[Зогар Саг]

Возвращение в Хауран было подобно багровому приливу, урагану стали и колдовства. К тому времени начал изнывать от ограничений новой республики. Возникали споры, формировались фракции, и хрупкое единство, свергнувшее ведьму, начало трещать по швам. Правление Саврока, пусть и свободное от извращенной похоти Саломеи, оказалось не менее неумолимым. Те, кто слишком ревностно служил Саломее, или даже те, кого подозревали в не достаточной лояльности к восстанию, столкнулись с быстрым и жестоким судом. Головы летели на рыночной площади, и тень страха, пусть и иного рода, всё чаще витала в воздухе. Правосудие было быстрым и жестоким; инакомыслие подавлялось с такой же беспощадностью, как и при старой власти. Хауран лишь сменил одного жестокого господина на другого, пусть и вышедшего из их собственных рядов. Вкус свободы был горьким, и ростки демократии никак не приживались на столь твердой и неподатливой почве.

Весть о приближающейся орде достигла Хаурана словно похоронный звон. Городское ополчение, как и все население, хотя и охваченное революционным пылом, оказалось плохо подготовлены к встрече с закаленными убийцами Севера.

—Они идут! — закричал разведчик, бледный от ужаса, ворвавшись в зал собраний. — Орда! Во главе с Кровавым Волком… и самой Королевой-Ведьмой!

Собравшиеся замолчали, затем послышался недоверчивый ропот, быстро сменившийся страхом. Лицо Саврока оставалось бесстрастным, но его челюсти сжались.

— Змея возвращается в свое гнездо, — глухо прорычал он. — На этот раз мы раздавим её голову каблуком.

Асы спускались с холмов, словно ледник, ужасающая волна воинов, закутанных в меха, их боевые топоры блестели, а боевые рога звучали как рев тысяч хищных зверей. Во главе их ехал Хеймунд, словно бог войны с рыжей гривой, а рядом с ним, верхом на чёрном жеребце, ехала Саломея. Асы Хеймунда, жаждущие новых завоеваний, обрушились на королевство, словно стая волков на раненого оленя. Когда боевые рога асов разнеслись по северным холмам, город охватила паника. Варвары обрушились на хауранское ополчение вихрем ярости берсерков, их огромные топоры пронзали хлипкие доспехи хауранцев. Битва у городских ворот превратилась в настоящую бойню. Боевые кличи асов «Имир!» заглушали отчаянные молитвы хауранцев к Иштар. Хеймунд Рыжий, будто вихрь разрушения, несся в авангарде, его огромный топор разрубал щиты и шлемы, словно пергамент.

Саломея не сражалась мечом. Она стояла на близлежащем холме, возвышаясь над городом, подняв руки, и скандировала заклинание на стигийском наречии. Из земли клубился тошнотворно-зелёный туман, просачиваясь в городские стены, неся с собой шепот ужаса и безумия. Когда асы обрушились на наспех укрепленные стены Хаурана, заклинания Саломеи сеяли среди защитников нити страха и смятения. Призраки и демоны мелькали на валах, стрелы обращались в пыль на лету, а сама земля под ногами воинов Саврока расступалась превращалась в зыбучие пески. Защитники «республики», несмотря на свою храбрость, не могли противостоять этому ужасающему сочетанию варварской мощи и тёмного колдовства.

Архонт Саврок, с лицом, искаженным отчаянием, собрал своих людей для последнего боя в самом сердце города, на той самой величественной площади, где когда-то раздавались крики о свободе.

— Сражайтесь! Сражайтесь за Хауран, за свои семьи! Не позвольте ведьме вернуть себе трон! — проревел он хриплым голосом.

Он столкнулся с Хеймунда на ступенях зала собраний, того самого места, где он провозгласил свободу Хаурана.

— Проклятый дикарь! — взревел Саврок, и его молот столкнулся с двуручным мечом Хеймунда со звоном, разнесшимся по залитой кровью площади. — Ты вернул былую тьму!

Хеймунд рассмеялся, гулким, гортанным смехом, легко парируя удар Саврока.

— Тьма — это истина, маленький глупец. А свобода — детская мечта.

Он двигался с плавной грацией опытного убийцы, подавляя не только грубой силой своих мускулистых рук, но и аурой той нечеловеческой жестокости и звериной ярости, что исходила от него. Саврок, несмотря на всю свою свирепость, был ему не ровня. Жестокий удар щитом Хеймунда раздробил челюсть Саврока, заставив его пошатнуться. Прежде чем он опомнился, двуручный меч Хаймунда опустился, в кровавом фонтане утопив краткий эксперимент Хаурана . Последний вздох Хауранской Республики вырвался предсмертным хрипом с окровавленных губ умирающего архонта.

Город пал быстро и жестоко. Асы брали плату за свою кровь, грабя и убивая с дикой самоотдачей, пока Хаймунд не усмирил их. Он был повелителем хаоса, но и мастером контроля и он не хотел разорять вконец столицу будущей империи.

