[Михаэль фон Барток]

II. При дворе киммерийского кагана.
В те самые часы, когда Унур сын Нохая умирал, заживо раздираемый волчьими зубами, Грим-асир встретил в степи трех вооруженных до зубов киммирай и они проводили его ко двору своего правителя.
Как истинный повелитель Великой Степи, Каррас-каган проводил большую часть года в дороге, передвигаясь между своими крепостями и дворцами. Грозный правитель киммирай не жаловал оседлой жизни. Хотя он и считал земледельцев и ремесленников людьми полезными, но единственной достойной жизнью для мужчины видел жизнь воина-кочевника, что садится на коня раньше, чем начинает ходить.
Он путешествовал во главе своих отборных воинов, и вечная кочевка была не просто прихотью правителя. Везде, куда ступала нога кагана, царила его власть и его закон. Каррас должен был все время посещать самые отдаленные уголки своего обширного царства, просто чтобы их жители не забыли, кому принадлежат их жизни.
Вместе с каганом переезжал и его двор, который отличала варварская роскошь и варварская же грубость нравов.
Карраса окружала знать покоренных им народов и киммерийские названные воины. При нем служили писцами выходцы из городов что стояли на Вилайете, ремесленники из Кхитая, в гареме его везли женщин со всего мира, даже из Вендии и из разрушенной ванирами Стигии.
Кумыс кагану подливали юные заложники – сыновья покорных его власти степных ханов, в обозе ехало около двух дюжин мелких правителей и их родственников, стремившихся заручиться милостью владыки Великой Степи.
Каррас поил и кормил их со своего стола, без счета приказывая резать баранов и коз. Через них он знал все настроения, все мысли что царили в далеких становищах гирканцев. Три тысячи лучших воинов-киммирай и три сотни названных кагана могли привести к покорности любое вздумавшее бунтовать племя.
Придворный этикет кагана сочетал грубую простоту киммерийских нравов с гирканскими традициями почитания власти, а отчасти даже кхитайским и вендийским ритуалом. Любой киммирай мог запросто войти в любой шатер, даже к самому кагану, любой киммерийский проситель, приехавший издалека получал кров, пищу и кумыс. Гирканских же ханов месяцами томили ожиданием, прежде чем они могли обратиться к кагану с просьбой, а жители податных областей чтобы предстать перед правителем должны были ползком ползти между пылающих костров, дабы очиститься от черных помыслов. Только после этого они могли ничком пасть к ногам Карраса.
Однажды Каррас принимал вендийских посланников, которые рассыпались в цветистых похвалах грозному повелителю киммирай и раскладывали перед ним шелка, жемчуг и иные драгоценности. Прямо посреди ритуала в шатер вошел какой-то старый киммирай, сел к огню, и стал дожидаться, когда ему поднесут поесть. Вендийские посланники с изумлением воззрились на эту картину, ожидая от Карраса вспышки ужасного гнева. Вместо этого каган приказал одному из своих слуг накормить старика и слуга принес нарелку мелко нарезанной баранины и кувшин вина.
Наевшись и напившись, старик поблагодарил кагана коротким поклоном и ушел.
- Кто был этот человек? – решился спросить вендийский посол.
- Не помню его славного имени, но когда он был молод, то хорошо служил моему отцу, а нынче ходит за стадом пегих лошадей. – пожал плечами Каррас.
Таков был этот могущественный правитель, чье имя внушало ужас его врагам.
Каждое утро Каррас вставал под звуки тоскливой мелодии, что напоминала ему о гибели Старой Родины, горной Киммерии, располагавшейся где-то на далеком Западе. Так завещал его отец Конан, который не хотел чтобы киммирай забыли свое прошлое и стали гирканцами.
В самом же Каррасе смешалась кровь киммерийских горцев и степняков-оюзов.
Грима провели через ряды киммерийских воинов, но не заставили ползти на брюхе через огонь. Два вооруженных тяжелыми короткими копьями стража грубо толкнули асира вперед, чтобы он пал на колени перед Каррасом, который, подвернув под себя ноги восседал на крытом шкурами невысоком помосте, заменявшем ему трон.
Грим лишь поклонился кагану и выпрямился, не дожидаясь позволения.
- Слушаю тебя, дерзкий чужеземец. – тихо сказал Каррас.
