Пелиас почти кофийский
16.01.2016, 12:41
1.
Солнце полыхало, как золотая монета.
Его лучи освещали храмовый комплекс – наполовину занесённый песком.
Это был древний стигийский некрополь.
Он стоял на скалистом плоскогорье, которое отделяло плодородные долины Турана от безлюдных песков Кутшема. В стенах этого города мёртвых можно было заблудиться – с его коридорами, лесами колонн, тесными нишами и камерами, сумрачными нефами, галереями сфинксов и статуями богинь и богов, руинами изрезанных рельефами блоков. Ни зуагиры, эти дети пустыни, ни горделивые туранцы старались без нужды не приближаться к нему. Люди верили в проклятие, что наложили древние чародеи Стигии на всякого, кто нарушит покой усопших. Лишь грифы парили высоко вверху, да ветер настойчиво сдувал песок с вершин барханов.
Но вот древний покой некрополя был нарушен.
К развалинам приближалась фигурка, прижавшаяся к холке тонконогого аграпурского скакуна. Завидев строение, скакун притормозил, а затем и вовсе перешёл на шаг, неуверенно прядая ушами. Хозяйка похлопала его по холке, прижавшись к шее, пробормотала несколько ласковых слов и соскользнула с каурого крупа вниз. Охнув, она с непривычки упала на раскалённый песок. Хотя когда-то давным-давно, она наравне с юношами постигала искусство верховой езды, но после целого года заточения оказалась не готова к бешеной скачке. Наконец, выпрямившись, она немного отпила из притороченной к крупу лошади фляги.
Она задумчиво осмотрела строение, словно решая что-то про себя.
Выглядела она посреди этого запустения странно.
На всаднице не было ничего, кроме прозрачных шальвар, разорванных и измочаленных, словно их владелица продиралась через колючие кусты. Посмотрев на них, девица вздохнула, и стащила их полностью, отшвырнув пришедшую в негодность ткань под ноги какой-то статуе.
Девушка была красива.
Её кожу не успело вычернить солнце; грудь, розовая, как рассвет, порывисто вздымалась и опадала – девица ещё не пришла в себя после скачки. Тонкий гибкий стан переходил в крепкие бёдра; кожа была бархатистой, а мышцы – сильными и упругими. Всё её тело, казалось, дышало нерастраченной энергией природы и красоты. Она была похожа на розовый бутон, внезапно распустившийся посреди дюн этой негостеприимной пустыни.
Девушка неуверенно оглянулась. На горизонте не появилось того, чего она более всего боялась – облака пыли, свидетельствующего о приближении кавалькады жестоких всадников, блеска стальных шлемов и белой ткани тюрбанов из атласа. Высокие стены окружало пятно зелени, а это говорило о том, что где-то рядом мог находиться источник. Бурдюки, притороченные к крупу туранского скакуна были уже наполовину пусты, а ехать ещё предстояло долго. Тень от угрюмых каменных скал давала долгожданную прохладу. Недолго думая, она привязала коня к разбитой статуе причудливого создания, сняла два увесистых бурдюка и направилась вглубь комплекса из наклонных пилонов и покрытых барельефами колонн.
Голубые глаза девушки выдавали её принадлежность к народу игшафитов – свободолюбивых горцев с восточных отрогов Ильбарса. Её племя жило в пределах плато Игшаф тысячелетия, ставя в тупик туранских мудрецов и прочих исследователей народов мира. Считалось, что их предки в незапамятные времена пришли с земель современной Корайи, породнившись исконными жителями этих мест, в жилах которых текла немалая доля крови выходцев из Вендии. Получившаяся смесь подарила миру высоких, статных горцев с горделивыми лицами и прекрасных девушек с тонкими чертами лица и аквамарином глаз.
Девушки народа игшафитов с детства носили плотное непроницаемое одеяние, и лучи солнца не имели возможностей коснуться их прелестных щёк. Так было до тех пор, пока эмиссары короля Турана не похитили Набию и её подружек, привезя на невольничьи рынки и распродав в серали вельмож Империи. Набия попала в гарем самого Илдиза, где в прекрасном саду, освещаемом светом золотых фонарей, сотни прекрасных молодых дев со всего света утешали безвольного короля Турана.
Сквозь прутья золочёной решётки она следила бесконечной, запутанной, непривычной жизнью дворца. Там, среди атласных подушек и бархатистых ковров, плелись чёрные заговоры и скрывались страшные тайны. Будучи от природы сообразительной, Набия поняла, что может манипулировать жителями сераля. Обещая блаженство, подстраивая встречи и шантажируя их же участников, ей удалось добиться многого. Её верные почитатели – распорядитель царского гардероба Имиль Рах и огромный негр-кушит Тобаг устроили ей побег, причём каждый из них полагал, что действует в своих интересах. Набия же действовала исключительно в своих. Она, гордая наследница традиций Игшафа, вынуждена была проводить время в объятиях жалких собак трусливого чужеземного короля! Но выбора не было. Набия научилась прельщать и обманывать, испытывать силу своих женских чар и торговать своей красотой.
Ей не хватало отливающего голубизной воздуха в полевых ложбинах, бескрайних просторов нежного лучезарного неба. Хвойного запаха кедра и ильбарского кипариса. Полёта ястреба в вышине.
Она уже давно не стеснялась своей наготы.
Слишком много рук ласкало её тело, слишком много губ. Её пленительные объятья не одного вельможу заставили балансировать на краю эшафота, со страхом ожидая вызова к королю. Толстый Имиль Рах охотно использовал её в своих интересах. Тобаг же думал исключительно о её красоте. Имиль открыл ей свободный доступ ко всем помещениям дворца, поведав тайны секретных коридоров, по которым жаркими звёздными ночами пробиралось не одно поколение возлюбленных, интриганов и убийц. Тобаг же купил ей скакуна, самого лучшего из всех туранской породы, какого только можно достать на лошадиных рынках Аграпура.
Тобаг был настоящим монстром – как, впрочем, и Имиль – по-своему. Она знала, сколь жесток он за пределами дворца, знала, какие интриги пришлось ему провернуть, чтобы оказаться на теперешнем месте. Она верила, что Тобаг поможет ей бежать: его сверхъестественная хитрость позволяла ему обставлять свидания так, что о них не догадывался ни один евнух в Садах Рая. И в те редкие ночи, которые они проводили внутри комнаты, обитой золотом и пурпуром, она отдавалась ему со всем пылом – по большей части, разумеется, притворным.
Он бы убил её, если бы смог поймать – теперь, когда она обвела его вокруг пальца. Убил из ревности. Убил бы и Имиль Рах – но совершенно из других соображений. Толстяк занимал не последнюю должность при дворе: если полетит его голова, то только вместе с доброй половиной голов дворца Императора. Он бы запросто убил беглянку в случае её поимки – просто из опасения, что в попытке вернуть милость императора она может выдать его далеко не благовидные секреты. Но попадаться в руки туранских солдат живой она не была намерена.
Набию вдруг передёрнуло, когда она вспомнила, какие способы получения наслаждения предпочитал Имиль Шах. Иногда ей приходилось участвовать в его забавах вместе с десятком других девушек из сада. Казалось, чем большее унижение ощущают наложницы, тем острее удовольствие старого интригана.
Набия спланировала побег, как по нотам.
Король отдыхал на крупной вилле, примыкающей к городской стене, и отсюда она могла выбраться на волю – дворец охранялся слишком хорошо.
