[Михаэль фон Барток]

Через пески.
Войско Карраса двинулось через пески. Перед выступлением три дня простояли на берегах мелкого озера. Вдоволь поили лошадей, запасали воду в бурдюки и баклаги.
Уходя войско оставило за собой пятно грязи, люди, лошади и верблюды выпили всю воду, черпали со дна с песком и илом, порой попадались крошечные рыбешки или лягушки. Не скоро теперь река, сама к конце лета пересыхающая, сумеет наполнить водоем.
Человек может продержаться без воды совсем недолго, а на таком солнце – едва ли больше одного дня. Даже верблюды, сотворенные специально для выживания в пустыне, и те предпочитают обходить Мертвые Земли.
Там даже для них нет пищи и воды.
Там, среди каменного крошева и песчаных барханов, могут жить лишь змеи, скорпионы, да ящерицы. Но и они на день прячутся от испепеляющих лучей Солнца в песок, в норы, в трещины в скалах. Иногда в раскаленном, текущем от жары воздухе пронесутся вдали стайки пугливых джейранов, но и они далеко не заходят в глубь Мертвых Земель.
Когда-то здесь вершилась судьба киммерийцев и всей Степи. Именно здесь, на краю Мертвых Земель, отец Карраса настиг и разгромил бегущих от него оюзов. Отыскав несколько курганов, оставленных предками, кимммерийцы принесли на их вершинах жертвы – зарезали коней, пролили их кровь, молоко и кумыс. Кроме коней принесли в жертву нескольких вздумавших роптать аваханов, которые замыслили побег, чтобы предупредить соплеменников.
Умилостивив предков, великий каган приказал выступать вперед без малейшего промедления. Выступили в путь вечером и шли всю ночь. Шли и утро, пока Солнце не набрало полную силу. Остановились лагерем вблизи скальной гряды. Там среди валунов искали себе прибежище от зноя, ставили легкие шатры или просто растягивали на древках копий кусок ткани, лишь бы спрятаться от палящих солнечных лучей.
Вперед шли налегке небольшие отряды в три-четыре всадника, потом возвращались и указывали дорогу.
Войско разделилось на четыре части и каждый отряд шел своей тропой. Иначе было нельзя, не хватило бы воды в источниках и колодцах. Она была теплая и солоноватая, но для питья все же пригодна. Воины наломав высохшего на солнце кустарника, на небольших костерках заваривали ягоды или травы. Пустная вода, особенно выпитая в изобилии, тут же бросала в пот, человек только отдувался, да отирал голову, но вскоре снова начинал страдать от жажды – пуще прежнего. А горячий чай, хотя и дико казалось пить его среди раскаленных солнцем камней, жажду утолял много лучше. Лошадей поили, обделяя порой себя. Верблюды ревели, требуя пропустить их к воде, но для них время пить еще не пришло.
Фелан и Перт, никогда не бывавшие так далеко на Востоке и никогда не воевавшие в пустынях, сочли переход слишком опасным, слишком трудным. Они говорили что-то еще, но Каррас их не слушал. Сейчас была война, а на войне у великого – абсолютная власть.
Каррас ехал в середине своего каравана. Доспехов на нем не было, голову он обмотал светлой тряпицей. Вся армия двигалась как будто в тишине. Люди мало говорили, и почти всегда тихими голосами, будто боялись побеспокоить кого-то или что-то, скрывавшееся в песчаниках.
На четвертый день начали погибать лошади, которым требовалось много больше жидкости, чем могли дать колодцы. Люди на глазах худели, становились все суше и жестче, кожа их темнела и темнели их мысли.
На пятый день передовые разъезды увидели горную цепь на юго-востоке.
Только вечером того дня киммерийцы и их союзники ступили в предгорья.
Здесь начинался другой мир – горы шумели лесом, поля зеленели сочной травой, а Солнце, которое в Мертвых Землях прожигало до костей, как будто умеряло свою ярость.
С высокогорья налетал прохладный, приятный ветерок. В дали виднелись снежные шапки на вершинах самых могучих гор.
С гор текли реки, которые впадали в озера, и эти озера дарили жизнь предгорьям.
