[Михаэль фон Барток]

Пролог. Под властью царей-жрецов.
История страны Па-Те-ни уходила в такую легендарную древность, что история ее имела одни корни с мифами. Страна эта была удивительной, не имела ничего общего с окружающим ее миром. Говорили, что во времена сразу же после Катастрофы в Патенийских горах искали спасения беженцы из Древней Лемурии. Преследуюмые со всех сторон врагами, которые мстили им за прежние жесткости, лемурийцы бежали через весь континент. Говорили так же, что это были не простые лемурийцы, а их знать с рабами и слугами.
Были и такие, кто говорил, что эта история легенда, придуманная лишь для того, чтобы придать патенийской власти еще больше сакрального, потустороннего ореола, сделать ее в глазах подданных еще более древней и устрашающей. Такие вольнодумцы утверждали, что правящая верхушка Па-Те-Ни сбежала вовсе не из Лемурии тысячи лет назад, а всего лишь из Кхитая. Кхитай в то время был раздираем одной из страшных династических войн. Такие войны как проклятие Неба настигали Кхитай раз в две или три сотни лет, шли десятилетиями и сопровождались неописуемыми жестокостями. После такой войны воцарявшаяся новая династия вынуждена была отстраивать страну заново, буквально поднимая ее из руин.
Патенийские вольнодумцы (ибо вольнодумцы есть даже в Па-Те-Ни, хотя век их краток, а смерть ужасна) говорили, что примерно семь сотен лет назад, во времена, когда Хайборийский Мир переживал свой расцвет, Кхитай был раздираем очередной войной за престол.
В те времена Кхитаем якобы правили выходцы с Плато, воинственные всадники, поклонявшиеся странным и страшным божествам. Но жестокости их правления переполнили чашу терпения кхитайских простолюдинов и знати, и они поднялись против своих владык. Десять лет продолжалась война, и наконец захватчики были выбиты из Кхитая.
Но они не могли просто вернуться на Плато, где уже правили совсем другие народы. Разгромленные, но сохранившие единство, бывшие властители Кхитая отступили на север, а потом на запад. Многие мили по степям и пустыням тянулся караван, в котором ехали знатные особы и пролславленые воины, угрюмо брели невольники и простолюдины.
Беглецы страдали от голода и жажды, вынуждены были поедать павших животных, а когда тех не осталось – принялись за тела павших сородичей. Из Кхмитая они выступали на величественных повозках, украшенных златотканными покрывалами, а к границам Патении пришли умирающими от голода оборванцами. Даже представители гордой знати вынуждены были вместе со всеми тянуть возки, запрягшись в них подобно быкам.
Но несмотря на то, что на беглецов часто нападали кочевые племена, они выстояли. Прирожденные воины, благодаря своей зловещей религии привычные презирать смерть, они отражали все эти нападения.
Наконец впереди забелели снежные шапки Патенийских гор. их вид воодушевил беглецов. В этих горах они увидели что-то похожее на родное Плато.
Собрав все свои силы, они вторглись в горную страну, населенную редкими, разрозненными племенами. Племена эти были разгромлены, частью перебиты, частью обращены в рабство.
Так возникла страна Па-Те-Ни. Пришельцы стали высшей кастой, даже их простолюдины возвысились над завоеванными народами. А покоренных ждала тяжелая участь.
Пришельцы принесли с собой богатую и древнюю культуру, в которой причудливо смешались жестокие нравы Плато и кхитайская изысканность. Придворный ритуал, одежды и письменность, архитектура, земледелие и ремесла у них были кхитайские. Но религия и военное дело остались в наследство от времен, когда их предки кочевали по прлдуеваемым всеми ветрами плоскогорьям Плато.
Так горные кряжи делали границы Па-Те-Ни неприступными, государство сумело устоять во враждебном окружении. Кочевые гирканцы не могли проникнуть за горные кряжи. А сами патенийцы устраивали набеги на Степь, чтобы вернуться с добычей и рабами под защиту своих высокогорий.
Кроме сильной армии Па-Те-Ни охранял тот ужас, который страна внушала внешнему миру. Правящие в горной твердыне Ву-Бэн цари-жрецы обладали колдовской силой, какая редко встречалась теперь в мире. Магия пронизывала всю жизнь Па-Те-Ни.
