[Михаэль фон Барток]

Двудневный рейд.
На рассвете вернулся Утбой. За ним следовали лишь два всадника. Все трое были ранены. Ехавший последним авахан вел на поводу хромую лошадь. Поперек лошадиной спины был перекинут связанный человек.
Утбой спрыгнул со спины коня, опустился перед Дагдаммом на колени.
Сын кагана дал ему поклониться в землю, и только потом сделал какое-то движение рукой, которое полгода назад сам не заметил бы. Это был жест, повелевающий говорить и одновременно разрешающий покончить с церемониями. Быстро же к нему стали приходить привычки отца и деда!
- Господин. – обратился к нему Утбой и Дагдамм понял – дело плохо.
- Говори плохую весть сразу же.
- Мы сбились с пути.
Дагдамм хмыкнул, но неубедительно. Что-то такое он начал подозревать при виде сочных зеленых лугов и сияющих озер. Все время они держали путь на Север, на север они и вышли, но…
- Это что, не Патения? За теми горами что - Кхитай? – спросил он, оттягивая неминуемый момент прозрения.
- Это Патения, господин. Но это не западные, а восточные горы. Мы пошли устьем не той реки!
Дагдамм выругался, и удивился сам, что не испытал приступа настоящего гнева. Разыграть этот гнев? Обезглавить Утбоя? Перебить тех гирканцев, что утверждали, будто знают, куда идут?
- Что случилось с вами? Почему вас только трое?
- Остальные ушли в Дом Песен. Мы столкнулись с отрядом вот этих. – Утбой указал на пленника. – Из них не ушел ни один.
- И все-таки нам стоит готовиться к нападению.
Дагдамм приказал своим вестовым отыскать командиров, чтобы отдать новые распоряжения. Одновременно он приказал явиться самозваным толмачам.
Три гирканца подряд пробовали говорить с пленным, но успеха добился только четвертый.
Пленник – высокий тонкокостный мужчина с плоским лицом, раскосыми глазами и двумя косицами, спадавшими на уши, зло смотрел на своих врагов. На нем были доспехи из кожи, усиленные бронзовыми пластинами. Шлем он потерял в схватке.
Дагдамм очередным мановением руки, которые подданные научились понимать сами, приказал поставить пленника на колени, и поднялся. Он не намерен был тратить много времени на этого человека.
- Переведи ему. – обратился он к тому гирканцу, который в самом деле знал язык этих мест. – Я хочу знать, где мы очутились. Какие близко города. Сколько здесь патенийской армии.
Гирканец переводил, пленник что-то быстро-быстро отвечал на языке, который Дагдамму
показался дикой тарабарщиной, понятной менее, чем собачий лай или птичий свист. «Да как люди вообще могут говорить на таком языке!?» - зло подумал царевич.
- Он говорит, что мы вступили во владения царей-жрецов. Что мы все скоро умрем. Грозит гневом своих божественных правителей.
Дагдамм почти не замахиваясь, ударил пленника по лицу, ощутил, как затрещали под его кулаком зубы, как хрустнул нос.
- Скажи ему, что если он не будет говорить, я велю снять с него живого кожу.
Гирканец перевел.
Пленник, побледневший от боли и страха, вперился глазами в Дагдамма, но тот ударил его еще раз, куда сильнее.
- Скажи ему, что меня огненными глазами не прожечь. Если он не станет говорить, я пошлю за Шкуродером.
Гирканец опять заговорил на невыносимом для слуха Дагдамма наречии. В этот раз пленник что-то долго рассказывал.
- Что он сказал?
- Он говорит, что мы у восточных границ Патении. Что эти земли стережет армия под предводительством господина Ханьпу. Но он может сказать, сколько в этом войске людей, не знает.
- Спроси, далеко ли основная ставка армии.
- Он говорит, около трех дней пешего пути.
Пленник еще что-то добавил.
- Он говорит, что нам не удастся напасть неожиданно, что они знали о нашем приближении давно. Что скоро на нас падет вся мощь господина Ханьпу. Что скоро племена ущелий сварят нас в котлах и съедят.
Дагдамм задал еще несколько вопросов. Как вооружены воины Двух Владык. Какие племена служат Патении. Пленный патениец отвечал как будто искренне. Дагдамму не пришлось избивать его, чтобы вырвать лишнее слово. Должно быть эти сведения он не считает тайными, раз так легко с ними расстается.
- Спроси его, каково его звание.
Ответ был кратким.
- Он командовал полусотней.
- Спроси его, умеет ли он читать и писать?
- Умеет.
- Спроси его, знает ли он карты.
- Он говорит, что видел много различных карт, но сам их не составлял.
- Скажи ему, что я могу взять его на службу.
Ответ пленника не требовал перевода – он плюнул на одежду Дагдамма кровавой слюной.
И тут у Дагдамма, который несколько минут назад сам удивлялся своему апатичному спокойствию, потемнело в глазах от гнева. Он набросился на пленника, удар ноги опрокину навзничь и принялся топтать огромными сапогами, дробя кости и превращая в кашу внутренности. Остановился он только тогда, когда от несчастного осталась лишь подрагивающая под его ударами груда окровавленного мяса.
Утбой и его люди, толмач-гирканец, воины-киммирай стояли, забыв дышать, и смотрели на вспышку ярости вождя.
Наконец гнев гиганта пошел на убыль. Он обернулся к своим людям, и тяжело дыша, сказал.\
- Я уничтожу армию этого Ханьпу. Я перейду горы, и разорю Патению. Их царей-людоедов я за бороды стащу с трона и переломаю им хребты! Этой зимой мы будем пировать в Ву-бэне! А потом, если Небо будет к нам милостиво, мы вернем отцу его подданных, неблагодарных богю.