Каррас громко возблагодарил богов за то, что они позволили ему пересечь Мертвые Земли. Пока люди ликуя, поили отощавших коней чистой озерной водой, он собрал совет. Войско собиралось в единый лагерь. Каждый военачальник доложил ему о потерял в людях и лошадях. Людей погибло мало – трое пали жертвой ярости Солнца, один провалился в пещеру, падая с высоты разбился насмерть, судьба полудюжины была не ясна – они отстали и заблудились во время ночных переходов. С лошадьми было хуже – чуть ли не половина едва держались на ногах, несколько десятков пали, многие были больны. Нужно было время, чтобы восстановить силы скакунов, откормить их на зеленых склонах гор.
Каррас скрежетал зубами. Опять время! Опять ждать.
Киммерийцы и их союзники рассыпалась по предгорьям, выставили охранительные посты и предавались отдыху.
Он приказал Дагдамму отобрать две сотни воинов на самых сильных лошадях, и отправить их в разные стороны – на разведку. Они вышли к границам страны аваханов, но эти земли как будто не стерегли – слишком уж далеко от обычных путей прошло киммерийское войске.
Каррас все время похода, а особенно пристально сегодня, смотрел на Керима. Как тот поведет себя в близости родной земли?
Он знал, что авахан ненавидит его и весь Каганат. Но быть может, жажда власти, которую он так умело разжигал в груди юного огнепоклонника, победит любовь к погибшему отцу и сентиментальную любовь к родной земле?
Керим тосковал по Афгулистану.
Во время пути Каррас вел себя с ним покровительственно и вежливо. Как будто это немного умерило бушевавшую в Кериме ненависть. Каррас не мог понять причин этой ненависти. Да, он убил отца юноши, но эмир едва помнил имя сына и тот служил в его гвардии простым всадником. Да, он уничтожил аваханскую армию, но разве не участь воина погибать за своего господина? Неужели Керим не понимает, что он счастливец, избранник судьбы – он уходил их Гхора рядовым всадником, а возвращается претендентом на престол своего отца?
Однажды, после очередного разговора за чашей кумыса, Керим обратился к Каррасу.
- Великий каган, названный отец, ответь мне на один лишь вопрос.
- Спрашивай. – милостиво разрешил Каррас.
- Почему твой родной сын не с нами сейчас?
- Потому что он ведет другой отряд, и ты знаешь это. – сказал Каррас таким тоном, что Керим понял – дальнейшие вопросы опасны.
Через день вернулись разведчики. С собой они везли сведения и длиннобородые головы убитых аваханов.
- Мы вышли к землям которыми править мелик Абулсаид. – доложил Дагдамм. – за горами начинается подвластная ему часть страны. Примерно сотня миль благодатной долины. Потом горные кручи и сразу на ними открывается дорога на Гхор.
- Керим. – повернулся к своему пленнику Каррас. – Расскажи об Абулсаиде.
- Истово верующий человек, настоящий сын Ормузда. Храбрый воин, не раз сражался в войнах моего отца. Чадолюбив. Богат.
- Он был верен твоему отцу?
- Да, отец никогда не подвергал сомнению его преданность.
- Может ли он стать нашим союзником?
- Этого я не знаю.
- Значит это надо узнать. Пиши письмо Абулсаиду. Зря ты, Дагдамм зарезал этих людей – указал Каррас на головы аваханов. – Не так вступают в земли союзников.
- Они бросились на нас, потрясая пиками! – огрызнулся Дагдамма. – Я не знал, что теперь в ответ на нападение киммерийцы встречают врага хлебом и кумысом!
Дагдамм посмотрел на Керима с ненавистью. «Аваханский ублюдок! – говорилось в этом взгляде. – теперь ты стал любимцем моего отца?!».
- Я думаю, если Абулсаид захочет поддержать меня в борьбе за трон, то мы сумеем уладить это дело миром. Надо будет подарить ему что-то. – подал голос Керим.
- Что? – спросил Дагдамм. – Мою голову?
- Ни о чем подобном речь не идет. Абулсаид страстный охотник. Подари ему своих соколов.
- Моих соколов?!
