил точить топор и отложил оружие в сторону, но на такое расстояние, что бы суметь схватиться за него в случае опасности. Совсем мальчишка. - подумала женщина, глядя на безусое лицо. Но тяжелый взгляд, резко очерченный, искаженный вечной гримассой рот и шрамы на груди указывали, что перед ней уже бывалый воин.
- Хочешь мяса? - спросил Кодкелден.
- Да. Благодарю за пищу. - кивнула стигийка.
Он протянул ей запеченный на углях кусок.
- Вот пиво. - так же не вставая, Кодкелден протянул ей полный кубок. В его наполовину зарытой в землю лесной хижине, где дым уходил через дыру в потолке, нашелся кованный кубок, украшенный фигурами чудовищ. "Наверное, захвачен во время набега" - подумала Катанехта.
Горькое пиво и сочное мясо возвращали ее к жизни. Но боль в руках не проходила.
- Ты умирала там в лесу. Ты не умеешь жить среди снегов. Ты с юга. - не то вопросительно, не то утвердительно сказал Кодкелден.
- Из Шема. - соврала Катанехта.
Она ждала, что Кодкелден начнет распрашивать ее о том, что привело шемитку в Киммерию, но тот молчал. Катанехта обратила внимание, что он есть, но не пьет.
- Я не люблю пиво. - сказал он, увидев ее взгляд.
Некоторое время они молча ели.
Катанехта вглядывалась в чеканный профиль Кодкелдена, пытаясь найти то, за что можно зацепиться, как можно заставить его помогать себе в этом опасном походе. Как оказалось киммерийский климат опасен для нее сам по себе. Зима судя по всему только вступает в свои права, а она уже чуть не умерла от холода. Этот парень спас ее, но что дальше? Он нужен ей, что бы помочь справиться с зимой. В пустынях Стигии беспомощен будет Кодкелден, он умрет там, когда кровь закипит в его венах, но тут он у себя дома (причем судя по тому, как умело он оказывал ей помощь, смерть от мороза иногда настигает и местных жителей). Конечно, потом придется убить его, но это менее всего смущало Катанехту. Счет убитым она потеряла давно. Причем больше ли среди них было тех, кто погиб от ее руки в бою, или тех, кого она отправляла на тот свет одним ударом кинжала сразу же после любовных утех, она не знала. Конечно, можно было убивать их только заманив и усыпив бдительность. Но удовольствие, поучаемое от соития с человеком, за плечами котрого уже стояла смерть было невероятно сильным.
- При мне не было оружия? - спросила Катанехта.
- Нет. Видимо ты бросила его, когда слишком устала. У тебя от холода помутился разум.
- Ты сможешь дать мне меч, или топор, или копье?
- Да.
- Ты живешь здесь один?
- Да.
- У тебя нет жены?
- Нет. Не было. Не будет.
- А родители? Отец, мать, братья?
- Отец погиб на охоте когда я был ребенком. Мать умерла. Меня воспитывал дед. Он тоже погиб, погиб в бою с пиктами. Я один.
- Но почему ты не живешь со своим племенем?
Кодкелден повернул голову. Опущенный уголок рта еле заметно дернулся.
- Я берсерк. Ты знаешь что это?
- Да, ты неистовый воин. Но ведь на Севере таких как ты почитают?
- У ванов, у асов. Не у киммерийцев. Меня считают проклятым. Я изгой.
- Племя изгнало тебя?
- Нет, я ушел сам.
Кодкелден бросил кости в огонь, облизал жир с пальцев.
- Ты знаешь где гора Бен-Морг?
- Да. Я знаю это место. Там мои соплеменники хоронят павших вождей. Некоторые из них верят, что на вершине горы живет сам Кром, Владыка Могильных Курганов, бог-отец всех киммерийцев. Это не слишком далеко отсюда.
- Я смогу дойти?
- Нет. Я могу дать тебе одежду и даже еду, но если не волки и не горные львы, то мороз убьет тебя. Ты не сможешь ночевать на снегу. Наверное ты раньше даже не видела снега.
Он говорил как будто каждым словом вбивал гвоздь.
- Если тебе нужна гора, на вершине которой якобы живет этот бессильный бог, то я помогу тебе дойти. Я думаю четырех дней пути будет достаточно. Как только ты поправишься, пойдем. Не завтра, конечно. Ты замерзала, я не знаю, что будет с тобой. Может быть ты сгоришь от лихорадки, а может быть твои пальцы почернеют и начнут отваливаться. А быть может уже завтра ты будешь совершенно здорова. Женщины слабы, но их трудно убить.
- А ты.. убивал женщин?
Кодкелден не ответил.
- Почему ты хочешь помочь мне?
- Я не собираюсь тебе помогать, женщина.
Спорить с ним было бесполезно.
- Какую плату ты возьмешь? У меня нет золота, нет серебра, нет камней.
- Плату? Мне не нужно золото или серебро. Мой дом открыт для всех, это наш обычай.
Он чего-то недоговаривал.
- Где ты скажешь мне спать? - спросила стигийка.
- Ляжешь со мной.
Это было сказано таким тоном, что Катанехта оторопела.
- Значит столько стоит твое гостеприимство?
- Что? - Кодкелден смерил ее взгядом полным такого презрения, что ей стало не по себе. - Ты должно быть сошла с ума, женщина.
"Что с ним? Мужеложец? Перенес дурную болезнь? Никогда не был с женщиной?"
Кодкелден опять посмотрел на нее. Под его взглядом Катанехта почувствовала себя неуютно. Что с ней? Она воин, она боец, она сражалась во многих битвах, она обрывала жизни могущественных вельмож и славных воинов, она сопричастна к тайнам змееглавого бога... и неужели она боится этого мальчишку? И Катанехта призналась себе, что да. Чутье подсказало ей, что Кодкелден безумен, а безумие пугает.
"Мне придется убить его очень скоро. Может быть даже не дожидаясь, когда он поведет меня к горе. Нет, не стоит ждать, пока он поведет меня к горе. Надо распросить его о том, где ближайшая деревня и убить его сразу же. Он сказал, что изгой, но все равно он держится своего племени. Может быть стоит убить его сегодня ночью."
За стенами хижины завывал ветер. Там смертельный холод, с которым она пока не умеет бороться. Она может просто заблудиться в этих лесах.
Как ни странно это пугало ее намного меньше, чем недвижимая щека и опущенный уголок рта юного берсерка.
Перед тем, как улечься на груду мехов, Кодкелден взял длинный кинжал и положил его рядом с собой. Он лег на правый бок, левой рукой сжав рукоять кинжала.
- Ты всегда берешь в постель оружие? - спросила Катанехта, которая поняла, что убить его будет не так-то просто даже для нее.
- Да.
Через всего несколько минут он уже спал, и Катанехта лежала рядом, слушая ровное дыхание.
Кодкелдену снился все тот же сон. В этом сне он был собой и не был собой, он был человеком, который жил тысячи лет назад, но и тот человек был им, киммерийским воином Кодкелденом Полуликим, берсерком и изгоем. Он бежал через леса, каких не бывает в этом мире, прорывался через непролазные дебри. С веток деревьев свисали змеиные тела. Они падали на него, они тянулись к нему, шипя оскаленными пастями, в которых были видны покрытые ядом зубы. Зубы их впивались в его тело, тело человека, которым был или станет когда либо Кодкелден, но он не умирал. Адская боль скручивала каждую клеточку тела, кровь его закипала, пузырилась в его глазах, его рвало кровью, но смерть не приходила. Он рубил их мечом, топтал ногами, рвал на части руками, но змеи не отступали. Он вошел в реку, но на поверхности реки возникли тонкие спины, водяные змеи вились вокруг него, подплывая кусали обнаженные ноги и алые пелти льющейся из него крови уплывали ниже по течению, разрастаясь и сами превращаясь в змей. Он вырвался из реки и повалился на камни, но один из камней оказался огромной змеей. Он побежал вверх по склону, слыша сзади шипение миллионов и миллионов ядовитых пастей. Среди леса стояла хижина. Окровавленный Кодкелден, таща на себе впившихся в него, не разжимавших хватки змей, устремился туда. Там у очага сидел старый человек, с кожей, когда то черной как уголь а теперь серой как зола. Он протянул к Кодкелдену руки и снял с него вцепившихся змей. Они просто исчезли, превратившись в струйки дыма. Кодкелден распластался на земляном полу, умирая тысячу раз, но смерть не приходила. Он рыдал, он умолял.
Михаэль фон Барток
24.12.2007, 17:15
Катанехта.
Белый человек, гордый человек. - сказал чернокожий, на языке, которого Кодкелден не знал, но который понимал. - Где твоя сила. Где твоя гордость.
Кодкелден с ревом поднялся, изо рта его шла пена, он навалился на чернокожего и под его все еще сильными пальцами шея старика сломалась, как ветка. Изо рта старика вывалился язык - раздвоенный, как у змеи. Кодкелден ждал, что придет избавление, но боль продолжала терзать его. За тонкими стенами хижины нарастало шипение. Змеи пришли за ним. Кодкелден, проклиная богов и демонов, повалился на колени, он поднес руки к лицу, но пальцы его превратились в змей и впились ему в глаза. Шипение за стенами нарастало. Умирающий человек, который когда-то был Кодкелденом, или которым был Кодкелден, издал полный отчаяния крик, от которого казалось содрогнулись небеса.
Кодкелден проснулся, но оказалось, что сон ушел, а кошмар продолжается. Шипение не уходило, оно звучало совсем близко. Чувствуя, как его волосы поднимаются от ужаса, киммериец медленно повернул голову. Рядом с ним на шкурах лежала огромная змея. Она спала свернувшись и шипение, котрое он слашал, было ее дыханием. Несколько мговений он так и лежал, обливаясь холодным потом, не в силах пошевелиться от ужаса, сковавшего его тело. Змея видимо проснувшись, подняла голову на которой горели светом ненависти огромные глаза и зашипела громче. Это освободило тело Живодера от оков страха. Кодкелден, рыча, как раненый зверь придавил шею твари к полу коленом, занося кинжал...
- Не убивай меня. - на языке ванов взмолилась змея. Кодкелден оторопел и не нанес смертельного удара. Он ожидал злобного шипения, утробного рева, чего угодно, только не слабого еле слышного вздоха.
- Не убивай меня, Кодкелден. Я гость в твоем доме. Я Катанехта из Шема. - продолжала говорить змея. Кодкелден замотал головой. Не может быть! Он уже видел перед собой не огромную змею, но то, что он видел, было еще хуже. Человеческое тело, похожее на женское, было покрыто чешуей, на на длинной тонкой шее бессильно болталась голова, в которой человеческие черты были непристойно перемешаны со змеиными. Длинные волосы, спадавшие с головы, были крошечными змеями. Но глаза твари молили о пощаде.
- Кодкелден, это сон. Всего лишь сон. Тебе приснился кошмар. Это я, Кодкелден.
- Проклятый змеелюд!!! - прохрипел Кодкелден. - Пытаешься заморочить меня? Я отрежу тебе каждую из твоих голов! Ты не будешь больше мучить меня!
Но почему-то он медлил с ударом. Он, который не медлил никогда, рука которого наносила смертельный удар раньше, чем мысль об ударе приходила в голову.
- Я не змеелюд. Я женщина. Я человек. - продолжала шептать нелюдь.
- Я сорву с тебя кожу живьем!
Рука варвара впилась в плоть твари...
Это не была шершавая холодная кожа змеи. Либо ему продолжали лгать глаза, либо лгали пальцы! Его рука заскользила вдоль по телу Катанехты и всюду находила только нежную, напитавшуюся солнцем кожу женщины с Юга. Никакой чешуи. Морок ушел. Кодкелден застонал и обессиленно сполз с женщины, как раз вовремя, потому что она уже начинала терять сознание - Кодкелден едва не сломал ей шею и почти пережал горло. Катанехта закашлялась, судорожно втянула воздух. Она сама не знала, как ей удалось не поддаться панике, когда обезумевший берсерк начал ее душить. Она была уверена, что если бы не заговорила с ним, а просто закричала, или хотя бы заговорила по-стигийски, сейчас он уже снимал бы с нее - возможно с живой и кричащей - кожу.
В нескольких футах от нее, скатившись почти в самый очаг, переводил дыхание Кодкелден. Мускулистая грудь бешено прыгала, руки судорожно сжимались и разжимались. Наконец Кодкелден нашел в себе силы сесть. Потом встать. Окалось, что она не ошиблась - ему приходилось нагибаться, что бы стоять в хижине. Тяжело грохнула дверь, в жаркое жилище ворвался ледяной воздух. Кодкелден вышел на мороз почти обнаженным и повалился в снег. Катанехта догадалась, что это не единичный кошмар. Что так он спит каждую ночь с тех пор, как себя помнит.
Теперь она все поняла. Поняла почему он сказал, что у него никогда не будет жены. Почему он не может жить с племенем. И почему спит с кинжалом.
Кодкелден вошел обратно и тяжело сел. Он выглядел очень усталым и старым. Снег таял на нем, вода стекала на устланный камышом пол.
- Я мог убить тебя, женщина. - сказал он. - Я видел тебя змеелюдом. Я чувствал тебя змеелюдом.
- Да, но ты смог преодолеть морок.
- Сегодня да.
Катанехта, видя что потрясенный пережитым ужасом варвар временно ослаб духом, встала, подошла к стоявшему в углу бочонку с пивом, зачерпнула его и поднесла Кодкелдену. Тот осушил его одним глотком, забыв о том, что говорил о своей нелюбви к пенному напитку.
- Завтра чары могут не развеяться. Тогда я сниму с тебя кожу живьем.
- Ты так уже делал?
Кодкелден не ответил.
- Я проклят, Катанехта. Проклятие моего деда пало и на меня. Каждую ночь я умираю в муках. Каждую ночь.
Впрочем самообладание возвращалось к нему быстро.
- Но. - сказал Кодкелден. - С этим можно жить. С сухой рукой или с падучей болезнью или без ноги жить нельзя. А с кошмарными снами - можно.
Он снова опустился на шкуры, с которых его поднял кошмар.
- Теперь ты наверное предпочтешь спать на улице. - сказал он.
- Нет, холод я не смогу уговорить не убивать меня.
Катанехта вновь легла рядом с ним и неожиданно для самой себя прижалась к все еще холодному после снежного омовения, мускулистому боку берсерка.
