В то время, как стигийцы разоряли побережье Союза, Майлог и его соправители вынуждены были отдать приказ возвращаться на родину почти всем своим войскам, находившимся с Зингаре.
Отступление лигурийцев как будто бы склонило чашу весов на сторону Бернардо. Но на самом деле теперь его главным врагом становились войска Империи и зингарские лоялисты.
Заручившись поддержкой своих стигийских «союзников», Бернардо все-таки выступил на Кастиллу, но на марше встретился с войсками Эспландиана и был наголову разбит. При этом невезучий полководец отличился личной отвагой, но разгром был ошеломительным. Раненого короля верные телохранители вытащили из гущи схватки и отвезли его обратно в столицу.
Однако силы Эспландиана были недостаточны для того, чтобы попытаться взять в осаду огромную многолюдную Кардаву. Эспландиан начал переговоры с некоторыми командирами самостоятельных отрядов, крестьянскими вожаками. Обещал им амнистию, в случае если они перейдут на сторону Империи. Такая тактика имела успех, на сторону графа перебежал даже граф Иниго Вальдес, один из участников убийства несчастного Хариберга. Эспландиан, скрепя сердце, вынужден был помиловать и его, потому что Иниго располагал несколькими тысячами неплохо вооруженных и обученных людей.
В то же время, столкнувшись с поднимающимися штормами и туманами, Менетар решил повернуть на юг. Пока военная удача была на его стороне, но он боялся быть застигнутым зимой на Севере.
В конце осени стигийцы вернулись в Зингару, чтобы встать там на зимовку. Основной лагерь был разбит в устье Черноводной. Часть кораблей вытащили на берег, чтобы приступить к ремонту. Быстро возвели укрепленный лагерь, насыпав стены в два человеческих роста, на которых установили снятые с кораблей пушки.
Прибытие такой большой силы тотчас изменило весь расклад. С «морскими змеями» Менетара было не справиться, не имея большого численного превосходства. Потому Эспландиан двинулся к Кастилле, где тоже собирался переждать зиму.
Менетар нередко бывал во дворце короля Бернардо, который с трудом приходил в себя после тяжелого ранения. Адмирал вел себя как хозяин.
Хотя этикета он, в общем, придерживался, не позволяя себе демонстративной грубости, было очевидно, что Бернардо он считает своим заложником.
Беренгера легко было бы назвать неудачником, чьи амбиции и самомнение превышали действительные таланты. В самом деле, политиком он был слабым. При этом, даже заклятые враги обычно отдавали дань уважения его упорству и неугомонной энергии. Быть стигийской марионеткой ему не хотелось точно так же, как лигурийской.
В какой-то момент он видимо, сумел смирить себя, и в глазах Менетара, человека высокомерного, выглядел совершенным ничтожеством.
Менетар сообщил в Стигию о своих успехах и планах на следующий год – возобновить карательный рейд на Лигурийский Союз.
Между тем лигурийцы тоже не собирались ожидать возвращения стигийской армады. Ваниры согласились предоставить свои корабли для кампании следующего года. Оставившие Зингару войска спешно переучивались в морских пехотинцев.
В это самое время Менетар узнал о смерти короля Семеркета.
К тому времени Луций уже не мог игнорировать грозные вести с родины. Благодушную апатию с него как будто рукой сняло. Оставив в Хорайе значительную часть своей восточной армии под командованием Галерана, император налегке, в сопровождении небольшого отряда личной стражи помчался в Аквилонию. Он был в Тарантии уже в середине зимы и тотчас приступил к формированию новой большой армии.
Менетар решил не уводить флот в Стигию. Это действительно походило на бунт, но формальное объяснение было – погодные условия.
В тот момент, когда этого никто не ждал, ванирско-лигурийский флот возник из туманов. Это явление северян, которые «пришли с бурей», впоследствии стало невероятно популярным сюжетом живописи, и символически ознаменовало собой начало череды войн за власть над морем. В котором соперниками будут Стигия и Лигурийский Союз, а так же Новый Ванахейм и Кольгард, но почти не будет принимать участия Аквилония, остававшаяся державой преимущественно сухопутной.