Воины ворчали, когда узнали, что долгой остановки не будет, что поход продолжится.
Но когда Дагдамм сказал, что впереди большая битва, то наоборот, довольно заревели. Они истомились от долгого пути. Сражение многим несло смерть, но так же оно несло славу, добычу и окончание томительного однообразия похода.
Степняки были закаленные, жестокие люди, недорого ценившие жизнь, свою или чужую. Кроме сохранения жизни у воина, рожденного под Вечным Синим Небом, были вещи более важные и достойные.
Как обычно, пустив вперед легких всадников для разведки пути, Дагдамм выступил вперед еще до полудня. Весь день они шли по равнине, к вечеру приблизились к горному кряжу.
Дагдамм велел позвать Утбоя. Тот, несмотря на раны, выглядел бодрым и хорошо держался в седле. Не слабак. Тонок, но крепок. Хуже всего, что он, кажется, крепок не только телом, но и духом. Может восстать против власти Дагдамма. Но сейчас это не важно.
- Утбой, твои воины быстрее моих, их кони легче на ногу. Приказываю им выступать вперед, идти небольшими отрядами в две дюжины. Пусть убивают всех, кого встретят. Если враг превышает их силой, пусть заманивают его на нас.
Юноша на тонконогом аваханском коне всегда мчится быстрее, чем движется вперед тяжело вооруженной войско. Некоторые разведчики уносились вдаль, возвращались со сведениями, меняли коней и снова уходили вперед.
Благодаря их стараниям войско степняков ни разу не сбилось с пути и ни разу не заплутало в ущельях и долинах.
Было уже совсем темно.
Наткнулись на следы вчерашней стычки – изрубленные, исколотые, утыканные стрелами тела патенийцев и аваханов.
Яростная схватка разыгралась на пологом склоне, поросшем редким сосновым лесом. Среди стволов могучих деревьев и истребили друг друга два небольших отряда.
Там и здесь бродили лишившиеся седоков кони и щипали траву. Тех их них, кто не был ранен, быстро отловили. Раненых добили, туши разрубили на мясо.
Многие стали засовывать тонкие полоски мяса под седла. Дагдамм при необходимости мог есть и не такое, но сейчас от положенного ему куска конины отказался. Голод ему пока не страшен – сумка полна припасов.
Кусок мяса он отдал Едигэ и тот уверенно положил его под потник своей запасной лошади.
- Благодарю тебя, господин Дагдамм. – кивнул гирканец, почти поклонился.
Дагдамм что-то проворчал в ответ.
Дагдамм разрешил Утбою и его людям отстать – похоронить своих сородичей, отправить их в Дом Песен согласно правил аваханской религии. Мертвым защитникам Патении на всякий случай отрубили пальцы на руках, чтобы не смогли держать оружие. Скальпы не снимали – скальп мертвеца просто кусок кожи.
Напомнив Утбою, чтобы совершал ритуалы по возможности быстро, Дагдамм повел армию дальше. Он согласился на это для того, чтобы показать, что уважает странную веру аваханов. По их обычаям мертвого надо предать погребению в тот же день, когда он расстался с жизнью.
От возвращавшихся разведчиков Дагдамм узнал, что лагерь патенийского войска расположен за горой. Судя по донесениям передовых разъездов, идти в обход горной гряды нет смысла, она тянется самое меньшее на три дня пути.
Тогда Дагдамм решился перейти через гору ночью.
Ночные переходы были для кочевников делом привычным, хотя они и старались их избегать. Но сейчас, когда впереди была не ровная степь, а заросший лесом горный массив, это было совсем уж рискованной авантюрой. Ставкой была победа в грядущей битве и Дагдамм решился идти ночью.
Он решил довериться выносливости и выучке своих людей.
Если кто-то уснет и свалится с седла, пусть товарищи по десятку дожидаются его. В своей способности не спать ночь он не сомневался.
Дагдамм разделил свое войско. Пять с лишним тысяч человек пошли двуконь, взяв с собой припасы на день. Оставшиеся, над которыми он поставил командовать Утбоя и своего сотника Вейлана, должны были стеречь обоз и табуны.
Дагдамм приказал обозу отступить в горные ущелья, чтобы обезопасить себя от возможных нападений. В этом же отряде остались все немногочисленные больные, сбившие себе седалище о седла, переломавшие кости при падении с лошади, занедужившие от дурной воды или пищи. Таких в войске было мало – Степь не рождала слабых.
Сам Дагдамм взял трех коней – двое могли бы не успеть отдохнуть под его весом. Царевич облачился в доспехи, все остальные сделали то же самое.
Натягивали луки, пробовали тетивы. На ходу подбрасывали и ловили оружие – старый трюк, который никогда не наскучивал всадникам Гиркании.
Царевич ехал впереди киммерийцев, огромный и страшный, как грозовая туча.
По обе стороны от него всадники везли факелы, и если бы Дагдамма, освященного кроваво-красными сполохами огня, увидел кто-то суеверный и робкий, он возможно решил бы, что это едет сам Эрлэг.
Обычно по всякому поводу показывавшие свою непокорность, Перт и Балг сейчас вели себя чуть ли не с гирканской покорностью.
Край, по которому они следовали, не был безлюдным – просто сейчас жители прятались в каких-то тайных урочищах.
На лугах то там, то здесь встречались огромные стога сохнущего сена, заготовленного на зиму местными скотоводами.
Легко оказалось найти утоптанную сотнями лошадиных копыт дорогу, которой обычно следовали конные разъезды патенийцев.