- Это был всего лишь кошмар. - шепнула она на ухо варвару. Кодкелден повернулся к ней недвижимой стороной своего лица. - Сегодня змеи больше не придут.
- Ты слишком много знаешь об этом, женщина. Я не говорил, что мне снились змеи. Я говорил, что видел тебя змеелюдом. - пустые, с затаившимся огоньком безумия, глаза Кодкелдена сверкнули в пламени очага.
Михаэль фон Барток
29.12.2007, 13:28
Катанехта.
Катанехта лежала на все тех же шкурах, свернувшись калачиком. Ее бил озноб, руки и ноги казались ледяными, но при этом голова пылала. В мышцы закралась сырая, ломящая боль. Грудь раздирал кашель. Горло распухло так, что тяжело было не только глотать, но и дышать. От жара мутились мысли. Иногда женщина забывалась тяжелым, неспокойным сном. "Я умираю, или тело справиться с болезнью?" - подумала она.
Вошел, тяжело дыша Кодкелден. Он быстро скинул свои меховые одежды и опустился перед ней на колени. Ледяная ладонь легла ей на голову.
- Ты горишь, женщина. Это может плохо кончится. Сердце разовется, потому что кровь закипит.
- Я умру?
- Не знаю. Болезнь оказалась сильна. Ты сгораешь изнутри. Я постараюсь тебе помочь.
Кодкелден сдернул с нее шкуры. В хижине его было тепло, но Катанехте показалось, что он выбросил ее на улицу.
- Раздевайся.
- Что?
- Снимай одежду. Мне самому это сделать?
Катанехта непослушными руками начала стягивать с себя рубаху варвара. А больше на ней ничего и не было.
Кодкелден подхватил ее так, словно она ничего не весила, она догадалась, что он собирается сделать и слабо дернулась в руках Живодера, а потом берсерк вытащил ее на улицу. Холод ударил полыхающую кожу тысячами леляных бичей. Кодкелден опустил ее на снег. Катанехта едва удержалась от крика. Нет, она не завопит, как какая-нибудь изнеженная придворная дама! Словно вкожу впились тысячи тысяч ледяных ножей! Катанехта задохнулась от потрясения, хрипло выругалась, а потом закричала, но не от боли, а скорее от злости и возмущения. Кодкелден с тем же отсутствующим выражением на лице загреб полную ладонь снега и начал натирать ее бьющееся тело. Она не знала как долго продолжалось это варварское лечение, хотя и понимала, что Живодер прав, леча подобное подобным. Снег таял на ее горячем, раскаленном вннутренним огнем теле, по ней сбегали струйки воды.
Мысли прояснились, в замерзающее тело вернулись какие-то силы. Назад в хижину она зашла сама.
- Быстро вытрись и лезь под эти проклятые шкуры. - проворчал Кодкелден, возясь с котелком и маленькими деревянными посудинами. К хижине запахло сначала крепким алкоголем, а потом - травами, медом.
- Пей. - варвар протянул Катанехте котлок с еще кипящим в нем варевом.
- Не смотри на меня так! Мед, немного трав, коровье масло и огненный напиток Ниала.
Питье оказалось не только нестерпимо горячим и терпко-сладким, но и содержало в себе какой-то невероятной крепости алкоголь. "Неужели эти варвары уже освоили перегонные кубы" - подумала Катанехта, давясь лекарством.
- А теперь ложись.
Кодкелден зачерпнул ладонью неприятно пахнущей мази и стал втирать ее во все еще холодное от снега тело стигийки. Потом, когда ее грудь и спину уже нестерпимо жгло, велел женщине вернуться на ее ложе.
- Натягивай на себя эту проклятую рубаху, нечего пачкать мне шкуры. - рыкнул варвар.
Катанехта лежала, опьяненная выпитым, оглушенная лечением холодом, но странным образом чувствовала себя лучше.
Кодкелден молча наводил порядок. По наполовину парализованному лицу берсерка нельзя было прочесть ничего.
- Благодарю тебя. - сказала Катанехта, удивляясь слабости своего голоса.
- Пока рано. Поблагодаришь когда встанешь на ноги.
- Откуда у тебя все эти лекарства?
- Какие лекарства? Ничего такого, чего не было бы в любом доме. Меда и масла я взял в деревне, а огненной воды у своего двоюродного брата.
- Но ты же изгой. Ты ушел из племени.
- Ну и что. Неужели кто-то откажется разменять плошку меда на хороший наконечник стрелы? Ну а брат тем более не может отказать брату тем более в такой просьбе. Всего пару глотков огненной воды.
- Ты ведь не пьешь.
- Верно, я не пью. Выпитое делает меня безумным.
- И он наверное спросил для кого это?
- Спросил.
- И что ты сказал ему?
- Я сказал - для друга. Больше ему знать не следует. Что за разговоры женщина?
- Я не хотела тебя оскорбить.
- Никто не может меня оскорбить не поплатившись за это своей жизнью. Я Кодкелден Живодер.
Катанехта промолчала. Он заботился о ней как о любимой жене, но она ни мгновения не сомневалась, что он и в самом деле - Живодер, чудовище. "Мне будет тяжело убить его." - вдруг поняла она.
Дело было не в благодарности за заботу о ней. Это его личное дело - спасать чужестранку. Просто она вдруг отчетливо поняла, что Кодкелден не просто безжалостный полубезумный убийца. Между ними было кое-что общее. Кодкелден был такой же как она - мертвый, холодный, пустой изнутри. Раньше ей было легко убивать. От ее руки пали и честные, добрые люди и отпетые мерзавцы. Но каждый раз, отнимая жизнь, она чувствовала, что прерывает биение чьего-то сердца, что она отнимает у человека его жизнь, жизнь со страстями, с желаниями, с мечтами. Как ни странно, именно в подонках, в злодеях, в подлецах часто оказывалось больше жизненной силы, больше какой-то мощи духа, жадности к жизни, к ее удовольствиям и соблазнам. И прерывать биение сердец, которые гнали по венам алую, густую кровь, было приятно. Каждый раз она чувствовала себя сильнее после того, как ей доводилось убить человека сильного и жестокого, воина, князя. Но даже когда приходилось убивать неинтересных, слабых и мелких людей, все равно она пресекала жизнь, жизнь полную мелких, жалких радостей и горестей, ничтожных страстишек и грешков. И все равно огонь жизни струился по ее телу... А когда ее кинжал поразит Кодкелдена, что она ощутит? Какую ледяную пустоту, какую бездну страха и горечи придется ей испить, когда клинок войдет в затылок берсерка? Это все равно что есть падаль - подумала Катанехта.
В жизни ей доводилось есть падаль. Именно вкус падали, если на то пошло, и превратил ее в то, чем она стала.
Засыпая Катанехта вспоминала всю свою жизнь. Как знать, быть может лечение Кодкелдена окажется недостаточно эффективным, и через день-другой варвару придется хоронить ее тело? Что он сделает с ней, если она умрет? Сожжет на костре? Бросит на сьедение волкам? Затащит на большое дерево? А может быть просто сьест, посыпая терпкими травами, и когда он будет жевать то, что было при жизни Катанехтой, воином храма, ни один мускул не дрогнет на его обездвиженном, одновременно юном и старом, отталкивающем и красивом лице. Или слеза сбежит по выдубленной ветрами щеке? Одна единственная, которую не заметит даже сам Кодкелден Полуликий?
У меня опять мутится ум. С чего я взяла, что они едят мертвых, и почему он должен плакать, пожирая меня?
Катанехта спала и ей снились воды Стикса, великой реки, дававшей жизнь и смерть всему в Стигии.
Ей было десять лет, когда она поняла, что жизнь ее определена, как была определена жизнь ее отца и ее матери. Отец ее был каменотесом, одним из тех, кто строил великую пирамиду, низкорослым, коренастым человеком с длинными руками, загрубевшими от десятилетий тяжелой работы, согбенной, хотя и сильной спиной и лицом, которое уже утратило способность выражать что-либо кроме усталости. Лишь иногда в его темных глазах мелькало выражение, указывавшее на то, что он все-таки человек, мыслящий и имеющий свой взгляд на вещи, а не просто тот, кто держит кирку.
Мать свою Катанехта помнила плохо. Первые воспоминания говорили ей, что мать была красива, но по мере того, как росло количество братьев и сестер в семье, красота матери куда-то уходила, она словно таяла с рождением каждого наследника, а испуганный, болезненный блеск в глазах, становился все ярче. Когда Катанехта был совсем маленькой, ее мать часто пела песни. Когда Катанехта подросла настолько, что ей стали поручать мелкую работу на подступах к пирамиде (в основном оттаскивать щепу, остающуюся от бревен-катков). мать ее уже редко просто говорила.
Наверное уже в этом году ее начнут использовать на работах. Конечно же никто не даст маленькой девочке заступ или лопату, но ей поручат оттаскивать каменную крошку от каменоломен, разносить работникам еду, следить за чистотой в лагере. Через два или три года она начнет превращаться во взрослую девушку и ее лишит невинности прямо среди каменного крошева какой-нибудь старшина рабочих, после чего ей некоторое время будут пользоваться все, кому она не будет готова вырвать глаза. А через четыре года или пять лет она выйдет замуж за каменотеса и станет хозяйкой низенькой, скорее вырытой в земле, чем построенной на на ней хижины. Муж ее будет работать каждый день от зари до зари, а она будет работать только полоивну дня, потому что вторая половина будет посвящена тому подобию домашнего очага, что будет принадлежать ей. Она родит семерых или восьмерых детей, половина из которых умрет в младенчестве, работа, нужда, голод и побои мужа быстро состарят ее и в тридцать она будет старухой, а до сорока не доживет, умрет либо родами, либо от желтой лихорадки, либо ей проломит голову муж, либо она сломает ногу или руку и станет калекой. Как калеку ее освободят от работ и она проживет на десять лет дольше - возясь в лагере с чужими детьми, помешивая чечевичную похлебку в котле, а мимо нее так и будет нести воды Стикс.
Катанехта не видела в такой жизни ничего ужасного - так жили поколения и поколения до нее. Были в жизни царских каменотесов и свои маленькие радости - и тот пенистый хмельной напиток, который давали им раз в неделю, и сладкие лепешки, и настойка опия, которой их потчевали, что бы притупить страшную, годами накапливающуюся усталость, и соревнования местных силачей, устраиваемые по праздникам. Случалась среди каменного крошева и неумолчного стука молотов и настоящая любовь, завязывалась крепкая дружба, пелись у костров песни о славных героях прошлых лет.
Так было и так должно было быть.
Не дожидаясь пока мужчины приблизятся, Катанехта попробовала разрядить обстановку обратившись к наемникам.
- Как быстрее всего добраться до Пограничья?
- Смотря куда тебе надо? – ответил молодой.
- На границу с Киммерией.
Она заметила, что гиперборейцы остановились. Она назвала их «высоким» и «низким».
- Возможно, вам потребуется охрана, - проговорил «высокий».
В его голосе была жесткость. «Низкий» смотря на нее, чуть ли не облизывался. Ей стоило больших усилий сдержать свои эмоции. Они были вместе: гиперборейцы и наемники. В другое время подобная ошибка стоила бы ей жизни. Она же много раз встречалась с такими группами. Половина разыгрывала трусливых грабителей, а вторая храбрых спасителей, которым доверчивые простаки отдавали все, что у них было. Как она не обратила внимания на их численность!? Ведь заметила же, что и наемников и гиперборейцев по двое.
- Почему там может потребоваться охрана? В той дороге, что-то опасной?
- Обычные разбойники, - ответил «старший». – Говорят в самом Пограничье на дорогах спокойно. Но границе с ними много разбойников, бегущих от властей.
- А на границах с Аквилонией тоже неспокойно?
- Кто знает, что творится в горах.
Она заметила. что хозяин двора и служанки ушли. Она могла не опасаться их. Первыми мишенями она выбрала наемников. Они хоть и сидели дальше от нее, но уже держались за оружие. В качестве оружия, Катанехта выбрала ложку и нож. Она откинулась на табурете и прежде чем упасть на пол метнула их в наемников. Два противника выбыли, но оставшиеся были предупреждены. Оба гиперборейца вытащи мечи. Не вставая, Катанехта сдернула лезвия браслета и метнула в оставшихся противников.
Прыжком вскочив на ноги, она вытащила топор и пошла к кухне. Там наверняка уже были предупреждены о драке в таверне. Они не могли не слышать падения тел на пол.
Отворив дверь, она обнаружила вполне ожидаемую картину. Хозяин таверны и служанки лежали в обнимку на соломе. Бросив взгляд внутрь помещения, она отметила отсутствие окон и наличие второй двери в противоположном конце. Она затворила дверь. Выйдя наружу, Катанехта постояла привыкая к темноте.
В окрестности никого не было, похоже все давно спали. В свете луны, она заметила замок в ине на запад. Обойдя постоялый двор, она заметила окна в комнатах жильцов. Судя по размерам здания у постояльцев было достаточно места, чтобы покинуть свои комнаты в случае опасности. Но сейчас все окна были закрыты тонкими деревянными перегородками.
Пройдя в конюшню, она, прежде всего, нашла мальчика-конюха. Он спал на стоге сена, чему-то улыбаясь. Ударом ладони она вогнала его переносицу в мозг. Насколько Катанехта знала, в конюшне обычно хранятся предметы нужные в хозяйстве, но не представляющие ценности. Обыскивая помещение, она убедилась, что этот хозяин поступает так же. В дальнем левом углу стояли четыре ведра с маслом для факелов. Лицо Катанехты озарила улыбка.
Найдя метлу, она топором разрубила на шесть частей. Разрезав одежду мальчишки, соорудила факелы. которые окунула в ведра с маслом. Оставив их там, она взяла два ведра и понесла в обеденный зал. Разливать масло, она начала со второго этажа, где располагались комнаты постояльцев. Сняв горевшие на стенах факелы, она вытащила их во двор. Выплеснув ведра с маслом на стены здания, она закинула все факелы кроме одного в комнаты постояльцев. Раздался звон разбитого стекла, Пока постояльцы не заметили опасность, она вывела всех лошадей наружу. Как только послышались крики ужаса, Катанехта открыла дверь в обеденный зал.
По лестнице уже спускались люди, хозяин выбежал из кухни. Она увидела их панику. В темноте они спотыкались, стремясь поскорее выбежать наружу.
