Чулан
Дёма без особого интереса осмотрел комнату.
Ремонт делали, похоже, ещё при советской власти. Выцветшие обои в цветочек, плешивый потолок, самодельная люстра из проволоки. Древняя массивная мебель. Плакаты с обнажённой Сабриной и жующим спичку Сталлоне в промежутке между пустующими книжными полками.
Пили за раскладным столом, застеленным прожжённой клеёнкой – из той же эпохи, что и обои, плакаты и шкафы с зеркалами.
Дёму привёл Сява, старинный приятель матери, которому он подрядился помогать по работе. Позарез нужны были деньги. Ипэшник, на которого Дёма пахал до этого, дал расчёт, усадив в павильон родственника. Дёма пожелал ему кровососа в подворотне, а поздно вечером проткнул шины «бэхи» бывшего хозяина и нацарапал на капоте исполинский член с яйцами.
Два месяца без работы, жизнь катилась под откос, а зловонное болото депрессии затягивало всё глубже.
Он обзвонил всех мало-мальских знакомых, откликнулся только Сява.
Плиточник из Дёмы был никакой, но он старался, впитывая опыт и наставления Сявы. Он бы и чёрта вызвался причёсывать, согласись хвостатый платить.
Сява родился в Архангельске, в двадцать лет перебрался в Беларусь – в Витебск. К пятидесяти за его плечами уже было три судимости и огромный багаж жизненных историй. Отец Михаил после исповеди Сявы даже посоветовал ему написать мемуары.
Рассказывать Сява умел, слушать его истории было интересно, как байки у костра. Те смутные времена остались в прошлом, а «весёлая жизнь» перестала быть эвфемизмом разбоя и блатной романтики.
Посреди стола возвышался казан с пловом, рядом башенкой пристроилась литровая бутыль с самогоном. Все, кроме хозяина хаты, увлечённо ели остывшую закуску, не забывая обновлять рюмки. На столе также значились тарелка с салом и луковыми кольцами, миска с солёными огурцами и старенький кальян, вокруг которого обвилась трубка с деревянным мундштуком; чашка и чубук были расчерчены ниточками засохшего клея. Курили прямо в зале, но сигареты – кальян ждал своего звёздного часа.
Хозяина величали Брагой. Он устроился в обшарпанном кресле и почти не пил. Иногда казалось, что он засыпает, но в тот же момент красные глазки распахивались и отмечали взглядом собравшихся. Худое тело Браги было завёрнуто в ярко-синий махровый халат.
Рядом с хозяином на пуфике устроилась немолодая полноватая женщина с засаленными волосами. Такая же болезненно-бледная, как и Брага. Сожительница, просветил Сява.
«Наркоманы» – было первой мыслью Дёмы.
Второй: «Что я здесь делаю? Зачем согласился на предложение Сявы немного расслабиться?»
После нескольких рюмок мысль затерялась. Стало наплевать.
За столом также сидели три барыги, все как один с пропитыми до костей лицами: желтоватыми, сморщенными. Аркаша, Буга и мужичок с расплющенным носом в вязаном свитере, имени которого Дёма не запомнил. За Аркашей водились ярко выраженные блатные повадки, место которым, скорее, в музее перестройки, но было видно, что авторитет Сявы для него непререкаем.
Дёма нацепил на вилку кусочек холодного мяса и проглотил. Буга обновил рюмки.
– Я схожу? – спросила сожительница у Браги.
Тот повёл головой.
Этот вопрос она задавала уже в третий раз, но получала «нет».
– Сява, а вверни-ка для веселья одну из своих баек, – сверкнул сталью зубов Аркаша.
– Байки твоя бабушка рассказывала, а я про жизнь глаголю, – улыбнулся Сява.
Выпил, закусил огурцом.
– Ну да ладно… будет вам проза жизни. Давненько это было, после первой моей ходки. Мы хату взяли с товарищем в Гродно. Всё как надо, без лажи. Вещички сразу сбыли, деньги по карманам и – на вокзал. А поезда нет – ближайший только вечером. Ну, время как-то убить надо. Прошвырнулись туда-сюда. Тут один чёрт подвернулся, мол, давайте выпьем. Мы с подельником: да не вопрос. За школу какую-то забурились, и водяру поливаем. Выжрали порядочно и про хату оприходованную по пьяному базару взболтнули.
– Дела… – понимающе сказал вязаный свитер.
– А этот чёрт, что с нами пил, опа ручку в карман… С виду чмошник обычный – джинсовка варёная, «СССР» на груди вышито. Кепочка затёртая. А тут на тебе – ксивой, тля, светит. Что делать? Я ему в лоб – раз! Сам не ожидал, что так грамотно выйдет. Скорей, с перепугу ударил. А он сразу и поплыл. Вырубился. И ни синяка, ни подтёка. Взяли мы с подельником чёрта под руки, и в такси.