Дагдамм любил своих соколов до того, что взял их с собой на войну. В обычные дни грозных птиц, с завязанными глазами везли в обозе. Особый раб заботился о них, чистил и следил за здоровьем, но никогда не кормил. Только Дагдамм кормил их. Птиц он поймал сам, причем они были уже взрослыми, а не слетками. Дагдамм кормил их с рук, гладил, давал им ласковые имена, в том смысле, как он мог понимать ласку. Во время длинных переходов царевич иногда отрывался от основного воинства, чтобы поохотиться. Из трех птиц он больше всего любил беркута, пойманного им на северных границах года три назад.
- Если это поможет нам найти союзника среди аваханской знати, ты подаришь Абулсаиду и своих соколов и своих жен.
- О , вот жен я подарю легко! – с поддельным усердием воскликнул Дагдамм, кривляясь, изображая верноподданнический поклон.
- Прекрати вести себя как юнец! – повысил голос Каррас.
Керим своим изысканным почерком написал витиевато-вежливое письмо Абулсаиду, которое заканчивалось намеком на возможную страшную расправу над ним и его семьей. Дагдамм, ругаясь на чем стоит свет, принес клетку в которой сидел чудовищно огромный, едва ли не с гуся, беркут. Казалось, сейчас свирепый киммерийский царевич, способный голыми руками убить человека за непочтительность, заплачет словно ребенок, у которого отнимают игрушку.
Письмо и беркута Абулсаиду повез один из воинов Керима.
Он исчез на три дня, но на четвертый день прибыл вместе с небольшим посольством. Возглавлял посольство молодой мужчина, только-только начавший отпускать положенную правоверному бороду. Это был сын Абулсаида – Назим. В тех же цветистых, обходительных выражениях, которыми Керим писал Абулсаиду, сын мелика поприветствовал на землях отца дорогих гостей. Великого кагана Карраса, да правит он девяносто девять лет, и законного эмира всего Афгулистана – Керима, сына Сарбуланда.
Абулсаид обещал выступил полноценным союзником в походе за возвращение Кериму отцовского трона, подло захваченного узурпатором Бузахуром.
Опасаясь ловушки, Каррас предложил Назиму остаться у него в гостях, разделить скудную походную трапезу. Посланниками к Абулсаиду он отправил Фелана и Дагдамма. Первый должен представлять из себя почтенного главу рода – аваханы как и кочевники высоко ценили уважение к старшим. Дагдамм же должен был стать глазами и ушами отца.
Они вернулись скоро. Два дня, проведенные в крепости Абулсаида, прошли в основном за пирушками. Дагдамм подарил мелику еще двух ловчих птиц, а затем, чтобы уж наверняка – обученного присматривать за ними раба. Раб плакал и целовал сапог царевича, но тот был неумолим. Длиннобородый Абулсаид немало веселился, наблюдая за этой сценой. Со слов Дагдамма выходило, что это смешливый, тучный человек легкого нрава, с каштановой бородой, которая составляет его величайшую гордость. Каррас ни на миг в это не поверил. Слабые разумом и духом не остаются правителями подолгу, даже если и наследуют власть от отцов. Обычно всегда находится кто-то более умный и жестокий, убирающий со своего пути глупого и слабого властителя. Абулсаид правит уже двадцать лет – сказал Керим. Значит каким бы легким ни казался его нрав, он не таков.
Сам Каррас встретился с Абулсаидом позже, уже когда его войско вступило в земли мелика. У толстяка оказался змеиный ум. Но по каким-то соображениям он в самом деле решил поддержать Керима в борьбе за трон. Или он за что-то ненавидел Бузахура, или им двигали другие мотивы, столь скрытые, что и сам мелик не осознавал их в полной мере.
Получая от нового союзника всяческое вспомоществование (стада скота для людей, сено и зерно для лошадей, несколько табунов тонконогих аваханских коней), войско Карраса быстро миновало гостеприимную долину. Уже на горных перевалах к ним присоединился почти тысячный отряд воинов Абулсаида, возглавляемых его младшим сыном Тавузом.
Каррас принял эту помощь, но опасался, что если в его воинство вольется еще больше огнепоклонников, то не он пойдет завоевывать Гхор,но аваханы начнут воевать за трон его руками. Потому в первом же бою он послал Тавуза вперед, под ливни стрел, которые обрушил на врага эмир Бузахур.