Дорога поднималась в гору, петляла по склонам, обходя крутые скалы. Иногда становилась такой узкой, что с трудом могли разъехаться двое. Иногда была такой широкой, что можно выстроить в боевой порядок десяток.
Чтобы идти незамеченными, Дагдамм, как только ветер раздул над горой тучи, а Луна взошла, приказал гасить факелы.
Впереди как обычно скакали на самых быстрых конях молодые и ловкие воины, некоторые – совсем мальчишки, не брившие еще бороды.
Они получили приказ, убивать каждого встречного. Так быстро вырезали всех жителей в двух крошечных деревнях, приютившихся на горных кручах. Лишняя кровь, но так нужно.
Дагдамм несколько часов назад забил человека до смерти, но его передернуло от вида детей, насаженных на колья.
«Когда мы стали такими гирканцами?» - повторил он про себя.
Мысль была странная, чужая. Мысль Конана, мысль мертвого брата.
Но потом воины передовых разъездов привезли ему бритые, с тонкими косицами за ушами, головы патенийских стражей, и на сердце повеселело.
Развлекаясь, юные степняки подкидывали в воздух эти пустоглазые головы, ловили за косы.
Настала пора Улуг-Буги учить своих людей порядку, раздавая удары плетью.
С полдюжины человек погибло и столько же было ранено в стычках, но пока ни один патениец не убежал и не ускакал к своим.
Скорость на войне – всё.
Оказаться в том месте, где тебя не ждут – залог любой победы.
Скорость передвижения и сытые кони.
Вот и все военное искусство.
На рассвете воины Дагдамма уже спускались с горы. В утреннем тумане многие воины отставали, кто-то начинал клевать носом прямо в седле. Не поддавшиеся сонливости товарищи будили таких, не щадя жгли плетьми.
Останавливались, только чтобы дать отдых лошадям. Хотя всадники и меняли их время от времени, подъем по горным кручам давался скакунам тяжелее, чем путешествие по равнинам. У кого-то одна из лошадей уже хромала.
Аваханы нагнали уже в разгар утра. Тогда же передовые разъезды вернулись.
- Господин! – спешился и поклонился в землю юный гирканец.
Дагдамм уже даже не мановением руки, а каким-то шевелением брови приказал ему подняться и говорить.
- Там по правому склону горы, между двух отвесных скал крепость. Крепость невелика, но стоит так высоко, что наверное неприступна. Внизу в речной долине лагерь.
- Сколько их? – просипел Дагдамм, неожиданно лишившийся голоса.
- Я не умею считать. – почти беззвучно ответил гирканец. Но вперед выступил второй, постарше годами.
- Господин.
Этот не кланялся в землю, но поклонился в пояс.
- Говори.
- Господин, я был главным табунщиком у твоего тамыра Ханзат-хана. Я умею считать лошадей и людей. Там в долине большое войско. Не меньше семи тысяч человек, может быть больше.
- Больше чем нас. – кивнул Дагдамм. – Как они вооружены, как снаряжены, какие у них кони?
- Издалека мы разглядели не все. На них доспехи, схожие с кхитайскими, а кони выглядят крепкими и сытыми. Но сейчас они стоят лагерем и растянулись вдоль русла реки. Они не готовы к битве.
- Значит мы нападем прямо сейчас. Вас точно не заметили?
Старший гирканец довольно улыбнулся, порылся за пазухой и вытащил оттуда несколько отсеченных пальцев.
Дагдамм обернулся.
- Всех вождей ко мне. – тихо сказал он.
К нему подъехали Балг и Перт, Улуг-Буга, Мерген-хан, Гварн, Кидерн и еще две дюжины человек, начальники сотен. Он всматривался в их лица. Жесткие, словно рубленные мечом из старого дуба лица киммерийцев. Широкие, скуластые лица гирканцев. Очерченные тонкими бородами темные лица аваханов. Обветренные, прокаленные солнцем, покрытые шрамами.
- Ты. – указал он пальцем в закрытую панцирем грудь Кидерна. – возьмешь свою сотню. С тобой пойдет Улуг-Буга. Вы обойдете долину по хребту и спуститесь с противоположной стороны. Когда окажетесь там, дайте сигнал зеркалами. Когда мы ударим по лагерю, они бросятся искать спасения вот в том лесу. – Дагдамм указал на черную гряду леса, сползавшего в долину миле на Запад. А вместо спасения их там будете ждать вы. Не показывайтесь прежде, чем мы погоним их. Мы будем ждать вашего сигнала. Но если его не будет в полдень, я все равно пойду в бой. А вас я потом найду и прикончу. Все понятно?
- Да, господин. – поклонился Улуг-Буга.
Кидерн молча кивнул, но не преминул усмехнуться. Парализованная половина лица не шелохнулась. У Дагдамма от усмешки Кидерна всегда мороз по коже пробегал. Он боялся Шкуродера, не потому что понимал, что Шкуродер лучший боец, чем он сам. Это был не страх пасть от меча Кидерном. На Полуликом словно лежало проклятие. Половина лица его была мертвой. Он и сам был будто наполовину мертвый. Говорили, он умер и вернулся, и с тех пор у него отнялась половина лица.
Дагдамм тряхнул головой, гоня от себя эти мысли. Открыл глаза и снова столкнулся с пустыми глазами Шкуродера. Это был уже вызов. Он ведь так ненавидит меня, что способен проиграть сражение, лишь бы представить меня бездарным вождем. – подумал вдруг Дагдамм. Он мысленно почти взмолился, чтобы вернулись прошлые дни, когда он знал груза власти.
- Иди, Кидерн. Улуг-буга, останься.
Шкуродер пошел собирать свою сотню для перехода.
