[Михаэль фон Барток]

Глава девятая, где льется кровь.

Остейн выслушал доклад о том, что его люди видели со стен.
- Так он, в самом деле, убил Карратака? – усмехнулся граф. – Да он еще хуже, чем я думал! Как есть, змеиный выползок! Гленн Куад, будь он проклят!
- Думаете открыть ему ворота?
- Не сейчас. Сейчас они с гирканцами сцепятся, и мы пустим только тех, кто переживет схватку.
- А вы можете быть коварны, сир. – осмелился заметить Рорк.
- Я практичен, сержант.
Настроение Остейна было столь же мрачным, как и сгустившаяся противостественная ночь. Кроме тяжелых мыслей о Вильде его обуревали мрачные предчувствия. Бред Фирсонхэя, странные явления в небе, чудесное явление старого священнослужителя в храме… Все это не вписывалось в картину привычного ему мира. Остейн никогда не был истинным скептиком, отрицавшим потустроннее. Просто раньше он ни с чем подобным не сталкивался. Но как память его хранила старые ванирские сказки, которые он слушал в детстве, так и сама его кровь ощущала, что воздухе разлились неведомые энергии. Он вспомнил зловещее слово, на старом ванирском языке, которого не знал.
Фимбулвитр - Великая Зима.
Неужели именно она спустилась на Пограничье вместе с дневной тьмой. Остейн попытался вообразить, а что сейчас происходит севернее, на землях Киммерии, и поежился.
- Сир! – вырвал его из задумчивости голос Иридарна.
- Да. – поднял мрачный взгляд Остейн.
- Ваша дочь, госпожа Вильда.
- Что с ней?!- нарочито грубо спросил граф, боясь услышать ответ.
- Кажется, она приходит в себя, но очень слаба.
Остейн поспешил в комнату, где страдала раненая Вильда.
Девушка была в сознании, но выглядела просто ужасно. Судя по всему у нее начиналась лихорадка.
- Отец. – голос Вильды был еле слышным шепотом. Остейн наклонился ухом к самым ее губам. Вильда вдруг поежилась и с жалкой усмешкой сказала.
- Щекотно.
Остейн, кляня себя, отшатнулся, в самом деле, его бакенбарды явно попали несчастной в лицо.
- Что с Калленом, отец? – был первый вопрос Вильды.
- Жив, но как и ты тяжело ранен. – честно ответил Остейн.
- Я умру? Что говорит хирург?
- То же, что говорят все его коллеги. – не стал лгать Остейн. – Что ты можешь умереть, а можешь и выжить.
- Это хорошо. – Остейн хотел было спросить, что хорошего девушка находит в том, что может умереть, но она закончила фразу. – Хорошо что ты честен со мной.
Лицо Остейна перекосило, он готов был разрыдаться.
- Дочка, я бы все сделал, чтобы ничего этого не случилось. – выдавил он. – Проклинаю себя каждую минуту, что не остановил этого безумца.
- Отец, послушай меня. Я очень плохо себя чувствую, думаю, в любой миг могу снова потреять сознание. Но то, что я тебе скажу, это не бред, вызванный раной, поверь мне. Сейчас происходит что-то ужасное, верно?
- Да, Вильда. Среди дня спустилась тьма, пришла буря, а теперь идет небывалый снег. Откуда тебе это известно?
- Я все видела. Ты ведь сам рассказывал, что у матери были видения. Отец, то что случилось, связано с тем, что ты хотел повесить Каллена. Каллен … В Каллене течет кровь героев, отец. Ты и сам знал это. Ты и твои люди… вы подвергли его Трем Смертям. Три Смерти - для Старого Игга.
Все это настолько напоминало слова Фирсонхэя, что Остейну, хоть он и находился в жарко натопленной комнате, стало холодно.
- Ты что, хочешь сказать, что его кровь разбудила Игга?!
- Не только его кровь, отец. Твоя кровь, моя кровь… кровь нашего с Калленом ребенка.
- Но твой Каллен жив! И ты жива! И твой ребенок тоже жив, я надеюсь! – сказав последнюю фразу, Остйен поразился тому, насколько искренне она прозвучала.
- Это не важно. Кровь пролита.
Только Вильда произнесла эти слова, как глаза ее закрылись. Остейн испугался, что дочь его испустила последний вздох. Но потом он увидел, что она дышит, поверхностно и быстро, но дышит.