Разгорелось трехдневное сражение, в котором сошлись две армии захватчиков – стигийцы и лигурийцы. Беренгер же занял выжидательную позицию, всевозможно затягивая выполнение требований Менетара.
Наконец, зингарцы нехотя вступили в бой на стороне Стигии, их артиллерия начала обстреливать флот лигурийцев, а известные мастерством ближнего боя меченосцы были определены в абордажные команды.
Одна из самых известных битв в истории Хайбории описана в сотнях научных и художественных книг. Сражение шло и на суше, и на море, и неоднократно перетекало из одной стихии в другую. Некоторые корабли переходили из рук в руки по три-четыре раза. На многих артиллерийским огнем были сметены все мачты и весь такелаж, они больше походили на корыта, чудом державшиеся на воде. Ожесточенно рубились на палубах, на подмостках, переброшенных с корабля на корабль, иногда резня продолжалась даже в трюмах, где противники узнавали своих и чужих только по боевым кличам. На суше творился такой же ад. Часть сошедших на берег лигурийцев стремились поджечь стигийские верфи, где южане чинили свои корабли. Стигийцы яростно защищали суда.
Пределы стойкости, отваги, презрения к своей и чужой жизни были неоднократно достигнуты. Люди дрались, будучи смертельно ранеными, утопая, старались утащить с собой врага, после отбитых атак возобновляли их по десятку раз, просто перепрыгивая через тела убитых в предыдущих штурмах. Дрались по грудь в воде в обводных каналах, которые выкопали стигийцы на своих верфях.
На море «правильное» сражение с маневрами и артиллерийским огнем очень скоро превратились в бесконечную череду абордажей, когда корабли стояли, сцепившись крючьями, а на палубе шла кровавая рукопашная.
Да, кардавская битва изучена и воспета на всех языках!
Известны с точностью до фута маневры всех кораблей, потери сторон до человека, а ход сражения восстановлен поминутно.
Но все это не слишком хорошо объясняет, как лигурийцы сумели победить. Сами варвары с чистосердечностью того времени, приписывали победу только милости своих жестоких богов. Но даже если взять на вооружение «божественную» версию, не понятно, почему неназываемый покровитель «морских змеев» отвернулся от них.
Тем не менее, на четвертую ночь битвы, которая несколько раз останавливалась по причине крайнего изнурения участников, Менетар велел своему флоту (тем кораблям, что были еще на плаву, и с которыми сохранилась связь) уходить в открытое море. Оставшиеся на берегу стигийцы были предоставлены своей судьбе. При этом, по вечной иронии судьбы, с собой флотоводец забрал немало зингарцев, в их числе и «короля Бернардо». Не то пленники, не то союзники, не то товарищи по несчастью, зингарцы уплывали от родных берегов, глядя с бортов стигийских кораблей, как исчезают в тумане и дождевой мгле огни древней столицы.
Менетар, пребывая в тяжелой депрессии после поражения, хотел покончить с собой, но в последний миг остановил руку и поклялся вернуться и отомстить. Для этого ему нужно было выжить в Стигии. Разбитый флот, часть кораблей которого шли на буксире, а другие на веслах, повернул к Барахе. Наверное, в какой-то момент флотоводец действительно хотел уйти в пираты. Во всяком случае, об этом пишет Бернардо.
Но за несколько дней до того, Менетар не нанес себе смертельного удара, хотя уже стоял с обнаженным торсом, приставив острие кинжала к сердцу. Едва ли его остановил обычный страх за свою жизнь, потому что в Стигии у него были все шансы принять мучительную казнь. Так и теперь Менетар, хоть и простоял на якоре возле Барахи несколько дней, потом все же принял решение возвращаться на родину.
Менетар был стигийцем, и он был человеком чести. Мятеж был для него искушением, с которым он справился.
Беренгер в своих воспоминания, которые являются важным источником по истории эпохи, в частности по стигийскому междуцарствию, пишет о своем пленителе тоном, который можно назвать восхищенным. Между тем, обычная для него политическая близорукость, эгоцентризм и недальновидность остались при короле Бернардо до преклонных лет. Напыщенный зингарец, кажется, так и не осознал, что именно его пленение стало той каплей, которое склонило Менетара попытать счастья в Стигии. Он потерял до двух третей флота и до трех четвертей личного состава.