- Вы, почтенные внуки Атти. – Дагдамм обратился к Перту и Балгу подчеркнуто почтительно. – Вы возглавите главный удар. Вперед пойдут воины моего покойного тамыра Ханзат-хана. Их поведет Едигэ-батыр. Следом пойдете вы. Гирканцы как обычно завяжут бой и нанесут первый удар. Потом вступайте вы. Убивайте всех без пощады! Пленных не брать. Хан харрадх!
- Хан харрадх. – тихо откликнулись все киммерийцы, что были на совете.
Потом Балг и Перт переглянулись, сверкнув своими волчьими глазами.
- А где будешь ты, господин? – спросил Перт.
- Я возьму сотни своих названных и аваханов и отойду вниз по реке. Часть патенийцев побежит туда, там я их и встречу.
- Хороший план. – согласился Перт. – Если боги будут к нам благосклонны, победа будет нашей. А если Небо отвернется от нас – сегодня вечером мы будем пить в Чертогах Героев.
- Боги не даруют свою милость просто так. – сказал Дагдамм. – Приведите мне моего чалого коня.
Ему подвели крупного чалого, на котором он ехал большую часть минувшей ночи. Это был сильный, но не быстрый и не злобный конь.
Дагдамм заставил животное опуститься на колени и взрезал ему вену на шее. Конь забился, но наделенный чудовищной силой, киммерийский царевич удержал его.
- Владыка грома и молний, покровитель коней, несущих нас в битву! Дай нам сил победить врага! Влей свою силу в наши жилы, наполни сердца отвагой!
Он наклонился губами к ране и стал пить, много проливая себе на лицо и на шею.\
После нескольких глотков подозвал Балга. Тот уступил место Перту. Когда все вожди сделали по глотку крови, Дагдамм приказал замазать рану, и отвести коня подальше в лес.
- Теперь в нас течет кровь Тараниса, мы непобедимы. – сказал царевич.
Аваханы быстро молились своему богу.
Где-то в глубине леса Кидерн собрал три дюжины молодых киммерийцев, большинство были из его сотни, но некоторые служили под началом Фелана или Перта, а один воин был телохранителем Дагдамма.
Они вбили древний, с рукоятью в виде кубка, меч в землю и стали кругом вокруг него, тихо произнося слова молитвы на старом языке, отличном от нынешнего языка киммерийцев. А потом Коди за волосы притащил пленного патенийца с заткнутым кляпом ртом, и поставил его на колени рядом с торчащим из земли мечом. Каждый воин из собравшихся нанес несчастному удар мечом, стараясь не убить его, а только ранить. Кровь хлестала рекой. Кидерн наклонился и перерезал горло поверженного врага. Кровь лилась на рукоять и клинок старого меча, впитывалась в землю и мох, утекала под опавшую хвою.
- Иа, Кром Круах! – прошептал Кидерн, и его обычно пустые глаза горели огнем.
Потом тело они бросили в узкое ущелье, на дне которого журчал небольшой ручей. Меч Кидерн сломал несколькими ударами о камни и закинул в другую расселину, столь темную и тесную, что в ней не росли даже кустарники.
Закончив с ритуалами, степняки стали готовиться в битве.
В большинстве своем они спешивались, и потуже натянув тетивы луков скользили вниз, к патенийскому лагерю. Обычно один человек из десятка оставался с конями товарищей. В нужный момент он должен будет пригнать скакунов их владельцам.
Кидерн и Дагдамм вели свои отряды наперерез патенийцам.
В лесу было тепло и душно, гора стояла, паря утренним туманом, встречая новый день, и равнодушно взирала вниз, туда, где вдоль русла реки раскинулся обреченный лагерь.

Господин Ханьпу.

Господин Ханьпу, милостью богов командующий южной армией Двух Владык, восседал на небольшом кресле в тени, которую отбрасывал шелковый полог, вышитый цветами и облаками.
Чуть поодаль высилось знамя пограничной стражи, возле которого замерли два вооруженных до зубов воина в полных доспехах. На летней жаре их лица под плоскими шлемами были мокрыми от пота.
Со светлого полотнища скалил зубы, размахивал мечом и сверкал огненными очами покровитель воинов, защитник Патении – свирепый и неудержимый Махакава, похожий одновременно на льва и на дракона.
Господин же Ханьпу был узок в плечах, желчен лицом, косицы его были тонкими, а усы и борода напоминали сухую траву.
Это был человек, всю жизнь потративший на то, чтобы стать совершенным патенийским придворным. И его усердие увенчалось успехом. Черный Владыка отметил его благочестие, знание придворного ритуала, идеальную каллиграфию и совершенное владение малым мечом и круглым щитом. За эти достижения, а так же за личную преданность Черному Владыке, Ханьпу был назначен командиром тысячи.
Он успел усомниться во всеведении и прозорливости Владык, потому, что они, кажется, не подозревали, в чем причина его всегдашнего спокойствия, обходительности и полнейшего равнодушия к творившимся при дворе ужасам.
Они видели Ханьпу таким - всегда готовый к поклонам, к семенящей поступи, в совершенстве владеющий языком жестов, к которому прибегали придворные, чтобы не осквернять божественный покой звуками своего голоса.
Ни разу, ни единый мускул не дрогнул на его лице при виде того, как ножи, когти и зубы рвали человеческую плоть.
Ни разу не отвернулся он от протянутого в дар куска священной плоти жертв.
Речь его (когда ему позволяли говорить) всегда отличалась подобающей плавностью, а жесты – изящностью.
Никогда не позволил он себе чтобы складки на полах его платья не насчитывали определенного обычаем числа.
Лицо молодого придворного было непроницаемо, но словно светилось изнутри светом верноподданнической любви.