Они рвались наверх, по склону пологого холма к ставке эмира, и с каждым шагом их становилось все меньше и меньше. Аваханы убивали аваханов, кровь потоками лилась на дно оврага. Ломая себе шеи и сминая мечущихся во все стороны людей, катились вниз раненые, истошно визжащие кони. Тавуз в той битве пал, отряд его был обескровлен, но зато оставшиеся в живых влились в ряды воинов, подчиненных Кериму – законному эмиру Афгулистана.
Киммерийцы на своих могучих степных конях обогнули подножие холма, зашли воинам узурпатора в тыл и закидали их стрелами, прежде, чем как обычно пойти на таранный удар.
Теперь у Абулсаида не было пути назад, не было возможности остановиться. Он выступил на стороне Керима и теперь должен был драться за трон для Керима. Он послал новых людей и новые табуны лошадей.
С высокогорных равнин спустились, чтобы обагрить мечи кровью и наполнить седельные сумы богатой добычей, чистокровные горцы-афгалы, в которых не было вендийской крови.
Они лишь склоняли головы перед военной силой Гхора, но жителей долин всегда считали чужаками и захватчиками. Это были дикие, жестокие люди, больше похожие на самих киммерийцев, чем на аваханов из долин. Их мелик – одноглазый Гулям, легко встал на колени перед Каррасом, потому что знал – это ни к чему его не обяжет.
Киммерийский каган никогда не завоюет высокогорные плато, на которых веками жили и сражались афгалы.
Разгромив Бузахура в первой же битве, Каррас преследовал бегущего узурпатора.
Если села и города соглашались открыть ворота и присягнуть эмиру Кериму, то им щадили, и уходили, взяв только выкуп. Если селения сопротивлялись, то следовал короткий и кровавый штурм, после которого на улицы городок врывались обезумевшие от ярости степняки и горцы, и начиналась резня.
Бузахур не успел еще утвердить свою власть по-настоящему, а его бегство с поля боя и вовсе отвратило от эмира как правителей областей, так и простолюдинов.
К Гхору Каррас подошел во главе вдвое большего воинства чем то, с которым он пересекал Мертвые Земли.
Но Гхор, каменный город, расположенный на возвышенности, сдаваться не собирался. Бузахур сумел сплотить вокруг себя городскую знать и жителей. С юга к нему должны были подойти воины из племени, к которому принадлежала его мать. Совершенные вендийцы обликом, они и вооружены были по-вендийски.
На деньги все еще не опустошенной казны, Бузахур нанял в северной Вендии еще около трех тысяч мечей.
В Гхоре точили оружие, готовили камни, чтобы сыпать их на головы атакующим, укрепляли ворота и стены. У защитников была надежда и на крепость стен, и на скорый приход союзников.
Многоплеменное воинство Карраса обложило город со всех сторон и на многие мили вокруг горели огни лагеря. Каррас приказал тогда каждому воину разжечь два костра, чтобы создавалась видимость неисчислимого множества. А утром, когда туман спустился с гор, и укрыл собой долину, в этом тумане защитники Гхора могли различить только какое-то непонятное им движение, лошадиный храп и глухо переговаривающиеся голоса.
Когда взошло Солнце, долина была пуста – все осаждающие ушли.
Самые простодушные ликовали, приписывая исчезновение варваров вмешательству Ормузда Светоносного, более умудренные сразу заподозрили воинскую хитрость, не зная только, в чем она заключается.

Падение Гхора.

Все было просто настолько, что не было даже настоящей хитростью. Получив сообщения о скором подходе вендийцев и родичей Бузахура, Каррас решил встретить их боем. Потому так спешно покинули стан его воины.
Союзников Бузахура заперли в ущелье и закидали стрелами и копьями. В живых осталось едва ли больше полусотни и тех и других. Немногочисленных пленных забили в деревянные канги и в железные кандалы. Для будущих тризн потребуется много жертв, потому что как ни был внезапен удар из Степи, каждая стычка отнимала жизни киммерийцев. Кровь воинов других племен не волновала Карраса. Но священная кровь Старой Киммерии не должна литься слишком широкой рекой – в киммерийцах опора его власти.