Её должны были проводить двое верных рабов Тобага с вырванными языками, но их арестовали слуги Джобад Аги, которого Набия шантажировала через его подружку Нимайю, любимицу Императора. Охрана же из коридора Льва была переведена в коридор Ястреба, словно по ошибке, по указанию Мусар Кари, который опасался раскрытия его связи с евнухами Сада – те организовывали встречи его богатых клиентов с девушками, жаждущими мужского внимания. Набия лишь улыбнулась, вспомнив клубок интриг, царящий в этом фальшивом Раю.
Она проскользнула потайными ходами, ведущими к коридору Льва, миновала опасное место, в обычные дни охраняемое гвардейцами Аги, и, приподняв роскошный, древний, как и сам величественный дворец, гобелен, где было изображено сражение армий Турана и Стигии, нажала на два из двадцати причудливых изображений. Каменная панель скользнула в сторону, и Набия проследовала чёрным, как ад, проходом к крохотной дверце-керкапорте в окружной стене. Снаружи она была почти незаметна, и использовалась лишь во время осады.
Там, тихонько храпя, и нервно роя землю копытом, ждал её каурый конь. Набия обняла его шею руками и взмолилась всем богам, чтобы он позволил ей прокатиться на нём. Должно быть, что-то хорошее всё ещё осталось в её сердце, ибо боги вняли её мольбе. Про керкапорту ей как-то рассказал любовник в пылу страсти. Проход в стене открывался огромным камнем, подвешенным на массивных бронзовых петлях, и скользящим по древним стальным рельсам.
Набия с трудом, чуть не плача, уговорила своего коня, фыркающего и косящего глазом, не хотящего идти в этот лабиринт, из которого веяло сыростью и затхлостью. Выход из стены в пустыню открывался так же. Зато он радостно заржал, когда они выскользнули на свежий ночной воздух пустыни.
И вот она на свободе!
Перед ошеломлённой собственным успехом девушкой серебрилась в свете луны прилегающая к южной стене города пустыня.
Она пустила коня вскачь.
Беда была только в том, что к моменту спланированного побега она не успела раздобыть мужской одежды. На ней были тонкие прозрачные шаровары; золочёные диски, прикрывающие грудь, она отбросила сразу: они только натирали и мешали движениям. Так она и ехала – словно видение из туранского Рая, вознаграждение праведников, одинокая обнажённая девушка на стремительном ночном скакуне.
Она надеялась, что её исчезновение обнаружится не ранее завтрашнего утра. Однако её надеждам не суждено было сбыться. Король приказал привести Набию этим вечером. У первого источника, где она остановилась передохнуть, наложница увидела в дрожащем мареве воздуха горящие на солнце доспехи. И тогда началась эта безумная скачка.
Набия скакала всю ночь; утром перед ней встали древние стены заброшенного некрополя. Их окружала чахлая пустынная растительность, и Набия решила, что может полчаса передохнуть в их тени и поискать источник, чтобы напоить коня и наполнить бурдюки. Беглянка не знала, что это место считалось проклятым у местных племён пустыни – зуагиров.
2.
А в это время, с другой стороны к комплексу поваленных колонн и наклонившихся пилонов приближалась другая фигура. Это был высокий всадник на могучем немедийском жеребце. Широкий разворот плеч и выпуклая грудь свидетельствовали о недюжинной силе, а пронзительно сверкающие на сожжённом солнцем лице выдавали незаурядную смекалку. Гигант имел массивное телосложение прирождённого воина. Обветренная кожа загорела почти до угольной черноты, под чёлкой коротко остриженных смоляных волос весёлыми огоньками горели синие озорные глаза. Черты его лица выдавали в нём уроженца дальнего севера, невесть как оказавшегося в этих жарких землях.
Он был не один.
За ним ехал целый отряд – сухощавые, невысокие кочевники в грязных чалмах, потёртых халатах, с кривыми саблями у луки седла. Загорелые, обожженные солнцем и ветрами – волки пустыни, зуагиры, в жилах которых текла кровь шемитов с небольшой примесью гиборийской.
— Заночуем здесь, шакалы! — весело прорычал гигант. — Туранские собаки не погоняться за нами сюда.
Он говорил с каким-то странным акцентом – отчасти с гортанным выговором племён пустыни, а отчасти – грубоватой северной манерой речи.
— Они не погоняться за нами сюда, — сказал плотный зуагир с всклокоченный бородой, — оттого что здесь обитает смерть!
— Пустынные сказки, — фыркнул великан.
Он легко спрыгнул с коня, несмотря на то, что на нём была тяжёлая кольчуга, шлем, а на поясе висел массивный аквилонский меч – редкое оружие в этой части мира.
— Ты приведёшь нас на смерть, Бадад ал-Аптх, — хмуро сказал ему зуагир.
— Смерть нас ждёт, если отряд Мешеха догонит вас, бараньи лбы! — вспылил тот, кого только что нарекли Бадад ал-Аптхом. — А здесь нечего бояться, кроме пары-тройки статуй.
Северянин махнул рукой.
— Бьюсь об заклад, здесь есть колодец, или вроде того. А то, что гирканские шакалы боятся развалин, нам только на руку.
Южане, перешёптываясь между собой, с мрачным выражением лиц, стали спешиваться. Зуагиры издревле испытывали суеверный страх перед некрополем – и не напрасно. Несколько необъяснимых смертей тех, кто намеревался осквернить священный покой усыпальниц, увеличил их ужас, и суеверные сыны пустыни старалась держаться от них подальше.
Однако авторитет вожака был столь велик, что они с мрачной покорностью судьбе, разбили лагерь.
Тем временем вождь с любопытством осматривал развалины.
Хотя великан этого и не знал, но некрополь был заложен тысячелетия назад. Тогда власть Стигии простиралась до самых пределов Кушафа, обнимала зелёные степи Шема и протягивала жадные руки к джунглям и саваннам зелёного Юга. Намного позже кочевники с востока прогнали хозяев этой земли, и заложили свои богатые города с кичливыми названиями – Аграпур, Шахпур, Султанапур. Хотя ветер и песок сгладили очертания величественного сооружения, но оно всё ещё потрясало. Стигийцы строили на тысячелетия.
Основная часть города мёртвых стояла на возвышенной террасе, сложенная из тысячетонных каменных блоков. Гигантская кладка устояла перед давлением времени. К правому крылу некрополя примыкали серые, голубоватые, коричневые и тёмно-медные скалы. Не исключено, что значительная часть фрагментов комплекса была не возведена, но просто вырублена в мягкой породе гор.
Прямо перед северянином возвышалось здание – шесть колонн поддерживали фриз, увенчанный фронтоном с растительным орнаментом, переплетающимся с барельефами орлов и изображениями стигийских львов. В стене различались ниши, подобные тем, что делают ради статуй. Сами статуи столетия назад рухнули, и в большинстве своём были занесены песком.
Неожиданно на плечо великана легла рука.
— Послушай, Конан, — сказал ему ещё крепкий, но уже седобородый зуагир. — Наши воины вот-вот побегут – они слишком боятся этих строений.
Конан лишь хмыкнул.
Его действительно звали так, в отличие от прозвища «Бамад ал-Аптх», что значило на искажённой смеси туранского и шемитского «лев, который бредёт через пески». Вождь кучки пустынных людей некогда пришёл с далёкого севера – из суровой страны Киммерии, где половину времени на земле лежит снег, и реки замерзают в сильный мороз.
Он не боялся демонов.
Он знал, что бывают некрополи, где в усыпальницах живут семьи зуагиров – они разводят костры, готовят пищу, греются холодными пустынными ночами у очага. Их погребальные камеры, которые давно пусты – и служат для ночлега тем, кто осмеливается их посетить. Однако эти развалины пользовались недоброй славой у зуагиров – и возможно, не зря.