Несколько дней спустя Багровая Цитадель, очищенная от крови мятежников руками испуганных простолюдинов, вновь засияла темным великолепием. Царица Саломея, в великолепных одеждах из черного шелка, расшитых драгоценными камнями, восседала на троне и алый полумесяц резко выделялся на фоне ее бледной кожи. Рядом с ней, на троне, с вмонтированными в него черепами членов внутреннего совета Саврока, восседал Хеймунд Рыжий. Его огромная фигура и рогатый шлем плохо сочетались с утонченной роскошью этого места, но это не мешало ему чувствовать себя на троне как дома.

Хауран теперь был дважды проклятым королевством. Робкие ростки демократии были не просто сорваны; их втоптали в грязь и засеяли солью. Саломея правила с новой, обострённой жестокостью, её магия теперь дополнялась несокрушимой мощью Хеймунда. Публичные казни стали ежедневными зрелищами, а дворцовые пиршества стали ещё более развратными, чем когда-либо, представляя собой смесь хайборийского упадка и варварских излишеств. Дворец, перестроенный выписанными из Стигии зодчими, роскошно украшенный, вновь превратился в вертеп разврата и темных ритуалов. Золото лилось рекой, редчайшие шелка украшали все поверхности, а аромат экзотических специй и крепких вин наполнял воздух. Но за этой роскошью скрывался непреходящий страх.

Их совместное правление стало свидетельством их объединенной тьмы. Саломея изобретала все более искусные пытки, а Хаймунд наблюдал за казнями холодным и в то же время веселым взглядом. Их покои наполнялись постоянной симфонией власти и наслаждения – не только физического акта, но и темного восторга от совместного господства. Их любовь друг к другу была извращенной, плотской связью, выкованной в огне взаимного понимания того, что истинная власть заключается в попирании ногами слабых.

Храм Иштар претерпел свое последнее преображение. Саломея не просто вернула непристойных идолов своих тёмных богов, но и соединила их с суровым культом севера.

— Мои боги — от жаркой, приторной ночи и тайных желаний плоти, — объясняла она Хаймунду, пока ремесленники и рабы трудились под плетями асиров. — Твой Имир, — от бесконечного льда и холодной окончательности смерти. Это две стороны одной медали: власти жестоких богов над слабым человечеством.

Новый идол был воздвигнут там, где когда-то стояла Иштар. Это было чудовищное сочетание: основание было вырезано в виде стигийского бога-змея, чьи кольца из черного базальта извивались в невозможных формах. Но из него возвышался титанический, мускулистый торс ледяного гиганта, высеченный из сине-белого мрамора, который, казалось, излучал ощутимый холод. Одна рука гиганта сжимала кричащую человеческую фигуру, а другая собственнически прижимала к себе красивую обнаженную женщину, чья нижняя половина теле плавно переходила в змеиные кольца. Это был бог ледяной, жестокой похоти; бог смерти и разврата, сплетённых воедино. Непристойные фрески, изображающие южную похоть, соседствовали со суровыми резными изображениями замерзших пустошей и гигантских богов, пирующих смертными. Приторный аромат лотоса смешивался с привкусом свежей крови. Жаровни, пылающие галлюциногенными благовониями, стояли рядом с ямами, где магия Саломеи вызывала ледяной туман, оседавший на полу – дыхание из царства Имира. Центральный алтарь представлял собой массивную глыбу зачарованного льда, которая никогда не таяла. На нем приносили жертвы – не всегда быстрым и милосердным клинком, но иногда, оставляя замерзать насмерть, отдавая последние мучительные вздохи великану севера.

Однажды вечером, когда последние лучи заходящего солнца окрасили небо в кровавые оттенки, Саломея откинулась на спинку трона с чашей пряного вина в руке. Она была великолепна в платье из мерцающей чёрной чешуи с глубоким вырезом. Хеймунд, обняв её за плечи, с огромного балкона смотрел на город внизу. Хауран молчал, словно огромный, испуганный зверь, съежившийся под их железной пятой.

— Они не поняли, не так ли, мой Красный Волк? — промурлыкала Саломея, проводя по его рыжей бороде накрашенным ногтем. — Они думали, что свобода означает отсутствие правителя. Они не понимали, что одни рождаются, чтобы преклонять колени, а другие — чтобы повелевать.

Хаймунд хмыкнул, устремив взгляд на далекую знойную дымку пустыни.

— Они научатся. А если забудут, мы им напомним.

Его рука нащупала алый полумесяц, шершавый большой палец обвёл его контур. Саломея улыбнулась зловещей улыбкой, обещавшей одновременно экстаз и упоительную боль.

— Они думали, что смогут построить мир, основанный на надежде, — пробормотала она, — Глупцы. Надежда — для слабых. Им следовало строить мир, основанный на страхе.

Хаймунд хмыкнул в знак согласия.

— Страх — хороший камень для фундамента, крепкий. — Он повернул голову, и его огненная борода коснулась её щеки. —Твои боги тьмы и мой бог льда… они поют вместе хорошую песню.

— Гимн власти, мой король, — прошептала Саломея, прижимаясь к его могучему телу. — И мы заставим весь мир петь его.