Последний факел она бросила на пол около входа и захлопнула дверь. Вскочив в седло, Катанехта схватила поводья остальных лошадей и поскакала на север. Позади нее живьем горели люди.
Война, она такая разная. Можно убивать воинов и знать, что через десять лет придут их дети. А можно нанести удар по их детям и знать, что враги уничтожены навсегда. Когда-то когда она была маленькой, она верила, что можно щадить близких врагов. Но жизнь научила. что уничтожать врага нужно всегда на корню
Ей было четыре года, когда она поняла, что мира уже никогда не будет. Осталась только надежда. Мир – так желанен и так недостижим. Никто уже не помнил, сколько лет страна воюет, и было ли когда-то то, что здесь зовут миром. Она не испытывала ненависти к убитым. Но они были чужаками ненавидящими ее страну.
Когда здесь говорили о милосердии, то всегда имели всех… кроме стигийцев. Обвиняя в убийстве, они забывали что сами поступали так же. Это бесконечная война. А ей так хотелось узнать, что же такое мир. Это была ее мечта.
Михаэль фон Барток
07.01.2008, 19:56
Бальдур фон Барток.
Бальдур проснулся уже ближе к полудню. Хотя жажда и головная боль - неминуемые последствия вчерашней пирушки были весьма сильны, он все равно чувствовал себя отдохнувшим. Бальдур поднялся и, накинув на плечи что-то из одежды Ниала вышел на улицу. Сам хозяин по прежнему лежал на топчане. "Видимо дела его плохи" - решил немедиец, когда увидел, что могучий кузнец кутается в шкуры. "Лишь бы кровь не загнила". Бальдур пожелал хозяину доброго утра и отправился на поиски нужника. Тот нашелся рядом с хлевом. Ему пришлось пройти мимо двух привязанных псов, которые проводили его настороженным взглядом.
"Эти верные стражи видимо еще не решили, стоит ли им разорвать меня на части, или наоборот, охранять мою жизнь как жизнь своих хозяев. Забавно лишь то, что рыжий пес смотрит на меня скорее злобно, а вот серый даже не соизволил поднять голову. Что ж, те кто утверждают, что у животных нет души видимо слишком редко смотрят в глаза собакам".
У хлева он встретил Маёв, которая шла к дому, неся на руках ягненка. Конана нигде не было видно.
- Утро доброе, прекрасная хозяйка. - Как всегда церемонно поприветствовал ее Бальдур.
- И тебе доброго утра, Бальдур. Не слишком ли крепок был напиток Ниала?
- О нет, благодарю. - улыбнулся немедиец, которому после трех лет в гвардии к похмельям было не привыкать. - Я чувствую себя превосходно. Как Ниал?
Маёв помрачнела.
- Рана оказалась тяжелее, чем ему показалось. Он потерял много крови. Я думаю зарезать ягненка - пусть напьется свежей крови. Принеси мне большой рог, чужеземец.
Бальдур промолчал. "Суеверия неискоренимы - подумал он, выгнанный с двух факультетов. - а впрочем, в предложении выпить много свежей крови вместо потерянной собственной есть хотя бы доля истины, тогда как отворять кровь что бы исцелиться от лихорадки по меньшей мере глупо. Зато варвары не считают блажью промывать раны. Ну и кто из нас более дик?". Он не намерен был вмешиваться в традиции горцев, поэтому сходил в дом и принес рог, из которого вечером пили пиво.
- Он силен. - сказал наконец барон. - Я сражался всю жизнь и видел много умирающих от ран. Это не та рана, от которой умирают. Хотя наверное он проболеет дней десять.
- Я тоже хочу в это верить.
Бальдур решил больше не терзать душу женщине разговором на столь тяжелую тему. Ее муж или умрет или выживет, третьего тут не дано.
- Вчера Ниал сказал мне, что если рана не будет его беспокоить, он хочет похоронить напавших на него воинов.
- Да, он чтит старые традиции.
- Но раз рана тяжела, он не сможет этого сделать. Что ты скажешь на это?
- Если бы то была моя воля, я бы так и оставила их на съедение волкам, но Ниал этого не позволит. Когда Конан вернется из деревни, то пусть пойдет и выполнит волю отца.
- Я помогу ему.
- Мы все будет тебе за это благодарны. Подержи голову этому ягненку.
Одним безжалостным движением Маев перерезала животному горло и подняла тушку за ноги. Алая кровь полилась в подставленный Бальдуром рог. "Вреда от этого точно не будет" - подумал Бальдур. Как скоро ему будет приличной уйти дальше и напротив как долго его общество будет для хозяев желанным? С одной стороны Бальдур знал, что злоупотреблять гостеприимством варваров нельзя, но покинуть дом следующий день тоже было оскорблением. Что в Пустоши, что в Киммерии всякий раз, решив что чужака убивать не стоит, варвары настойчиво приглашали его в гости, и стремясь в собственных глазах выглядеть как можно более широкими натурами устраивали форменные пиршества, в ходе которых немедийца поили и кормили по-царски, причем единственной платой были его истории о дальних странах. И Бальдур увлеченно рассказывал о величественных замках его родины, о теплых морях, о несущихся по ним парусниках, о торговых городах Аргоса, о сказочной роскоши дворцов земных владык и о богатствах храмов возведенных в честь владык невидимых. О золоченых латах аквилонских рыцарей, о реках, которые люди заковали в камень, о том, как тонет океане солнце и об огромных рыбах, которые рвут на куски и тут же поглощают упавших за борт людей. Ему и не верили, и смеялись, но слушали! Немедиец был хорошим рассказчиком, вот только знание языка сковало его, поэтому часто ему приходилось прибегать к живописным жестам. Наверняка и Ниал и его семья рассчитывают на свою порцию историй от чужестранца, да и по местным обычаям гость должен будет помогать хозяевам в их делах. Бальдуру уже доводилось с пиктами охотится на оленей, а с киммерийцами истреблять огромных волков, которые угрожали их стадам. Охотник он был умелый, а собеседник превосходный, так что племена не слишком спешили расстаться с рыжим чужеземцем, и порой из гостей ему приходилось едва ли не сбегать под покровом ночи. К тому же во всех племенах было полно молодых вдов и Бальдур предвидел, что ближайшие месяцы кое-где появятся рыжие полукровки...
Задерживаться в Киммерии вообще не входило в планы барона. Он собирался пробраться через земли варваров в Гандерланд и уже оттуда - в родную Немедию, но бросить человека, с которым дрался плечом к плечу Бальдур тоже не мог.
Вскоре вернулся Конан. Ему не пришлось просить мать или отца перебросить лестницу. Подросток легко перемахнул стену, и Бальдур увидел, что у парня в кровь разбито лицо, распухли губы, заплыл один глаз. Его явно избили, но кто?
Ниал тем временем нашел в себе силы подняться. Он вышел во двор, сильно побледневший и словно похудевший за прошедшую ночь. Маёв дала ему рог со свежей кровью, которую кузнец тут же выпил, по местному обычаю часть плеснув на снег в честь богов. По сосредоточенному лицу Ниала было видно, что он не только страдает от раны, но и от своего вынужденного безделья. Сегодня ему не работать в кузне, сегодня (и скорее всего ближайшие дни) он проведет в постели, на иждивении у жены и сына.
Окровавленный Конан тоже выпил немного крови, но было видно, что по-настоящему ничего кроме его гордости в драке не пострадало.
- Что с твоим лицом сын? - Ниал усмехнулся, а Конан как-то зло ощерился.
- Живодер.
- Кодкелден Живодер? Но ведь его изгнали из клана?
- Из клана он ушел сам. Но сегодня с раннего утра прибежал в деревню и выменивал мед и какие-то коренья.
- И все. И что же он не поделил с тобой? Даже Живодеру нужен повод что бы ударить.
- Пока ты спал, мать сказала мне разменять немного твоего огненного напитка на соль. Кодкелден решил отобрать у меня всю бутыль. Мое копье он разрубил топором, а за нож я схватиться не успел. Он сбил меня на землю и стал отнимать бутыль.
- Надеюсь, ему это не удалось? - помрачнел Ниалл.
- Нет, ему пришлось отдать мне вот это. - Конан разжал кулак в котором сжимал наконечник стрелы.
- Наконечник? Зачем он тебе во имя Крома? Или ты потерял свои? Дичь унесла их в себе?
- Мои стрелы в порядке. Но не отдавать же ему было бутыль просто так!
- Кодкелден не пьет. От выпитого он сходит с ума, хотя клянусь Кромом он и так совершенно безумен. Зачем же ему этот огненный напиток?
- Он сказал для друга.
- Что за друзья могут быть у Живодера я догадываюсь. Вскоре в наших краях начнет пропадать скот... Надо мне было убить этого щенка, пока он был слаб.
- Я вырасту и убью его. Я отрублю ему голову и руки и принесу их в деревню речного клана.
По тону Конана Бальдур понял, что это не пустая мальчишеская похвальба. Что через три-четыре года этот мальчишка превратится в молодого воина, и тогда тому, кто избил его сегодня придется нелегко.
- Кодкелден умрет раньше. Кто-нибудь убьет его.
- Я не хочу, что бы Живодера убили раньше, чем я подрасту. Я должен убить его.
- Он все-таки твой брат, Конан! Да он зол и безумен, но он не убил тебя, хотя мог бы, а разбитое лицо заживет! Лучше вызови его на кулачный бой и избей. А впрочем, хватит о этом безумце. Моя рана оказалась тяжелее чем я думал. Я не смогу пойти и похоронить южан. Ты должен сделать это.
- Я помогу тебе. - вступил в разговор Бальдур.
- Бальдур поможет тебе. - согласился Ниал.
Взяв двуручную пилу и большие топоры для рубки деревьев Конан и Бальдур пошли к месту вчерашнего сражения. За ночь волки обгрызли лица и кисти одному из мертвецов, но прочих не тронули.
- Даже волки не едят эту долинную падаль. - сплюнул Конан.
Они с Бальдуром свалили дерево в обхват толщиной и принялись пилить его. Конан был мрачен. Бальдур понимал его. Мало того, что отец ранен и возможно тяжело болен, а двоюродный старший брат вместо того, что бы помогать родственникам отбирает у них последнее, так еще и он должен с почетом хоронить каких-то подонков. Долгое время он молчал, но потом заговорил.
- Расскажи мне, как ты оказался в Киммерии.
"Началось" - подумал Бальдур, но чем-то занять себя за монотонной и не слишком тяжелой работой было необходимо, да и развлечь мрачного малого тоже хотелось. Бальдур не выносил угрюмых физиономий и видел в их владельцах либо больных разлитием желчи, либо тайных человеконенавистников. Кроме того немедиец был из тех людей, что любят говорить.
- Все началось с дуэли.
- Что это?
- Поединок на мечах между двум господами которые не подели некую важную вещь. Например очередность прохода в театр.
- Театр?
- Это... как бы сказать это по киммерийски... в общем там развлечения.
- Как на ярмарке летом?
Бальдур обреченно вздохнул. Если ему придется разъяснять каждое слово, долго же будет длиться его повесть! А куда ему спешить?!
Барон поведал о том, как в театре барон фон Драннх наступил его даме ("жена"- спросил Конан, "о да" - ответил Бальдур - "но к счастью не моя") на ногу и как за это Бальдур разбил ему в кровь то, что назвал "портретом осла в золоченой раме", как барон вызвал его на дуэль, как ловко он, Бальдур уложил барона на месте, и как ему поклялись за это отомстить два брата убиенного им "сиятельного придурка", как явились они за ним в бордель ("женщины отдаются там за деньги, хотя, по совести сказать, многие из них должны приплачивать мне"), где Бальдур отмечал свою победу, как впав в благодушие барон не стал их убивать, а велел раздеться донага и погнал, нахлестывая бичом через весь квартал красных фонарей...
Михаэль фон Барток
07.01.2008, 19:59
Бальдур фон Барток.
Конан сначала сдержанно хмыкал, а потом смеялся уже в голос. Бальдур рассказал, как отправили его, брата и дядю королей в ссылку в дальний форт, где он нес службу простым латником, как он прескучив этой службой бежал, как прибился к каравану бродячих артистов, стал ярмарочным бойцом, как дрался он на арене славного города Тарантрии с доселе непобедимым гладиатором из Куша ("сказать, что был черен как сажа не сказать ничего, сажа бела рядом с ним"), как ловкой подсечкой сбил он кушита наземь, как сломал он себе руку о подобную скале челюсть чернокожего, как из последних сил ударом левой руки отправил кушита наземь и каким славным малым оказался этот черный монстр, когда после боя они выпили с ним доброго аргосского, ("эх Конан запомни слова Бальдура Вальдемара фон Бартока, если ты не пил трехлетнего аргосского, то жизнь твоя прошла зря, пусть даже ты и стал великим воином и князем, а впрочем, что аргосское...")
Солнце уже клонилось к закату, когда Конан и Бальдур закончили свою работу. Костер был выше шести футов. Бальдур и Конан взгромоздили тела наверх и разожгли огонь.
Вскоре им пришлось отступать от жара. Плавился снег, а промерзшие за ночь тела южан долго не хотели заниматься. Наконец над лесом стал разноситься запах жарящегося мяса.
- Надо наверное что-то сказать. – скорее про себя произнес Бальдур.
- Это воля моего отца. Я бы не стал их хоронить.
- Он хороший человек, Конан. Редкий человек. Надо чтить традиции.
- Вы забрали у них мечи. Значит, они не смогут попасть в чертога Нейда.
- И что станет с ними?
- Не знаю.
- Никто не знает этого, Конан.
Они вернулись уже затемно. Ниал не стал спрашивать сына ни о чем, он знал, что тот выполнил его волю. Мрачный и больной, он сидел за столом и точил ножи – наверное просто что бы отвлечь себя от тяжких мыслей. Но в обществе сына и гостя он не позволил себе демонстрировать упадок духа. Как вчера он велел накрыть стол, как и вчера, лилось пиво, Конан и Бальдур после долгой работы на холоде жадно налегали на еду. Ниал же ел мало и неохотно, но шутил и рассказывал свои истории, странные то были истории, в устах другого человека они походили бы на древние легенды о великих подвигах, но кузнец рассказывал о кровопролитных сражениях, об убитом горном льве так, словно это были смешные похождения. «Жаль будет если это славный человек умрет. Мир станет хоть чуть-чуть а хуже» - подумал Бальдур.
Но что-то нехорошее витало в воздухе и не только болезнь хозяина была тому причиной.