Развалины были известны у западных туранцев под именем Джаратского храма, причём этимологию этого названия не могли проследить даже седобородые акифские мудрецы, а у восточных – под именем «Туай-эль-Харрат» и «Бель-Голь», что в переводе с южного диалекта шемитского обозначало «Смерть в песках» и «Отец Ужаса».
— Не побегут, — наконец, проворчал он. — Они не будут заходить вглубь развалин, а вот я, пожалуй, всё же зайду – нам не помешало бы найти колодец. Да и пёс его знает – что, если здесь полно сокровищ? А, Бахат?
Зуагир лишь покачал головой.
— Сокровища мёртвых прокляты, вождь.
Конан широко ухмыльнулся:
— Раз так, то пускай демоны попробуют отобрать их у меня!
Он потянулся, разминая мышцы.
Вскоре в пустыне раздался его громоподобный голос:
— Укроемся в тени от гор. В храмы мы не пойдём, трусливые шакалы! Если кто-то побежит, клянусь своим мечом, я выпущу ему кишки!
Вскоре порядок между волков пустыни был более-менее восстановлен. Как и все южане, они с фатальной покорностью смирились со своей участью. По здравом размышлении Конан не мог не согласиться, что в их страхе есть здравое зерно: впечатление комплекс производил жутковатое. Ветер, дующий среди колонн, доносил до слуха заунывное завывание; по желтоватым плитам струился песок. Некрополь будто взирал на беглецов сотнями прорубленных в камне окон, глазами статуй, манил в тёмные залы.
И только стальная воля Конана удерживала зуаригов от бегства.
Конан пришёл в эти земли с севера – вольный наёмник, скитающийся по свету. Волею судьбы он был спасён от смерти Гарретом, бывшим вождём этих ястребов песков – и очень скоро занял его место. Но не так давно туранцы начали охоту на детей песков – и сейчас Конан был вынужден скрываться в пустыне с горсткой своих людей – с ним были зуагиры из племени Дуэли, которые уже более двух лун назад присоединились к бывшему отряду Гаррета.
Остальные его воины оказались отрезанными невысокой грядой гор – под началом старого вояки Устада, они, повинуясь приказу Конана, избегали сражения, ожидая, пока туранцам не прискучит преследование, и те не вернуться в свой Аграпур.
Когда зуагиры, наконец, разместились на ночлег, Конан проверил, надёжно ли привязан его конь к какой-то зубастой каменной статуе и подошёл к Бахату:
— Я отправляюсь в развалины – поищу колодец. И пусть только попробуют побежать! Эти бараны потеряют головы в пустыне, если сунуться в неё сейчас, пока кругом летучие отряды Мешеха.
Жилистый загорелый кочевник покачал головой:
— Брат мой, я не смогу остановить их. Но, если ты вернёшься скоро – думаю, они ещё будут тут. Если же до ночи мы не увидим тебя, боюсь, они решат что тебя сожрали демоны – и, во имя Хашбара, я буду думать так же.
Зуагир ухватит Конана за руку:
— Послушай, вождь!
Он облизал губы:
— С давних пор демоны пустыни поклоняются Йогу, властелину пустынного жилища, который с помощью огня пожирает людей. Это его владения. Страшные демоны воют здесь по ночам, поджидая людей!
Конан хмыкнул, не делая попыток освободиться.
— Но, если не заходить, возможно, храм не тронет нас, — покачал головою старый зуагир. — Он убивает только тех, кто покушается на сокровища и оскверняет покой мёртвых.
— Ха! — воскликнул Конан, положив руку на рукоять меча.
Он громогласно рассмеялся.
— Бахат, мой друг. Я разграбил уже немало храмов!
— Но ты навлечёшь на нас проклятие!
— Во имя всех богов, — проворчал киммериец. — Я не полезу в развалины за богатствами, обещаю. Но колодец или источник нам бы не помешал. Если я найду нечто подобное, вернусь и прихвачу бурдюки. На худой конец сойдёт акведук или старый фонтан.
Конан повернулся к сидящим на земле зуагирам.
— Слышите меня, шакалы, пустынные крысы! — загремел он. — Я намереваюсь пойти в развалины и поискать нам воду. Если не вернусь к ночи, Бахат будет вашим новым вождём! Но клянусь, я вернусь – у местных храмов недостаточно духу, чтобы надрать мне задницу!
— Мы умрём здесь, Бамад ал-Аптх, — завыли зуагиры.
Они посыпали голову песком, в знак скорби, заранее прощаясь со своим вожаком. В двух местах вспыхнули стычки.
Конан зарычал.
Наконец, раздав несколько затрещин, ему удалось навести подобие порядка. Зуагиры согласились подчиниться и подождать своего вождя у входа в усыпальницу. В том случае, если бы он не вернулся, они намеревались спеть заунывную похоронную песню и вернуться к своему привычному занятию – грабежу караванов. Если, конечно, демоны или Мешех не прикончат их раньше. Услышав подобные заверения, Конан лишь усмехнулся. То, что они пошли вслед за ним, и так было невероятной уступкой новому вождю перед тысячелетиями сгущающейся атмосферой сверхъестественного страха.
Сказать по правде, зуагирам было чего бояться.
Развалины, с демонами они или без – место небезопасное. Древние жрецы умели защищать свои сокровища – и хранить покой мёртвых. Конану вспомнились легенды о хитроумных ловушках, столетиями поджидающих незадачливых осквернителей гробниц. Знал он и о лабиринтах фальшивых ходов, прерывающихся колодцами с гладкими стенами. Если несчастный падал в них, и у него не было напарника, оставшегося наверху и прочной верёвки, то его поджидала медленная смерть от жажды. В других местах в темноте узких галерей, едва нога ступала на роковую плиту, как бесшумно смыкались каменные челюсти. Одни грабители нередко находили следы других – истлевшие остатки людей служили эпитафией неудачливым авантюристам.
И всё же Конана это не остановило.
Настороженно, но без особого пиетета он шагнул на древние плиты.
3.
Аш Шах с подозрением посмотрел на огромный некрополь. Старинный комплекс производил впечатление какой-то угрюмой гипнотической насторожённости - словно свернувшаяся кольцами змея, поджидающаяся свою жертву.
На счастье Конана, туранцы привязали своих лошадей с противоположной стороны усыпальниц, и не заметили зуагиров. Хотя туранцев было почти в два раза меньше, они были опытными, закалёнными воинами, облачёнными в аграпурские кольчуги и вооружённые клинками из акифской стали, лучшей в мире. Их несли тонконогие благородные скакуны, несравнимые с коренастыми лошадками номадов. Более того, туранцы привыкли сражаться в строю, и при ближнем столкновении разбросали бы свору разбойников, как волки ягнят.
Аш Шах сразу заприметил привязанную лошадь – да, вне сомнения, беглянка была здесь. И он её вернёт – иначе король Илдиз найдёт лучшее применением для его головы, нежели служить украшением его плечам…
Тем временем, Набия, не подозревая ни о головорезах Конана, ни о солдатах Аш Шаха, шла в центре этого святилища. Игшафитка ничего не знала о древних проклятиях этой чёрной земли – не знала о ловушках и мертвецах, что покоились в каменных гробах. И всё же мрачное спокойствие этого места понемногу проникало в её сердце. Она так и не нашла воду; в двух местах ей попались на глаза гранитные головы львов, под которыми из мрамора были высечены плоские чаши – очевидно, в древности пасти извергали воду, которой можно было умыться. Но ныне источники давно пересохли – может, забились или сломались трубы, по которым вода поступала из земли, а может, сам климат изменился, и пустыня выпила всю влагу. Город медленно, но верно заплывал песком: пустыня поглощала некрополь.