Даже вместо гонцов владыки использовали передачу мыслей на расстоянии, которой владели избранные адепты, заживо похороненные в каменных мешках.
О страшных церемониях, посвященных неименуемым божествам и о кровавых ритуалах, царивших при дворе, ходили легенды.
Владыки Па-Те-Ни правили тиранически, без пощады выжимая соки из своих подданных.
Опорой им кроме обычных военачальников, чиновников и богытах землевладельцев, который в Па-Те-Ни были такими же, как на всем Востоке, служили воины-монахи.
С малолетства оторванные от семей, юноши воспитывались в духе беспрекословного подчинения воле своих начальников. Тела их закаляли бесконечной воинской муштрой, а дух укреплялся молитвами и всевозможными бдениями. Они почти не чувствовали боли, не знали страха смерти, не умели сомневаться и никогда не предавали своих владык.
Страна была скована страхом перед ними. Облеченные безграничной властью над простолюдинами, и во многом стоявшие выше светской знати, воины-монахи рыскали по стране и творили суд и расправу от лица Двух Владык.
Сами эти Владыки не были наследственными царями. Они были такими же жрецами, избиравшимися жреческим сообществом из своих рядов. Жизнь их тоже была скована множеством сложных ритуалов и табу. Они обладали абсолютной властью над жизнью и смертью в ПА-Те-Ни, но и сами были во власти вековых обычаев, предписывавших ритуальное самоубийство обоих Братьев в случае любого из множества проступков.
Потомки покоренных племен несли множество повинностей, трудились на полях и на строительстве дворцов, дорог, каналов и мостов. Их жизнь ничего не стоила. Любой знатный патениец мог убить такого человека, вспороть ему живот и погрузить туда свои замерзшие ноги. Это было по закону. Иногда их убивали, только чтобы проверить остроту меча.
Они отдавали своих младших сыновей в войско царей-жрецов, и после жестокой муштры становились послушными любым приказам. Восстания, которые иногда все же случались, топили в крови.
Простые патенийцы в основном были ремесленниками, служили чиновниками или военными. Их жизнь тоже была тяжелой и ничего не стоила в глазах Двух Владык, но они чувствовали себя высшей расой в сравнении с местными жителями. Из-за творимых пришельцами в течение веков жестокостей, народы так и не слились в один, разница оставалась и в общественном положении, и в одежде, и в обычаях, и в языке.
Власти посулами и принуждением заставляли патенийцев отдавать своих сыновей в монастыри, где тех воспитывали не только палкой, но и постоянными рассказами об их особой миссии, о богоизбранности их жизненного пути. Так, отнимая сыновей из семьи, власть решала два вопроса – выбивала почву из под ног у возможного недовольства в среде подданных и создавала идеальных исполнителей своей воли.
Надо всеми высилась знать, возводившая свои родословные к достославным временам, когда племена Плато правили Кхитаем. Жестокие к другим, они были жестоки и к самим себе, карая любые признаки слабости и мягкосердечия.
Рожденный в знатной семье должен был стать воином и правителем. В детстве их учили жестокости, заставляя мучить и убивать рабов. Любые разногласия в среде аристократии принято было решать кровавыми дуэлями. Самоубийство было единственным выходом из множества сложных ситуаций. Аристократ должен был вспророть себе живот не только, если проигрывал сражение, но и если кто-то из егот приближенных позволял себе богохульство или слишком вольные речи в отношении власти Двух Владык.
Разумеется, зная об этом, аристократы поддерживали среди своих приближенных безукоризненную дисциплину.
Не будь страна Па-Те-Ни столь изолирована от внешнего мира, торговля, войны, обмен обычаями, переселение людей и смешанные браки неминуемо разрушили бы эту жестокую, строящуюся сплошь на ритуалах, цивилизацию. Размыли бы ее изнутри, подточили с помощью роскоши или наоборот,изнурили бедностью.
Но Па-Те-Ни стояла особняком от всех других очагов цивилизации, не имела никаких постоянных сношений ни с одной державой большого внешнего мира. Едиснтвенными соседями Па-Те-Ни были гирканские кочевники, варвары, которые ели мясо, просоленное под седлом.