Растерянный, подавленный, Остейн какое-то время сидел у постели дочери, сжимая ее руку в своей огромной ладони. Голова его была готова взорваться от мрачных мыслей и туманных предчувствий. Выходя от Вильды, он стал свидетелем спора между Иридарном и Артаэром. Причем первый таскал второго за пуговицы, с риском их оторвать, а второй эти манипуляции с обычным для себя воловьим спокойствием переносил, но судя по всему, хирургу не уступал. Боясь обеспокоить раненую девушку, бранились они шепотом, что придавало их перебранке неуместную комичность.
- Что вы тут не поделили, высокученые господа. – тем же шепотом окрикнул их Остейн.
- Разошлись в вопросе лечения госпожи Вильды. – отвечал Иридарн. – Этот шарлатан несет неведомо, что о «полезных свойствах плесени», тогда, как всякому неучу известно…
В медицине Остейн не понимал ровным счетом ничего, значит, поддержать никого не мог.
Тем более, что перед ним было слишком много других дел.
- Отпустите его немедленно! Если прямо сейчас вам нечего делать, так подите проведайте Каллена Круммоха. Каким бы негодяем Круммох ни был, он дорог моей дочери, и кажется его жизнь важна для нас всех. Не смейте устраивать скандал у одра болезни!
Прекратив, таким образом, диспут, граф отправился выслушать новости о том, что творится под стенами. Но речь Рорка в этот раз не походила на его обычную бесстрастную манеру говорить. Пропустив подобающее при обращении к графу «сир», сержант едва ли не прокричал, что в поле происходит нечто ужасное, и заявил, что графу нужно самому все видеть.
До Остейна и раньше донеслось несколько приглушенных выстрелов, крики и проклятия. Но он не обратил на них внимания. Теперь же под стенами творился какой-то кошмар. Выстрелы перебивались отчаянными воплями. Пару раз где-то во тьме глухо рявкнули пушки. Значит, Гленн Куад не обманывал, они у него действительно есть. Но эти выстрелы будто ничего не решили.
Для резни между людьми Куада и оставшимися без вождя Беаннтанами битва была какой-то уж слишком ожесточенной. То там, то здесь вспыхивавшие выстрелы, последние масляные фонари, которые еще не разбились в сутолоке боя, выхватывали из тьмы пятна света, но разобрать со стен было ничего нельзя.
Тем временем Гленн Куад, совсем утративший свой лоск, в разорванном в лоскуты плаще, с окровавленной непокрытой головой, отчаянно скоблился в калитку, то понося Остейна, то умоляя его, заклиная всеми богами Севера и Юга.
И тут Остейн разглядел, кто теснит всадников на поле.
- Рорк! – повысил он голос. Вся растерянность мигом сошла с графа. Сейчас речь шла о войне, о сражении, а это было именно то, в чем он понимал. – Пушки к бою, пусть бьют выше голов людей! Открывайте ворота, запускайте подонков, только пусть стрелки прикрывают отход! Порази их огонь Митры!
Рорк хотел уточнить, кого должен поразить Солнечный Бог, но тут тоже разглядел исполинские, не меньше восьми футов, фигуры, что обступали несчастных налетчиков. Они были будто сотканы из тьмы и мороза. То, чем они разили людей, могло с равным успехом быть и клинками и когтями. Удары грозных боевых топоров, равно как и выстрелы в упор, не убивали их, хотя и замедляли движения.
А следом за гигантами шли другие, ростом с обычных людей.
Остейн разглядел древние, которые даже на росписях в храмах не всегда увидишь, доспехи, и все мгновенно понял. Его практичный ум не искал успокоения в надуманных объяснениях, он поверил своим глазам, как только мельком разглядел чешую бронзового панциря и рогатый островерхий шлем.
Старый Игг поднял из заброшенных могил мертвых воинов, что служили ему при жизни.
А возглавляли их сыновья и дочери Повешенного Бога, гиганты, в чьих венах вместо крови струилась ледяная вода.
Но какими бы зловещими не были эти твари, они были сотворены из плоти.
Со скрипом отворилась створка ворот. Только чтобы проскользнуть мог один всадник.
Остейн, как всегда, в момент крайнего напряжения забыл о больной ноге. Он просто слетел вниз со смотровой башни и устремился к воротам. Рядом с ним привычно бежали два телохранителя, готовые собой заслонить графа от любой угрозы. Учитывая, что они были облачены в полудоспехи и несли металлические, способные выдержать выстрел из аркебузы, щиты, это даже не было бы бессмысленным самопожертвованием.