Без воды ей было не протянуть долго.
И тогда она услышала это.
Возгласы и бряцанье оружия воинов Турана, пробирающихся среди разрушенных колонн и осколков саркофагов. Её сердце отчаянно застучало.
Они нагнали её!
Её нагое тело задрожало от ужаса и отвращения.
Что сделает король, когда её вернут в сераль? Убьют ли её, или отдадут на потеху рабам, пока она не превратится в жалкое, измученное подобие человека, желающее лишь скорой смерти?
О нет! Нельзя позволить им найти её!
Древний город смерти странно искажал звуки. Набия бросилась бежать, сама толком не понимая, куда. Следы её ног отчётливо пропечатывались в вековой пыли. Голоса туранцев вроде бы затихли; девушка обессиленно прислонилась к стене. Солнце палило, выпивая из неё жажду жизни. Губы растрескались. Она допила последнюю воду из бурдюков – и спрятала их у приметной статуи человека с головой ястреба. Позже она вернётся к ним – когда туранцы уйдут из города.
Если он уйдут.
Должно быть, со стороны это было удивительное зрелище: очаровательная нагая девушка, пугливо пробирающаяся среди могил и кенотафов. Любой ничтожный шум – трепет крыльев взлетающей птицы, пустынных соколков, облюбовавших эти места для сооружения гнёзд – или шум задетого обломка породы заставлял её нагибаться, прячась за пилонами. Её серебристое тельце мелькало между базальтовых блоков, словно призрак из прошлого.
Она дрожала: странные видения в тени этих усыпальниц овладели ей. Ей казалось, что вот-вот усопшие цари и воители поднимутся из тлена, восстанут из своих гробниц, чтобы вновь править землёй. И побегут по земле колесницы, управляемые возницами из прошлого, и истлевшие руки будут держать вожжи их. И призраки воссядут на тронах, управляя армиями живых мертвецов. Оскаленные черепа будут взирать на живых, повергая в пыль подле их ног.
Но ещё больше, чем мертвецов, она боялась живых. Она живо представляла, что произойдет в случае поимки. Вначале они её слегка изобьют – не сильно, чтобы не покалечить – а затем натешатся ею всем отрядом. Ну, может, не всем. Поделят на дни дороги. Солдат по десять на один привал... Затем отправят голубя с донесением, что беглянка поймана. А когда она прибудет в Шахпур... Имиль либо её убьёт, либо заставит выполнять особенно грязные поручения – чтобы отомстить. Например, заставит утешать высокопоставленных дам из приближения короля. Тобаг же... она вся сжалась при мысли об этом.
Отвага оставила её вместе с везением.
Когда Набия проходила мимо высокого здания, с колоннадой, увенчанной капителями в форме раскрытых цветков лотоса, с другой стороны улицы появился солдат в чалме.
— Она здесь! — воскликнул безусый туранец.
Он выхватил саблю.
О, нет!
Не соображая, что делает, Набия метнулась внутрь здания. Она бежала и бежала, и босые пятки стучали по полированному камню пола, поднимая тучи пыли. Коридоры были нескончаемы. В большинстве коридоров и комнат было светло – воздух и свет поступали сверху, через прорези в потолке и стенах. Наконец, Набия, упала. Она поняла, что не может бежать дальше – даже для спасения своей жизни. Вдобавок, она заблудилась: очевидно, все здания в некрополе были связаны между собой переходами; блуждать в этом последнем пристанище мертвецов можно было очень долго. Набия заплакала, но слёзы не были долгими.
Она окончательно потеряла отсчёт времени.
Да и реальность как-то размывалась.
Сколько она уже блуждала по этим коридорам?
Наконец, она поднялась и пошла дальше.
Несколько раз она, сама того не зная, по резным каменным плитам, скрывающим колодцы или жернова, но ни одна ловушка не шелохнулась – они были рассчитаны на людей определённого веса.
Туранцы ищут её, она не сомневалась.
Но, если она сама не может найти выход, то и они её не найдут? Слабый огонёк надежды загорелся в груди. Но всё же не стоит надеяться на многое: у туранцев, наверняка, немало солдат – командир просто разошлёт их по всему городу. Единственный её шанс – забиться куда-то и сидеть тихо, как мышь.
В любой из этих комнат.
Решившись, Наби сделала последний шаг…
И тогда, она очутилась в помещении особой красоты. Свет проникал в неё сверху, через двойную мраморную решётку самого изящного рисунка. На настенных росписях вельможи в головных уборах из страусиных перьев правили изящными колесницами могучей рукой. Их бесстрастные ястребиные лики выдавали их принадлежность к древнему и знатному стигийскому роду. Высокие и налысо выбритые жрецы вскрывали грудь несчастным рабам. Впрочем, были изображены здесь не только мрачные сцены; вот стигийский царь убивает льва; а вот охота на уток, в изобилии водящихся в болотах вокруг реки Стикс.
Помимо росписей, стены покрывали вырезанные прямо в камне иероглифы; они были покрыты каким-то блестящим составом, уберёгшим их от разрушения. Между иероглифами и фресками пустое место заполняли затейливые узоры и фантастические цветы. Змеевидные светильники полированной меди в углах явно веками не зажигались в пустынном зале.
Но куда интереснее было то, что находилось посредине комнаты.
В этой вечной обители располагались бесчисленные саркофаги – последнее пристанище стигийцев, этих аристократов Юга. Гробы были самыми разными – Наби, как зачарованная пошла между них, любуясь на эту каменную эпитафию жизни. Здесь стояли зеленые саркофаги из нефрита, жадеита, полированной яшмы, вложенные в огромные алебастровые ложа.
Очевидно, здесь покоились цари – или представители знатных стигийских фамилий. Некоторые гробы были открыты, и Набия видела тленные тела земных владык. Они покоились в окружении вырезанных из чёрного дерева грифонов, охраняющие заключённую в сосудах душу умершего от посягательств злобных демонов. Их лица были покрыты масками.
Резкие ястребиные профили закрывали бронзовые маски.
Наби, как зачарованная, шла в мягком полумраке, проводя пальцами по причудливым завиткам барельефов, любуясь настенными росписями, и с интересом рассматривая бесстрастные маски богов и царей. Встречались и женские лица – эти маски были сделаны из слоновой кости, передающей мягкость линий и нежность кожи. А затем она остановилась в центре этого дворца вечности.
Здесь стоял самый большой саркофаг.
На его крышке был запечатлён сложный ребус скульптурных изображений – очевидна, какая-то символическая сцена. Но крышка была наполовину отодвинута, и перед Набией предстала фантастическая картина.
Саркофаги были вложены друг в друга – гранитный, затем белый алебастровый, и под конец – золотой
Массивные ножки золотого саркофага были затейливо украшены искусными изображениями. Сказочные персонажи в богатых одеждах словно вырастали из-под земли, а рядом с ними были видны побеги растений, увешанные плодами. Золотая и алебастровая крышки отсутствовали, и Набия увидела, кто внутри. А там лежала мумия – очевидно, некогда высокая и горделивая. Возле его ног лежала нефритовая статуэтка, изображающая кусающую себя за хвост змею. Его буквально покрывали украшения из зеленовато-голубого нефрита. А мельчайшая мозаика из нефритовых пластин создавала погребальную маску, служившую точным портретом умершего.