Потому слишком многочисленные, чтобы поддаться вырождению, но слишком малочисленные, чтобы пойти по пути завоеваний, патенийцы жили в своей заколдованной стране.
Столетиями изолированные от внешнего мира, чужестранцев видевшие только на невольничьих рынках, они с каждым поколением все больше замыкались в себе. Жестокие и порой абсурдные обычаи поддерживались с истовым рвением, а не только силой привычки. Ощущение своего одиночества в мире, населенном только варварами-сыроедами делало патенийцев все высокомернее.
Такова была страна Па-Те-Ни в те дни, когда на границах ее появилось разноязыкое воинство под предводительством царевича Дагдамма.

Добавлено через 2 минуты
I.Дагдамм идет на Патению.
Дагдамм раз за разом возвращался мыслями к тому, какими воинскими силами он располагает. Из Двести пятьдесят киммерийцев личной дружины, его собственные названные. Пятьсот человек киммерийцев, под началом Перта. Правда, Каррас разделили Перта с его братом Феланом, чем как будто ослабил позиции дядюшки. Но у Перта нашелся другой союзник – поединщик Балг, его племянник, сын сестры Перта от прославленного Ридерха, соратника старого кагана.
Балгу было лет тридцать. Высокий, едва ли не семи футов, узкоплечий, худой особой, жилистой, крепкой худобой степного волка, он носил ожерелье из человеческих пальцев и плащ из скальпов. С первого же дня они с Кидерном начали бросать друг на друга ненавидящие взгляды. Каждый хотел убить другого только чтобы сохранить славу самого жестокого и безрассудного воина в Каганате, а то и во всей Орде.
Глаза и Балга были такие же как у Перта, желтые, волчьи.
Воины Перта и Балга были преданы лично им. Некоторые считали своих вождей оборотнями и колдунами. Те как будто ничего не делали для такой славы, но и не опровергали слухов.
При любом приказе Дагдамма эти двуногие волки начинали спорить, и хотя потом соглашались, все время делали такой вид, будто не подчинились воле предводителя, а приняли решение самостоятельно.
Так что Дагдамм расценивал их скорее как союзников, чем как своих верных людей.
Тысяча под командование Гварна.
Гварн честен, прямолинее, предан как собака.
Во всяком случае, так все думают.
Иногда именно такие и вонзают нож в спину.
Дагдамм не верил и Гварну.
Возможно Гварн предан до костей, но Каррасу, а не ему лично. Гварн старше чем он годами, и првык смотреть на царевича как на буйного юнца, а не как на своего повелителя.
Даже в собственной дружине Дагдамм видел излишнюю популярность Кидерна, бешеного Шкуродера, который владел мечом так, словно родился с ним в руке. Меченосец уже собрал вокруг себя около трех дюжин воинов, которым рассказывал что-то о Старой Киммерии.
Дагдамм догадывался, что Шкуродер создает священный круг, уговаривает воинов вручить свои судьбы Крому.
Запретить своим людям почитать Старого Бога Дагдамм не мог. Вопросы веры никогда не стояли на первом месте в глазах киммерийских каганов.
Ни Конан, ни Каррас не замечали, или делали вид, что не замечают, как вокруг культа Старого Бога сплачиваются все недовольные их властью киммерийцы.
Дагдамм это видел и понимал.
Убить Кидерна он не мог.
В поединке на мечах Шкуродер его изрубит, а драться голыми руками или на ножах не выйдет под каким-нибудь предлогом. Убийство в спину превратит Дагдамма в самого презираемого человека в Орде. Нет, трогать Кидерна нельзя. Переманить его на свою сторону тоже не получится, он за что-то ненавидит Карраса. Ненавидит не настолько, чтобы стать открытым врагом – тогда ему не жить. Но достаточно сильно, чтобы плохо скрывать это.
Дагдамм вспоминал старые саги.
В них киммерийцы всегда были раздроблены на множество малых племен и кланов и воевали друг с другом.
Придя в Степь, они сумели сплотиться, но что, если новый раскол неизбежен?