Поэтому Бальдур слишком уж налегал на пиво.
- Конан, дружище, подлей мне еще. – уже чуть заплетающимся языком сказал немедиец и протянул руку с кубком.
Конан налил пива ему из большого кувшина, Бальдур опрокинул и этот кубок залпом.
- Дай пожать твою руку, парень. Ты нравишься мне, клянусь всеми известными богами. И кромом. – с усмешкой добавил барон.
Конан усмехаясь (сам он ограничился всего двумя кубками и не потому, что за ним следил отец), протянул руку.
Бальдур пожал ее и дернулся в каком-то ужасе, словно вместо руки подростка пожал ладонь мертвеца.
Всю жизнь он не верил ни в богов, ни в демонов, смеялся над религиями, озорничал в храме Светлоликого, разоблачал чудеса… но всем этим он не мог заглушить в своих ушах крики своей двоюродной бабки, которую сожгли по обвинению в колдовстве. Не помогло ни могущество семьи, ни заступничество одного из иерархов самой митрианской церкви. Вся ее вина заключалась в том, что она умела предсказывать будущее. Даже суд не приписывал ей ни наведения порчи, ни насланных ураганов, но сама способность видеть будущее была приравнена к занятиям черной магией.
Ее сожгли в полдень на центральной площади, а родственников (и семилетнего Бальдура) принудили присутствовать, что бы снять с себя подозрения в том же грехе. И Бальдур тогда поклялся себе что никогда и никому не предскажет его судьбы… Потому что за это могут сжечь на костре, если ошибешься и могут сжечь если твое предсказание окажется точным. Свой дар он запер в самый прочный сундук в самой глубине своей памяти, а ключ выкинул. И там его дар, и без того скромный умер. Но сейчас его ударило ослепительной вспышкой, каких не было даже в детстве.
Он увидел Конана. Не нынешнего конечно же, но того, каким он станет через тридцать лет – могучего мужа с лицом изуродованным шрамами и грозным пламенем в глазах, сидящего на троне, на троне, который он, Бальдур фон Барток, узнал…На том Конане были черные латы и пурпурная мантия, вышитая гербами многих и многих земель, гербами, которые он Бальдур тоже знал. И еще он увидел себя – седовласого, стоящего на коленях перед Конаном, сыном киммерийского кузнеца.
Бальдур содрогнулся – настолько реальным было видение.
- Ты что призрака увидел? – спросил Ниал.
Бальдур быстро приходил в себя.
- Можно сказать и так. Но кажется это был добрый призрак. – пошутил он.
В ту ночь Бальдур спал плохо. И виной тому было не съеденное в большом количестве мясо, не крепкое пиво и не сожжение трупов. Бальдуру снились тронный зал Тарантрии и Конан мечом касающийся его плеча.
На следующий день Ниалу стало немного лучше. Видимо его сильное тело одолевало забравшуюся в рану болезнь. Бальдур помог Маёв перевязать его и с удовлетворением заметил, что рана по-прежнему чистая.
Конана опять долгое время не было, оказалось, что отец отослал его чистить хлев. Освободился он к полудню. Парень был мрачен. Как видно к крестьянскому труду душа его не лежала.
Бальдур сидя у очага вырезал из дерева пиктского воина. Получалось неплохо.
«Он вырастет воином. Великим воином. А потом станет королем королей, и я Бальдур фон Барток рядом с которым наш нынешний дражайший король, да пожри желтая лихорадка его печень, всего лишь выскочка, буду стоять перед ним на коленях. Или у меня от пива помутился разум?» - Бальдуру никогда не было скучно наедине с собой. «Когда я буду старым и мудрым, хотя неглуп я и сейчас, я обязательно напишу книгу о своей жизни. Все-таки увлекательный роман – моя жизнь. А мне ведь всего двадцать пять. И уже сейчас мне есть что поведать миру. Положительно, есть что поведать» - размышлял он.
- Пикт? – спросил Конан.
- Да.
- Ненавижу пиктов! Они наши враги.
- Пикты не самые дурные люди на земле, Конан.
- Они наши враги!
- И это делает их плохими?
- Они кровожадные демоны. Они убивают нас, уводят в плен, что бы пытать у своих столбов, они едят человеческое мясо! Когда я подрасту и стану воином я пойду с Аэдом против пиктов.
- И вы будете убивать их, и пытать у столбов?
- Да.
- И чем же тогда пикты хуже вас, а вы лучше пиктов?
Конан задумался.
«Паренек – сын кузнеца из заснеженных гор. А я задаю ему вопросы, на которых сломали разум немало ученейших мужей университета. И почему-то уверен, что он ответит мне». Ниал на своем ложе приподнял голову и внимательно слушал их разговор. Кажется он хотел что-то сказать, но не стал перебивать Бальдура.
- Мы не едим людей. Не ходим в набеги только что бы убить врага и съесть его сердце. – сказал Конан.
- Мне пикты говорили, что таким образом они отдают честь убитому ими. И кого попало они есть не будут – они едят только отважных воинов, сильных мужей, что бы их сила и отвага перешли к ним.
- Ты жил с пиктами?
- Некоторое время.
- И почему тебя не убили и не съели? Ведь ты сильный. И ты храбрый.
- Наверное, потому что я не вкусный!
- Ты говоришь смешно, но это не правда. Почему пикты пощадили тебя?
- Почему? Во-первых когда они выяснили, что я не киммериец, из тех которые вторгаются к ним из-за гор, что бы жечь их поселки и грабить их капища, не асир, их тех, которые приплывают на длинных лодках, что бы захватить их в плен и продать в рабство в южных странах, не боссонец, из тех, которые охотятся на них с собаками и не зингарец из тех, что продают им разбавленное вино или ржавые топоры, они задумались, а стоит ли меня убивать.
- Значит, они пощадили тебя только потому, что ваши народы никогда не враждовали?
Для начала наверное поэтому. Но потом… я стал для них чем-то вроде игрушки. Я многое знаю и многое умею. Я, например, умею вырезать из дерева воинов!
Сказав это, Бальдур показал Конану плод своих трудов. Казалось, маленький пикт сейчас оживет и прыгнет с его ладони.
- Это умеют многие.
- Да, но я делаю это хорошо. Я умею петь почти как хороший трубадур и знаю много всяческих фокусов… Пикты они как дети.
- Как дети? Они демоны!
- Дети жестоки, Конан. Ты видимо давно был ребенком и забыл это. – пошутил Бальдур. – У них своя жизнь и прочим ее не понять. Даже я понял немногое, а ведь мои глаза были свободны от пелены многовековой ненависти. Они древний народ, они знали падения и возвышения и пронесли через века свою силу, сохранив чистоту древней крови. В мире у них нет друзей и даже союзников. Убей пикта. Хороший пикт – мертвый пикт – так говорят все, от вас, киммерийцев, до стигийцев, которые пиктов видят только тогда, когда их привозят на невольничьи торги асирские пираты… Боссонцы травят их псами, а вы сжигаете заживо, привязав к деревьям. Их не так много и они живут в Пустоши, среди чащоб и болот. И все равно века и века никто не может ни поработить, ни перебить пиктов. Вечерами у своих костров они поют песни о былом величии своего племени. Жаль я плохо узнал их язык и не понял всего в их песнях, но они красивы. Они как и вы чтут законы гостеприимства. Они очень преданы своему клану и племени и среди них не бывает воровства. Они люди, а не демоны. Но они жестоки, быть может как ни одно другое племя в мире. Тысячелетия войн приучили их к этому. Они не знают милосердия к врагам, они бросают своих раненых, они убивают своих стариков и они в самом деле едят человеческое мясо… Таковы пикты Конан.
Михаэль фон Барток
07.01.2008, 20:00
Бальдур фон Барток.
Конан слушал Бальдура широко раскрыв глаза. Казалось, он глотает каждое слово немедийца.
- Видишь этого пикта. – спросил Бальдур еще раз показав Конану деревянное изображение.
- Конечно.
Бальдур без сожаления бросил фигурку в очаг.
- Вот так проходит все в этом мире, Конан. Был пикт, и нет его. Дым. Пепел. Ничто. Только слава не умирает. Только память живет вечно. Только слава переживает крушение городов и держав, замков и скал.
- У себя на родине ты должно быть великий сказитель.
- Нет. Меня выгнали с двух факультетов. За буйство и за леность.
- А что такое факультет? Зачем он нужен?
Бальдур засмеялся.
- Если б я знал ответ на это вопрос, Конан, я бы не сидел здесь сейчас с тобой!
Некоторое время все молчали. Наконец Бальдур заговорил.
- Конан, Ниал, хотите я расскажу вам о том, как пошел защищать добро и справедливость в страну, где правит вечное зло, а стал убийцей?
- Это о битвах? – вспыхнули глаза Конана.
- Да это о битвах. О великих сражениях. Горы трупов вздымались так высоко, что по ним мы взобрались на крепостную стену. Это были трупы и наших товарищей и наших врагов. Это славная история! Налейте мне пива. И себе тоже! Это долгая история!
Катанехта
Лежа в траве, она наблюдала за немедийскими крестьянами. Вот двое детей примерно шести лет начали смеяться, кататься по земле. Прошло несколько мгновений прежде, чем Катанехта поняла, что они занимаются тем, что здесь называют играми. Она знала, что этим здесь занимаются главным образом дети, хотя находились и взрослые. Она слышала об играх еще дома, но она никогда не видела. И даже в чем-то завидовала этим детям знавшим безоблачное детство.
У них есть несколько лет беспечной жизни – они почти невинны… почти. Кровь и смерть для них что-то далекое, что с ними никогда не случиться. Их первые слова, которые они произносят жизни - «отец» и «мать». Как это сильно отличалось от ее детства.
Она потеряла невинность еще в первый год своей жизни, когда на деревню напали дарфарцы. Сколько она себя помнила, Катанехта всю жизнь видела смерть. К шести годам она потеряла счет увиденным ею мертвым.
Страна не знала мира. Каждый день на нее совершалось несколько десятков набегов. Это была другая война, отличная от той, что велась здесь. Там не было звона труб и знамен. Это была война набегов и засад. Это была война на полное уничтожение врага. И все понимали, что Стигия не сможет выиграть эту войну: слишком неравны силы.
Но ненависть уже давно стала неистощимой. Катанехта не винила в это простых людей, которые хотят только хорошего урожая, здоровых детей и крыши над головой. Обычно их ненависть к Стигии не является смыслом жизни, но из таких простых людей создают армии. Войны желали те, кто имел власть. Ибо их ненависть к Стигии была уже кровной.
Она смогла бы никого не убивать, добираясь сюда, но она знала, что врагов у Стигии слишком много, чтобы кого-то оставлять в живых без необходимости.
Шел дождь. Катанехта сидела на крыше одного из домов примыкавших к стене в Золотом квартале. Под ней шла обычная жизнь Ианты. Два молодых кузнеца спорили о своем мастерстве. Чуть поодаль, пожилая женщина с десятилетним сыном несла купленные продукты.
Возможно, что женщина смогла бы вернуться домой, если б не столкнулась с каким-то торговцем. По улице разлетелись овощи, которые он привез для продажи.
- Стигийка, - заорал он.
Женщина побледнела и прижала сына к себе. На крик сбежались жители соседних городов. Они кидали в женщину камни и палки. Если б появившиеся солдаты, не сделали живой заслон перед несчастной, ее бы забили до смерти. Катанехта не могла поверить. Ей рассказывали, что в других странах так ненавидели стигийцев, но она тогда не верила. На следующий день, она видела как ее казнили. Люди на площади Висилы веселились видя смерть своей соотечественницы. Кроме маленькой кучки, должно быть родственников несчастной.
Только тогда Катанехта поняла как велика ненависть людей к Стигии. Она много пыталась понять почему люди так ненавидели ее родину, но так и не смогла.
Возможно ненависть родилась из причины войны. Когда известный валузийский король Кулл двинул свои армии против змеелюдей, Стигия была единственной страной отказавшейся преследовать их на своей территории. Стигию объявили предателем всего человечества. И с тех пор война не прекращалась.
Возможно, это было из-за постоянных поражений. Случаи, когда кто-то сумел прорваться хотя бы через границу случались раз в два-три столетия; хотя порой Стигии приходилось сражаться почти со всеми северными странами, Тураном и неграми.
Стигийская армия едва насчитывала две тысячи человек без учета Пограничной стражи. Почти сразу после начала войны стигийцы осознали, что их врагов всегда будет больше в десятки раз. Поэтому армия даже не пыталась воевать по той тактике, что использовалась другими странами. Война рейдов и засад. которые стигийцы за столь долгий срок освоили в полной мере.
Несколько раз страна стояла на пороге гибели. Пять тысяч лет назад, сразу после гибели Валузии, король Менахт решил превратить всю страну в большую армию. Потребовалось два столетия, чтобы осознать губительность такого решения. Оказалось невозможно вечно грабить других и сохранять мир внутри себя.
Через полтора тысячелетия Нехмотеп предпочел хорошую жизнь военным делам, что привело к появлению ахеронских армий в десятке иннах от границы. Именно тогда население Стигии взбунтовалось и совершив переворот потребовало для прав принимать важные решения.
Только тогда все осознали, что невозможно всегда жить по одним законам. Надо было меняться. И страна менялась.
А эти люди жили так же, как до них здесь жили другие народы. Их правители даже не хотят меняться, если не видят для себя никакой выгоды. Все реформы, которые они проводят меняют лишь внешность, но сущность остается прежней.
И Катанехта поэтому даже немного жалела людей за которыми наблюдала. Они хотят лучшей доли для себя, но не хотят ничего менять полагая что все даруется богами. В принципе убивать этих крестьян не было необходимости. Деревня находилась слишком далеко от дорог и крепостей. Здесь не было даже тропинок к другим деревням за перевалом. Значит и немедийцам и аквилонцам на эту деревню наплевать. И тем более они не будут пытаться набрать отсюда солдат, если конечно не полные дураки.
Михаэль фон Барток
09.01.2008, 18:15
Рассказ Бальдура.
Стигийский поход четырех держав.
Стигия проклятая светлыми богами страна, страна полная жутких тайн.
Стигия, которой правят черные маги, страна, в которой по улицам ползают огромные змеи, посвященные богу Сету, пожирая местных жителей, и они не смеют сопротивляться священным монстрам.