И в этот миг глубокий, дремотный покой гробницы был нарушен.
Солнце полыхало, как золотая монета.
Его лучи освещали храмовый комплекс – наполовину занесённый песком.
Это был древний стигийский некрополь.
Он стоял на скалистом плоскогорье, которое отделяло плодородные долины Турана от безлюдных песков Кутшема. В стенах этого города мёртвых можно было заблудиться – с его коридорами, лесами колонн, тесными нишами и камерами, сумрачными нефами, галереями сфинксов и статуями богинь и богов, руинами изрезанных рельефами блоков. Ни зуагиры, эти дети пустыни, ни горделивые туранцы старались без нужды не приближаться к нему. Люди верили в проклятие, что наложили древние чародеи Стигии на всякого, кто нарушит покой усопших. Лишь грифы парили высоко вверху, да ветер настойчиво сдувал песок с вершин барханов.
Но вот древний покой некрополя был нарушен.
К развалинам приближалась фигурка, прижавшаяся к холке тонконогого аграпурского скакуна. Завидев строение, скакун притормозил, а затем и вовсе перешёл на шаг, неуверенно прядая ушами. Хозяйка похлопала его по холке, прижавшись к шее, пробормотала несколько ласковых слов и соскользнула с каурого крупа вниз. Охнув, она с непривычки упала на раскалённый песок. Хотя когда-то давным-давно, она наравне с юношами постигала искусство верховой езды, но после целого года заточения оказалась не готова к бешеной скачке. Наконец, выпрямившись, она немного отпила из притороченной к крупу лошади фляги.
Она задумчиво осмотрела строение, словно решая что-то про себя.
Выглядела она посреди этого запустения странно.
На всаднице не было ничего, кроме прозрачных шальвар, разорванных и измочаленных, словно их владелица продиралась через колючие кусты. Посмотрев на них, девица вздохнула, и стащила их полностью, отшвырнув пришедшую в негодность ткань под ноги какой-то статуе.
Девушка была красива.
Её кожу не успело вычернить солнце; грудь, розовая, как рассвет, порывисто вздымалась и опадала – девица ещё не пришла в себя после скачки. Тонкий гибкий стан переходил в крепкие бёдра; кожа была бархатистой, а мышцы – сильными и упругими. Всё её тело, казалось, дышало нерастраченной энергией природы и красоты. Она была похожа на розовый бутон, внезапно распустившийся посреди дюн этой негостеприимной пустыни.
Девушка неуверенно оглянулась. На горизонте не появилось того, чего она более всего боялась – облака пыли, свидетельствующего о приближении кавалькады жестоких всадников, блеска стальных шлемов и белой ткани тюрбанов из атласа. Высокие стены окружало пятно зелени, а это говорило о том, что где-то рядом мог находиться источник. Бурдюки, притороченные к крупу туранского скакуна были уже наполовину пусты, а ехать ещё предстояло долго. Тень от угрюмых каменных скал давала долгожданную прохладу. Недолго думая, она привязала коня к разбитой статуе причудливого создания, сняла два увесистых бурдюка и направилась вглубь комплекса из наклонных пилонов и покрытых барельефами колонн.
Голубые глаза девушки выдавали её принадлежность к народу игшафитов – свободолюбивых горцев с восточных отрогов Ильбарса. Её племя жило в пределах плато Игшаф тысячелетия, ставя в тупик туранских мудрецов и прочих исследователей народов мира. Считалось, что их предки в незапамятные времена пришли с земель современной Корайи, породнившись исконными жителями этих мест, в жилах которых текла немалая доля крови выходцев из Вендии. Получившаяся смесь подарила миру высоких, статных горцев с горделивыми лицами и прекрасных девушек с тонкими чертами лица и аквамарином глаз.
Девушки народа игшафитов с детства носили плотное непроницаемое одеяние, и лучи солнца не имели возможностей коснуться их прелестных щёк. Так было до тех пор, пока эмиссары короля Турана не похитили Набию и её подружек, привезя на невольничьи рынки и распродав в серали вельмож Империи. Набия попала в гарем самого Илдиза, где в прекрасном саду, освещаемом светом золотых фонарей, сотни прекрасных молодых дев со всего света утешали безвольного короля Турана.
Сквозь прутья золочёной решётки она следила бесконечной, запутанной, непривычной жизнью дворца. Там, среди атласных подушек и бархатистых ковров, плелись чёрные заговоры и скрывались страшные тайны. Будучи от природы сообразительной, Набия поняла, что может манипулировать жителями сераля. Обещая блаженство, подстраивая встречи и шантажируя их же участников, ей удалось добиться многого. Её верные почитатели – распорядитель царского гардероба Имиль Рах и огромный негр-кушит Тобаг устроили ей побег, причём каждый из них полагал, что действует в своих интересах. Набия же действовала исключительно в своих. Она, гордая наследница традиций Игшафа, вынуждена была проводить время в объятиях жалких собак трусливого чужеземного короля! Но выбора не было. Набия научилась прельщать и обманывать, испытывать силу своих женских чар и торговать своей красотой.
Ей не хватало отливающего голубизной воздуха в полевых ложбинах, бескрайних просторов нежного лучезарного неба. Хвойного запаха кедра и ильбарского кипариса. Полёта ястреба в вышине.
Она уже давно не стеснялась своей наготы.
Слишком много рук ласкало её тело, слишком много губ. Её пленительные объятья не одного вельможу заставили балансировать на краю эшафота, со страхом ожидая вызова к королю. Толстый Имиль Рах охотно использовал её в своих интересах. Тобаг же думал исключительно о её красоте. Имиль открыл ей свободный доступ ко всем помещениям дворца, поведав тайны секретных коридоров, по которым жаркими звёздными ночами пробиралось не одно поколение возлюбленных, интриганов и убийц. Тобаг же купил ей скакуна, самого лучшего из всех туранской породы, какого только можно достать на лошадиных рынках Аграпура.
Тобаг был настоящим монстром – как, впрочем, и Имиль – по-своему. Она знала, сколь жесток он за пределами дворца, знала, какие интриги пришлось ему провернуть, чтобы оказаться на теперешнем месте. Она верила, что Тобаг поможет ей бежать: его сверхъестественная хитрость позволяла ему обставлять свидания так, что о них не догадывался ни один евнух в Садах Рая. И в те редкие ночи, которые они проводили внутри комнаты, обитой золотом и пурпуром, она отдавалась ему со всем пылом – по большей части, разумеется, притворным.
Он бы убил её, если бы смог поймать – теперь, когда она обвела его вокруг пальца. Убил из ревности. Убил бы и Имиль Рах – но совершенно из других соображений. Толстяк занимал не последнюю должность при дворе: если полетит его голова, то только вместе с доброй половиной голов дворца Императора. Он бы запросто убил беглянку в случае её поимки – просто из опасения, что в попытке вернуть милость императора она может выдать его далеко не благовидные секреты. Но попадаться в руки туранских солдат живой она не была намерена.
Набию вдруг передёрнуло, когда она вспомнила, какие способы получения наслаждения предпочитал Имиль Шах. Иногда ей приходилось участвовать в его забавах вместе с десятком других девушек из сада. Казалось, чем большее унижение ощущают наложницы, тем острее удовольствие старого интригана.
Набия спланировала побег, как по нотам.
Король отдыхал на крупной вилле, примыкающей к городской стене, и отсюда она могла выбраться на волю – дворец охранялся слишком хорошо.
