[Пелиас Кофийский]

Ладно, тогда такой вариант: дополненный и исправленный.

1. Тёмно-алые капли звёзд мрачно взирали на ночные аллеи, когда никем не замеченная тёмная фигура медленно взбиралась на самую вершину проклятого храма. Цепляясь за декоративные элементы фриза, она упорно ползла наверх – словно букашка, вознамерившаяся бросить вызов богам. Тишина и покой окутали шадизарские улицы. Лишь ветер иногда доносил до смельчака, как внизу шепчутся древние тамариски.
О храме Дженгара ходили жуткие легенды. Говорили, что всю эту громаду – от массивного основания, сложенного из циклопических блоков - до мрачных багряных куполов, нависающих над аллеями Шадизара – сложили в незапамятные времена отнюдь не люди. Какая-то странная, извращённая геометрия чувствовалась в нём, не до конца постижимая человеческим рассудком. Раскинувшийся на огромной площади высокий храм словно подавлял смотрящих; исходящее от него дыхание ничем не объяснимой угрозы и мощи заставляло воров и прочих искателей приключений держаться от него подальше.
Всех, кроме одного. Тёмная фигурка, кажущаяся крохотной на фоне громадных гротескных украшений, живописующих корчащиеся в муках человеческие тела, медленно, но уверенно ползла к вершине храма – туда, в цоколе необъятного купола было прорезано небольшое окно. Видимо, его не пугали слухи о чудовищных ритуалах, что проводились за закрытыми бронзовыми дверьми; очевидно, он не боялся огромных демонов, по слухам, обитающих внутри храма. Возможно, его привлекали другие пересуды – о несметных сокровищах, что хранились под чёрными алтарями, о грудах драгоценных камней, что помнили самую юность мира. А быть может – его просто влёкли вперёд азарт и жажда приключений.
Странное зрелище являл собой он, бросивший вызов страшным святыням Шадизара, города демонов и полузабытых богов – настолько странное, что случайный прохожий, увидев его на вершине храма, наверняка решил бы, что лунные демоны играют с его глазами, заставляя видеть то, чего нет на самом деле. И поспешил бы скорее далее по улице – прочь от проклятых храмов и давно забытых богов.
Однако загадочного незнакомца подобные соображения, видимо, не волновали. Он уверенно ухватился за морду неприглядного каменного демона и последним рывком ввалился в окно. Прокатившись по гладкому каменному полу, он легко вскочил на ноги. Тускло сверкнуло лезвие ножа в свете мигающих звёзд. Впрочем, его опасения оказались излишни. Ничто не нарушило тишины – за исключением звука его собственных шагов.
Негромко хмыкнув, нахальный незнакомец вернул нож в ножны и внимательно осмотрел открывшееся его взгляду помещение. Луны на небе не было, но ночь была совершенно ясной, и небо усеяло огромное количество мерцающих звёзд. Почему-то многие из них были красноватыми – причуда природы или зловещее предзнаменование – кто знает?

Добавлено через 27 секунд
Грабитель неплохо видел в полутьме. Отойдя от окна, он придирчиво изучил стены, пол и потолок полукруглого зала. Комната, куда привела его жажда действия, была серповидной формы – судя по всему, она охватывала целую половину цокольного этажа, за исключением его середины. Вдоль стен стояли невысокие оттоманки – выходит, здесь иногда бывали люди. Стены и пол были изукрашены мозаикой, но какой – в свете звёзд было не разобрать. Впрочем, гораздо больше предполагаемых произведений искусства незнакомца заинтересовала дверь, расположенная в другом конце комнаты.
Предприимчивый разбойник был высок ростом, широк в плечах, движения его были точными и ловкими – несомненно, это был прирождённый воин – или убийца. Пожалуй, его можно было бы назвать тяжеловесным, если бы не удивительная, почти кошачья грация, с которой он перемещался. Густые чёрные волосы ниспадали на плечи; одежда была грубо сработанной, но удобной и прочной. Под короткой смоляной чёлкой сверкали в свете звёзд проницательные голубые глаза. Черты лица были сокрыты тьмой – но в них было что-то резковатое и суровое – словно их вырубили из камня. В сумке на поясе лежала «кошка», моток крепкой верёвки, несколько ножей, и ещё несколько приспособлений – традиционный набор любого вора, «искателя удачи». Родом бесшабашный авантюрист был из далёких и суровых земель, неведомых среди знойного яркого юга. Звали его Конан.
Родился он в суровой, почти всегда заснеженной земле к северо-западу от большинства так называемых цивилизованных стран. С самого детства и до вплоть до настоящего момента ему постоянно приходилось отстаивать свою жизнь – когда приходилось загородить дорогу взбесившемуся дикому быку, которого опасались даже волки, когда с мечом в руках он и его сородичи отбивали налёты бесчисленных разбойничьих орд, что то и дело появлялись и заливали кровью суровые края его рождения; когда раскрашенные, не знающие жалости дикари приходили за новыми трофеями для своих болотных святилищ. Сражаться для него было столь же естественно, как и жить; колдуны – такими же врагами, как и охотники за рабами. Вера его народа говорила, что любого врага можно одолеть; и он боялся жестоких древних богов ничуть не больше, чем ватаги волков, что однажды преследовала его на перевале между Бритунией и Гипербореей.
Конан и не полагал, что идёт на преступление, забираясь в запретные заморянские храмы; весь его жизненный опят говорил ему о том, что сокровища могут принадлежать тому, кто может их удержать. Но в то же время его нельзя было назвать совсем уж беспринципным – подобно многим обитателям суровых варварских краёв, он был не лишён определённого дикарского благородства; он никогда не поднял бы руку на старика или женщину, и никогда не отобрал бы последний кусок хлеба у того, кто кормил себя своим собственным трудом. Ведомый обычным любопытством и духом авантюризма, он пробрался в самую запретную святыню из всех заморянких храмов – в место, куда большинство шадизарцев даже под страхом смерти не решилось бы войти. Было бы ошибкой думать, что молодой дикарь размышлял об опасности, оценивал её, как это делают цивилизованные люди; вся его жизнь была одной беспрерывной борьбой за существование. Он действовал, полагаясь на мгновенное побуждение и инстинкт. Импульсивность заставила его пожелать сокровища Яггу-Шохра, жажда приключений и врождённое упрямство заставила довести до логического завершения задуманное. Он был готов рисковать ежесекундно – и рисковал. Даже если бы он знал об невероятных опасностях, поджидающих его внутри святилища, он и не подумал бы вернуться назад. Всё его существо воспротивилось бы такому решению. Всё его существование было безумным вызовов окружающему миру – и, если ему суждено было сложить свою голову в этом храме, он был готов принять подобную судьбу, почитав её волей богов. Но в то же время в нём не было того мрачного фатализма, который столь свойственен диким народам – он был готов бросить вызов самой судьбе, самим богам и бороться за свою жизнь до конца. Жизнь и должна существовать в бесконечном вызове судьбе, в бесконечном безумии боя – иначе варвар себе и не помышлял. Опасности бы только подстегнули его. Стоит ли говорить о том, что он был совсем молод – ему едва исполнилось 17 зим. Таков бы Конан, не испугавшийся проклятия древних богов и дерзнувший забраться на вершину самого зловещего святилища в Шадизаре.