Стигия, где в подземных катакомбах пирамид творятся жуткие ритуалы, где жрецы Сета раскраивают грудь и вырывают сердца жертв, и пожирают их сырыми, а тела бросают в бездонные колодцы, и лязгают во тьме зубами порождения мрака, которым не место на этой земле.
Стигия, могучая держава, надежно защищенная широкой рекой Стикс, чьи берега охраняют закованные в бронзу воины.
Стигия, живущая по законам зла, где каждый иностранец может быть в любой момент схвачен и брошен в пасть крокодилам Стикса, потому что так велели жрецы.
Стигия, царство, царь которого не правит, а лишь восседает на троне и иногда ведет войска в бой, царь, за которого решения принимают жрецы. Каждый год он дожжен преодолевать испытания, демонстрирующие, что его тело и дух его крепки, а если он окажется слаб – не сумеет натянуть тетиву лука, пробежать по раскаленному песку перед храмом так же быстро как молодой конь, не сможет переплыть священный Нилус, его ждет смерть, которую принесет кинжал в руках жреца.
Стигийские войска совершают походы на юг, в Черные Королевства, захватывая невольников не только для рабского труда (так делают многие), но и для того, что бы прокормить чудовищ, живущих во тьме под пирамидами.
Все это мы в Немедии знали о Стигии.
Стигия была для нас страной зла, но далекой и непонятной, мы рассказывали о ней страшные сказки, я читал книги о невероятных обычаях этой страны, но никогда не думал, что стану одним из тех, кто пройдет половину Стигии огнем и мечом.
Это было четыре года назад.
Стигийские армии перешли Стикс и обрушились на Шем. Они разоряли города, уводили их жителей в плен, и шемиты обратились за помощью к нашему преславному королю Гариану, что б лопнули его почки, что б в его животе завелись черви… Они кричали о страшном насилии, которому их подвергают стигийцы, о пирамидах из шемитских черепов, сложенных у стен тех городов, что не покорились и о стоне и плаче, царящем в городах покоренных. О том, как стигийские солдаты вырезают живым шемитам внутренности и бросают их своим псам, о том, как стигийские князья развлекаются, стреляя из лука по бегущим пленникам, о том, как в медной бочке сожгли одного митрианского священника, что обличал стигийцев за их злодеяния. Они рассказывали много ужасов. И я уверен, что все было правдой. О, в чем в чем, а в этом я уверен!
И сердце Гариана воспылало ненавистью ко злу и несправедливости. И Гариан призвал своих рыцарей, а в их числе и меня, числом восемь тысяч человек, восемь тысяч человек, чьим единственным занятием была война!
Но этого было мало и Гариан позвал с собой в поход Иштвана – князя Семиградья с его закованными в броню всадниками, которых было больше пяти тысяч, и аквилонского принца Гая, который привел с собой малую толику рыцарей, зато прославленной гандерланландской пехоты, целых двенадцать тысяч мечей, и бритунского принца Этельреда, что привел восемь сотен рыцарей, десять тысяч стойких копейщиков и три сотни боевых колесниц…
И все мы ненавидели стигийцев и горели желанием покарать их за творимое зло. Горели наши сердца… О велик был порыв, обуявший вдруг и рыцарей и простолюдинов по всей славной Хайборее. Старинные кровожадные песни пелись теперь на площадях, рыцари и простые латники прилюдно точили свое оружие, сколько было заключено пари и дано обетов, сколько девичьих сердец дрогнуло, не устояв перед очарованием идущих на смерть героев...
Бальдур прервал свою пафосную речь и усмехнулся.
Шлюхи давали участникам похода бесплатно!
Из Нумалии из логова львов вышли мы со знаменами, развевающимися по ветру и песнями….
К границам Шема подошли мы голодными оборванцами, подпруга лопалась, лошади погибали от жажды, люди страдали от болезней. Сначала пошли дожди и шли недели три не меньше, обратив дороги в жидкую грязь, а сияющих рыцарей в землекопов.
Потом старина Страбонус, что б в его кишках поселились змеи, подвел нас. Он обещал не только пропустить славное воинство через свою страну, но и снабдить нас фуражом, и предоставит для похода несколько тысяч лошадей. Но конечно же не сдержал своих обещаний. В отместку мы сожгли ему пару крепостиц и убили его племянников, которые эти крепостицы защищали. Заодно перебили и всех рыцарей и солдат, что защищали эти крепости вместе с ними. Славно начали мы свой поход против страны зла – разорив два города соседу.
Но мы продолжали двигаться вперед…
Во главе ехали наши короли-предводители, потом бароны с их дружинами и я в том числе, потом – рыцарство, потом шла пехота, а следом тянулся на многие мили обоз, полный людей разного звания. Оружейники, лекари, торговцы вином и мясом, ростовщики, и просто сброд.
В Шеме кузен Гай, недурной малый, но скверный военноначальник позволил своей пехоте растянуться какой-то непотребной змеей по степи и когда со всех сторон налетели всадники-зуагиры и принялись поливать гандеров стрелами и топтать конями, те несказанно удивились. Но прежде, чем гандеры перестроились для отражения атаки зуагиры исчезли в степях, напоследок пустив тучи стрел. Убитых было немного, но потрясение было велико. Оказывается уже на Севере Шема хозяйничают союзники стигийцев!
Так долгий поход закончился, и началась кампания.
Самих стигийцев мы встретили только через две недели, но зуагиры тревожили нас отныне ежедневно. Как саранча налетали они из степей, осыпали наши ряды стрелами и исчезали вновь, не ввязываясь в рукопашную. Конечно, мы пытались преследовать их, но наши тяжелые кони не могли состязаться в скорости с их лошадками. Мы проклинали их трусами и требовали, что бы они сражались как мужчины, но они снова и снова налетали и исчезали.
А потом нам стали встречаться караваны беженцев-шемитов. Сначала мы искренне призревали их, делились с ними хлебом и водой, но постепенно наше войско стало напоминать табор. Слишком много было с нами шемитов, слишком путались они под ногами, слишком много уходило на них хлеба… Мы стали выгонять их из лагеря, требовали, что бы они уходили дальше на север, либо на запад, но они все время оставались с нами, их вожаки требовали, что бы мы скорее шли на юг, выбивать стигийцев из их городов и каждый говорил, что именно их город подвергся более жестокому насилию и именно его надо освобождать первым. Они бежали с разоряемой земли, но многие унесли с собой свои сокровища, и богачи лезли к нам с подкупами, предлагая деньги рыцарям за то, что бы те сопроводили их до безопасных земель.
Над лагерем воцарился гвалт как на рынке, звенели кошели с монетами и журчала речь шемитов, суливших несказанные богатства, и загорались огнями жадности глаза благородных рыцарей, хоть и не вашего покорного слуги, потому что я богаче многих королей.
А потом мой племянник Амальрик Торский, мальчишка годами пятью старше Конана заподозрил, что один из шемитских беглецов, нанявшийся ему в услужение, украл у него какую-то безделицу. Возможно, шемит и в самом деле украл. А быть может Амальрик ее потерял, ведь это был поход! Амальрик за бороду вытащил его из шатра и при всех перерезал бедняге горло.
Славный мальчик Амальрик!
Шемиты стали требовать от Гариана, что бы он отдал им Амальрика, на что кузен, конечно, ответил отказом! Не все шемиты были кроткими обывателями или толстыми купцами. Среди них были отважные воины, которые только что видели разорение их страны и сражались за нее, отступив только под ударами одной из самых мощных армий мира. Шемиты выхватили из ножен за мечи, Амальрик схватился за секиру и королям пришлось разнимать их! В наказание Амальрика заставили выплатить денег родственникам убитого, и он затаил за это обиду.
Тем временем Иштван подался посулам шемитов из Эрука и вместе со своими рыцарями повернул на восток – к Эруку. К нему присоединился Этельред. Мой дражайший кузен Гариан вместе с не менее дорогим моему сердцу кузеном Гаем продолжали двигаться на юг, к Стиксу.
Вскоре прекратились налеты зуагиров и наконец, нам довелось скрестить мечи со стигийцами. Это был не слишком большой отряд, поэтому против них послали только три сотни рыцарей, которых возглавил Амальрик, спешивший исправить свою испорченную убийством репутацию. Налетел он во главе своих торских рыцарей как вихрь! Очень скоро от стигийцев остались только окровавленные тела на песке, да лошади оставшиеся без хозяев метались вокруг. Амальрик хвастал, что лично убил десяток. Мы пересчитали тела врагов. Их было больше пяти сотен. Едва ли хоть два десятка спаслись бегством.
Так мы уверовали в свою непобедимость. Мало кто в мире может противостоять удару панцирной конницы. Амальрик и его рыцари не стольких убили мечами, скольких поразили копьями, затоптали своими огромными лошадьми.
Пир в честь этой победы затянулся на три дня.
С основными силами стигийцев мы столкнулись уже на берегах реки. Их войско возвращалось домой, нагруженное награбленным и уводя тысячи пленных. Я сам возглавил конную атаку.
Михаэль фон Барток
09.01.2008, 18:16
Поход четырех держав II.
Обрушились мы на них как град на виноградники!!! Сначала под нашим натиском стигийцы дрогнули. Их всадники не могли наравне рубиться с нами. Мальчишка Амальрик и тот возвышался над многими и них гигантом. Их пехотинцев мы поначалу просто втаптывали в песок. Налетая галопом мы не столько рубили их мечами, сколько хлестали боевыми бичами, оружием бесполезным против воина одетого в доспехи или хотя бы в стеганую кожаную одежду, но стигийцы, то были полуобнажены… Кости хрустели под нашими ударами, а сколько голов было раскроено, а скольких мы пронзили длинными пиками…
Так продолжалось до полудня.
А потом мы, изнывая от жара в доспехах, загнав своих лошадей, вынуждены были отступить, оставив умирать на земле сотни и сотни стигийцев и потеряв всего пять десятков рыцарей.
Стигийцы оправились от первого удара, и стали перестраиваться. Делали они это ловко. Надо было продолжать битву, но мы промедлили, посчитав, что дело уже сделано.
И когда мы бросились в новую атаку вместо смятенной толпы нас встретили сомкнутые ряды. Выдвинулись вперед длинные копья, а за спинами копьеносцев натянули тугие луки…
Небо стало черным от стрел. Часть их скользила по нашим доспехам, но многие пробивали латы, раня и убивая. Но главное – они ранили и убивали наших лошадей. Убитая лошадь падала, часто погребая под собой закованного в железо всадника, но раненая лошадь начинала метаться, сбивая с ног других и наводя хаос в наших рядах. Трижды мы бросались на стигийские ряды и трижды были отброшены.
Мой кузен Гариан был ранен в лицо, а подо мной били двух лошадей. Мы отступили, потеряв за один день больше, чем за всю кампанию. Стигийцы начали было преследовать нас, но пехотинцы Гая встретили их.
Той ночью над полем битвы стоял страшный стон и крик. Стигийцы добивали наших раненых. Но не просто убивали их кинжалами милосердия, нет, они по своему обычаю пытали их, вырывая органы. Многие оруженосцы тоже рыскали по полю, ища своих хозяев, вассалы искали своих господ, а господа вассалов, и часто, то там, то тут вспыхивали стычки со стигийцами.
За ту ночь стигийцы успели возвести укрепления, опрокинув свои телеги, засыпав их песком и камнями. Мы же пренебрегли этими работами и не только потому, что были изнурены сражением. Мы все еще считали, что битва уже выиграна и осталось только добить стигийское войско. В шатрах рыцарей лилось вино за славную победу, а в лагере стонали от жажды и умирали те раненые, которых успели подобрать свои.
Утром славное воинство еще не успело облачиться в доспехи, когда на наш неукрепленный лагерь налетели стигийцы и зуагиры. Многие были убиты во сне или спросонья, ибо спали на улице вокруг костров. Еще больше было ранено. Какой-то стигиец ворвался прямо в центр нашего лагеря и подсек древко знамени Гариана. Его самого тут же порубили на куски телохранители кузена, но позор был велик.
Конечно же, это был просто налет, серьезного вреда нам две сотни легковооруженных всадников нанести не могли, но все же они раскроили голову одному маршалу короны и обрушили королевское знамя, отступив прежде, чем мы успели схватиться за оружие.
На второй день мы не стали бросаться на стигийцев как на стену. Мы понемногу осознавали, кто наш враг. Стигии тысячи тысяч лет и все это время она воевала.
Гай бросил в бой своих гандеров, которые первый день, когда наши рыцари близки были к тому, что бы сокрушить стигийцев, стояли в отдалении и все потому, что третьего дня Гариан поругался с гандерскими баронами и те сказали, что не дадут своих людей. «Обойдемся без этого мужичья» - возопил Гариан и потребовал коня…
Но прошедшей ночью кузен, истекая кровью из рассеченной щеки, призвал «мужичье» к себе и попросил прощения. Это насколько я понимаю единственный случай, когда человек стал лучше на этой войне.
Гандеры сомкнули щиты и двинулись на стигийцев. Это было столкновение двух лавин! Грохот от столкнувшихся тысяч щитов огласил окркгу. Треск сломанных копий, вопли умирающих и – песня битвы – лязг скрещенных мечей!
Под первым натиском стигийцев гандеры попятились, но назад они прошли не более четверти мили. Потом они встали насмерть. Стигийцы наступали длинной линией, и гандеры в нескольких местах прорвали их строй, но в основном битва шла грудь в грудь, место убитых и раненых занимали их товарищи, и резня продолжалась. Конница стигийцев вступила в битву чуть позже, терзая левое крыло гандерского строя, но тогда Гариан выслал против них свою гвардию.
Стигийцы вынуждены были отойти к своему укрепленному лагерю. Мы воспользовались передышкой, что бы подобрать раненых и тут мы увидели, что среди раненых стигийцев нет. Отступая они добивали своих. Тех же, до кого не дотянулась рука товарищей, покончили с собой, заколовшись ножами, или обломками мечей, или вогнав в себя поглубже вражеские стрелы. Среди них было много знатных, в латах украшенных золотом и каменьями. Наши славные рыцари принялись грабить убитых, тут же, пока их тела еще не остыли.
Я же размышлял над другим. Почему стигийцы добивают своих. Почему они кончают с собой?
Только ли потому что они боялись попасть к нам в плен? Только ли ужасов плена боялись они? А может быть для них плен был ужасным позором сам по себе?