Но все же обратно он вез пленного короля. Пусть самозваного, пусть мятежного, пусть утратившего поддержку на родине, но – законного (с точки зрения династического права), короля Зингары, герцога Пуантена и Аргоса.
Считавший себя хитрым игроком, Беренгер на десятилетия станет «тузом в рукаве», который стигийцы всякий раз будут выбрасывать на стол, как только речь пойдет об их амбициях на Западе.
Меж тем понесшие огромные потери лигурийцы не имели ни сил, ни желания продолжать свое участие в зингарском мятеже. До весны их флот простоял в зингарских водах, занимаясь ремонтом. Несколько пиратских вылазок на берег, хоть и причинили страдания и так уже измученным жителям побережья, дело изменили не сильно.
Когда поднялся южный ветер лигурийцы ушли на север.
Судьба стигийцев, брошенных Менетаром, была различной. Их лагерь не был разрушен, хотя и сильно пострадал. У них было около дюжины кораблей и довольно много артиллерии. Зингарцы в Кардаве погрузились в междоусобицу, борьбу за власть над городом и потому им было не до стигийцев. К тому же несколько тысяч закаленных ветеранов стигийского флота были слишком большой силой, чтобы пытаться покончить с ними сразу же. Для этого нужно было собрать армию, численно превосходящую «морских змеев» в разы, как это обычно и бывает, когда речь идет об осаде крепостей. А лагерь был настоящей крепостью.
Внутри себя стигийцы разделились тоже.
Часть из них посчитали, что теперь ничем не обязаны стигийской короне, и решили уйти в наемники. При этом обратились к имперцам, и продолжавшим бороться между собой зингарским мятежникам. Наконец, они поступили на службу к одному из былых соратников Беренгера – Эктору Беленсиаго. Опираясь на клинки «морских змеев» он сумел победить своих былых товарищей и стал хозяином Кардавы.
Эктор не провозглашал себя королем, не пытался наладить отношений с другими сильными командирами мятежников. Кажется, он стремился удержать власть над Кардавой, чтобы потом сдаться имперцам на приемлемых условиях. В войну против «короля Аурелло» (бедного, незнатного рыцаря, захватившего власть в пограничных с Аргосом провинциях), он тоже предпочел не вмешиваться, предоставив имперцам громить самозванца самостоятельно.
Но хотя Эктор вскоре был убит за свое предполагаемое предательство, «морские змеи» остались в строю и перешли на службу к его убийце, фанатичному Тудео Ильеносу, и стали опорой его жестокой, хоть и распространившей свою власть на небольшую территорию, диктатуры.
Другие стигийцы подались в пираты. Мы уже упоминали упадок «классических» пиратских братств Барахи и Тортажа. Но причина тому была, прежде всего, карательные экспедиции самих стигийцев. Теперь ослабевшее «береговое братство» было пополнено многими сотнями профессиональных военных, которые еще и пришли на больших боевых кораблях.
Так началась эпоха великих пиратских капитанов, которые сумеют стать чем-то большим, чем удачливые разбойники.
Но несколько сотен человек предпочли сохранить верность Стигии. Для них это выглядело еще большим самоубийством, чем для Менетара, которого хоть сколько-то защищали знатность и слава. Но верность трону была для них не пустым звуком.
Поэтому, когда весной корабли спустили на воду, часть повернули на Тортаж, а другие - на удерживаемый стигийской сухопутной армией Асгалун.
Разумеется, все эти процессы не происходили мирно и чинно. Не раз и не два сторонники разных вождей сходились в жестоких схватках. Одних только поединков между вожаками состоялось не меньше десятка. Так как на кораблях были большие запасы, лагерь смог просуществовать до весны без голода и без необходимости грабить окрестности.
В Кардаве к тому времени уже царила диктатура Тудео, который в основном занимался преследованием за малейшие признаки инакомыслия своих же соратников. Казни, бессудные расправы, выставление отрубленных голов и тому подобные преступления творились повседневно. Хотя, диктатор старался создать боеспособную армию и навести на подвластных ему территориях порядок, в силу истощения ресурсов столицы, общей усталости страны от анархии ему мало что удалось.