В воротах граф застрелил всадника, попытавшегося ворваться в крепость, под защиту ее стен. Пока большая часть людей Куада и Беаннтаны вели обреченный бой с умертвиями Игга, но если они в панике, толпой, устремятся к воротам, то все для них будет кончено.
Остейн выбрался наружу, где поймал за ворот Гленна Куада.
- Ты нас бросил, ванир! – омерзительно завизжал барон-разбойник, пытаясь вытащить из ножен кинжал.
Остейн ударил его по лицу. Бил граф раскрытой ладонью, потому что побоялся сжатым кулаком убить трусливого негодяя.
- Прекрати паниковать и возьми себя в руки! – рыкнул он, хорошенько тряхнув налетчика. Тот задергался как в припадке, хорошее сукно трещало, но держалось. – заводи людей в замок, малыми частями! Ты зайдешь последним, или не зайдешь вообще! Я лично за этим прослежу!
Окрик Остейна в самом деле заставил Гленна прийти в себя. Он огляделся вокруг, скорее зло, чем испуганно.
- Я только выстрелил в него, и они налетели из темноты… - начал Гленн Куад, но Остейн оборвал его.
- Позже! Мои люди прикрывают вас огнем со стен. Отступайте боевым порядком, как во всякой битве! Побежите, как стадо оленей, велю направить пушки на вас!
Та битва, что бушевала под стенами замка, не была «всякой». Враг был слишком ужасен. Остейн выстрелил в голову восьмифутовой твари, отдаленно похожей на женщину, которая орудовала исполинским копьем. Пуля заставила ее голову мотнуться на шее, белесая жидкость потекла из раны. И на этом все. Однако, граф заметил, что раны, нанесенные клинками твари переживают тяжелее, некоторые и вовсе падают от них и лежать недвижимо. Горцы привыкли орудовать всевозможными боевыми топорами на пяти-шести-футовых древках. Это, в самом деле, было оружие огромной силы. Но скорее всего дело было не в этом. Пули лили из чугуна. Клинки ковали из стали и железа. Значит дело в неких мистических свойствах железа. Это надо запомнить.
Но все же огонь, который вели пушкари и стрелки Остейна позволил налетчикам немного перевести дух. Поняв, что защитники крепости на их стороне, они немного приободрились. Воины организовывали привычные по прежним стычкам группы из трех-четырех соратников, и, действуя совместно, прикрывая друг друга, и нанося удары поочередно, то там, то здесь, даже опрокидывали гигантов, а умертвиям наносили такой урон, что те не могли больше сражаться. Они отрубали руки и ноги, раскраивали головы, при возможности и вовсе сносили их с плеч.
Но все же потери налетчиков были велики. На каждого падшего гиганта и изрубленного в куски мертвеца они теряли своих товарищей.
Часть дрались, спешившись, другие по-прежнему орудовали на конях.
Судьба тех, кто падал среди мертвецов, была чудовищной. Воины былых времен принимались терзать раненых и убитых, купаться в их крови. Кто-то запускал зубы в плоть падших, кто-то довольствовался тем, что мазал кровью свое лицо, окунал в нее руки. Некоторые несчастные были еще живы, когда костистые руки нечисти зарывались в их теплые внутренности.
Это была не битва, это был сбывшийся наяву ночной кошмар.
Все же Куад и Остейн сумели вывести из боя не меньше полусотни человек. Порождения вечной зимы и ночи, дети Игга дрались яростно, но не признавали порядка и дисциплины, были или слишком безумны, или просто не считали нужным воевать по науке. Они пришли за кровью и плотью, а не за какой-то рационально понимаемой «победой». Потому-то они не смогли перестроиться, сменить направление удара и способ ведения боя, когда под прикрытием выстрелов, налетчики стали пятится и поочередно отступать к воротам.
Из самых отважных, что прикрывали отступление товарищей, погибли особенно многие. Но Остейн продолжал стоять в воротах, стреляя из пистолетов, которые ему заряжали и подавали телохранители. И он действительно пустил Куада внутрь последним, когда за стенами оказались все налетчики.
Пушечный залп замедлил, почти остановил рывок нежити к воротам.