Но мы считали в тот день, что победили. Гандеры сумели оттеснить стигийцев, и поле боя осталось за нами, и потери наши были меньше чем у врага, а
На третий день стигийцы приберегли для нас нечто неожиданное – они бросили в бой плененных ими шемитов, безоружных, связанных веревками и скованных цепями. Даже самым жестокосердным вроде Амальрика стало не по себе от этой картины. Безоружные люди толпой устремились на нас и руки, сжимающие луки стали опускаться. Гандеры не могли решиться стрелять по пленным. А за спинами пленных шли сами стигийцы, нахлестывая их бичами! Так стигийцы хотели подойти ближе. Наконец кто-то пустил первую стрелу! Это было началом бойни.
Несчастные пленные. Спереди их встретили стрелы и копья, а сзади по-прежнему нахлестывали бичи и тоже кололи копья.
Я видел все это из ставки Гариана, потому что мне дражайший кузен повелел в тот день остаться в резерве с отборными рыцарями. Сам он после ранения не готов был вести воинов в бой и посчитал, что я достаточно знатен для этого.
И тогда Гариан приказал мне атаковать. Я взгромоздился на коня, взял двуручный меч, затрубили трубы…
Мы обогнули небольшой холм, оказавшись почти в тылу у стигийцев, смяли сопротивление небольшого конного отряда и врезались в самую гущу их строя. Повторился первый день. Никто не может сдержать натиск панцирной конницы! Сомкнутым строем стигийцы могли бы нас остановить, но не мы ударили в бок. Длинные копья они не успевали повернуть против нас, лучники не успевали натянуть тетивы… Впереди были гандеры, а сбоку мы!
Стигийцы дрались яростно, но и их сила имела предел. Вскоре они начали сначала отступать, а потом и побежали к своим укрепления.
Мы бросились за ними. Нельзя дать им по-настоящему укрепиться в лагере! Иначе битва растянется на многие дни!
Ярость застилала нам глаза. Наши голоса, должно быть, звучали как голоса демонов. «Не дать им отойти!!!» «убьем их всех!!!».
Гариан восстал с одра болезни. Он велел посадить его в седло и взял в руки меч. Во главе своей гвардии он устремился в погоню за бегущим врагом. Мы настигали бегущих, сбивали их с ног, и если подсчитать убитых в тот день стигийцев, то больше половины из них были поражены в спину… Мы хвалились числом убитых.
Но те враги, что не обратились в бегство сумели отойти под защиту своего лагеря. Там они встретили наших стрелами и камнями. Кто-то из наших ворвался было в лагерь, на коне перемахнув низкое укрепление, и некоторое время видна была его секира, вздымающаяся и опускающаяся над черноволосыми головами… но потом этого рыцаря стащили с седла. И он был единственным, кто пробился. Присутствие духа вернулось к стигийцам и они отразили наш натиск. Они били наших стрелами, а тех, кто лез на стену, рубили мечами и сбрасывали обратно ударами копий.
На следующий день бой прекратился. А в нашем лагере не покладая рук трудились лекари и цирюльники и шлюхи.
Много в тот день было сбрито бород и острижено голов и много было зачато ублюдков, что станут со временем наемниками, головорезами без роду-племени, не зная, что в их жилах течет кровь королей…
Потому что многие рыцари дали себе обеды не брить бороды, не стричь волос, а кто не делать ни того ни другого и не прикасаться к женщинам пока не убьют кто по дюжине, кто по две дюжины, а кто и по три дюжины стигийцев…
И хотя многие лгали, что выполнили обет, многие были честны. Я сам убил, наверное, две дюжины.
Но я-то не давал обетов, и верьте или нет, даже на третий день битвы у Стикса подбородок мой был чисто выбрит, а усы завиты как велела тогдашняя мода!
Будь нашим врагом, например зингарцы или аргосцы или хотя бы старина Страбонус, то мы предложили бы стигийцам мир или почетную капитуляцию. Мы бы заставили их утопить в Стиксе оружие, порубили бы их знамена, взяли бы в плен их вождей и наложили бы на врага дань, а потом вернулись бы домой.
Но это была не просто война!
Мы шли не для того, что бы обложить Стигию контрибуциями. Мы шли уничтожить гнездо черной магии. Никто не задумался, почему маги, если они столь могущественны, не поразили нас всех молниями и не наслали на нас чуму!
Михаэль фон Барток
09.01.2008, 18:18
Поход четырех держав III.
Отдохнув день, мы напали на лагерь стигийцев. Они дрались отважно, но силы были уже не равны. Слишком многих мы убили во время бегства их с поля боя. Дух их был надломлен.
Но все же наши потери при штурме были огромны.
Вечером наши рыцари сумели зацепить стены канатами и могучие кони опрокинули укрепление. В проем устремились пешие и конные. Бой превратился в резню.
Оставшихся стигийцев мы согнали в середину лагеря.
Будь они зингарцами… нет, им пришлось бы испить чашу унижения. Мы быть может, продали бы их в рабство в Туран, а может быть угнали в Немедию и Аквилонию строить новые замки и дороги. А их знатных отвезли бы в свои замки, где держали бы в плену до тех пор, пока родственники не выплатили выкупы.
Но они были стигийцами.
Мы поставили их всех на колени. Все две тысячи человек.
И потом всю ночь соревновались наши воины, кто ловчее одним ударом снесет с плеч голову, кто ударит палицей по голове так, что выскочат глаза, кто одним ударом копья пронзит сразу троих.
Наши хвалились между собой этим мясничеством едва ли не больше, чем победами в бою.
Потом Гариан совершил мудрый поступок.
Он велел собрать весь обоз стигийцев, все то, что они награбили в Шеме, и утопить в Стиксе!
В мутную воду летели серебро и золото, много серебра и много золота.
Поступил так кузен Гариан не потому что был бесеребренником. Но он понимал, что тяжелый обоз таскать с собой невозможно, а награбленное золото приведет к разложению в войске.
Потом мы три дня хоронили убитых. Потом пировали.
Мы совершили великое дело – мы разбили одну из самых могучих армий мира. Пусть это было не все стигийское войско, пусть тут не было их отборных частей, пусть их король-бог Рамзес с тысячами лучших воинов оставался на том берегу Стикса, пусть его брат отважный Менептар сражался на юге с Черными королевствами, пусть небольшие отряды стигийцев остались за нашей спиной в Шеме…
Но мы разбили стигийцев!
Мы переправились через Стикс и устремились к Кеми.
Тем временем Иштван освободил Эрук, перебил всех стигийцев что занимали его, стигийских военноначальников казнил, заживо зажарив их в железных бочках, а самих шемитов обложил такой данью, что они тут же застонали, указуя Иштвану, что стигийцы и то отбирали не всё.
Иштван быстро доказал им что он не стигиец. Пришедших к нему с жалобами шемитских старейшин он распял на крестах, а потом, посадив в городе наместником своего брата Раду, которого сам в минуты гнева называл «кровавой собакой», продолжил поход. К нему подошли большие подкрепления из его родного Семиградья, из самой Немедии и из Бритунии. Этельред был почти все время болен лихорадкой, а еще до того как заболел, полностью попал под власть Иштвана, человека от крика которого приседали кони, а от взгляда мутилось в голове у ветеранов многих битв.
Иштван повел свои войска кружным путем. Миновав горы, он вторгся в Туран, осадил, потом взял штурмом, а потом разграбил Замбулу. В Туране царило очередное междуцарствие и поэтому Иштвану это сошло с рук. Жителей Замбулы он продал в рабство самим же туранцам. Потом он повернул обратно на юг, пересек Стикс выше по течению, и вторгся в Стигию даже раньше нас.
Первым под его ударами пали приречные крепостицы стигийцев.
Иштван в войске, которого служило немало мастеров осадного дела, брал их одну за другой, а потом истреблял их защитников до последнего, причем вел записи в своем походном журнале. Здесь – тысяча двести пятьдесят, здесь две тысячи триста голов…
Так он и шел вдоль Стикса, оставляя за собой только дымящиеся развалины… Он осадил, но не смог взять Птейон, тогда он опустошил его предместья, отравил все колодцы в округе, а потом его солдаты запрудили реку, что снабжала Птейон водой, и когда стигийцы начали сходить с ума от жажды Иштван вызвал их вожаков для переговоров. Он захватил их и перебил до последнего, велев влить в горло каждому кипящую смолу, а потом жители сами открыли ворота завоевателю. Иштван казнил каждого десятого жителя, а прочих заставил разрушить городские укрепления.
Король-бог Рамзес готовился к защите Кеми. Он привел в готовность свои лучшие войска и готовился вооружить жителей. Несколько раз наш лагерь беспокоили вылазками стигийские воины. Не думаю, что мы смогли бы взять столь могучий город своими силами, но из Аквилонии и Немедии к нам уже спешили подкрепления, молодой граф Троцеро ди Пуаттено во главе своих рыцарей и несколько тысяч отборной пехоты. Мой отец прислал больше трех тысяч воинов. Амальрик получил подкрепления из Торы.
Я не помню каждого дня штурма, все они слились в один. Мы карабкались на стены, но нас сбрасывали, мы пробовали высадить ворота, но на нас лилась кипящая смола, мы пытались разрушить стену, но только много наших погибло в развале, а за ночь стигийцы отстроили стену. Меня ранили дважды, Гариана тоже, среди нас не было тех, кто не получил хотя бы легкой раны. Началась лихорадка, косившая тех, кто пил местную воду, не смешав ее с вином или «зингарским огнем», я сам однажды три дня провалялся в своем шатре, страдая не от раны, а от желудочных колик, но все обошлось.
По ночам стигийцы устраивали вылазки и резали наших дозорных.
Когда подошли свежие силы во главе с Троцеро мы уже изнемогали от усталости и в нашем лагере начинался голод.
А еще через месяц подошел Ишван со своими осадными орудиями.
Мы собрались в тот день в шатре Гариана – короли, графы, герцоги, бароны, усталые израненные мужчины в пропитавшейся потом и кровью одежде. Но дух наш был тверд. В глазах горел тот же огонь, что когда мы поднимали кубки за успешный поход в залах своих замков. Только теперь это был не радостный огонек предвкушения будущих подвигов, а яростная, мрачная, фанатичная решимость.
Неделю лучшие плотники строили штурмовую башню. Нам надо было во что бы то ни стало прорваться внутрь крепости, иначе мы все разбились бы о ее стены как волны о скалы.
Рыцари давно уже спешились, и велели кузнецам облегчить свои доспехи. Были отобраны пять сотен самых сильных и умелых воинов в наших армиях. Они вооружились короткими тяжелыми мечами и секирами. Разница в звании и происхождении утеряла значение. Сам Иштван решил драться плечо к плечу с сыновьями мельников и землепашцев.
В полдень, истекая потом от натуги, защищаясь щитами от льющихся со стен потоков стрел, мы подкатили башню к стене. Я не был на той башне, я вместе со своими людьми ждал чем завершится эта отчаянная попытка. Стигийцы несколько раз выстрелили по ней из катапульт, но нашим повезло, попали они лишь однажды и башня устояла.
Она встала вплотную к стене, распахнулись створки и сидевшие внутри воины устремились на стену.
Те, кто остался внизу рассказывали нам, что сверху на них лилась кров, падали отсеченные руки и ноги, сыпались вырванные внутренности…
И все же Иштвану и его людям удалось сломить стигийцев. Хотя их к тому времени было уже меньше двух сотен начало было положено!
Подошла вторая башня, за ней третья….
Их крушили катапульты, их поджигали огненными снарядами, но большинство достигло стен.
Так пал Кеми…
Михаэль фон Барток
09.01.2008, 18:19
Поход четырех держав IV.
Когда нашим удалось раскрыть ворота в город хлынули тысячи озверевших после года войны людей.
Стигийцы сражались за каждый камень, но дело их было проиграно. Сам Рамзес пал, защищая свой дворец.
Мы совершили подвиг. Мы взяли считавшуюся неприступной крепость.
Дальше нам гордится нечем.
Благородные рыцари Хайбореи, князь Семиградья и король Немедии спорили о том, кто убил больше стигийцев.
Но не в бою!
Наши состязались, кто больше настиг и убил на улицах города. Мы хватали пленных, но только затем, что бы отрубать им головы, хвастаясь тяжестью своей руки или расстреливать из луков, похваляясь своей меткостью.
А потом Иштван и Амальрик захватили центральный храм Сета и перебили всех, кто укрывался в нем. Не только жрецов и их прислужников. Нет, в стенах храма искали спасения женщины, старики и дети…
Может быть, Троцеро и не сделал бы того, что сделали Амальрик и Иштван. Да и Гариан не стал бы совершать такого. Но Иштван это волк, который пьянеет от запаха крови. И за годы войн он вырастил из своих людей таких же волков.
В центре храма был колодец в который жрецы сбрасывали свои жертвы.
Амальрику захотелось узнать, сколь глубок он…
Они подводили стигийцев по одному, Амальрик стоял там с секирой в руках, он раскраивал человеку голову и бросал его в колодец. Потом следующего.
Потом Амальрик устал и его место занял рыцарь из его свиты.
К вечеру эта забава надоела им и они просто начали кромсать всех подряд.
Храм Сета огромен – больше чем вы можете представить.
Так вот, верьте или нет, они перебили столько людей, что крови на полу было по лодыжку.
- Вы стоили мне хороших сапог! – ругал Амальрик мертвых стигийцев.
А тем временем кровь перелилась через порог и заструилась по улицам.
Это продолжалось неделю.
Потом когда нам надоело убивать мы начали грабить!
Ранее Гариан не давал грабить, что бы богатство не обременило войско.
Но теперь рыцари и простые воины заслужили награды!
Мы купались в фонтанах города, смывая походную грязь и кровь, мы пили вина их кладовых, насиловали их женщин, облачали свои тела в их одежды, спали на их кроватях.
Простые латники грузили телеги награбленным золотом, мечтая о домах и землях, что купят они на родине, знатные рыцари мечтали уже о замках, а короли мыслили о новых городах, что воздвигнут в честь победы.
Потом кончилось безумие, и мы собрали оставшихся в живых стигийцев, которых оказалось не так мало, требуя от них покорности, требуя дани. Гариан же хотел провозгласить себя королем Кеми, но Иштван считал что этот титул должен принадлежать ему, началась ссора, они схватились за мечи…
Золото сводило нас с ума, опьяняло, сознание собственного величия мутило разум.