И так оседлые кланы из Озерного Края уже почти не понимают степняков…
Соотношение между собственно киммерийскими силами и силами вассалов было примерно один к двум. Так и должно быть, так и заповедал его дед. Тысяча киммерийцев всегда сломят две тысячи гирканцев. Скорее всего сломят и три, но уже с большими потерями. Потому выступая в поход, имея в армии воинов из покоренных народов, никогда нельзя допускать, чтобы их число сильно превышало силы самих владык Степи.
Там стоял прежде и продолжал стоять сейчас Каганат.
Но что будет дальше?
Дагдамм много думал о будущем.
Теперь он больше понимал отца и почему каган покровительствовал сыновьям ночи и гирканцам.
Его опорой становились воины Мерген-хана и Улуг-Буги.
Мерген если и продолжал таить на него злобу за гибель Ханзата, смирил эти чувства. Зато Мерген-хан видел возможность возвысится. Каррас не вечен, надо смотреть в будущее. Служба у наследника трона была как раз возможностью возвышения.
Улуг-Буга казался искренне преданным Дагдамму. Новопровозглашенный богадур, самозванец, опиравшийся на родовое предание, да на славу своего убитого брата, Улуг-Буга сейчас только укреплялся в своем новом звании.
Он отыскал и приблизил к себе дальнего родственника, батыра Едигэ, который славился тем, что уларом кулака сбивал с ног коня. Едигэ был глуп и послушен, как вол, но в бою храбр. Улуг-Буга словно заменил им убитого брата.
Страшная, непомерная телесная сила Едигэ умножалась на острый ум Улуг-буги.
Аваханы, недавно влившиеся в ряды киммерийского войска, были все еще подавлены своим разгромом. Дагдамм знал, что достаточно скоро они придут в себя и постараются восстановить самоуважение.
Тогда будет много мелкого непокорства или даже прямой бунт.
Те, кого он раскидал по киммерийским и гирканским десяткам покорнее чем те, кто держатся отдельно, под предводительством своих командиров.
Юный эмир аваханов и военачальника назначил такого же молодого как он сам.
Дагдамм лишь недавно стал замечать, что бритвенный нож тупится о щетину. Прежде со щек ему приходилось соскабливать скорее пух, чем натсоящую бороду. Но к своим двадцати двум годам он столько видел, столько пережил, стольких лишил жизни и столько рисковал своей головой, что считал себя уже опытным воином.
Утбой же выглядел совсем юнцом и вдобавок был тонок как тростник.
Дагдамм не спешил презирать его за это. Напротив, он приблизил к себе юного Утбоя, чтобы тем возвысить его в глазах подчиненных. Утбой стремительно, на глазах взрослел и привыкал к своему новому положению. Настоящей дружбы между ними завязаться не могло. И дело было не в том, что киммерийский царевич выступал по отношению к авахану полновластным господином. Просто Утбой казался Дагдамму слишком цивилизованным, слишком изнеженным. В седле он держался ловко, в бою показал себя отважным воином. Но голова его явно была забита предметами, далекими от повседневных забот. Вопросы тонкостей вероучения, предания старины и тому подобные вещи.
Это же увлекало и Конана, сердце которого сожрал Доржа-хан.
Это убило Конана.
Дагдамм испытывал смутную симпатию к Утбою, но все равно считал его слабым. Про себя сын кагана давно решил, что он – человек простой. Это было не совсем правдой, его тоже слишком многое томило и мучило. Грубость привычек сама по себе не равняла его с общей массой воинов, людей, живущих со словами «моя участь – повиновение» и потому лишенных сомнений.
По настоящему простым был батыр Едигэ. Простым был и Кара-Буга, но это не спасло его от убийства в спину.
Иногда на Дагдамма накатывало страстное желание призвать Улуг-Бугу и рассказать ему правду о Кидерне. Нн сам убил в жизни многих, но никогда в спину, и ему больно было видеть, как Улуг-Буга едет стремя к стремени со Шкуродером.
Дорога тянулась и тянулась. Царевича иногда одолевала скука.
Дагдамм не пил. Женщин в поход не взяли.
Гирканцы, да и некоторые аваханы, не стесняясь, естествовали кобылиц.
