[Михаэль фон Барток]

Каллен захрипел, «затанцевал» в воздухе, смерть его ждала мучительная – веревка была отмерена так, что не сломала ему шею, а обрекала на удушение скользящим узлом. Так он и бился, какое-то время, пока веревка не лопнула, и он рухнул вниз, под эшафот.
Тут не только немногочисленных зрителей проняло. Даже солдаты вместо того, чтобы стоять по стойке «смирно» ошарашено переглядывались и с уст каждого готов был сорваться один и тот же вопрос – «чем все это кончится?».
- Милости! – крикнул колченогий старик-сапожник, бывший солдат на службе старшего графа Остейна.
- Милости! – подхватили несколько женщин.
- Милости! – прогудел Артаэр.
Остейн выглядел почти жалко, будто вешали его самого. Мысли у него смешались. Как будто, в самом деле, был повод помиловать проклятого Круммоха, и надеяться, что он умрет от побоев. Как это зачтется, как милосердие, или как слабость? И не одно ли то же эти слова означают в Пограничье? Подпилил ли кто-то веревку (найти и повесить тоже!), или в происшествии есть нечто вроде шутки богов? Граф схватился за голову, будто это могло ему помочь быстрее принять лучшее решение.
И тут случилось то, чего он ожидал меньше всего. Со стороны башни заковыляла какая-то фигура. Сначала Остейн, да, наверное, не он один, вообразил, будто к месту казни явилась Плакальщица, или иная нежить. И только потом в страшилище признали Вильду. Она была в рванье, то там, то здесь виднелось голое тело, сплошь покрытое ссадинами и синяками. С ног до головы графская дочь была перемазана какой-то дрянью, и когда подошла ближе, стало ясно, что от нее ужасно смердит даже против ветра. «Не иначе, через нужник выбралась» - сообразил граф, одновременно и, проклиная себя за то, что не велел проверить решетки, перегораживавшие слив, и восхищаясь решительностью дочери, и испытывая еще дюжину разных чувств. Судя по тому, как Вильда приволакивала правую ногу, спуск через зловонную шахту прошел не совсем благополучно.
- Отец! – выкрикнула девушка. – Отец, милости!
Тут к Вильде подбежал землемер, и, не выказывая ни малейшего отвращения, подхватил ее на руки, потому что она едва могла стоять – из глубокой рваной раны на ступне лилась кровь. Гигант будто ребенка нес рыдающую и молящую о милосердии Вильду к отцу.
Даже каменное сердце дрогнуло бы, а сердце Остейна каменным не было, хотя бы в отношении единственной дочери.
- Отец, милости! – снова вскричала Вильда. Только Артаэр поставил ее на землю, она тут же повалилась Остейну в ноги.
Ей робко, нестройно, но настойчиво вторили несколько зевак, которых с каждым выкриком становилось все больше.
Остейн медлил с решением. Может быть, и в самом деле, помиловать Круммоха? Закон исполнен, а что веревка лопнула, так это к закону отношения не имеет. И все же он колебался, равно колебался проявить и милосердие, и жестокость.
- Как будто по старому закону я могу оказать ему милость. – нерешительно начал граф. И тут же оборвал себя, нарочито грозным голосом. – Но что веревка лопнула, не повод не исполнять закон!
Эй, вы там, бездельники! – рявкнул он в сторону солдат. – Вытащите мерзавца, да заодно посмотрите, живой ли он вообще!
Ругаясь, и подначивая друг друга, двое поставили алебарды и полезли на четвереньках под эшафот. Особенно они бранили тех криворуких бездельников, кто сколотили такой низкий помост, забыв, что сами принимали участие в постройке. Нащупав впотьмах Каллена, они ухватили его за руки и выволокли наружу.
Вильда в ужасе закрыла лицо руками, но потом совладала с собой. Она, до крови закусив губу, смотрела на окровавленного, истерзанного человека, в котором так мало, и одновременно так много оставалось от ее любимого, красивого, сильного, храброго Каллена. Тот содрогнулся и издал слабый стон.
- Дышит! – возгласил один из солдат. – Дышит, мерзавец этакий!
- Доложи по форме! – взревел Остейн, которого до безумия доводило то, что он – граф Пограничья, ничего не контролирует, и потому пусть хотя бы этот солдат обращается к нему по форме.
Будь солдат не таким сообразительным, стать ему следующей жертвой графской ярости. Но он не первый год носил плащ с гербом Остейна.
- Ваша милость, смею доложить! – отчеканил он тем особенным тоном, которым не говорит никто и никогда, иначе как военный перед лицом начальства. – Каллен Круммох дышит, а следовательно - жив!