Когда-то Тудео считался самым малозначимым участником заговора знати, у него была репутация отвлеченного книжника, теоретика, человека скупого и скучного. Но придя к власти, он обнаружил жестокость и непреклонность, которых от него не ожидал никто. Вечно одетый в черное, мрачный, худой, хрупкого сложения, постник и трезвенник, Тудео наводил на свое окружение иррациональный страх.
На поле боя дела складывались не в пользу мятежников.
Летом император Луций двинул на мятежную провинцию сразу три армии. Самая большая, которой командовал лично император, пошла на Кардаву, вторая – на Кастиллу, третья перешла Черноводную.
Теперь любое вмешательство со стороны Союза было невозможно.
Кастилла быстро была разблокирована. Часть мятежников просто разбежалась, при известии о появлении большой и хорошо оснащенной армии. Часть же не сложила оружие, но предпочла перейти к партизанским действиям, а не встречаться с имперскими легионами на поле боя.
Основные силы мятежников были разбиты. Участники восстания либо разбегались, либо сдавались в плен, где тут же принимались доказывать, что оказались в стане бунтовщиков только по незнанию. Эспландиан не знал, что делать с ними, количество пленных очень скоро превысило число его собственных людей. Доходило до того, что он отпускал пленных под честное слово не сражаться больше против короны.
Крестьяне довольно скоро прекратили сопротивление, надеясь затеряться, уповая, что многочисленность и анонимность убережет их от последующих наказаний. А вот мелкое рыцарство, составлявшее костяк вооруженных сил бунтовщиков, продолжало обреченную войну.
Самозваный «король Аурелло» с небольшим отрядом верных соратников еще долго сопротивлялся в горной крепости на востоке Рабирийских гор. Дело его давно уже было проиграно, но воинственный самозванец не сдавался. Его личная отвага и талант военачальника, внушали уважение даже заклятым врагам. Когда, израненный после обреченной ночной вылазки, самозванец попал в плен, Эспландиан обращался с ним рыцарственно. Вообще отважный пуантенец был настроен благожелательно по отношению к тем бунтовщикам, кто складывал оружие.
Луций Децим был не столь гуманен. Там где прошла его армия, за собой она оставляла сплошную полосу опустошения. Вдоль дорог стояли сотни, если не тысячи виселиц на которых раскачивались тела мятежников. За попытку сопротивления убивали на месте. Сжигали дома, замки, выгребали запасы провизии, обрекая на голодную смерть.
Кардава была охвачена страхом, но собиралась сопротивляться. Когда император подошел к мятежной столице, измученный город встретил его во всеоружии. Луций начал осаду, одновременно продолжая руководить карательными рейдами по всей стране. Он отправлял небольшие, но хорошо вооруженные отряды на подавление любых признаков недовольства. Казни следовали одна за другой. Казнили и простолюдинов и знатных, и коренных зингарцев и имперцев, если только они поддерживали самозванцев.
Более гуманные и сдержанные, приближенные императора указывали на чрезмерность такой жестокости, но Луций был неумолим. Все-таки с востока он привез не только любовь к роскоши и жену, но завороженность идеей абсолютной власти монарха.
Зингара истекала кровью, но император не слушал мольбы о пощаде. Он не думал о том, что именно его свирепость заставляет зингарцев хранить верность обреченному делу. Никто уже не думал о «независимом королевстве Зингара», все просто боялись жестокости имперских легионов.
Кардава продержалась до начала зимы, пока, наконец, стены не рухнули в нескольких местах, снесенные взрывами подведенных под них мин. В город ворвались передовые отряды имперцев. Большинство населения просто пряталось, но ядро мятежников, которые не рассчитывали на императорское милосердие, готовы были драться до последнего. Они укрепились во дворце наместника.
Стигийцы, составлявшие в тот момент около половины, тоже были готовы умереть в мечами в руках.
Луций приказал заблокировать дворец, и через десять дней умирающие от жажды мятежники начали сдаваться, или кидаться в обреченные, самоубийственные атаки.
Тут к императору как будто вернулось милосердие. Или это было восхищение отвагой. Так или иначе, с пленными защитниками дворца он обошелся милостивее, чем с мятежниками в провинциях, по которым прошла его армия.