Потому первыми в бой шли аваханы и афгалы, пришедшие с севера гирканцы и кюрты. В коренные земли Каганата скакали уже гонцы, требуя еще подкреплений, еще две тысячи копий. Адару придется потрудиться, чтобы собрать и снарядить такую армию, но он должен справиться.
Уничтожив вендийцев, Каррас совершил рейд по округе. Жителей сел и малых городков выгоняли из домов, вытаскивали из убежищ. Упорствовавших избивали, тех кто дрался всерьез – резали на месте.
Потом Каррас начал готовить настоящий штурм города. В лесах на склонах гор застучали сотни топоров. У местных жителей отбирали все пригодные телеги, дома их часто раскатывали, чтобы забрать бревна и балки, которые тут же использовали для сооружения осадных орудий.
Киммерийцы сами не умели мастерить камнеметы, но более простые сооружения вроде осадных телег и башен возводили без труда.
На телеги ставили большие щиты. Самые мощные повозки укрепляли дополнительно, ставили на них небольшие башни.
Глинобитные стены Гхора невысоки – обычно в два, в некоторых местах в три человеческих роста, так что не надо быть великими мастерами, чтобы построить лестницу, способную дотянуться до их верхушки.
В больших котлах забулькало странное варево, которое осторожно переливали в глиняные горшки.
Воины Карраса целыми днями работали, даже сам каган и его военачальники не гнушались тяжелого труда. Но самая большая тяжесть конечно же легла на плечи пленных, которые под бичами надсмотрщиков целыми днями таскали бревна и камни.
За всеми этими приготовлениями осажденные могли только смотреть со стен. Они еще не знали, что степняки уничтожили шедших к ним на подмогу южан, и еще надеялись, что в спину киммерийцам ударят прославленные меченосцы Вендии.
Не прошло и десяти дней с момента исчезновения Карраса и его войска, как оно вновь возникло под стенами Гхора. В этот раз увеличившись почти втрое. Перед собой гордые степняки гнали толпу испуганных, измученных людей. То были аваханы, взятые ими в плен.
Каррас не ставил этих людей себе на службу, не давал им десятников, не требовал присяги. Ему не нужно было столько воинов-аваханов. Пленных, среди которых были и старики, и дети, и слабосильные, и убогие, не делая различий между ними, гнали вперед. Гнали на стены Гхора.
Он пробовали бежать, на бегущих били стрелами не знающие промаха степные всадники. Тех, кто не успел уйти далеко, ловили арканами, тащили по земле, заставляли встать и снова сбивали с ног.
Рослые киммерийцы, с ног до головы покрытые пылью и кровью, длинными плетьми, как скот, гнали вперед стонущих от ужаса и мучений людей.
В ночь перед выступлением на Гхор, Каррас говорил со своими военачальниками. Дагдамм молчал, не возражал и не поддерживал отца. Самое удивительное, что он увидел – Фелан, Перт и даже Наранбатар посмели возражать кагану, осуждали его замысел. Больше всех бушевал Перт, все время взывавший к памяти отца Карраса, великого Конана.
- В такой победе не будет чести! – несколько раз воскликнул похожий на волка вождь киммерийцев Озерного Края.
- Зато это будет победа, ради которой прольется мало киммерийской крови! – отвечал Каррас.
- Твой отец никогда не поступил бы так! – стоял на своем Перт.
- О да, мой отец поступил бы иначе. На белом коне выехал бы он под стены Гхора и предложил бы узурпатору Бузахуру решить все поединком. Но я не мой отец, я знаю, что ответит мне Бузахур. Я обращусь со словами к жителям Гхора, но не человеку, который беззаконно сел на трон, который принадлежит нашему сыну Кериму!
В голосе Карраса звучала странная убежденность в своих словах.
- И все же такой способ ведения войны противен законам чести. – не хотел уступать Перт. – Так воевать – оскорблять богов!
- Богов? Оскорблять богов? Ты думаешь, уважаемый дядя, что если бы Бузахур не прогневал богов своими преступлениями, то боги позволили бы мне одержать над ним победу?
Перт не нашелся что ответить.
Дагдамм отметил что в речах отца, который обычно не считал, что свою волю надо обосновывать опорой на божественные послания, в последнее время слишком часто стали упоминаться боги. Стареет и ищет опоры в вере? Или это что-то другое?