Чтобы добиться всего этого, Ханьпу беспрестанно прикладывался то к фляжке с рисовым вином, то к трубке с опиумом.
Тридцатилетний придворный, с семи лет отданный в услужение, и последние десять лет проведший в дурмане вина и опиума, был поставлен командовать тысячей закаленных ветеранов пограничных войн, грубых и непочтительных людей, которые не знали придворного обхождения, богохульствовали через слово, и могли прочитать ни строки.
Прежде он ни дня не служил в войске, а собственное боевое искусство использовал лишь на ристалище, и считал себя скорее танцором, чем фехтовальщиком. Но очень скоро он освоил и новое дело. Командовать людьми Ханьпу умел. Он внушал подчиненным безотчётный страх – этому его научил сам Черный Владыка.
После того, как Ханьпу подавил восстания земледельцев в центральных провинциях, его повысили, назначив командовать пятью тысячами. И вот чуть больше года назад он стал командиром всей южной армии Священных Владык.
Ханьпу привычно разграбил предгорья, совершил бывший для патенийских военачальников чем-то вроде экзамена, рейд в глубокую Степь и вернулся с рабами и стадами.
В начале лета этого года он прибыл в крепость …. и пожинал плоды своих успехов, пересчитывая богатства и развлекаясь с наложницами. Многие годы он изображал из себя святошу, но сейчас, далеко от двора, позволил, наконец, расслабиться и почти каждый день, начиная с полудня, принимался пить вино, от чего на следующий день страдал головными болями и тяжестью в печени, аккурат до очередной чаши.
Если головную боль господин Ханьпу справедливо относил к выпивке, то больную печень приписывал истинным чувствам, которые испытывал к своим повелителям, и самому укладу патенийской жизни.
И все же Ханьпу оставался осторожным и даже от себя скрывал большую часть мыслей, которые мучили его перед сном, до того, как он вставал и наливал себе еще немного вина из кувшина, что слуги каждый вечер ставили у кровати.
Известие о приходе варварской армии не было новостью для Ханьпу. Он знал о том, что Дагдамм идет, едва ли не раньше самого царевича. Потому Ханьпу загодя приказал всем жителям приграничных земель покинуть свои дома, а сам, собрав отборную часть армии, стал готовить засаду варварскому принцу.
Все шло так, как Ханьпу и рассчитывал. Шло до вчерашнего вечера, когда войско варваров просто исчезло. Не вернулся ни один из соглядатаев Ханьпу. Словно проглоченные черной бездной, сгинули передовые отряды.
Командующий рвал и метал, рвал и метал, приказал казнить несколько своих людей за пустяковые провинности, но сделать ничего не мог и не решался. Он поставил людей в строй, и они сутки не снимали доспехов, спали по очереди и пили только воду. Но по прежнему ни один разъезд не вернулся.
Последние донесения были таковы – варварский царевич пришел к большому озеру и становится там лагерем. Ханьпу хотел напасть на степняков, когда те этого не ожидают. Он знал, что его войско лучше вооружено и больше числом. Ему казалось неважным, что состоит оно на три четверти из простых земледельцев, призванных под священное знамя Божественных Правителей и наскоро обученных в воинских лагерях. Он умел выжимать из этих крестьянских парней истинное мужество и стойкость. Вот только даже самые тренированные и крепкие здоровьем пешие воины, уступали в скорости степным всадникам, если те не были обременены стадами и семьями.
Поэтому Ханьпу не решался отдать приказ перейти горы, пока не знал, где находится враг. От этого он нервничал. А когда Ханьпу нервничал, ему неудержимо хотелось выпить.
Проведя совершенно бессонную ночь, он лишь под утро навел на себя дурной сон, осушив кувшин рисового вина.
Пробудился он в обед, с больной печенью и головой.
Ханьпу тут же набросился на слуг за то, что они не разбудили его вовремя.
- Но господин, вы были столь утомлены… - слуги только били лбами в землю, да отводили глаза.
- Есть сведения о варварах? – спросил патенийский военачальник старшего над вестовыми.
- Нет, господин. – поклонился тот.
Мрачный, больной от похмелья и дурных предчувствий, Ханьпу отдал приказ к общему сбору.
Но какое-то темное, скрытое до поры до времени от самого себя, знание уже вызревало в нем, и господин Ханьпу почти не удивился и даже не испугался, когда воздух вокруг вдруг огласился истошным варварским воем, и следом за этим воем – гулом взмывших в воздух стрел.
Солдаты куда-то побежали, закрываясь щитами, начали строить живую стену. Командиры кричали какие-то приказы.
Ханьпу так и стоял с приоткрытым ртом.
Вокруг него стрелы косили людей, но сам он почему-то оставался невредим.
Стрелы ранили и убивали. Степняки били тяжелыми наконечниками, прошивавшими кожаные доспехи новобранцев. Люди с криками валились на землю, заползая под тела павших товарищей, под телеги, под щиты.
Всадники пробовали взбираться на коней, но стрелы степняков ранили животных, которые с визгом носились теперь по лагерю, опрокидывая палатки, сбивая с ног людей, мешая тем защититься, хотя бы сбившись в плотный строй.
Потом железный дождь стал утихать.
Ханьпу поднял глаза и увидел, что его войско окружено со всех сторон. Единственным не захваченным врагом направлением был путь в крепостицу, но и эта крутая узкая дорога легко простреливалась степными луками.
Он увидел и врага.
Теперь они не таились, гордо стояли с луками в руках, поднявшиеся из перелеска, из травяных зарослей, из-за деревьев, больших камней и расщелин скал.
Потом раздался новый звук.
Господин Ханьпу не сразу понял, что это смеются варвары.
