[Пелиас Кофийский]

Всё это казалось мне загадочным и удивительным. Всю свою жизнь до катаклизма я не видел ничего, кроме племени, и мне казалось странным и непонятным, что люди могут жить посреди холодных каменных стен, а не среди просторных полей, и могут терпеть/выносить присутствие рядом с собой кого-либо не своего рода-племени. Сами мы жили в шатрах из мамонтовых шкур, натянутых поверх отделённых от черепов бивней или длинных костей. В те времена мамонты водились вокруг в изобилии.
Странствуя вдоль искромсанных долин, мы то и дело выходили на местность, где следов людей не осталось и вовсе. Катаклизм опрокинул землю вверх дном, превратив горы в долины, города опустив дно озёр, а озёра подняв до уровня высочайших гор. Обширные плодородные равнины опустились ниже уровня моря и были затоплены, а на граничащих с ними просторах раскинулись бескрайние юные болота. Лишь странные предметы, погружённые в зыбкую топь да редкие остатки каменной кладки говорили о том, что некогда в этих местах обитали люди. Мне казалось, всё это происходило давным-давно. Я рос и взрослел, а наше племя тем временем продвигалось всё дальше на юг. И всё более дикой и безлюдной становилась при этом местность. Не думаю, что это происходило потому, что на юге в те времена обитали люди менее цивилизованные, чем на севере – просто всё больший и больший срок отделял нас от времён катастрофы, и земля медленно, но верно зализывала свои раны. Нам более не встречались толпы людей, вслепую бродящие среди упавших колонн, прекрасные девы в волшебных одеяниях, рыдающие на груди матерей, седобородые мужи, бормочущие слова отчаяния перед расколотыми алтарями древних богов/лицом расколотых богов. Всё это стало казаться мне забытым и странным сном. Время от времени люди всё же встречались нам, но теперь это были лишь полудикие племена/жалкие дикари, живущие в ореоле утраченного величия. Удивительные легенды и сказки передавали/рассказывали они друг другу у полыхающих целую ночь костров, легенды, которые переживут своё время и навеки останутся в памяти людей. Причудливые, волшебные сказки об Атлантиде, Лемурии и Му, о воинственном королевстве Немедии и её гордом сопернике Аквилонии; о жестоких сатрапах королевства Турана, о Сете, свивающем свои кольца глубоко под землёй, и о Митре, защитнике всех, кто следует своему долгу, а также о прекрасной Иштар, пожертвовавшей жизнью ради супруга Таммуза, спустившегося в подземное царство. О гордых воителях Зингары и золотоносных копях Офира. О волшебной стране Котх и Многостолбном Иреме. Что в этих сказках было правдой, а что ложью – не мне судить. Время причудливо перемешало всё в них. Наши легенды был просты и суровы, а боги – грубы и подчас жестоки. Мы не очень-то и любили их, полагаясь лишь на самого себя/полагаясь лишь исключительно на самих себя.
В то время я достиг двенадцати лет, и мы вступили в землю, почти лишённую следов человека. На этой земле мы задержались на три года. А затем земля снова вздрогнула, словно для того, чтобы её сыновья не забывали об её грозной силе, и многое из того, что мы достигли, снова было разрушено. И мы снова тронулись в путь, сочтя катаклизм за проявление воли богов. Тогда мне исполнилось почти пятнадцать, и я хорошо помню это время. Мы шли на юг, и нам иногда встречались причудливые и странные союзы племён – остатки древних и давно позабытых народов. Наши легенды почти ничего не говорили о них. Из старых сказаний мы знали, что к югу от нашей земли лежат богатые плодородные земли, населённые самыми разнообразными народами и племенами. Но мы не знали почти ничего ни об их языке, ни об обычаях. Теперь же мы получили возможность воочию лицезреть их. Почти всегда их объединяла какая-то странная тайна. Либо они танцевали перед статуэтками странного божества, о котором не было известно почти ничего, за исключением ничего не значащего полузабытого имени, порой они носили причудливые одежды, или хранили и свято выполняли таинственные и давно лишённые смысла обычаи/утерявшие смысл обряды. Таким образом они хотели сохранить в себе хоть частичку волшебного прошлого – хотя бы/хоть что-то от мира, который однажды перевернулся/свернул со своей оси и навеки исчез в катаклизме, оставшись лишь в памяти и сердцах людей.
Казалось, память о былом величии бередит их сердца и не даёт им покоя.
У нас же не было ни прошлого, ни будущего – мы жили лишь настоящим.