Дагдамма от этого мутило. По законам Каганата за скотоложство полагалась смертная казнь, но это дальний поход.
Если казнить нескольких для острастки, они примутся друг за друга…
Так что говорить с Утбоем про события до Катастрофы было намного интереснее и душеполезнее, чем проводить время с его новыми верноподданными.
Он вообще поймал себя на том, что ему нравится разговаривать с людьми. Он больше слушал, обдумывал услышанное, но вообще беседы наполняли его душу покоем.
И еще Дагдамм скучал по Балихе. Это было новое, невиданное для него чувство.
Нет, сколько ни цепляйся за прошлые привычки, а перемены подобрались и к нему.
Дагдамм становился умнее. Отец сказал ему, что дело в близости смерти, которая коснулась его.
Но скорее всего совпало все, случившееся этим летом, от нанесенного Гримом поражения, до услышанных от Утбоя преданий о прошлом.
Так кто такой теперь он - Дагдамм, сын Карраса, тамыр гирканского хана и вождь гирканского племени?
Киммериец? Гирканец?
Дагдамм хотел битвы. В битве все просто и ясно.
Основная цель похода – возвращение беглецов богю, для него была где-то на третьем или пятом месте. Он хотел совершить что-то, чего не совершал еще никто.
Дагдамм хотел вторгнуться в Патению, а этого не делал никто и никогда.
Надо было успеть подойти к границам Патении до того, как пойдет снег.
У него было еще два осенних месяца, но природа на севере Степи непредсказуема.
Он вел воинов быстро, но так, чтобы излишне не утомлять людей и коней. На ночевку останавливались каждый день. Почти каждый день готовили еду на кострах.
Дагдамм хотел привести к границам Патении сильных людей на сильных лошадях, а не истощенных бедолаг верхом на загнанных клячах. Торопиться сильнее было уже некуда – вернуться домой в этом году ему не доведется, и зимовать придется в Патении.
Дагдамм старался выведать как можно больше об этой загадочной стране, но почти все, что ему рассказывали, слишком уж походило на старушечьи сказки.
Много говорили о землях, окружавших страшную Патению. Называли имена кочевавших в предгорьях племен – данников царей-жрецов.
По всему получалось, что местность в тех краях больше лесистая, чем степная, но леса не настолько непроходимы, чтобы там нельзя было выпасать скот и кочевать.
Кто-то говорил о горцах, жестоких и непредсказуемых, которые равно нападали и на Патению и на народы предгорий.
Но о самой Патении знали только то, что это страна надежно защищена горами, что в ней правят жрецы, что боги патенийцев страшны, а войска сильны. Патения мало сообщалась в внешним миром, торговля велась лишь на некоторых перевалах.
Иногда из-за гор приходили хорошо вооруженные, беспрекословно повинующиеся своим командирам воины в доспехах и устраивали набеги на соседей, брали множество пленных, отбивали стада. В Патении судя по всему, было очень много рабов.
Потом возвращались к себе через крутые горы, по тщательно охраняемым перевалам.
Каждое лето в южных предгорьях власти Патении устраивали большое торжище, на которое кочевники обычно приводили рабов – захваченных в набегах иноплеменников. Некоторые из степняков были данниками Патении, некоторые не считали себя таковыми.
Говорили, что правители Патении держат не только купленных и захваченных рабов, но и своих собственных подданных в жестокой неволе. Что каждый шаг патенийца ограничен множеством законов и ритуалов.
Некоторые истории казались неправдоподобными – будто бы в Патении в ходу налог на уши, и тому, кто не в силах его уплатить, уши отрезают.
Все, что было известно о внутренней жизни Патении, было передано со слов беглецов.
Некоторые подданные царей-жрецов сбегали от них. Их тяготы достигли такой меры, что ни угроза жестоких наказаний за побег, ни стрелы степняков уже не пугали отчаявшихся людей.
Но ни одного такого человека в войске, конечно не было, все слухи передавались через вторые-третьи и далее до бесконечности, уста.
Дагдамм разумеется пустил вперед основного своего войска две дюжины разведчиков, молодых воинов на быстрых, легких конях. Они должны были разведать путь, предупредить о возможной засаде.