Киммерийцы, гирканцы, аваханы хохотали.
Их рассмешили попытки патенийских солдат стрелять в ответ.
Стрелы, пущенные из простых длинных луков руками вчерашних крестьян не долетали до врага. А если и долетали, то степняки легко отбивали их щитами или вовсе срубали на лету мечами.
Потом огромный как скала, неправдоподобно могучий в плечах и груди степняк поднял черный двояковыгнутый лук и пустил первую стрелу.
Стрела эта пробила наборные доспехи патенийского всадника и сбросила его с коня.
И снова был железный дождь, и снова падали на землю воины божественных правителей.
Самые отчаянные из них хотели добежать до врага, чтобы встретить смерть в бою, чтобы забрать с собой хоть одного степняка.
Но на склонах ущелья они один за другим валились, истыканные стрелами.
Нескольким беглецам удалось достичь темной полосы леса, но когда они уже видели спасение среди могучих сосен, навстречу им выскочили всадники на низеньких мохнатых конях, и в мгновение ока изрубили на куски.
Только взмыли в воздух и опустились тяжелые кривые клинки, и попадали на землю воины божественных владык.
Глумясь над убитыми, гирканцы отрубали им ноги и руки и бросали обратно, в сторону патенийского воинства.
Вниз по склону покатились черные шары отсеченных голов.
Высокий киммериец в плаще из человеческих волос орудовал коротким скальпировальным ножом, сдирая кожу с голов тех, кого убил своей рукой.
Это был не разгром, это была бойня.
Прикрываясь щитом, подбежал тысячник всадник Цэбэр. Это был грузный богатырь, лицом похожий на степняка.
- Что будем делать, господин? – прокричал он, перекрывая своим криком гул стрел и вопли раненых.
- Делать? – обвел его глазами господин Ханьпу.
- Да, господин! Что будем делать?
- А зачем что-то делать, Цэбэр? Наш долг умереть за божественных владык, и свой долг мы сейчас выполняем! – визгливо засмеялся придворный, которого Черный Владыка в мудрости своей поставил над пограничной стражей.
Цэбэр плюнул под ноги. С этого сумасшедшего никакого спросу.
Значит теперь главный – он.
- Ко мне! Ко мне драконы Патении! – взревел тысячник, и очень скоро вокруг него, в самом деле, стали собираться те, кто не утратил присутствия духа.
Цэбэр приказал построиться в правильный порядок. Щитоносцы с обоих сторон должны были прикрывать лучников. Те солдаты, кто еще не скорчился на земле, навалив на себя тела павших, принялись занимать места в строю.
Потери патенийцев были ужасающи, правда, больше ранеными, чем убитыми. Но все равно их было еще очень много. Они сумели сплотиться и сделать несколько залпов. Какие-то стрелы даже достигли цели.
Перестрелка продолжалась до самого полудня. Солнце пекло совершенно немилосердно, и степняки, сделавшие ночной переход, а потом долго простоявшие в засаде, страдали от жажды и усталости. Даже самых крепких охватывала сонливость. Стрелы их летели все чаще мимо цели.
Дагдамм выпустил стрелу, которая пробила горло патенийцу, что размахивал знаменем. Но царевич уже понимал, что нельзя дать перестрелке затянуться до ночи. Ночью патенийцы попытаются прорваться к крепости. В ночных сражениях обычно бывает очень много крови.
Он надел шлем, который снял, чтобы лучше целиться, и не дуреть от жары в бронзовой печи, вскочил в седло и поднял меч.
- Хан харрадх!!! – грянул его голос.
И тут же по всей долине ему ответили киммерийские всадники.
- Хан харрадх!!!
Эхо подхватило боевой клич Киммерийского Каганата, и понесло его дальше по ущельям, в отдалении превращая в нечленораздельный гул.
- Хан харрадх!!!
Последний раз выпустив стрелы, чтобы заставить врага пригнуться к земле, воины Степи тронули коней вперед. На ходу переходя из неспешной рыси в стремительный галоп. Прямые мечи и кривые сабли, палицы и боевые топоры, копья и короткие дротики поднялись к небу.
А через несколько мгновений обрушились на первые ряды патенийских воинов.
Сначала пошла легкая конница гирканцев. На скаку они еще успели сделать несколько выстрелов, прежде чем ударили врага кость в кость.
Воя и визжа, так как они специально учились, степняки рубили во все стороны, крутясь в седле, сыпали на щиты и головы врага удары сабель.
В ответ их били копьями, калечили коней под ними, стаскивали всадников с седла крюками. Упавших на землю тут же добивали ножами.
Воцарилась свалка, сутолока, давка, в которой своего от чужого приходилось отличать чутьем, так как все были покрыты пылью и кровью.
Патенийцы дрогнули от второго удара.
Многие из них и раньше воевали со степняками. Но никогда не давали загнать себя в такую ловушку. И никогда не встречались с киммерийцами.
Те пошли вперед, опрокидывая патенийских солдат десятками. Там, где проносился всадник на рослом злобном коне, оставалась за ним сплошная полоса крови из стоптанных, смятых, изрубленных людей.
Да, где-то патенийской пехоте удавалось стащить всадника со спины лошади, или вонзить скакуну копье в брюхо.
Но на одного убитого киммерийца падали едва ли не десять патенийцев.
- Хан харрадх! Хан харрадх! Руби! Руби! Руби!
Те несколько десятков всадников, что остались от тысячи Цэбэра, были опрокинуты и раздавлены.
Следом за киммерийской тяжелой конницей мчались их союзники и данники, такие же свирепые и опасные. Те, под кем убили коня, шли в бой пешими. Они добивали раненых, без пощады рубили их своими кривыми клинками.