Добавлено через 28 секунд
А потом в мою жизнь незаметно вошла Гудрун. Она была словно лучиком солнца, скользящим среди зелёных ветвей. Я полюбил её, и мы навсегда покинули племя. С тех пор наша жизнь приобрела смысл, и в то же самое время лишилась его. Ибо разве может человек жить без племени? Мы оглядывались назад, и нам было одиноко. Но и вернуться мы не могли.
Теперь, когда мы отделились/шли отдельно от Племени, мы почти не встречали людей, за исключением косматого мелкого народца, именующего себя «пиктами» – что, впрочем, на их убогом языке/наречии обозначало лишь «человек» – в самом начале нашего долгого и трудного пути. Зато вместо них нам попадались причудливые странные животные, всё более и более удивительные по мере нашего продвижения на юг. Однажды мы даже повстречали слона с четырьмя бивнями, два из которых доставали/сягали почти до самой земли! А следом за ними шли диковинные животные с одним рогом на носу и степные собаки, прожорливые, словно демоны/порождения преисподней.
Всё это было новым и чуждым для нас, рождённым в далёких полях севера. Я всё ещё видел их по ночам… Бескрайние поля искристого снега сверкали под холодным сиянием звёзд. В небе разгорались багряные огни, и пурпурными сполохами бежали они по холмам из/всхолмьям холодного снега. Горы высоко возносили свои сверкающие пики – ослепительные в радужном сиянии дня, розовые по утрам и ярко-кровавые в лучах заходящего солнца. Они пламенели над нами, когда мы пустились в последний путь. Горы снились мне чаще всего. А ещё снилась яркая улыбка отца, тёплые и мягкие руки матери, золотистые волосы моего младшего брата… Всё это мы оставили позади. Оставили позади, когда предали племя во имя нашей любви. Немало крови осталось там в последнюю ночь… Но то была кровь справедливости. Ибо ни один человек не имеет права так поступить с другим, как моё племя хотело/собиралось поступить с Гудрун.
Полагаю, мы сами не понимали, куда мы шли. Необъяснимый инстинкт гнал нас на юг, и мы перебирались через речки, переваливали холмы, высокие горы оставляли у себя за спиной. Мы не знали, идёт/следует ли за нами наше племя, или оно давным-давно сменило/изменило свой путь. Мы не знали, когда нам придёт пора остановиться. Что-то толкало нас вперёд, побуждая идти всё дальше и дальше, в трепетном/благоговейном ожидании чуда. Быть может, мудрецы нашего племени и знали примерный путь – ибо готовых путей после Великой Катастрофы не осталось – но мы были одни-одинешеньки в нашем странствии и шли туда, куда вела нас наша судьба.
Мы ни у кого не узнавали дороги, как не узнают её перелётные птицы. И лишь долгие годы спустя мы поняли, куда на самом деле лежал наш путь.
Местность тем временем вокруг нас становилась всё причудливее и причудливее. Давно мы оставили позади холодные и негостеприимные равнины севера и вышли на заболоченные берега широких рек, а затем окунулись в суровые дебри елового леса. Год за годом мы шли, тогда ещё в составе древнего племени, а лес всё редел и становился светлее, и вот уже в нём стали попадаться первые буки, дубы, берёзы и сосны. В то время мы не знали их верных названий, а позднее – выяснили у местных племён. Так наша речь постепенно становилась богаче. Многое было непонятно нам, родившимся в суровых полях севера. Но зато никто из местных жителей не видел северного сияния во всей его потрясающей красе. И они не верили нам, когда мы говорили об этом. Точно так же, как не могли поверить, что ночь у нас длится по полгода, а день по полдня… Но это ещё что! Позднее, в своём беспрерывном кочевье мы добрались до мест обитания таких народов, которые никогда не видели снега, и не верили, что вода от холода может становиться твёрдой и жгучей, как огонь! Мы весело смеялись над ними. Но то блаженное время наступило лишь многие годы спустя.

Добавлено через 39 секунд
Тем временем дубы сменили тополя и грабы, а позднее стали попадаться смоковницы и тамариски. Величавых благородных оленей сменили тонконогие онагры, а могучих бизонов – стада толстоносых сайгаков. В траве стали скользить пятнистые пардусы-гепарды, а на водопое подстерегать добычу громадные доисторические львы-великаны, почти не встречающиеся на нашем суровом и негостеприимном севере.
В этих блаженных краях мы и повстречали его.
К тому времени мы давно покинули племя и шли лишь вдвоём. Немало времени прошло с тех пор, как мы видели последнего человека, и они стали казаться нам какой-то сказкой, забытым сказанием из древних времён. Казалось, во всём обширном и необъятном мире остались лишь мы с Гудрун. А потому, увидев его, мы ужасно удивились, словно нам пришлось припоминать какое-то странное и давно позабытое прошлое.
На запад от речки, почти у самого подножия преодолённых нами холмов, причудливой природной аркой стояли громадные камни. И возле них стоял человек. Мы поняли это сразу, хотя он и был одет в странные и никогда не виданные нами одежды. А к его беззащитной и тонкой фигурке подбирались саблезубые тигры.