Сам Дагдам не жалел согнанных аваханов. Но не жалел в силу привычки, в силу воспитанного в себе жестокосердия. А Каррас нашел обоснования своей жестокости в воле Неба. Это разные вещи.
Жестокость замысла Карраса была такой, что превышала все виденное закаленными воинами Ормузда. У его союзников-аваханов, вольных и невольных, сердце обливалось кровью при виде страданий единоверцев и соплеменников. Но чтобы они не подняли бунт, не бросили на выручку несчастным, среди которых были, быть может, их родственники, Каррас в тыл аваханам поставил безжалостных афгалов во главе с одноглазым Гулямом. Гулям и его воины нарочно на виду у аваханов точили сабли, чтобы показать аваханам, что будет, если они ослушаются приказа великого кагана.
В облаке пыли катилась на Гхор человеческая волна, впереди которой шли безоружные пленники.
Лишь у самых стен, на расстоянии полета стрелы, взревели трубы, и остановилась толпа.
Каррас на злобном, грызущем удила жеребце выехал вперед. Вскоре к нему присоединился Керим, а потом и Дагдамм. С ними был священник из храма Ормузда, человек с необыкновенно зычным и благозвучным голосом. Каррас, конечно, и сам умел перекричать бурю, но языком аваханов почти не владел. К тому же Керим убедил его, что слова из уст священника вернее достигнут сердец горожан.
- Люди Гхора! – провозгласил Каррас. – Знайте, что я воюю не с вами, не с народом аваханов, а с узурпатором Бузахуром, который незаконно захватил трон, который по праву принадлежит моему названному сыну, Кериму. – Каррас простер могучую руку в сторону Керима, который был одет в свои лучшие доспехи, поверх которых накинул шитый золото плащ и смотрелся просто великолепно. В сравнении с ним царь степных варваров казался бедным, одетым не лучше простого лучника. Зато в коренастой фигуре степняка чувствовалась сила, которой статному Кериму, пожалуй недоставало. И речь шла не о телесной силе. Каррас вел себя как прирожденный властелин. Керим – как почтительный сын. – Отдайте мне головы Бузахура и его семьи, примите власть моего названного сына, и не прольется больше ни одной капли крови. В этом я клянусь Вечным Синим Небом. Знайте, люди Гхора, что великий каган двух слов не говорит.
По рядом столпившихся на стенах воинов прокатился ропот. Они не приняли на веру каждое слово Карраса. Но поверить ему был соблазн. Никто не хотел умирать в проигранной битве.
Но в ответ Каррас услышал звонкий голом эмира Бузахура. Бузахур сам поднялся на стену, высокий и стройный, темнолицый, с большими черными глазами, похожий на вендийца.
- Эй, варварский царек, возомнивший себя сильнее избранного Ормуздом эмира Афгулистана! Вот тебе мое предложение. Уходи из-под стен Гхора, и уведи своих людей! И тогда я не убью тебя. А иначе у меня найдется стрела для каждого воина из твоей орды!
В подтверждение своих слов Бузахур поднял тугой лук и пустил стрелу. Каррас припал к спине коня, и стрела не причинила ему никакого вреда, но вонзилась в бок коня, на котором восседал священник. Конь встал на дыбы и сбросил седока.
Кто-то засмеялся, кто-то в ужасе ахнул. Керим пустыми глазами посмотрел на закаменевшее лицо киммерийского кагана.
- Сын. – обратился он к Дагдамму, а не к Кериму. – пусть начнется приступ.
Дагдамм ударил коня по бокам, и с гиком поскакал назад, на ходу выкрикивая команды.
Киммерийцы подняли бичи и обрушили их на спины пленных аваханов.
Приступ начался.
Стеная от ужаса, вперед хлынули пленные аваханы. Оружия им никто не дал, но они несли с собой мешки с песком, вязанки хвороста, еще какие-то громоздкие вещи. Это были не щиты для самих пленников. Да, пучки прутьев могли защитить от стрел, но надо было дойти с ними до сухого рва, опоясывавшего город, и бросить туда.
Если несчастный успевал сделать это, не будучи пронзенным стрелой, то ему руки давали следующий тюк или мешок. Они гибли один за другим, но смерть от киммерийского меча была ближе, чем смерть от летящей со стороны крепости стрелы, и люди вновь и вновь бросались к рву.