Патенийцы попали в железный обруч.
В какой-то миг они сломались, дрогнули и все большее их число старались сбежать, часто бросая оружие под ноги. Но их рубили без пощады, так же, как рубили без пощады тех, кто падал на землю, вздымая руки к победителям.
Пленники не нужны были степнякам.
Редких счастливцев, вырвавшихся из капкана, настигали стрелы.
Спасения не было и в лесу.
Смерть была всюду.
Дагдамм уже не командовал своими людьми. Все свершилось, никакие сигналы труб или знамен были сейчас не нужны.
Приказ был только один.
Руби их.
Хан харрадх.
Никто не должен уйти живым. Ни один человек не должен вырваться из окружения.
Руби ублюдков. Руби их. Руби.
И киммерийцы рубили. И аваханы рубили. И гирканцы рубили.
И не было пощады побежденным.
Хан харрадх.
От огромного патенийского воинства осталось несколько десятков человек, отчаянно дравшихся среди завалов из тел своих товарищей.
Под ливнем стрел и эта кучка все таяла и таяла, но еще держалась. Дагдамм увидел знамя с демоном-драконом и направил коня туда, где кипел бой.
Он перемахнул через несколько мертвых тел, и конем протаранил строй пеших воинов. Услышал, как затрещали кости. Взметнул коня на дыбы, и тот копытами принялся молотить перед собой.
Дагдамм, нависая сверху, рубил своим длинным клинком тех, кто пытался ранить коня.
Он успел подумать, что поспешил, что патенийцев слишком уж много, когда помощь все-таки пришла.
- Хан харрадх!
И рядом с ним возник Шкуродер на своем бешеном коне. Полумертвое лицо Кидерна было залито кровью, глаза горели боевым безумием.
Их стало двое, и враг дрогнул.
Патенийцы побежали бы, но бежать было некуда. Но всех сторон их окружали закованные в бронзу и кожу всадники, и рубили мечами, кололи копьями, крошили кости огромными палицами.
Перед Дагдаммом вырос могучий патениец, с широким плоским лицом. Он орудовал топором на длинной рукояти, и Дагдамм сам видел, как он сбил с седла двух воинов. Он сражался под знаменем, и Дагдамм решил, что это должно быть и есть прославленный господин Ханьпу.
Киммерийский царевич отсалютовал патенийцу мечом. Битва уже выиграна, значит можно потешить свое самолюбие, можно повысить свою цену чести и славу. Голова столь грозного соперника на копье – достойный трофей.
- Отдай его мне. – проскрипел Кидерн, подъехав ближе.
- Он мой. – покачал головой Дагдамм, спешиваясь.
Патениец понял, что затеял огромный варвар. Крепче перехватив топор, он устремился навстречу Дагдамму.
Иногда схватки славных воинов бывают долгими и зрелищными. А иногда – краткими.
Кидерн и моргнуть не успел. Дагдамм отбросил удар патенийского топора щитом, и нанес колющий удар в шею, выше панциря.
Противник его упал, кровь ударила струей из раны. Дагдамм наступил на грудь воина, на руку, все еще сжимавшую топор и молча смотрел в лицо умирающего. Сапог с руки он убрал, как только глаза поверженного патенийца потускнели.
- Сильный был человек. – сказал он. – Я не увидел в его глазах страха. Сегодня я выпью за него.
Кидерн посмотрел на сына Карраса, и ничего не сказал.
Подъехал Перт.
- Прими мои поздравления с победой, племянник. – коротко поклонился он.
- Благодарю. – Дагдамм обтирал клинок от крови сорванным с древка патенийским знаменем.
Вся долина представляла собой бойню. Вода в реке была даже не розовой, красной от крови. Вниз по течению всадники догоняли и рубили тех, кто пытался уйти вплавь.
- Бой не закончен, пока не пала крепость. Улуг-Бугу ко мне, если он не убит!
Улуг-Буга не погиб в бою. Подходя к Дагдамму, он поклонился. Дагдамм милостиво кивнул.
- Это великая победа, мой каган! – выпалил Улуг-Буга и сам испугался сорвавшихся с губ слов.
Дагдамм издал короткий скрипящий смешок.
- Мой отец, да правитт он девяносто девять лет, жив. Но ты просто плохо знаешь киммерийский язык.
- Да, господин. – еле слышно ответил Улуг-Буга.
- Ладно. – тоном Дагдамм дал понять, что зла не держит и отцу не донесет. – Ты устал, Улуг-Буга?
- Еще день смогу провести в седле! – ответил богадур, догадавшись, что хочет услышать Дагдамм.
- Дня в седле не нужно. Возьмите мне эту крепость! Слушайте все! – повысил голос Дагдамм. – Не будет передышки, пока не падет вот эта крепость!
Он указал рукой на каменные башни, которые будто птичьи гнезда прилепились к почти отвесной скале.
- Но сначала – соберите патенийскую падаль. Ни один воин моего войска не должен остаться непогребенным на этой земле.
Убитых воинов божественных владык сваливали в огромные кучи. Раненых резали как баранов в день большого пиршества. При этом вытащили из-под гор тел несколько хитрецов, которые рассчитывали там отсидеться. Их быстро и без церемоний прикончили. В живых оставили немногих. Так могучий Едигэ не убил совсем молоденького солдата с отрубленным в бою ухом, а скрутил его ремнем. Впрочем, судьба патенийца ожидала такая, что знай он о ней загодя, предпочел бы короткий удар ножом.
Всего в плен взяли около трех дюжин человек. Часть их предназанчалась для допросов. Несколько человек забрали приближенные Кидерна.
Отыскали и несколько своих раненых.