Мы то мечтали вернуться на родину за почестями, то идти дальше на Юг, к Сухмету, который еще богаче и красивее разоренного нами Кеми…
Конец же нашего похода был бесславен.
Наше войско разлагалось от свалившегося на нас богатства. Начались стычки между собой. Иштван отвел своих людей из города и встал лагерем на берегу реки, Гариан же остался в Кеми и жил так, словно он настоящий король Стигии. Я был в ужасе, когда увидел его в стигийской тунике. ОН требовал называть его королем королей.
Но с родины стали приходит новости.
Что к бритунским границам двинулись гиперборейские армии, пользуясь тем, что король Бритунии стар и слаб, а принц воюет где-то на берегах Стикса.
Что зингарский король перешел Алиман и его войска движутся к сердцу Пуантена.
Что пока здесь в Стигии Амальрик Торский сидит за одним столом с Гарианом, там в Немедии его отец отказался приносить ежегодную присягу на верность Нумалии, заявив, что барон Тора не подчиняется королю Кеми.
Что гирканские орды вновь обошли Вилайет, вторглись в Замору и вот-вот обрушатся на Семиградье.
А потом Менептар вернулся из Черных Королевств во главе своей гвардии.
Он быстро собрал на Юге Стигии новое войско из стигийцев горящих жаждой мести к северным варварам, заливших кровью из страну, и разрушивших священный город.
Славный Троцеро тем временем вернулся уже в Пуантен, Иштван, решив, что лучше быть князем маленького Семиградья, чем императором без Империи пошел отражать нападение гирканцев. Он шел через Шем и по дороге еще раз его разорил, требуя дани вдвое от прошлой, а несогласных распинал на крестах.
Этельред тоже рвался на родину, которой угрожали гипербореи.
Даже Гариан видимо устал от похода.
Мы ушли из Кеми через три месяца. Мы бежали за Стикс, увозя с собой награбленное, но многое пришлось бросить по дороге. К тому же в войске началась чума и многие, конечно же, говорили, что ее наслали черные маги Стигии, но большинство только смеялось над этим.
Вернулась едва ли треть из тех кто уходил.
Да кто-то купил себе дом и землю, кто-то построил новый замок, но большинство награбленного золота утекло к хозяевам кабаков и притонов.
Да, много песен написано об этом походе и много лет еще кузен Гариан будет именовать себя «королем Кеми».
Один латник из моей дружины привез себе из Стигии жену – он добрый малый, рука его не поднялась на юную девушку, молившую о пощаде, он так же не дал своим товарищам надругаться над ней.
Сейчас у них двое детей.
Но это единственная польза от нашего похода.
Chertoznai
09.01.2008, 20:16
сколько девичьих сердец дрогнуло, не устояв перед очарованием идущих на смерть героев...
Шлюхи давали участникам похода бесплатно!
вот где настоящий патриотизм))))))))))))типа даже шлюхам было не все равно, что там твориться в шеме?!)))давали бесплатно помогали как могли))))))))))один вопрос - они тоже не могли спать, зная что за тысячи километров кто-то из шемитских черепов пирамиду сложил? не хочу ассоциировать - но людей страны, которая послужила прототипом шема всегда недолюбливали,мягко говоря - а откровенно устраивали погромы. какая тут нахрен солидарность)))))
Из Нумалии из логова львов
че за логово?
Потом старина Страбонус
меняй страбонуса на другого)))) Страбонус - ровесник Конана
К границам Шема подошли мы голодными оборванцами, подпруга лопалась, лошади погибали от жажды, люди страдали от болезней. Сначала пошли дожди и шли недели три не меньше, обратив дороги в жидкую грязь, а сияющих рыцарей в землекопов.
Потом старина Страбонус, что б в его кишках поселились змеи, подвел нас. Он обещал не только пропустить славное воинство через свою страну, но и снабдить нас фуражом, и предоставит для похода несколько тысяч лошадей. Но конечно же не сдержал своих обещаний. В отместку мы сожгли ему пару крепостиц и убили его племянников, которые эти крепостицы защищали. Заодно перебили и всех рыцарей и солдат, что защищали эти крепости вместе с ними. Славно начали мы свой поход против страны зла – разорив два города соседу.
а причем Страбонус, он король КОФА, а не Шема. что он мог за своими границами дать?
союзники стигийцев!
)))))зуагиры - союзники стигийцев))))
без комментариев
Мальчишка Амальрик и тот возвышался над многими и них гигантом.
арабы люди совсем не низкие, это ж не пигмеи
Но не просто убивали их кинжалами милосердия, нет, они по своему обычаю пытали их, вырывая органы.
пытка на поле брани))))лучше напиши что прямо во время битвы вырывали пожирали дымящиеся внутренности.
Мы понемногу осознавали, кто наш враг. Стигии тысячи тысяч лет и все это время она воевала.
с кем же?
Отступая они добивали своих. Тех же, до кого не дотянулась рука товарищей, покончили с собой, заколовшись ножами, или обломками мечей, или вогнав в себя поглубже вражеские стрелы.
таких клинических фанатов своей страны я еще не видел)))))))))))
Наши славные рыцари принялись грабить убитых, тут же, пока их тела еще не остыли.
вот где слава!!!обобрать еще теплый труп...
А в нашем лагере не покладая рук трудились лекари и цирюльники и шлюхи.
не критика - просто вопрос: эти три категории трудящихся одно и тоже делали?
Никто не задумался, почему маги, если они столь могущественны, не поразили нас всех молниями и не наслали на нас чуму!
очень любопытно почему? совсем как в Ираке - войной на него шел почти весь мир, уничтожить ядерное оружие - а его херма.
Тем временем Иштван освободил Эрук, перебил всех стигийцев что занимали его, стигийских военноначальников казнил, заживо зажарив их в железных бочках, а самих шемитов обложил такой данью, что они тут же застонали, указуя Иштвану, что стигийцы и то отбирали не всё.
Иштван быстро доказал им что он не стигиец. Пришедших к нему с жалобами шемитских старейшин он распял на крестах, а потом, посадив в городе наместником своего брата Раду, которого сам в минуты гнева называл «кровавой собакой», продолжил поход.
так и надо, вот он гуманизм - славься аквилония!)))))))))
ну и самое главное: никогда и не у кого не было упоминания о подобной войне и в таких громадных масштабах. одумайся
Бальдур фон Барток, ты этим воспоминанием развязываешь руки на перекрой истории хайбории, в частности на точно такой же поход против аквилонии всех держав, включая Кхитай. грех не воспользоваться.
Chertoznai
10.01.2008, 11:26
Дело было четыре года назад, Аквилония в очередной раз попыталась расширить свои границы за счет соседей, два года озверевшие аквилонские пожиратели падали огнем и мечом уничтожали пиктов и киммерийцев, зингарцев и офирцев. Кровавые жрецы митры с перевернутыми крестами на груди ловили на улицах городов и деревень невинных людей и пожирали их живыми, раздирая на куски, еще верещащие тела. Культ черного митры вознес свои перепончатые крылья над половиной государств хайбории. Король аквилонии жил во дворце таранти из черепов людей, ел из отделанного драгоценными камнями черепа офирского короля. Но ужаснее всего был верховный служитель митры – он снимал с служителей иных культов кожу, посыпал солью и варил на медленном огне – этим и питались его подручные. Его же ненасытное сатанинское брюхо не принимало иной иной пищи, кроме не рожденных младенцев . закрыли небеса кровова - красные крылья митры, щупальца его опутали страны запада творя беззакония и произвол. Стон стоял превеликий, но только смеялись собакоголовые аквилонцы над покаренными народами. Дети аквилонцев играли головами пиктов, родители этих детей собственноручно душили пленников и рабов – вырезая сердца и пожирая внутренности.
И собрались всем миром изничтожить эту заразу, порождение скверны и сатаны. Засновали гонцы между гордыми и непокоренными странами хайбории. с востока, разгоняя облака прибыл император кхитая, Три Юаня. Только в кхитае бойцы использовали вместо лошадей трехместных драконов. Они были должны высадится в тылу аквилонии на куполах из синего шелка. Следом прибыли восемь махараджей Вендии на высоких боевых слонах. С севера прибыли асиры и ванахеймцы. Киммерийцы, правда, отказались – сказали у них всего несколько кланов вырезали – это не причина ссорится с соседом, тысяча человек принесенных в жертву на богопротивные алтари митры не в счет. Подтянулась панцирная пехота гипербореи, во главе с Жрицей-королевой Лоухи, женщина сказочной красоты – олицетворение справедливости и правдолюбия на севере. Конечно некоторые и вовсе отказались помогать король шема заявил, что он пограбить не против, а вот проливать кровь ему в лом. Подлое порождение сатаны, воскликнул тогда Три Юаня – мы пролетим над твоей страной на своих покорителях поднебесной и буря поднявшаяся от крылов занесут песков все твои оазисы. И тут же короля Шема и его свиту мы изрубили мечами на порционные куски, потом был неплохой шашлык, мясо-то кошерное.
Зингарцы и аргосцы забыли свои распри и вместе явились на совет семнадцти, именно столько государств решило выступить против произвола и несправедливости, творимого жестокой аквилонией.
Но больше всего ждали помощи от Стигии, оплота справедливости, закона и добра – несокрушимую конницу гигантов – стигийцев было видно издалека, ибо тучи пыли поднятые на горизонте было видно почти седмицу. Вел их Амон-Тот, выдающийся полководец и жрец змееглавого Сета, мудр был Амон-Тот, аки отец Сет. Ослепительное белое сияние исходило из его чела, мы все преклонили колена пред ним и час Освобождения пробил.
Путешествовали мы долго, ибо добирались из самого турана, но только там мы могла разместить наши армии вместе. Пыль, поднятая ногами наших бесстрашных воинов, засыпала Хорайю и Хауран. Во всех городах нам открывали ворота, кормили до отвала, шлюхи давали всем и везде бесплатно, даже слонам и драконам. Нас осыпали цветами и благословляли простые люди, заглядывая в глаза просили: вырежьте внутренности этим жестоким собакам, в глаза забейте им гвозди …мы клятвенно обещали все это сделать, ибо долг наш превыше всего и милосердие оружие наше.
Наконец мы подошли к границам аквилонии, вот она наша цель – уже рядом. Каким - то колдовским образом аквилонские собаки пронюхали о нашем выступлении, что еще раз доказало причастность секты жабоголового митры к чернокнижию.
Сражались мы все время ночью, ибо солнце не восходило над проклятыми землями аквилониии, не желая освещать творимое беззаконие. Они напали на нас как дьяволы, если аквилонцу отрубали руки, он грыз зубами. Но тяжелее всего оказалось когда пришли жрецы черного митры – руки опускались при виде их нечеловеческих фигур, ужас и страх начал проникать в нас. Амон-Этот появился внезапно на большом белом драконе, его белые одежды блестели и переливались на солнце, он рассмеялся и морок пропал. Мы с утроенной яростью кинулись в бой – разя направо и налево, каждый взмах меча, каждая стрела приближали всю хайборию к миру и всеобщему процветанию. Наконец нам удалось сломить сопротивления богомерзких аквилонцев, но и тут Амон-Этот показал, что ему не чуждо сострадание – он предложил сдаться собакам аквилонцам, пообещав им честный суд. Часть аквилонских воинов тут же сдалась, отдав оружие. Мы их сразу же порубили на куски, ибо никто своего слова перед аквилонцами не держит. Оставшиеся в живых с дикой яростью бросились на нас, лишний раз доказав что им верить нельзя. Три дня мы отрубали головы аквилонцам и зажаривали на костре жрецов митры.
После небольшой передышки мы двинулись на тарантию, главное зло было имеено там – там плел свои ужасные сети верховный служитель митры, там пожирал мозги король аквилонии. Мы спешным маршем шли к тарантии, по пути восстанавливая справедливость, попранную аквилонцами – грабя и насилуя, расчления и распиная мы возвращали аквилонии чистоту и добро.
Вот она – тарантия, цитадель черного колдовства и ужаса. Стены неприступного города были черны от защитников. Там и сям мелькали багрово красные глаза жрецов митры. Амон-Этот махнул рукой и мы двинулись в атаку. Огромные осадные башни, окованные металлом стали медленно подкатывать к стене, у аквилонцев были баллисты, но нам повезло и ни одну из 20 башен не задело. Схватки уже закипали прямо на стене города. За оружие взялись даже простые жители, глаза их горели мрачным фанатичным огнем, они предпочитали умереть, но не раскаяться на алтаре Света. На крыши высадились драконьи всадники и зажженными стрелами стали поджигать город. Сметая все на своем пути, уничтожая всех аквилонцев мы приближались ко дворцу, они в очередной раз отвергли наше предложение сдаться. Но заклинание наших чародеев лишили их возможности двигаться, тем самым спася не мало наших жизней.
Короля и жреца мы нашли забившихся под королевскую кровать, подлые собаки думали что мы их не найдем. Наказания было немного жестоким, но и они натворили достаточно. Короля и жреца кормили только мясом их детей, а у обоих их было не мало. Простые солдаты наконец смогли передохнуть – разграбить у уничтожить город до основания. Аквилонцев сажали на кол, забивали в глаза гвозди, расчленяли снимали кожу – смерть каждого собакоголового аквилонца несла мир и процветание всем державам.
Спустя три месяца дети кончились – тогда милосердная Лоухи придумала новую забаву, от жреца и кроля отрезали по кусочку, варили и скармливали им же. Так они пожрали друг друга, как ядовитые пауки в пустынях Эрука.
Тарантию мы снесли – засыпав всю землю аквилонии солью. Но слухи о наших подвигах и Союзе семнадцати еще долго будут будоражить кровь будущим поколениям
Катанехта
Лежа в траве, она наблюдала за немедийскими крестьянами. Вот двое детей примерно шести лет начали смеяться, кататься по земле. Прошло несколько мгновений прежде, чем Катанехта поняла, что они занимаются тем, что здесь называют играми. Она знала, что этим здесь занимаются главным образом дети, хотя находились и взрослые. Она слышала об играх еще дома, но она никогда не видела. И даже в чем-то завидовала этим детям знавшим безоблачное детство.
У них есть несколько лет беспечной жизни – они почти невинны… почти. Кровь и смерть для них что-то далекое, что с ними никогда не случиться. Их первые слова, которые они произносят жизни - «отец» и «мать». Как это сильно отличалось от ее детства.