Само тянувшееся с севера на юг ущелье было идеальным местом для ловушки.
Но каждый день разъезды возвращались, докладывая, что путь впереди свободен, никаких войск не видно, а ближайшие селения безлюдны. Видимо заслышав о приближении большого войска, жители бежали дальше в леса.
Здешние племена не кочевали так, как племена глубокой Степи. У них были деревянные жилища, прочно стоявшие на земле. На открытых участках рядом с домами они сеяли просо.
Стада перегоняли по горным и низинным пастбищам.
Дагдамм сначала хотел послать отряд в полсотни воинов, чтобы отогнать какое-нибудь стадо, вдоволь попировать свежим мясом, а не мучной похлебкой с жесткими как подошва сушеными кусками конины. Но потом передумал. Ссориться с племенами, живущими в ущельях нет необходимости. Сейчас, он, пожалуй, может разогнать их. Но ему предстоит возвращаться после кровопролитной войны в Патении, груженому добычей и обремененному ранеными.
Нет, лучше не иметь племена ущелий во врагах.
Дагдамм приказал отыскать в своем войске людей, владевших местным наречием, чтобы всегда держать их под рукой. Если придется говорить с ханами этих мест, пусть толмачи будут рядом.
Ущелье обратилось в настоящую теснину, а потом внезапно кончилось, и всадники выехали из мрачной, сырой и тенистой речной долины на плоскую, как поверхность озера, равнину, заросшую высокой, густой травой.
В середине этой равнины действительно сверкало озеро. Северные берега его чернели сосновым лесом. Далеко на севере белели снежные шапки гор. С гор текла река, наполнявшая собой озеро.
А уже потом вода вытекала из озера и уходила вниз по ущелью, которым они следовали столько дней.
Завидев горные кручи, сейчас ослепительно сиявшие на солнце, воины дружно принялись кричать от восторга. Они дошли! Добрались до пределов зачарованной страны!
Дагдамм угрюмый, неизвестно от чего чувствовавший себя подавленным, приказал следовать к озеру и разбить лагерь там. На душе его было черно, и красота открывшейся природы не радовала.
Люди весело, со свистом и гиком помчались к воде.
Дагдамм провожал их взглядом.
Год назад он сам был бы в их рядах.
Но сегодня он был командиром пяти тысяч. Надвигалась первая в его жизни война, на которой он будет не поединщиком, а вождем.
Подъехал Утбой.
Узкое красивое лицо сияло так же, как круглые скуластые лица простых гирканских батыров.
Этот еще не так придавлен к земле властью – подумал Дагдамм.
- Это уже Патения? – спросил он, с трудом удержавшись от того, чтобы восторженно кричать.
- Патения за горами. – проскрипел Дагдамм.
- Отчего ты такой мрачный, сын Карраса?
- Я пришел к границам Патении с несколькими тысячами вооруженных людей. Скажи мне, Утбой, видел ли ты хоть одного патенийца? Видел ли ты хоть кого-то вообще? Мы находили много кострищ, много дорог и троп, много домов и шалашей. Один раз мои люди нашли в брошенном доме котелок с еще теплой похлебкой.
Поняв, что имеет в виду Дагдамм, Утбой тоже помрачнел.
- Они знали о нашем приходе. – сказал юный авахан. – Знали и отступили.
Дагдамм медленно кивнул.
- Слушай меня, Утбой. Ты возьмешь своих людей, и вы двуконь пойдете на север, к горам. Припасов возьмете на два дня, не больше.
- Что мы должны найти?
- Богю и патенийцев.
Утбой отъехал на два десятка футов, когда Дагдамм крикнул ему вдогонку.
- Найдите хоть кого-нибудь живого!!! Приведите ко мне живым хоть одного человека!!!
Пока его люди купались в озере, резали на мясо необъезженных коней, разжигали костры и варили еду, Дагдамм сидел, подвернув ноги, на попоне, жевал кусок сушеного мяса и думал.
Всего лишь год назад он смотрел на командиров, которые не присоединялись к общему веселью, и думал, что причина тому – мрачный характер.
Но сейчас он сам командовал войском, и ощутил весь тот груз ответственности, который прежде носили на себе другие, старшие годами.