Её должны были проводить двое верных рабов Тобага с вырванными языками, но их арестовали слуги Джобад Аги, которого Набия шантажировала через его подружку Нимайю, любимицу Императора. Охрана же из коридора Льва была переведена в коридор Ястреба, словно по ошибке, по указанию Мусар Кари, который опасался раскрытия его связи с евнухами Сада – те организовывали встречи его богатых клиентов с девушками, жаждущими мужского внимания. Набия лишь улыбнулась, вспомнив клубок интриг, царящий в этом фальшивом Раю.
Она проскользнула потайными ходами, ведущими к коридору Льва, миновала опасное место, в обычные дни охраняемое гвардейцами Аги, и, приподняв роскошный, древний, как и сам величественный дворец, гобелен, где было изображено сражение армий Турана и Стигии, нажала на два из двадцати причудливых изображений. Каменная панель скользнула в сторону, и Набия проследовала чёрным, как ад, проходом к крохотной дверце-керкапорте в окружной стене. Снаружи она была почти незаметна, и использовалась лишь во время осады.
Там, тихонько храпя, и нервно роя землю копытом, ждал её каурый конь. Набия обняла его шею руками и взмолилась всем богам, чтобы он позволил ей прокатиться на нём. Должно быть, что-то хорошее всё ещё осталось в её сердце, ибо боги вняли её мольбе. Про керкапорту ей как-то рассказал любовник в пылу страсти. Проход в стене открывался огромным камнем, подвешенным на массивных бронзовых петлях, и скользящим по древним стальным рельсам.
Набия с трудом, чуть не плача, уговорила своего коня, фыркающего и косящего глазом, не хотящего идти в этот лабиринт, из которого веяло сыростью и затхлостью. Выход из стены в пустыню открывался так же. Зато он радостно заржал, когда они выскользнули на свежий ночной воздух пустыни.
И вот она на свободе!
Перед ошеломлённой собственным успехом девушкой серебрилась в свете луны прилегающая к южной стене города пустыня.
Она пустила коня вскачь.
Беда была только в том, что к моменту спланированного побега она не успела раздобыть мужской одежды. На ней были тонкие прозрачные шаровары; золочёные диски, прикрывающие грудь, она отбросила сразу: они только натирали и мешали движениям. Так она и ехала – словно видение из туранского Рая, вознаграждение праведников, одинокая обнажённая девушка на стремительном ночном скакуне.
Она надеялась, что её исчезновение обнаружится не ранее завтрашнего утра. Однако её надеждам не суждено было сбыться. Король приказал привести Набию этим вечером. У первого источника, где она остановилась передохнуть, наложница увидела в дрожащем мареве воздуха горящие на солнце доспехи. И тогда началась эта безумная скачка.
Набия скакала всю ночь; утром перед ней встали древние стены заброшенного некрополя. Их окружала чахлая пустынная растительность, и Набия решила, что может полчаса передохнуть в их тени и поискать источник, чтобы напоить коня и наполнить бурдюки. Беглянка не знала, что это место считалось проклятым у местных племён пустыни – зуагиров.
2.
А в это время, с другой стороны к комплексу поваленных колонн и наклонившихся пилонов приближалась другая фигура. Это был высокий всадник на могучем немедийском жеребце. Широкий разворот плеч и выпуклая грудь свидетельствовали о недюжинной силе, а пронзительно сверкающие на сожжённом солнцем лице выдавали незаурядную смекалку. Гигант имел массивное телосложение прирождённого воина. Обветренная кожа загорела почти до угольной черноты, под чёлкой коротко остриженных смоляных волос весёлыми огоньками горели синие озорные глаза. Черты его лица выдавали в нём уроженца дальнего севера, невесть как оказавшегося в этих жарких землях.
Он был не один.
За ним ехал целый отряд – сухощавые, невысокие кочевники в грязных чалмах, потёртых халатах, с кривыми саблями у луки седла. Загорелые, обожженные солнцем и ветрами – волки пустыни, зуагиры, в жилах которых текла кровь шемитов с небольшой примесью гиборийской.
— Заночуем здесь, шакалы! — весело прорычал гигант. — Туранские собаки не погоняться за нами сюда.
Он говорил с каким-то странным акцентом – отчасти с гортанным выговором племён пустыни, а отчасти – грубоватой северной манерой речи.
— Они не погоняться за нами сюда, — сказал плотный зуагир с всклокоченный бородой, — оттого что здесь обитает смерть!
— Пустынные сказки, — фыркнул великан.
Он легко спрыгнул с коня, несмотря на то, что на нём была тяжёлая кольчуга, шлем, а на поясе висел массивный аквилонский меч – редкое оружие в этой части мира.
— Ты приведёшь нас на смерть, Бадад ал-Аптх, — хмуро сказал ему зуагир.
— Смерть нас ждёт, если отряд Мешеха догонит вас, бараньи лбы! — вспылил тот, кого только что нарекли Бадад ал-Аптхом. — А здесь нечего бояться, кроме пары-тройки статуй.
Северянин махнул рукой.
— Бьюсь об заклад, здесь есть колодец, или вроде того. А то, что гирканские шакалы боятся развалин, нам только на руку.
Южане, перешёптываясь между собой, с мрачным выражением лиц, стали спешиваться. Зуагиры издревле испытывали суеверный страх перед некрополем – и не напрасно. Несколько необъяснимых смертей тех, кто намеревался осквернить священный покой усыпальниц, увеличил их ужас, и суеверные сыны пустыни старалась держаться от них подальше.
Однако авторитет вожака был столь велик, что они с мрачной покорностью судьбе, разбили лагерь.
Тем временем вождь с любопытством осматривал развалины.
Хотя великан этого и не знал, но некрополь был заложен тысячелетия назад. Тогда власть Стигии простиралась до самых пределов Кушафа, обнимала зелёные степи Шема и протягивала жадные руки к джунглям и саваннам зелёного Юга. Намного позже кочевники с востока прогнали хозяев этой земли, и заложили свои богатые города с кичливыми названиями – Аграпур, Шахпур, Султанапур. Хотя ветер и песок сгладили очертания величественного сооружения, но оно всё ещё потрясало. Стигийцы строили на тысячелетия.
Основная часть города мёртвых стояла на возвышенной террасе, сложенная из тысячетонных каменных блоков. Гигантская кладка устояла перед давлением времени. К правому крылу некрополя примыкали серые, голубоватые, коричневые и тёмно-медные скалы. Не исключено, что значительная часть фрагментов комплекса была не возведена, но просто вырублена в мягкой породе гор.
Прямо перед северянином возвышалось здание – шесть колонн поддерживали фриз, увенчанный фронтоном с растительным орнаментом, переплетающимся с барельефами орлов и изображениями стигийских львов. В стене различались ниши, подобные тем, что делают ради статуй. Сами статуи столетия назад рухнули, и в большинстве своём были занесены песком.
Неожиданно на плечо великана легла рука.
— Послушай, Конан, — сказал ему ещё крепкий, но уже седобородый зуагир. — Наши воины вот-вот побегут – они слишком боятся этих строений.
Конан лишь хмыкнул.
Его действительно звали так, в отличие от прозвища «Бамад ал-Аптх», что значило на искажённой смеси туранского и шемитского «лев, который бредёт через пески». Вождь кучки пустынных людей некогда пришёл с далёкого севера – из суровой страны Киммерии, где половину времени на земле лежит снег, и реки замерзают в сильный мороз.
Он не боялся демонов.
Он знал, что бывают некрополи, где в усыпальницах живут семьи зуагиров – они разводят костры, готовят пищу, греются холодными пустынными ночами у очага. Их погребальные камеры, которые давно пусты – и служат для ночлега тем, кто осмеливается их посетить. Однако эти развалины пользовались недоброй славой у зуагиров – и возможно, не зря.