Она потеряла невинность еще в первый год своей жизни, когда на деревню напали дарфарцы. Сколько она себя помнила, Катанехта всю жизнь видела смерть. К шести годам она потеряла счет увиденным ею мертвым.
Страна не знала мира. Каждый день на нее совершалось несколько десятков набегов. Это была другая война, отличная от той, что велась здесь. Там не было звона труб и знамен. Это была война набегов и засад. Это была война на полное уничтожение врага. И все понимали, что Стигия не сможет выиграть эту войну: слишком неравны силы.
Но ненависть уже давно стала неистощимой. Катанехта не винила в это простых людей, которые хотят только хорошего урожая, здоровых детей и крыши над головой. Обычно их ненависть к Стигии не является смыслом жизни, но из таких простых людей создают армии. Войны желали те, кто имел власть. Ибо их ненависть к Стигии была уже кровной.
Она смогла бы никого не убивать, добираясь сюда, но она знала, что врагов у Стигии слишком много, чтобы кого-то оставлять в живых без необходимости.
Шел дождь. Катанехта сидела на крыше одного из домов примыкавших к стене в Золотом квартале. Под ней шла обычная жизнь Ианты. Два молодых кузнеца спорили о своем мастерстве. Чуть поодаль, пожилая женщина с десятилетним сыном несла купленные продукты.
Возможно, что женщина смогла бы вернуться домой, если б не столкнулась с каким-то торговцем. По улице разлетелись овощи, которые он привез для продажи.
- Стигийка, - заорал он.
Женщина побледнела и прижала сына к себе. На крик сбежались жители соседних городов. Они кидали в женщину камни и палки. Если б появившиеся солдаты, не сделали живой заслон перед несчастной, ее бы забили до смерти. Катанехта не могла поверить. Ей рассказывали, что в других странах так ненавидели стигийцев, но она тогда не верила. На следующий день, она видела как ее казнили. Люди на площади Висилы веселились видя смерть своей соотечественницы. Кроме маленькой кучки, должно быть родственников несчастной.
Только тогда Катанехта поняла как велика ненависть людей к Стигии. Она много пыталась понять почему люди так ненавидели ее родину, но так и не смогла.
Возможно ненависть родилась из причины войны. Когда известный валузийский король Кулл двинул свои армии против змеелюдей, Стигия была единственной страной отказавшейся преследовать их на своей территории. Стигию объявили предателем всего человечества. И с тех пор война не прекращалась.
Возможно, это было из-за постоянных поражений. Случаи, когда кто-то сумел прорваться хотя бы через границу случались раз в два-три столетия; хотя порой Стигии приходилось сражаться почти со всеми северными странами, Тураном и неграми.
Стигийская армия едва насчитывала две тысячи человек без учета Пограничной стражи. Почти сразу после начала войны стигийцы осознали, что их врагов всегда будет больше в десятки раз. Поэтому армия даже не пыталась воевать по той тактике, что использовалась другими странами. Война рейдов и засад, которую стигийцы за столь долгий срок освоили в полной мере.
Несколько раз страна стояла на пороге гибели. Пять тысяч лет назад, сразу после гибели Валузии, король Менахт решил превратить всю страну в большую армию. Потребовалось два столетия, чтобы осознать губительность такого решения. Оказалось невозможно вечно грабить других и сохранять мир внутри себя.
Через полтора тысячелетия Нехмотеп предпочел хорошую жизнь военным делам, что привело к появлению ахеронских армий в десятке иннах от границы. Именно тогда население Стигии взбунтовалось и совершив переворот потребовало для прав принимать важные решения.
Только тогда все осознали, что невозможно всегда жить по одним законам. Надо было меняться. И страна менялась.
А эти люди жили так же, как до них здесь жили другие народы. Их правители даже не хотят меняться, если не видят для себя никакой выгоды. Все реформы, которые они проводят меняют лишь внешность, но сущность остается прежней.
И Катанехта поэтому даже немного жалела людей за которыми наблюдала. Они хотят лучшей доли для себя, но не хотят ничего менять полагая что все даруется богами. В принципе убивать этих крестьян не было необходимости. Деревня находилась слишком далеко от дорог и крепостей. Здесь не было даже тропинок к другим деревням за перевалом. Значит и немедийцам и аквилонцам на эту деревню наплевать. И тем более они не будут пытаться набрать отсюда солдат, если конечно не полные дураки. Перевал Рейхман в двадцати инах к югу отсюда.
Сзади послышался шорох и она тут же перевернулась на спину. Достав топор она одной рукой осторожно раздвинула заросли. Двое неизвестных зашептались. И шептались они на... шипящими звуками.
Земеелюди!? Здесь!? Как они выжили? Почему не ушли?
- Ползите сюда, только тихо. Здесь люди. - Катанехта перешла на их язык.
Шипение смолкло. Через несколько мнгновений опять послышался шорох. На этот раз он приближался и вскоре к ней приползли два змеелюдей. Они явно находились в замешательстве. И хорошо, иначе бы они попытались бы ее убить.
- Кто ты чужеземец? - спросил один из них, - откуда знаешь наш язык?
- Катанехта, я из Стигии.
- Халиш, - представился старший, кивнув на своего друга добавил, - а это Кадар.
На лице второго была радость.
- Значит вы уже здесь? - крикнул он.
Катанехта оглянулась на крестьян. Они услышали этот крик и скоро прибегут сюда. Проклятье, а она не хотела их убивать.
- Идиот. - прошипела она, - Халиш уводи своего друга.
Халиш кивнул. Люди не должны увидеть змеелюдей.
Chertoznai
16.02.2008, 14:32
Исахан
Туранец теперь был полностью уверен, это именно тот человек, которого он искал последние пять лет.
…Раньше он был воином, потом нашел себя на поприще контрабандиста. Причем не чурался ничего, что могло бы принести ему выгоду и барыш. И надо же было такому случится, что среди обычных рабынь оказалась дочь иранистанского шаха, выкраденная из отчего дома. Не иначе Эрлик решил посмеяться над своим верным слугой – спустя седмицу ее купили в Султанапуре на рынке рабов. Купили, как оказалось почитатели Бога-паука, которые незамедлительно принесли ее в жертву своему мерзкому идолу.
Иранистанский шах вне себя от горя приказал найти всех, кто причастен к незавидной участи своей дочери. Спустя три месяца убийцы нашли Исахана. Им оказалась ни почем, ни высокая стена, окружающая поместье, ни свора собак, ни многочисленная охрана. Пройдя сквозь препоны, как горячий нож сквозь масло, убийцы устроили настоящую бойню, отрабатывая иранистанские деньги. Из всей семьи Исмаила в живых не осталось никого, его же оставили в живых…
Только один из убийц врезался ему в память раскаленным клеймом – именно он, за несколько ударов сердца лишил жизни всех, кто был Исахану дорог. Два прямых, вороненых меча поднимались и опускались снова и снова.
И вот теперь, спустя пять лет он снова увидел смертоносные клинки. На счастье Исахана бой парным оружием оставался все еще малоизвестным в странах по эту сторону от Вилаейета, поэтому найти их владельца было только делом времени.
Зайдя в один из трактиров Бельверуса, он не поверил своим глазам – лица убийцы он не видел, но мечи точно были эти. Туранец был уже почти готов обнажить оружие, но тут асир затянул свою песню и завертелась круговерть…когда туранец пришел в себя – темноволосого боссонца уже не было.
Исахан был уверен, что убийца его близких отправится в Киммерию. И выберет почти наверняка северную дорогу – западная слишком многолюдна. А люди подобного ремесла, этого не любят.
Туранец немного подумав признал, что один он может не справится – его враг не должен был уйти от справедливого возмездия. Спустя час он нанял пятерых кофийских наемников и на рассвете выехал из Бельверуса.
Отряд из шести человек, на лошадях торопливой рысцой двигался уже третий день, по направлению к Пограничью.
Северная Немедия всегда славилась своей нетронутой и суровой красотой. По обеим сторонам от дороги шла чащоба, огромные ели закрывали почти все небо. Поваленные деревья и нагромождения замшелых валунов не позволяли рассмотреть, что таилось в глубине чащи. Дорога то ныряла в ложбины, то поднималась на холмы…
- Эй, Исахан!
С туранцем поравнялся главарь наемников, Алоний:
- Долго нам еще гнаться за ним? Через пару дней уже появится Пограничье, а я там точно оказаться не хочу. Одни скалы, да дикие горцы, а спустя пару седмиц так вообще кругом одни сугробы будут.
- Не ной. Сам же слышал, как вчера на постоялом дворе сказали, что был боссонец тут. Нам его обогнать надо, пока он где-нибудь заночует, и завтра засаду организовать. На это-то у вас мозгов хватит?
Кофиец оскалился:
- Обижаешь, мы его с лошади снимем – сам не заметит, аккуратно ленточкой перевяжем и тебе вручим. Хоть на костре его жарь потом, или внутренности по частям вынимай…
Исахан улыбнулся, картины пыток пронеслись у него перед глазами, уж он то отомстит…
Вдруг в затылок что-то сильно ударило, перед глазами его все поплыло, и он оказался на снегу. Кофийцы недоумевающее смотрели на него. Только шлем и спас туранца от стрелы.
Спустя несколько мгновений из шеи одного наемника торчала еще одна арбалетная стрела.
- Возьмем этого ублюдка живым, а потом снимем с него кожу – заорал Алоний, взмахнув слегка изогнутым мечом, - с лошадей! Живо!
Кофийцы дружно упали в снег и ползком приблизились к деревьям на обочине.
- Хирз, Маниг, давайте наверх ложбины! А мы его отвлечем!
Наемники мотнули головами и ползком двинулись в обход. Исахан, все еще оглушенный прячась за стволом ели выглянул – ничего не видно, только стволы да сугробы. Еще один наемник неосторожно выглянул и тут же получил арбалетную стрелу в глаз. Ухо туранца уловило щелчок спускового механизма арбалета правее того места, где он лежал. Высовываться желания у него больше не было.
На смену тишине внезапно пришел лязг мечей. Наемники и Исахан сломя голову побежали наверх ложбины. На небольшой прогалине лежал Маниг лицом вверх с метательным ножом в шее, судорожно пытался защитится раненный Хирз. Его теснил к обрыву, тот самый наемник из трактира. Два вороненых меча размылись в воздухе и огромными ножницами упали на шею кофийца. Тот секунду стоял, колени неожиданно подломились и он упал под ноги своему убийце. Алая кровь мгновенно окрасила снег. Наемный убийца обернулся к замершему туранцу, темно-серые глаза смотрели на него с издевкой, он краем губ ухмыльнулся. Над ухом у туранца раздался еле различимый свист рассекающего воздух ножа. Клинки на миг сплелись вместе и нож упал на снег, не причинив вреда боссонцу.
Спустя миг и на прогалине началась схватка. Туранец никогда не жаловался на отсутствие опыта в мечном деле. Но проклятого убийцу явно натаскивал не один мастер, он переходил из одного стиля боя в другой почти мгновенно. Кофиец не уследил как лезвие в левой ладони убийцы крутнулось, на обратный хват, и тут же перерубило шею незадачливого воина. Последний оставшийся в живых попытался достать боссонца в длинном выпаде – кончик изогнутого офирского меча бессильно чиркнул по кольчуге. А секундой позже его рука, отрубленная по локоть царапала снег. Крик из хрипящего горла оборвал добивающий удар.
Исахан ненавидяще смотрел на врага, ярость застилала ему глаза, подняв тяжелый ятаган он вихрем налетел на убийцу. И тут же его оружие внезапно выпало из ладони. Не веря своим глазам он уставился на руку. Глубокий разрез рассек сухожилия на запястье. Туранец выхватил длинный кинжал левой рукой и попытался ударить боссонца. Тот без труда отбил удар и поймав на захват лезвие кинжала, вырвал его из рук. Туранец, что было сил побежал, надеясь скрыться среди леса. Вдруг мощный толчок в спину бросил его на колени. Из живота Исмаила на две ладони торчало лезвие вороненого меча, со скошенным концом.
- Ну что же, одним претендентом на могущество меньше. - Раздался спокойный голос за его спиной
- Убийца – выдохнул туранец.
- Разумеется, к тому же смею думать не самый плохой.
Боссонец обошел Исмаила и отстраненно смотрел на него.
- И чего тебе не сиделось в своих пустынях?
- Помнишь Туран, пять лет назад?
- То-то я смотрю, что лицо знакомое, так ты хотел меня из-за этого убить?
- Ты отнял все, что у меня было!
- Тебе надо быть разборчивей в торговле рабами. Иногда они говорят правду.
Исахан только плюнул кровью во врага.
- Тебя кто-то предупредил?
- Нет. – Боссонец издал смешок, - я просто нашел местечко поуютнее, возле дороги, думаю может кто из знакомых проедет. А тут и ты появился со своим отребьем, мститель…
- Будь ты проклят ублюдок, порождение шакала и …
- Знал бы ты сколько я раз я это уже слышал.
- Чтоб твой мозг выжрали гиены, чтобы в твоих глазницах копошились змеи, а пауки выводили потомство…
- Какой ты недоброжелательный.
Туранец глухо вскрикнул, когда боссонец вытащил острую сталь у него из спины.
- Твоя мать…
Удар тяжелым сапогом в лицо оборвал начинающуюся речь туранца.
- Хорош на сегодня, - сказал Ангир. - Знаешь, что я решил с тобой сделать? Сейчас расскажу. Змей тут нет, да и гиен тоже, зато есть волки и росомахи, а если тебе совсем не повезет, то тобой закусит медведь. Так что будешь подыхать не очень долго, в конце концов, с такой раной в животе до завтрашнего восхода солнца ты не доживешь. А там как повезет.
Боссонец с трудом взвалили тело туранца на жеребца и, не обращая внимания на стоны Исахана повел лошадь по едва заметной тропинке в глубь леса.
- Вот полянка неплохая, чтобы умереть.
И с этими словами скинул смертельно раненного туранца на снег.
- Береги себя, – услышал туранец, от удаляющего проклятого боссонца.
Холод проникал все сильнее и сильнее. Порезы на сухожилиях Исахан уже не чувствовал. От раны в животе боль росла с каждой минутой. Теряя сознание от холода и боли, угасающий взгляд Исахана успел увидеть пару огромных белых волков, выбежавших на поляну.
vBulletin®, Copyright ©2000-2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Русский перевод: zCarot, Vovan & Co