– В такси? – переспросил Буга.
– Ага. А таксисту что? Ну, видит – пьяные все, один в отрубоне. Повёз без вопросов. Короче, в лес мы мента затащили. Недалеко от дороги. Шмотку сняли, в рот кляп, и к дереву его примотали. Тут подельник предложил муравейник к его ногам подгрести, типа, пусть съедят. Так и сделали. Стоим ухохатываемся, а мент мычит, дёргается, чуть ли не ссытся. Возвращаемся к дороге, а там воронок. Я на пяту и в лес. Подельника сразу заластали, а я ушёл. Он там всё про меня слил, адрес, кто, что, зачем – мутузили его добротно.
– Стукло, – сплюнул на пол Аркаша.
– Ты из себя тут целку не строй, не ласточкой подельника моего баловали… сам знаешь, как мусора тогда кололи.
Аркаша примирительно кивнул. В свете лампочки его лысый череп отливал синим.
– Я через месяц после «мента в муравейнике» в Витебске объявился, прогуливаюсь себе спокойно. А тут из-за магазина лейтёха знакомый, в одном подъезде три года жили. Достал связку ключей и в брюхо мне самым длинным как сунет. Присел, отдышаться пытаюсь. А он мне: да ты совсем, Сява, оборзел?! Разгуливаешь, как на собственной свадьбе. Твоё рыло на каждом столбе висит! Два часа тебе, чтобы из города дёрнуть – потом перехват объявляю. Так я и пробегал почти два года, тля.
Барыги довольно рассмеялись. Дёма тоже улыбнулся.
Где-то под окнами орали коты, распираемые половыми гормонами. Вдалеке шумно проносились по автостраде машины.
– Новости вчера смотрели? – спросил чадящий самокруткой Буга. И, не дождавшись ответа, продолжил: – Начальник уголовного следствия тёр, что вампирьё всё в стране вывели. Последнее логово вчера накрыли.
– Наконец-то, – устало сказал хозяин. Вроде как спросонья.
– А я кровососов никогда и не видел. По-моему, чушь всё это, – высказал мнение вязаный свитер.
– А я видел, – сказал Сява. – В нормальном обличии, конечно. Забавная история вышла…
– Давай, Сяв, вверни, – оживился Аркаша.
Дёма совсем захмелел. Лица перед глазами плыли и двоились. Мир был прост и понятен. Мираж.
Сожительница Браги куда-то исчезла.
Открыли квадратную бутыль пшеничной «Люкс» – за толстым стеклом в желтоватой жидкости плавал колосок, словно заспиртованный злаковый уродец.
Дёма решил пропустить следующую рюмку.
Сява закурил, откинулся на диване.
– Ну, тля, с керей одним, значит, бухаем. Я в мае освободился, неделю как… Взяли мы с керей пойла, чушек каких-то. Сидим, пьём. А дело было на аллейке около «Глыбы», универсама… ну, знаешь, напротив школы музыкальной? На лавочку, значит, упали, заряжаем. Куриц этих тупых пощипываем, водяру из стаканчиков сёрбаем. Денег не особо: два пузыря взяли, варёнки, хлеба, майонеза. Свобода, тля. Тут какой-то кеша подгребает. Чел левый. Сигареты, типа, не будет? Я ему: может, и стакан потянешь? А он: давай! Налили ему, разбазарились. Короче, обидел он нас с керей чем-то. Не помню чем. Что-то ляпнул неприятное. Ну, мы ему и дали жизни.
Сява усмехнулся – пьяно, почти что злобно.
– Часы сняли, цепуру из золотишка. А он обиделся и свалил. К мусорам, короче, ломанулся. Через полчаса бобан подкатывает, нас с керей ломают и в опорку с ветерком. Ну всё, шняга, думаю, погулял недельку... на тебе – разбой. Сидим мы, значит, в телеке, а эта вафля потерпевшая на стульчике у конторки ухмыляется: а-а, что, жопа? Получите, суки, своё! Данные наши взяли, потом данные терпилы. Давай обстукивать по базе. Протокольчики готовят, всё как надо.
Сява прокашлялся.
– Тут неожиданно все засуетились. Конторка перед нами. Мусора между собой чух-чух-чух. Такой кипиш поднялся – прямо пожар, или министра кто-то из сотрудников в задницу опустил. Зашныряли взад-вперёд. Нас из телека выкидывают, а терпилу этого крутят, ломают и вместо нас туда швыряют, в браслетах уже. Откуда-то связок чеснока наволокли, один участковый так вообще ножку у стула выломал и давай колышком затачивать…
– Зашибись, – прокомментировал Буга. – Чё, серьезно?