Со стен полетели стрелы, в когда они подошли ближе, то и копья. У некоторых защитников города рука дрожала, когда они направляли свои луки на толпу из селян, женщин, детей и стариков. Потому их луки били мимо или слишком слабо.
Но другие стрелки зная, что за спинами безоружных горячат коней степные варвары, приказывали милосердию молчать.
Люди падали пронзенные стрелами, сбивали друг друга с ног, истошно кричали и рыдали, умоляли не стрелять в них. Некоторые лучники на стенах тоже плакали, когда спускали тетиву. Податься назад было нельзя. Тех, кто пробовал так сделать, без жалости рубили тяжелыми мечами страшные киммерийские всадники. Тех, кто сумел отбежать в сторону, били стрелами.
Кровь лилась потоками.
Некоторых людей в осадной толпе охватило странное ожесточение. Они возненавидели людей на стенах Гхора сильнее, чем киммерийцев с бичами. И кое-кто уже требовал, чтобы ему дали оружие, отомстить этим трусам в крепости.
Лицо эмира Бузахура перекосило от злобы и душевной муки. Он был воином и убил многих на поле бое. И многих он погубил в борьбе за власть. Но то, что творилось под стенами города, было ужасно. О такой жестокости он прежде только слышал, но сам никогда не применял такой способ ведения войны.
Нельзя было взять Гхор силами только безоружных пленников, но они приняли на себя первый удар, в их телах остались сотни стрел, которые иначе поразили бы нападавших степняков.
К полудню Каррас позволил обескровленным людям отступить. Они бессильно валились на землю, израненные, истерзанные ужасом.
Кто-то пытался хоть сейчас сбежать к лесу, спастись в долине реки. Кто-то, уже на все махнув рукой, оставался недвижим.
К седлу Керима бросился бородатый мужчина с безумными глазами.
- Эмир Керим!!! – закричал он сорванным голосом. – Эмир Керим, дай мне меч! Я не хочу умирать как баран на бойне, дай мне меч, и я буду драться!
Керим приказал дать человеку оружие, и тот в самом деле не бросился на него, или на стоявших вокруг степняков, а отошел к отряду верных «законному эмиру» аваханов.
Милосердие наконец-то осенило собой душу Карраса, и он приказал распустить осадную толпу, хотя до того хотел перебить всех до последнего. Но ему все же предстояло править этим краем, нельзя истреблять будущих подданных.
Люди осадной толпы не лезли на стены, не дрались с защитниками крепости.
Но под их прикрытием киммерийцам, гирканцам и воинам Керима удалось многое – они подтащили к самым стенам осадные лестницы и башни, переносные стены, сплетенные из тонких прутьев и обтянутые кожами. И теперь под защитой этих переносных стен, воины готовились к настоящей атаке. По ним стреляли из луков, но деревянные стены защищали неплохо.
Потом вновь взвыли большие трубы, и армия осаждающих пошла на приступ. На город обрушился град стрел. Все защитники попрятались за щитами и стенами. И пока они искали спасения от жалящего железа, падавшего с неба, к стенам приставили лестницы, подкатили осадные башенки.
А потом, издавая душераздирающие боевые кличи, по ним полезли воины Орды.
В тесноте стало невозможно стрелять. Мечи зазвенели о мечи.
Карабкающихся по шатким лестницам осаждающих сталкивали назад, били по головам мечами и топорами, спихивали вниз копьями. На головы им бросали камни и лили кипящее сало.
Но место каждого упавшего, пронзенного, зарубленного, обваренного, занимали двое других.
Во многих местах на крепостных стенах шла самая настоящая битва. Вниз падали отсеченные руки, вырванные из живота кишки, мозги из размозженных голов. Тяжелыми кулями валились бесчувственные тела.
Никто не кричал гордых боевых кличей. Только истошный рев и визг рвался из глоток людей.
Показалось, что ярость атакующих истощилась, захлебнулась в собственной крови и они откатились назад, оттаскивая стенающих раненых.
Но ревели трубы, и на смену им шла следующая волна.
Каррас, руководивший битвой, наблюдая за ней с невысокого холма, приказывал посылать новые и новые сотни на смену отступившим.