Развалины были известны у западных туранцев под именем Джаратского храма, причём этимологию этого названия не могли проследить даже седобородые акифские мудрецы, а у восточных – под именем «Туай-эль-Харрат» и «Бель-Голь», что в переводе с южного диалекта шемитского обозначало «Смерть в песках» и «Отец Ужаса».
— Не побегут, — наконец, проворчал он. — Они не будут заходить вглубь развалин, а вот я, пожалуй, всё же зайду – нам не помешало бы найти колодец. Да и пёс его знает – что, если здесь полно сокровищ? А, Бахат?
Зуагир лишь покачал головой.
— Сокровища мёртвых прокляты, вождь.
Конан широко ухмыльнулся:
— Раз так, то пускай демоны попробуют отобрать их у меня!
Он потянулся, разминая мышцы.
Вскоре в пустыне раздался его громоподобный голос:
— Укроемся в тени от гор. В храмы мы не пойдём, трусливые шакалы! Если кто-то побежит, клянусь своим мечом, я выпущу ему кишки!
Вскоре порядок между волков пустыни был более-менее восстановлен. Как и все южане, они с фатальной покорностью смирились со своей участью. По здравом размышлении Конан не мог не согласиться, что в их страхе есть здравое зерно: впечатление комплекс производил жутковатое. Ветер, дующий среди колонн, доносил до слуха заунывное завывание; по желтоватым плитам струился песок. Некрополь будто взирал на беглецов сотнями прорубленных в камне окон, глазами статуй, манил в тёмные залы.
И только стальная воля Конана удерживала зуаригов от бегства.
Конан пришёл в эти земли с севера – вольный наёмник, скитающийся по свету. Волею судьбы он был спасён от смерти Гарретом, бывшим вождём этих ястребов песков – и очень скоро занял его место. Но не так давно туранцы начали охоту на детей песков – и сейчас Конан был вынужден скрываться в пустыне с горсткой своих людей – с ним были зуагиры из племени Дуэли, которые уже более двух лун назад присоединились к бывшему отряду Гаррета.
Остальные его воины оказались отрезанными невысокой грядой гор – под началом старого вояки Устада, они, повинуясь приказу Конана, избегали сражения, ожидая, пока туранцам не прискучит преследование, и те не вернуться в свой Аграпур.
Когда зуагиры, наконец, разместились на ночлег, Конан проверил, надёжно ли привязан его конь к какой-то зубастой каменной статуе и подошёл к Бахату:
— Я отправляюсь в развалины – поищу колодец. И пусть только попробуют побежать! Эти бараны потеряют головы в пустыне, если сунуться в неё сейчас, пока кругом летучие отряды Мешеха.
Жилистый загорелый кочевник покачал головой:
— Брат мой, я не смогу остановить их. Но, если ты вернёшься скоро – думаю, они ещё будут тут. Если же до ночи мы не увидим тебя, боюсь, они решат что тебя сожрали демоны – и, во имя Хашбара, я буду думать так же.
Зуагир ухватит Конана за руку:
— Послушай, вождь!
Он облизал губы:
— С давних пор демоны пустыни поклоняются Йогу, властелину пустынного жилища, который с помощью огня пожирает людей. Это его владения. Страшные демоны воют здесь по ночам, поджидая людей!
Конан хмыкнул, не делая попыток освободиться.
— Но, если не заходить, возможно, храм не тронет нас, — покачал головою старый зуагир. — Он убивает только тех, кто покушается на сокровища и оскверняет покой мёртвых.
— Ха! — воскликнул Конан, положив руку на рукоять меча.
Он громогласно рассмеялся.
— Бахат, мой друг. Я разграбил уже немало храмов!
— Но ты навлечёшь на нас проклятие!
— Во имя всех богов, — проворчал киммериец. — Я не полезу в развалины за богатствами, обещаю. Но колодец или источник нам бы не помешал. Если я найду нечто подобное, вернусь и прихвачу бурдюки. На худой конец сойдёт акведук или старый фонтан.
Конан повернулся к сидящим на земле зуагирам.
— Слышите меня, шакалы, пустынные крысы! — загремел он. — Я намереваюсь пойти в развалины и поискать нам воду. Если не вернусь к ночи, Бахат будет вашим новым вождём! Но клянусь, я вернусь – у местных храмов недостаточно духу, чтобы надрать мне задницу!
— Мы умрём здесь, Бамад ал-Аптх, — завыли зуагиры.
Они посыпали голову песком, в знак скорби, заранее прощаясь со своим вожаком. В двух местах вспыхнули стычки.
Конан зарычал.
Наконец, раздав несколько затрещин, ему удалось навести подобие порядка. Зуагиры согласились подчиниться и подождать своего вождя у входа в усыпальницу. В том случае, если бы он не вернулся, они намеревались спеть заунывную похоронную песню и вернуться к своему привычному занятию – грабежу караванов. Если, конечно, демоны или Мешех не прикончат их раньше. Услышав подобные заверения, Конан лишь усмехнулся. То, что они пошли вслед за ним, и так было невероятной уступкой новому вождю перед тысячелетиями сгущающейся атмосферой сверхъестественного страха.
Сказать по правде, зуагирам было чего бояться.
Развалины, с демонами они или без – место небезопасное. Древние жрецы умели защищать свои сокровища – и хранить покой мёртвых. Конану вспомнились легенды о хитроумных ловушках, столетиями поджидающих незадачливых осквернителей гробниц. Знал он и о лабиринтах фальшивых ходов, прерывающихся колодцами с гладкими стенами. Если несчастный падал в них, и у него не было напарника, оставшегося наверху и прочной верёвки, то его поджидала медленная смерть от жажды. В других местах в темноте узких галерей, едва нога ступала на роковую плиту, как бесшумно смыкались каменные челюсти. Одни грабители нередко находили следы других – истлевшие остатки людей служили эпитафией неудачливым авантюристам.
И всё же Конана это не остановило.
Настороженно, но без особого пиетета он шагнул на древние плиты.
3.
Аш Шах с подозрением посмотрел на огромный некрополь. Старинный комплекс производил впечатление какой-то угрюмой гипнотической насторожённости - словно свернувшаяся кольцами змея, поджидающаяся свою жертву.
На счастье Конана, туранцы привязали своих лошадей с противоположной стороны усыпальниц, и не заметили зуагиров. Хотя туранцев было почти в два раза меньше, они были опытными, закалёнными воинами, облачёнными в аграпурские кольчуги и вооружённые клинками из акифской стали, лучшей в мире. Их несли тонконогие благородные скакуны, несравнимые с коренастыми лошадками номадов. Более того, туранцы привыкли сражаться в строю, и при ближнем столкновении разбросали бы свору разбойников, как волки ягнят.
Аш Шах сразу заприметил привязанную лошадь – да, вне сомнения, беглянка была здесь. И он её вернёт – иначе король Илдиз найдёт лучшее применением для его головы, нежели служить украшением его плечам…
Тем временем, Набия, не подозревая ни о головорезах Конана, ни о солдатах Аш Шаха, шла в центре этого святилища. Игшафитка ничего не знала о древних проклятиях этой чёрной земли – не знала о ловушках и мертвецах, что покоились в каменных гробах. И всё же мрачное спокойствие этого места понемногу проникало в её сердце. Она так и не нашла воду; в двух местах ей попались на глаза гранитные головы львов, под которыми из мрамора были высечены плоские чаши – очевидно, в древности пасти извергали воду, которой можно было умыться. Но ныне источники давно пересохли – может, забились или сломались трубы, по которым вода поступала из земли, а может, сам климат изменился, и пустыня выпила всю влагу. Город медленно, но верно заплывал песком: пустыня поглощала некрополь.