В тот же миг, когда удивительно молчаливая толпа умертвий устремилась вперед, исполинские приводы закрыли весившие многие тысячи фунтов ворота, напоследок оторвав несколько костистых рук, вцепившихся в створку. Остейн отступил, выкрикивая приказ опускать решетку. Она под скрежет цепей выползла из надвратной башни и с грохотом опустилась. Следом захлопнули вторые ворота.
Остейн шагнул на двор замка, где толпились полсотни изнуренных, раненых, испуганных людей. Все что осталось от войска Куада и Карратака.
- Что замерли, отребья! – граф поднял тяжелый палаш. – Быстро на стены! У кого с собой есть порох и пули – стреляйте! Все прочие – готовьтесь помахать топорами!
- И незачем так кричать, господин граф. – отвечал совершенно овладевший собой Гленн Куад. – Поверьте мне, у вас отныне нет более верных союзников!
Остейн собирался вновь подняться на смотровую площадку, но тут дорогу ему преградила целая делегация. Во главе ее был Артаэр, по обыкновению имевший такой вид, только что проснулся. Но к нему присоединилось около дюжины человек, от Иридарна, с которым они на время забыли разногласия, до конюшего, управляющего поместьями, почему-то старшего повара и даже супруга землемера. Они все принялись умолять графа не рисковать жизнью и не участвовать в сражении, потому что он слишком важен для выживания всех укрывшихся в замке людей.
Остейн позволил себя уговорить, не ощущая угрызений совести. Он знал, что остановил его не страх за свою жизнь. Он подумал только, случилось ли восстание нежити по всему Пограничью, а быть может по всему Северу. И не отбивается ли сейчас город от воинства Игга. Снег и ветер не давали ничего разглядеть в отдалении.
Остейн собрал всех служивших в замке мужчин. Из ста человек около половины годны были на то, чтобы сражаться. Многие его рабочие и слуги были отставными солдатами, ушедшими со службы по увечью или по возрасту. Но пятидесятилетний одноногий человек, хоть и не годен драться в пешем строю рядом с молодыми, на крепостной стене точно так же может стрелять, или хотя бы заряжать оружие. Граф приказал каждому, кто чувствует в себе силы, получить в арсенале оружие. Конечно, там хранились старые копья, да всевозможные виды топоров на длинных древках – оружие привычное для каждого жителя Пограничья, к тому же удобное при обороне крепостных стен.
Юнцам, чьи руки и нервы были слишком слабы, чтобы орудовать топором на шестифутовом древке, поручили таскать на стены пакеты пороха, пули, а так же ядреную смесь вина, уксуса и крепкого самогона. Сие адово пойло отлично притупляло боль, страх и отчаяние, главное не напиться до полной потери разума. Так же стоило позаботиться о пище для защитников на стенах. В котлах на кухне закипела жирная похлебка, в которую полетели все остатки мяса, сала, колбас и рулетов.
Большую комнату, где иногда устраивали музыкальные вечера, отвели под лазарет. Иридарн, облачившись в кожаный фартук, резал, порол, шил и пилил, со стороны больше походя на мясника. Тяжело раненых тащили на плечах, но иногда и на носилках. Те, кто мог идти сам, ковыляли, опираясь на стену, или на плечо добровольного помощника. Воздух наполнился криками боли, зловонием крови и иных телесных жидкостей. Женщины с тряпками, ведрами и тазами воды, суетились тут же, стараясь поддерживать хоть какую-то видимость чистоты.
Умертвия, не ведавшие усталости, продолжали штурмовать замок. Из замерзшие мозги что-то помнили из прежних времен, и они тащили с собой свежеповаленные деревья, которые старались приставить к стенам, чтобы взобраться наверх. Там их беспощадно рубили, скидывали вниз, но в паре мест сражение всеже переместилось на стены.
Остейн отмахиваясь от уговоров не рисковать, взобрался на стену, где сейчас воцарилась минутная передышка.
- Как дела, сержант? – окрикнул он Рорка.
- Пока мы их сдерживаем. Замок построен чтобы его удобно было оборонять, сир.
- Они все так же ломятся со стороны ворот?
- Большей частью да. На остальной протяженности стен было несколько попыток взобраться. Всех посбивали вниз.
- Эти твари, Рорк, они смертны? Их можно убить?
- Убить едва ли, но можно сделать так, чтобы они не могли сражаться, сир.