В первый день Гхор взять не удалось, хотя стены стали бурыми от засохшей на них крови.
Утром следующего дня Каррас приказал стрелять по городу из одного единственного метательного орудия, которое собрали по его приказу воины «великого эмира Керима». В город полетели разбухшие от разложения чернобородые бороды. Стало ясно, что помощи ждать неоткуда.
Следом за головами вендийцев полетели и горшки с горючей смесью. Вспыхивавшие то там, то здесь, пожары засыпали песком, но все равно Гхор в нескольких местах загорелся. Прокаленное солнцем дерево и ткань, их которых состояли в основном дома, вспыхивали от любой искры.
Весь день прошел в перестрелках, и переговорах. Бузахур утратил вчерашнее высокомерие и как будто постарел на двадцать лет за одну ночь.
Каррас от имени великого эмира Керима требовал сдачи. Но Бузахур хотя и видел, что обречен, отказывался признать это. Ждать он мог только чуда, о чем молились во всех храмах умирающего Гхора.
Ночью головорезы-афгалы пробрались в крепость по веревочным лестницам, перерезали стражу и открыли главные ворота. Там закипел бой, продолжавшийся до полудня. Наконец когда Солнце стояло в зените, защитники дрогнули.
В город ворвались степняки и их союзники. Бузахур с его верными стражниками продержался еще день, обороняя дворец, а в остальном Гхоре уже бесчинствовали захватчики. Жителей грабили, убивали для развлечения, насиловали и калечили.
Люди искали спасения в храмах, но их настигали и там, резали прямо у священных огней, у жертвенников Ормузда.
Бузахур еще пускал стрелы с крыши своего дворца, еще кричал бессмысленные оскорбления врагам, но все было кончено для него и всего города.
Наконец, орудуя огромными топорами, Дагдамм и Вейлан, которых прикрывали щитами и телами две дюжины верных людей, прорубили ворота из многовекового дерева.
Сам великий каган, который во время битвы за город не разу не скрестил меч с противником, сейчас выхватил тяжелый кривой клинок, и прикрывая сердце круглым щитом, бросился в самую свалку.
Вендийские родичи Бузахура считались великими мастерами меча, но они слишком устали и дух их был сломлен. Каррас, его сын и их телохранители расправились в дюжиной бородатых воинов в одно мгновение.
Мастер меча Кидерн разочарованно сплюнул на изразцовый пол.
Каррас с окровавленным мечом вбежал в тронный зал Афгулистана. На троне сидел смуглолицый молодой человек, который показался могучему варвару тонкокостным и слабым. Это и был Бузахур. Он был мертв. Не желая попасть в руки врага, самозванный эмир сел на трон и вонзил тонкий кинжал в сердце. Вместе с ним ушли из жизни несколько человек в изящной одежде, должно быть какие-то придворные. Кроме Карраса в зале был только один живой человек. Это была молодая женщина, полногрудая, темноглазая, с черными волосами непомерной длины.
- Кто ты? Жена самозванца? – спросил Каррас, надвигаясь на нее.
Странно, но женщина поняла его исковерканный гирканский.
- Была женой.
- Пойдем. – Каррас схватил женщину за руку, потащил за собой.
- Я сама пойду. – воскликнула она, но Каррасу не нужно было ее согласие. Он хотел слез, криков, мольбы о пощаде.
В тронный зал вошел Дагдамм. Он был весь в крови, забрызган ею от макушки до пят.
- Великий каган. – сказал он. – Дворец в наших руках.
- Отлично. – хохотнул Каррас. Гхор пал к его ногам. Но сейчас ему нужен был не Гхор, а эта женщина с темными глазами. – Поставь снаружи стражу. Три дня город принадлежит войску.
Дагдамм ухмыльнулся.
- Иди и тоже отыщи себе кого-нибудь! – все еще вооруженной рукой Каррас указал на дверь.
Он ушел, Каррас обернулся к своей пленнице. Она выглядела напуганной. Напуганной и возбужденной. Он ждал другого, но ее призывный взгляд так же распалял его, как плач и сопротивление других.
- На колени. – сказал он, поднося окровавленное лезвие меча к пульсирующей на шее вене. – И может быть, я не отдам тебя воинам за дверью.