Это был среднего роста, но могучего сложения мужчина лет пятидесяти. Черты его смуглого лица выдавали смешение кровей в его жилах. Как и все киммирай он носил длинные волосы, лишь немного подбритые с затылка и висков, и спадавшие на плечи, подобно конскому хвосту. У киммирай был так же обычай, касавшийся внешности. Молодые мужчины брились чисто, достигшие сорока лет отращивали длинные усы, спускавшиеся к подбородку, и лишь перешагнувшие шестидесятилетний рубеж старики отпускали бороды. Если человек слишком рано давал своему лицу зарасти, или же наоборот, долго брился, над ним смеялись, давали обидные прозвища и даже женщины порицали его.
Каррас был еще безбород.
- Имя мое Грим, я из рода асиров, прибыл к тебе, великий каган, с дурными вестями.
Каррас издал сипящий смешок.
- Ты должно быть очень храбр, или совершенно безумен, Грим-асир. – сказал он, чуть улыбнувшись.
За спиной Карраса стояли с опахалами из птичьих перьев два юнца, отгоняя от правителя мошкару, чтобы он не унижал свое достоинство, отмахиваясь руками от гнуса. Каган погладил свои густые усы, глядя прямо на Грима.
- Я обрекаю свою жизнь твоей воле, великий каган. Пусть будет так, как ты рассудишь.
- Мы ценим храбрость. – сказал Каррас. – Рассказывай свои дурные вести.
Грим пропел весть Нохая.
- Народ богю оставил тебя, великий каган. Богю снялись с обычных становищ и двинулись далеко на восток. Богю испугались грозных вентов, что пришли с севера и не верят что твой меч сможет защитить их от гнева князя Видослава. Венты взяли и разрушили киммерийскую крепость, которую киммерийские воины возвели у северных пределов твоих владений. Венты склонили к покорности мужонов-звероловов, татагов-скотоводов и иные племена приграничья. Под руку князя так же ушли племена шалыг, кустю и другие.
- Да, это точно дурные вести. Но мы не уподобимся гирканским ханам, что казнили посланников. Ты должно быть много пережил, Грим-асир. Ты рассказал нам о том, как повели себя народы, что кочевали к северу от владений киммирай. А что же род асиров, владевших землями по берегам Вилайета?
- Нет больше асиров, великий каган. Венты перебили всех. А меня отпустили чтобы я мог рассказать об этом.
- Мы выражаем сочувствие твоему горю. Если захочешь, Грим, то в память о старой дружбе между нашими народами, ты получишь коня, копье, шлем и место в нашем войске.
- Позволь сказать еще, великий каган.
- Говори.
- Я знаю, что случилось с твоим сыном, храбрым юным Конаном.
Лицо Карраса помрачнело.
- Мы слушаем тебя. – сказал каган. Воцарилась такая тишина, что слышно было полет мухи.
Грим склонил голову.
- Конан мертв. Чародейка Айрис выпустила ему кровь, Доржа-каган сожрал его сердце. Шаманы мужонов, татагов, шалыг и прочих плясали вокруг. Было это три лета назад, на праздник Солнца. Я знаю это, потому, что был там и все видел своими глазами.
- Позволь мне убить его, отец! – вскочил во весь свой исполинский рост Дагдамм, второй сын Карраса. – Я вырву его сердце и брошу собакам! Если ты позволишь, я возьму избранную тысячу и пойду на Север! Я вырежу таежных людоедов до последнего и принесу тебе головы их ханов! Хуг! – рявкнул он короткий боевой клич рода, к которому принадлежал. И тотчас три десятка воинов Дагдамма в одну глотку взревели «Хуг!!!», и схватились за рукояти мечей, но обнажить их без приказа кагана не посмели.
- Подожди, сын. – поднял руку Каррас и огромный, как скала Дагдамм затих, только небесно-синие глаза горели из-под гривы волос.
- Что делал ты, Грим-асир на поляне, где водили круги шаманы лесных людоедов?
- Я служил Айрис. Таков был мой обет. Когда подошел конец моей службы, я оставил эту злую чародейку.
- И с этим ты приехал ко мне, Грим? Ты ищешь смерти, безумец?
- Я твоя жертва, великий каган. Моя жизнь в твоей власти.
Каррас вновь погладил густые усы.
- Отец! – вновь поднял голос Дагдамм, но взмах руки великого кагана опять заставил его замолчать.
- Что же, Грим-асир, ты нашел то, что искал. Твоя кровь окропит череп посвященного Таранису коня. Так будет смыто твое преступление. Мы окажем тебе особую честь, горло твое перережет вот эта самая рука. – Каррас поднял сжатый кулак.