– Нет, тля, пригрезилось. Маршака на ночь читаю.
Аркаша саданул Бугу по рёбрам.
Дёма словил себя на том, что сидит с открытым ртом, а в руке держит луковое колечко.
Сява продолжал:
– Ленинская комната. Нас туда. Парты стоят, штук восемь. Фэйс Ильича на стене. Становитесь, говорят, руки на парту. Раком поставили и – на! – дубцом по ногам два раза, а потом по жопе ещё двойку. И заявляют: валите по-быстрому! Мы с керей в непонятках. Вылупились на мусоров. А они: живо! Бегом отсюда!
Вязаный свитер аж привстал.
– Хавку, водяру отдали, прикинь, и из опорки гонят. Что за херь? Молодняк один мусорской шепнул: этот кровосос, которого мы на часы ломали, три года в розыске. Затрахались, мол, его ловить. Несколько семей осушил, тварюга. Вот тебе и история. Прямо анекдот.
– Занятно, – апатично сказал Брага. Из распахнувшегося халата выглядывал треугольник безволосой груди.
– И чё с вампиром сделали? – спросил Аркаша.
– Мне почём знать? – Сява пожал плечами. – Суд да упокойная камера, надо полагать. Или прямо в телеке на осиновую заточку посадили.
– Рвал бы своими руками, – смело заявил Аркаша, – как гондоны.
Дёма встал.
– Ты куда? – спросил Сява.
– Отолью.
В одной из комнат надрывался телефон. Стены покачивались, как мачты во время шторма. Дёма протёр глаза. Наступил на чьи-то ботинки у входа, чуть не упал.
С первого раза попал в ванную. Затем толкнул дверь слева.
Увидев в темноте какие-то полки, он щёлкнул обоими выключателями в коридоре, но свет не появился. Тогда он шагнул вперёд, пошарил рукой по внутренней стороне стены в поисках другого выключателя.
Дверь закрылась, словно подпружиненная.
Очертания полок, мазки теней заволок могильный мрак. В чернильной тьме ничего нельзя было разобрать, но явственно ощущался простор, несвойственный хрущёвским туалетам. Было сыро, пахло чем-то пряным.
Дёма чиркнул «бигом».
Чулан…
Света оказалось достаточно, чтобы рассмотреть происходящее. Он сразу же об этом пожалел.
На раскладушке под стеллажами с банками и пустыми бутылками лежало худое грязное тело. Одежда – сплошное тряпьё. Путаная растительность на бледном лице. Бомж бомжом.
Глаза закатились, подрагивающие белки походили на молочное желе. От шеи бомжа тянулась красная трубочка, расходившаяся пятью ответвлениям, словно пальцы перчатки. Красной её делала бегущая внутри пластика кровь.
К одному из ответвлений припал рот сожительницы Браги, четыре других были пережаты длинными деревянными прищепками.
Она сидела на раскладном стульчике для пикника, рядом пустовал такой же.
Женщина – существо – повернула к Дёме голову, не отрывая от губ ужасный мундштук. Щёки запали; было видно, как по трубке медленно продвигается кровь – тёмно-красная, густая.
Пламя погасло, Дёма чиркнул ещё раз – нагревшееся колёсико прижгло кожу.
Лицо существа начало меняться, в нём проступило что-то хтоническое, чужое. Сальные волосы сползли, упали на пол гниющими водорослями. Кости черепа бугрились какими-то наростами, гребнями, которые местами прорвали серую кожу. Зубы, похожие на иглы, отливали металлом.
Опьянение улетучилось.
Свободной рукой он нащупал дверь, толкнул без особой надежды на спасение, но она открылась – и Дёма оказался в узком коридоре. Закрывая дверь, он выронил зажигалку. Подбирать не стал.
Пустые бутылки вдоль стены напомнили процессию карликовых существ.
– Всё в порядке? – заплетаясь языком, спросил у входных дверей Аркаша. Блатного шатало. – Блевал, поди? На тебе лица нет.
– Проветриться надо, – сказал Дёма, ожидая шума за спиной и, возможно, острой, почти приятной боли, с которой металлические клыки вопьются в шею.
– За папиросами сгоняешь?
– Добро.
Аркаша хлопнул его по плечу и поплёлся на кухню.
– «Приму» возьми, – уточнил он, – президентскую.
Словно в тумане, Дёма обулся. Чулан не подавал признаков жизни.
Прокуренная площадка показалась бесконечной бетонной пустошью. К своему удивлению, он без проблем добрался до лестницы.
А когда из квартиры раздался рёв – не человеческий, скорее звериный, – сломя голову бросился по лестничному пролёту вниз.