Падших киммерийцев, гирканцев, аваханов с почтением уложили вдоль берега реки.
Некоторых Дагдамм узнавал в лицо и вспоминал их имена. Других он не знал, но выказывал им те же знаки почтения.
Часть степняков расположились для отдыха. Разжигали костры, готовили обед из взятых в патенийском обозе припасов. Врачевали раненых. Собирали своих павших. Чинили доспехи и правили оружие. Собирали повсюду стрелы, с треском вырывая их из тел убитых врагов.
Многие засыпали тут же, только опустившись на землю.
Дагдамм и сам устал и дорого отдал бы за сон, но ему нужно было демонстрировать своим людям несгибаемую стойкость, и потому он нарочито бодро прохаживался по лагерю.
Воины принялись строить лестницы. Валили молодые деревья, веревками привязывали поперечины к двум стволам. Другие в то же время разбирали патенийские обозные телеги, превращая их в передвижные щиты, для защиты от стрел и камней, которые посыплются со стен. Под прикрытием передвижных стен они подойдут настолько близко, что удастся поставить лестницы.
В лесу стучали топоры – воины заготавливали дрова.
Не только для костров, на которых готовят пищу, но и для погребального костра.
Завтра на этот костер лягут многие из тех, кто сейчас рубит эти дрова.
Штурм крепости – дело всегда кровопролитное.
Наверняка и многие раненые умрут.
Но степняки понимали, что их собственные потери ничтожны. Они уничтожили целую армию грозной страны Па-Те-Ни, а потеряли меньше двух сотен человек. Это была заслуга Дагдамма, который привел их к победе.
Сейчас о сыне кагана уже не злословили. Даже дядья Карраса не решались сказать хоть слово в осуждение Дагдамма. Даже Кидерн молчал.
И только к ночи, когда все было готово для штурма, Дагдамм дал своим изнуренным людям отдых.
Утром Дагдамма разбудил страж, который объяснил, что в лесу воины нашли какого-то важного человека. Заспанный и злой, Дагдамм чуть не приказал отрубить этому важному человеку голову сразу же, без церемоний, но потом решил все-таки разобраться в деле.
К порогу его шатра притащили сухопарого, изнуренного патенийца с невесомыми ниточками усов на бледном тонком лице. Человек выглядел слабым и даже жалким. При виде киммерийского царевича он принялся валиться на колени и пытался целовать землю перед ногами Дагдамма.
- Что это за червь? – спросил Дагдамм, начиная веселиться, очень уж смешными показались ему ужимки пленника.
- Он утверждает, что его зовуть Ханьпу. – ответил воин со свежим рубцом через все лицо.
- Этот! – захохотал Дагдамм. – Этот червяк? Скажи ему, что я дрался вчера с Ханьпу и это был грозный воин. Пережьте этой лживой твари глотку, да бросьте его к остальным.
- Нет, грозный повелитель степных воинов! – на правильном, но каком-то слишком изысканном гирканском вскричал пленник.
Дагдамм изумленно воззрился на него.
- Ты говоришь по гиркански? Отвечай!
- Да, о прославленный победитель аваханов, разрушитель…
- Прекрати эти церемонии! Говори просто и ясно! Кто ты такой?
- Я уже говорил воинам вашего величества, я – Ханьпу, вчера я был командующим армии, которую ты вы так блистательно уничтожили.
- А тот воин, что дрался под знаменем? Кто он?
- Это тысячник Цэбэр. Храбрый был человек, не чета мне, самому жалкому из слуг…
Дагдамм жестом велел замолчать.
- Чего ты хочешь, червь?
- Жить. Я хочу жить ваше величество.
- Не называй меня так. Я не правитель своего народа.
- Как же мне обращаться к вам?
- Господина будет довольно.
- Да, господин. – Ханьпу согнулся в очередном поклоне.
- Зачем мне сохранять твою жизнь? Я убил вчера много воинов много достойнее тебя.
- Да, господин. Но ни один из этих храбрых воинов не принес бы тебе того, что могу принести я.
- И что же такое у тебя есть?
- Ключи от Патении, господин.
На следующий день степняки взяли штурмом крепостицу. После нескольких отбитых штурмов, киммерийцы подтянули поближе свои примитивные осадные орудия. Разбив ворота тараном, они ворвались внутрь и перебили всех защитников до последнего, а саму крепость сожгли.
В тот же день Дагдамм приказал устроить великий костер, на который степняки возложили тела своих павших воинов. Несколько тяжело раненых, не надеявшихся подняться, попросили о последней милости от рук самого Дагдамма и царевич зарезал их, а потом на руках одного за другим поднял на самую вершину костра. Некогда было устраивать долгие церемонии, надо было отступать обратно к лагерю на берегу озера.
Дагдамм сказал краткую речь.
- Благодарю вас, мои отважные воины. Пусть тени ваши отлетят в Чертога Героев.
Он хотел добавить что-то еще, о воле богов, о Девятом Небе, о тенях предков, но не смог.
- Спасибо, братья мои. – сказал он, чувстуя, что еще немного, и не выдержит, разрыдается на виду у всех. Этого он позволить не мог. Владыки Степи не плачут.
- Спасибо! – повторил он, а затем обратился к живым.
- Слышите, как они поют! Тени падших героев поют песню живым!
И в самом деле, в шуме ветра, налетавшего с гор можно было расслышать песню. Грозную и печальную.
Ночью степняки справили тризну по павшим товарищам. Во время пира зарезали и бросили в костер нескольких пленных патенийцев. Но уже в полдень Дагдамм приказал уходить к старому лагерю. Там войску была объявлена передышка. Отдыха не знали только вожди, которые стали готовиться к дальнейшим действиям.