Тут снизу раздался глухой удар и пояснения Рорка стали не нужны. Умертвия числом не меньше сорока, притащили ствол огромного дерева, и подцепив его веревками, теперь били этим примитивным тараном в ворота. Это было скорее смешно. Твари были воинами во времена, когда деревнянная крепость на земляном валу была вершиной строительства оборонительных сооружений. Каменный замок Остейна был несокрушим. Но граф не слишком радовался этому. Дело в том, что умертвий было много. Царила ночь, теперь уже настоящая ночь, и разглядеть сколько врагов собралось под стенами, было невозможно. Но глухой шум, отдаленный блеск металла и то, что позволяли разглядеть краткие вспышки выстрелов, не внушало надежд. Воинство Игга было огромно.
Что случится, когда закончится порох, а руки солдат начнут ронять оружие, которое станет неподъемных для усталых мышц? Оставалось только надеяться, что нежити тоже нужен какой-то отдых.
Мимо проволочили раненого в лицо молодого воина, не из числа солдат Остейна, один из налетчиков Карратака. Один глаз у него был выбит, голова окровавлена, лицо от брови до подбородка распорото до самой кости.
- Она танцует среди вихрей. Она танцует там, среди снега! Вокруг ее братья и сестры, у них оружие изо льда, а она танцует под песню ветра!
Он говорил слишком уж складно, для человека, страдающего от боли и Остейн подумал, что юный Беаннтан скорее всего вспомнил старую песню и сейчас, в момент душевного потрясения, читает ее наизусть.
- Дочь Ледяного Гиганта! – успел крикнуть несчастный, прежде чем его стащили вниз по лестнице.
Сражение то закипало с утроенной силой, то как будто замирало. Люди сменяли друг друга, ловили минуты неспокойного сна, наскоро подкреплялись едой и вином, и снова брались за оружие. Остейн старался все сделать для того, чтобы силы, порох и боеприпасы не расходовали зря. Теперь солдаты не палили бездумно в любую тень, а били только прицельно. Пушки стреляли только по большим скоплениями врага. Мертвым и ледяным гигантам даже позволяли забраться повыше, и только после этого принимались рубить их и колоть.
В какой-то момент, когда брошенное мертвецом копье пробило горло защищавшего свой участок стены солдата, Остейн оказался на его месте, орудуя алебардой, что выскользнула из мертвой руки. Потом древко алебарды сломалось, и Остейн вытащил их ножен верный палаш.
Это продолжалось, продолжалось, и казалось, что замок всегда был в осаде, и всегда на стены его лезли орды умертвий, и всегда в мире не было ничего, кроме тьмы, снега, искаженных бледных морд нежити и тяжелого палаша в руке. У графа уже разум мутился от усталости.
А потом все как-то само собой стихло.
Мертвые не могли устать, не могли испугаться, но что-то заставило их остановиться.
Тьма немного расступилась. Как доложили графу, сейчас был полдень.
К замку подошла увечная лошадь. Мертвая, если уж на то пошло, лошадь. На спине ее восседал мощно сложенный всадник, у которого не было половины лица. Но по тому, что уцелело, и по плащу легко было узнать Карратака.
Карратак заговорил, и голос его был глухим, лишенным интонаций. Как будто в горле Гирканца засел кусок льда. Наверное, так оно и было.
- Граф Остейн. – сказал Карратак. Остейн, и все остальные люди на стенах, не сомневались, кто говорит через убитого Карратака. Где-то за спиной всадника, на самой границе тьмы и тусклого света, на границе видимости, можно было различить исполинскую, в десятки футов, тень, отдаленно напоминающую человека. – Отдай мне мое. Так говорю я, Атрид, Враг Волка, Джиннарр, Повелитель Драугов.
- И что же твоего в моем замке, старый обманщик? – крикнул Остейн.
Раздался звук, схожий с грохотом сорвавшейся в пропасть лавины. То засмеялась гигантская фигура из ветра и снега.
- Живой мертвец принадлежит мне, ибо я Хангатир. Плод твоих чресл принадлежит мне, ибо я Сангеталл. То, что между тобой и провидицей принадлежит мне, ибо я Вирнсталл.
Ужасный как и всегда в легендах говорил загадками, и ритуальными оборотами. Иначе, он должно быть не умел.
Остейн потер лицо, вспоминая. Имена Высокого, будь он проклят.
Как переводятся его имена с языка предков?!