Так закончился прием у великого каган.
Грим странным образом испытал облегчение. После того, как он примчавшись от Железного Озера нашел родной город разрушенным до основания, и увидел, как среди пепелища отощавшие собаки грызутся за человеческие кости, что-то надломилось в его душе. Он искал смерти и в безумии своем в одиночку набросился на целый отряд вентов, сумел убить одного воина и ранить троих. Но венты не убили сумасшедшего асира, а прогнали его прочь, босым, безоружным и полураздетым. Грим брел на юг, питаясь выкопанными кореньями, пил талую воду и спал зарывшись в прошлогоднюю палую листву.
Когда он вышел на равнины, разум его несколько прояснился, он сумел завладеть мечом и конем, но жажда жизни так и не вернулась к асиру. Грим хотел умереть и искал только достойной смерти.
Покорно принял он приговор Карраса.
Обреченный на жертву Таранису вовсе не должен был провести последние часы жизни в колодках, мучимый голодом и жаждой. Наоборот степняки принялись всевозможно ухаживать за асиром. Они расчесали и постригли его спутанные волосы и бороду, они принесли приговоренному новую одежду взамен его лохмотьев, которые бросили в огонь.
Грима поили кумысом и кормили жареной бараниной. Конечно же, Грима крепко стерегли, чтобы он не вздумал убежать и полдюжины воинов неусыпно следили за всеми его перемещениями.
Асир бродил по ставке кагана, окруженный всеобщим вниманием. Женщины и дети старались коснуться его, очевидно это сулило удачу, старики провожали долгими взглядами, что-то шепча в бороды.
Тут он видел все разнообразие киммерийской орды, от чистокровных знатных киммирай, до самых жалких людей из «собачьего народа». Называли их так, потому что подобно собакам они путешествовали следом за караваном, подбирая объедки за пировавшими. В рядах воинов особо выделялись высокие, крепко сложенные представители так называемых «сынов ночи». Такое прозвище получили дети киммерийских воинов и женщин из податных племен, которые не были признаны отцами и жили нелегкой жизнью изгоев и сирот в родах своих матерей. Сыновьями ночи их прозвали потому, что иногда киммирай проводил с матерью своего сына лишь одну ночь, потом уносясь дальше по степи. Девочкам было легче, их брали замуж так же, как и обычных гирканок. А вот сыновья киммирай не могли рассчитывать на достойное место в роду матери. Обычно они шли на воинскую службу к кагану, составляя одну из трех тысяч его отборного воинства.
В их внешности сочетались киммерийские и гирканские черты, многие были странно красивы. Никто из них еще не носил усов или бороды.
Каррас и сам был полукровкой, потому испытывал симпатию к этим изгоям. Но прежде всего он понимал, что "сыновья ночи" всегда и во всем будут ему абсолютно преданы, в отличие от своенравной киммерийской военной знати.
Киммирай были совсем юным народом, который возник тогда, когда после кошмаров взаимоистребительной бойни киммерийцы сломили оюзов и стали брать себе жен из этого народа, а некоторые киммерийские вдовы взяли в мужья оюзов. Но не каждому киммерийцу досталось по оюзской жене, да и многие брали их вторыми, третьими и даже пятыми женами, а потому их дети, если таковые рождались, не всегда наследовали место отца в племени, многих племя выталкивало вниз, к данникам-гирканцам, а другие всю жизнь несли службу простых воинов.
С тех пор прошло пятьдесят лет, и киммерийцы не только не растворились в гирканской орде, но напротив, больше чем прежде стали держаться своих, заботясь о чистоте крови. Оюзская примесь дала им чуть раскосые глаза. Но кожа их, хотя и опаленная степным солнцем была светлее, чем у гирканцев, лица оставались длинными, с острыми чертами. Особенной же приметой киммирай были светлые глаза, голубые, серые, зеленые, горевшие на смуглых скуластых лицах. Ростом они были чуть не на голову выше гирканцев.
И вооружение их, и военное дело были отличны от гирканского.
Грим подмечал все это, уже сам не понимая, зачем.
Завтра на рассвете Каррас принесет его в жертву Таранису, богу грома и покровителю лошадей, веру в которого киммирай принесли со Старой Родины, со многими другими обычаями.
В наступлением ночи Грим уснул тяжелым, болезненным сном в котором вновь и вновь видел залитую светом луны поляну висящего на дереве, истекающего кровью Конана который пророчил страшное чужим голосом.