Без воды ей было не протянуть долго.
И тогда она услышала это.
Возгласы и бряцанье оружия воинов Турана, пробирающихся среди разрушенных колонн и осколков саркофагов. Её сердце отчаянно застучало.
Они нагнали её!
Её нагое тело задрожало от ужаса и отвращения.
Что сделает король, когда её вернут в сераль? Убьют ли её, или отдадут на потеху рабам, пока она не превратится в жалкое, измученное подобие человека, желающее лишь скорой смерти?
О нет! Нельзя позволить им найти её!
Древний город смерти странно искажал звуки. Набия бросилась бежать, сама толком не понимая, куда. Следы её ног отчётливо пропечатывались в вековой пыли. Голоса туранцев вроде бы затихли; девушка обессиленно прислонилась к стене. Солнце палило, выпивая из неё жажду жизни. Губы растрескались. Она допила последнюю воду из бурдюков – и спрятала их у приметной статуи человека с головой ястреба. Позже она вернётся к ним – когда туранцы уйдут из города.
Если он уйдут.
Должно быть, со стороны это было удивительное зрелище: очаровательная нагая девушка, пугливо пробирающаяся среди могил и кенотафов. Любой ничтожный шум – трепет крыльев взлетающей птицы, пустынных соколков, облюбовавших эти места для сооружения гнёзд – или шум задетого обломка породы заставлял её нагибаться, прячась за пилонами. Её серебристое тельце мелькало между базальтовых блоков, словно призрак из прошлого.
Она дрожала: странные видения в тени этих усыпальниц овладели ей. Ей казалось, что вот-вот усопшие цари и воители поднимутся из тлена, восстанут из своих гробниц, чтобы вновь править землёй. И побегут по земле колесницы, управляемые возницами из прошлого, и истлевшие руки будут держать вожжи их. И призраки воссядут на тронах, управляя армиями живых мертвецов. Оскаленные черепа будут взирать на живых, повергая в пыль подле их ног.
Но ещё больше, чем мертвецов, она боялась живых. Она живо представляла, что произойдет в случае поимки. Вначале они её слегка изобьют – не сильно, чтобы не покалечить – а затем натешатся ею всем отрядом. Ну, может, не всем. Поделят на дни дороги. Солдат по десять на один привал... Затем отправят голубя с донесением, что беглянка поймана. А когда она прибудет в Шахпур... Имиль либо её убьёт, либо заставит выполнять особенно грязные поручения – чтобы отомстить. Например, заставит утешать высокопоставленных дам из приближения короля. Тобаг же... она вся сжалась при мысли об этом.
Отвага оставила её вместе с везением.
Когда Набия проходила мимо высокого здания, с колоннадой, увенчанной капителями в форме раскрытых цветков лотоса, с другой стороны улицы появился солдат в чалме.
— Она здесь! — воскликнул безусый туранец.
Он выхватил саблю.
О, нет!
Не соображая, что делает, Набия метнулась внутрь здания. Она бежала и бежала, и босые пятки стучали по полированному камню пола, поднимая тучи пыли. Коридоры были нескончаемы. В большинстве коридоров и комнат было светло – воздух и свет поступали сверху, через прорези в потолке и стенах. Наконец, Набия, упала. Она поняла, что не может бежать дальше – даже для спасения своей жизни. Вдобавок, она заблудилась: очевидно, все здания в некрополе были связаны между собой переходами; блуждать в этом последнем пристанище мертвецов можно было очень долго. Набия заплакала, но слёзы не были долгими.
Она окончательно потеряла отсчёт времени.
Да и реальность как-то размывалась.
Сколько она уже блуждала по этим коридорам?
Наконец, она поднялась и пошла дальше.
Несколько раз она, сама того не зная, по резным каменным плитам, скрывающим колодцы или жернова, но ни одна ловушка не шелохнулась – они были рассчитаны на людей определённого веса.
Туранцы ищут её, она не сомневалась.
Но, если она сама не может найти выход, то и они её не найдут? Слабый огонёк надежды загорелся в груди. Но всё же не стоит надеяться на многое: у туранцев, наверняка, немало солдат – командир просто разошлёт их по всему городу. Единственный её шанс – забиться куда-то и сидеть тихо, как мышь.
В любой из этих комнат.
Решившись, Наби сделала последний шаг…
И тогда, она очутилась в помещении особой красоты. Свет проникал в неё сверху, через двойную мраморную решётку самого изящного рисунка. На настенных росписях вельможи в головных уборах из страусиных перьев правили изящными колесницами могучей рукой. Их бесстрастные ястребиные лики выдавали их принадлежность к древнему и знатному стигийскому роду. Высокие и налысо выбритые жрецы вскрывали грудь несчастным рабам. Впрочем, были изображены здесь не только мрачные сцены; вот стигийский царь убивает льва; а вот охота на уток, в изобилии водящихся в болотах вокруг реки Стикс.
Помимо росписей, стены покрывали вырезанные прямо в камне иероглифы; они были покрыты каким-то блестящим составом, уберёгшим их от разрушения. Между иероглифами и фресками пустое место заполняли затейливые узоры и фантастические цветы. Змеевидные светильники полированной меди в углах явно веками не зажигались в пустынном зале.
Но куда интереснее было то, что находилось посредине комнаты.
В этой вечной обители располагались бесчисленные саркофаги – последнее пристанище стигийцев, этих аристократов Юга. Гробы были самыми разными – Наби, как зачарованная пошла между них, любуясь на эту каменную эпитафию жизни. Здесь стояли зеленые саркофаги из нефрита, жадеита, полированной яшмы, вложенные в огромные алебастровые ложа.
Очевидно, здесь покоились цари – или представители знатных стигийских фамилий. Некоторые гробы были открыты, и Набия видела тленные тела земных владык. Они покоились в окружении вырезанных из чёрного дерева грифонов, охраняющие заключённую в сосудах душу умершего от посягательств злобных демонов. Их лица были покрыты масками.
Резкие ястребиные профили закрывали бронзовые маски.
Наби, как зачарованная, шла в мягком полумраке, проводя пальцами по причудливым завиткам барельефов, любуясь настенными росписями, и с интересом рассматривая бесстрастные маски богов и царей. Встречались и женские лица – эти маски были сделаны из слоновой кости, передающей мягкость линий и нежность кожи. А затем она остановилась в центре этого дворца вечности.
Здесь стоял самый большой саркофаг.
На его крышке был запечатлён сложный ребус скульптурных изображений – очевидна, какая-то символическая сцена. Но крышка была наполовину отодвинута, и перед Набией предстала фантастическая картина.
Саркофаги были вложены друг в друга – гранитный, затем белый алебастровый, и под конец – золотой
Массивные ножки золотого саркофага были затейливо украшены искусными изображениями. Сказочные персонажи в богатых одеждах словно вырастали из-под земли, а рядом с ними были видны побеги растений, увешанные плодами. Золотая и алебастровая крышки отсутствовали, и Набия увидела, кто внутри. А там лежала мумия – очевидно, некогда высокая и горделивая. Возле его ног лежала нефритовая статуэтка, изображающая кусающую себя за хвост змею. Его буквально покрывали украшения из зеленовато-голубого нефрита. А мельчайшая мозаика из нефритовых пластин создавала погребальную маску, служившую точным портретом умершего.
И в этот миг глубокий, дремотный покой гробницы был нарушен.