Позже члены правящей верхушки были жестоко наказаны. Пресловутые рыцарские законы чести перестали действовать там, где шла речь об угрозе государству. Вместо почетного плена и заключения, похожего на домашний арест, бунтовщиков голубой крови вешали и приговаривали к каторге на рудниках так же, как и простолюдинов. Немногие ускользнувшие от карающей длани закона, искали спасения за границей. Единственной границей, до которой можно было добраться по суше, была граница Лигурийского Союза. Так было положено начало зингарским диаспорам в Гвареле и других городах Союза.
Те, кто бежал морем, обычно обращались к стигийцам, который в то время владели Асгалуном. Но судьба таких изгнанников уже относится к истории Стигии.
Кардавская Война, Первая Зингарская Революция, или мятеж герцога Беренгера, как ни назови эту трагичную страницу истории Зингары, сходила на нет, задыхалась, умирала. Как будто догорал костер.
Где-то продолжали обреченное сопротивление небольшие отряды мятежников, но это были уже предсмертные судороги. Население массово стремилось выказать лояльность Империи, и нередко таких бунтовщиков хватали, и сдавали властям свои же родственники и земляки.
Имперские войска жестоко расправлялись с участниками бунта. Множество людей после краткого, формального суда приговорены к тяжелым наказаниям. Лихорадка казней и бессудных расправ закончилась, но конфискации имущества и каторжные работы раздавались щедрой рукой. Счет шел на многие тысячи человек.
Порядок возвращался в Зингару.
Теперь «имперский гнет» из риторической фигуры стал явью. Луций наложил на страну такое количество всевозможных запретительных законов, что зингарцы буквально задыхались под их гнетом. В Зингару хлынуло множество военных и чиновников, поставленных следить за их исполнением. Всем, кроме высшей знати и официальных представителей власти было запрещено ношение оружия. Сословие «дворян в деревянных башмаках» приравнивалось к обычным податным. Высшей знати было запрещено иметь собственные вооруженные силы. Все полицейские функции перелагались на имперские легионы, которых теперь в Зингаре было размещено пять. Так же провинция должна была оплачивать содержание этих войск.
Прежняя федератская система была отменена, отныне потомки лигурийцев приравнивались к остальному населению.
Только перечисление подобных эдиктов может занять несколько страниц.
Зингара была разгромлена и унижена.
Между тем Луций очень скоро утратил к ней всякий интерес. Наведя порядок в Зингаре, он повернул на Запад.
Лигурийский поход Луция сводится к крылатой фразе «пришел, увидел, победил». Лигурийцы были отважными воинами, но численное, тактическое и технологическое преимущество Империи было таково, что всего через несколько недель пала столица Союза – растущий город Гварель.
В войне сложили головы, героически, но бесполезно, двое из триумвиров союза, а третий – сын Талорга, юный Брул, покончил с собой, чтобы избежать плена.
Хотя в целом территория Союза не была оккупирована, страна оказалась поставлена на колени. Ее армия практически превратила существовать, а самые экономически развитые и цивилизованные районы оказались под властью врага.
Однако, завоевания и присоединения к Империи не произошло.
Луций оценил трудности и затраты, которых потребовало бы удержание в повиновении таких обширных и труднопроходимых территорий, населенных такими воинственными людьми.
Потому он ограбил лигурийские города, приказал уничтожить флот, наложил какие-то запреты на численность и вооружение армии, но очень скоро покинул земли крайнего Запада.
За оставшиеся ему десять лет правления (и жизни), император не только никогда не побывает в покоренной Зингаре, но и к Лигурийскому Союзу ни разу не проявит интереса.
Почти все время он проведет на Востоке.
Пока память о разгроме была свежа, и имперские эмиссары честно следили за выполнением соглашений, лигурийцы вели себя тихо. С годами положение изменится, но сам Луций мог считать себя покорителем западной части континента.
Что же до Зингары, то управление ей было поручено графу Эспландиану, который старался, не выходя прямо за рамки императорских эдиктов, вести политику разумную и по возможности гуманную.
Король Бернардо пребывал в то время, будучи не то пленником, не то почетным гостем, в Стигии, и последующая судьба этого политического авантюриста связана с великой державой Юга.