Остейн хотел заорать что-то вроде «сам понимаю, что раз дышит, то значит, жив», но буквально за язык себя поймал. Не хватало ему посмешищем себя выставить. Уж лучше злодеем, чем балаганным паяцем.
- Отец, пощади его. – уже тихо, без экзальтации сказала Вильда.
- Граф, проявите милосердие. – сказал Артаэр. Потом он, не спрося изволения, опустился на колени рядом с Калленом, и принялся ослаблять узел у того на шее. Каллен глубоко вздохнул, зашелся кровавым кашлем. Кажется, он не понимал, что происходит, но не был в глубоком обмороке, а старался поднять голову и оглядеться, и никак не мог.
Остейн, затягивая время, вытащил трубку, долго не мог ее раскурить, без толку ударяя по камню. Потом, наконец, один из солдат покинул строй и подал графу огня.
- Отец, есть закон, что женщина может спасти приговоренного к смерти, если согласится выйти за него замуж. – сказала Вильда. К ней, кажется, начало возвращаться самообладание. Для человека перемазанного в нечистотах и истекающего кровью, держалась она с редким достоинством.
- Это ты что ли, та женщина, что хочет выйти за него замуж? – усмехнулся Остейн, затягиваясь дымом. – А что если я не дам разрешения на этот брак? А я - не дам.
- Я беременна, отец.
- Что? – чуть не поперхнулся дымом Остейн. – Да когда вы успели!? Или он успел побывать у тебя не только на этой неделе?
- Да, прошлый раз мы виделись во время лошадиной ярмарки.
- То есть месяц назад. – мрачно сказал Остейн. – Ты точно не лжешь?
- Нет, отец. Я беременна, это ребенок Каллена.
Позор выходил еще более крупный, чем Остейн предполагал. И вдруг ему стало на все наплевать. Болела голова, хотелось только покоя и спать. Ему было все равно, что за его семейным скандалом сейчас наблюдает полсотни человек. Да, будут много говорить и смеяться. Пусть смеются. Граф Пограничья все равно он. Да почему, во имя всех богов, он должен вешать Каллена, потом искать подходящего жениха Вильде? Пусть пропадут оба пропадом!
- По старинному обычаю, что помнит еще Эпоха Саг, я дарю Каллену Круммоху жизнь. Сначала разорвалась веревка, а потом нашлась женщина, что готова взять его в мужья. Да будет так.
Но этот удивительный день не исчерпал се6я на страшные события и чудеса.
Пока все, от Артаэра до последнего зеваки в толпе заворожено слушали разговор графа с дочерью, все пропустили появление всадника, похожего на призрак.
Полумертвый, истощенный конь с трудом нес на себе человека, столь же измученного.
Это был Логан Фирсонхэй. Но три дня, даже проведенные в снежном плену на плоскогорье, не могли бы так изнурить и состарить человека. Это была тень, призрак былого капитана. Даже одежда его была изношена до последней крайности. Пистолеты свои он где-то потерял, лишился и теплого плаща, и шляпы. Только тяжелый палаш был при нем, теперь он нес ножны с ним в левой руке.
Никто даже не обратил внимания, на то, как он спешился и неслышной тенью прошел между людьми.
Пока Артаэр на руках нес Вильду, пока та умоляла отца пощадить Каллена, пока солдаты вытаскивали полумертвого горца, Фирсонхэй стоял поодаль, между двумя старухами и крепким молодым ремесленником, в одежде засыпанной роговыми и костными опилками.
Но вот граф произнес свой приговор, и Вильда бросилась к Каллену, а тот, все еще хрипя горлом, попробовал приподняться, опираясь на уцелевшую руку.
Тогда Фирсонхэй бесшумно, со скоростью, которую вообще нельзя ожидать от человека, отбросил в сторону ножны и шагнул в их сторону с обнаженным палашом в руке. Некогда клинок его сломался, лишившись примерно трети длины, и был наспех заточен, наверное, о камни.
Остейн, казалось бы, утративший способность удивляться, уставился на призрак своего верного капитана. Что-то в исхудалом лице и бешено горящих глазах испугало графа.
- Мертвый должен оставаться мертвым. – просипел Логан тонкими, изъязвленными губами, с которых сыпали обрывки отмершей кожи.
С этими словами он ударил палашом сверху, так, как колют с седла, чуть наискось, от себя.
Сломанный меч навылет пронзил Вильду и вонзился в Каллена.
В тот же миг один из солдат ударил Фирсонхэя алебардой в живот, и тот, согнувшись, попятился.
- Вильда, дочка! – в ужасе воскликнул граф, глядя на возлюбленных, пронзенных одним клинком. Он вырвал клинок, и в тот самый миг, когда с выщербленного клинка на землю упала капля, небо на Севере раскололось.