Сладких снов

[Lex Z]

Сладких снов

1.
- Да есть она, конечно, - сказала Лиза, пиная под ногами сугроб, - они все есть.
День стоял солнечный. Ходи хоть без шарфа, хоть без шапки – не замёрзнешь. Зато снег лепился просто отлично.
Толик покачал головой.
- Глупости.
Раньше он может и поверил бы. Когда совсем маленьким был, выдумывал, что на чердаке живёт сова, что за рекой появляются совсем странные, чужие места. Когда сны его ещё пугали. Но теперь-то Толику уже девять и верить в такие сказки просто смешно.
- Не глупости! – Лиза бросила в него снежком, но тот пролетел мимо. – Я же их сама видела. Чего я врать буду?!
- Может и будешь.
- Ну ладно. Хорошо.
Лиза отвернулась. Обиделась, конечно, надула губы и вот эти её: «Ладно-ладно». Толику стало как-то не по себе. Может даже стыдно. Она ведь так рассказывала, словно всё взаправду. Да и чего он, Лизу не знает, ей же обязательно взгляд надо отвести, когда врёт.
Ну и ещё, Толик самую малость тоже хотел поверить.
- И какие они? – спросил Толик. – Гости эти твои?
- Никакие, - огрызнулась Лиза, - я же их выдумала, сам говорил.
- Говорил, не говорил… ты рассказать-то хочешь?
- Больше не хочу.
Толик замолчал. Наверное, ему стоило бы извиниться, вон она какую трагедию устроила, а сейчас каникулы, в школе они увидеться не смогут. Лиза просто домой уйдёт и две недели выходить не будет. Или ещё хуже – начнёт с кем-то другим гулять.
- Я… - начал было Толик.
- Они разные все, - перебила Лиза, - они и высокие и низкие… Только всё сразу.
- Высокие и низкие?
- Ну да. А ещё у них лица такие странные. Я… я вот помню, что они такие, но какие именно уже забыла.
- Ерунда какая-то, - Толик ничего не понял, - ты их видела, но забыла.
- Когда проснулась. И музыку забыла… которую там слышала.
- Та, - отмахнулся Толик, - просто приснилось – вот и всё. Мне тоже иногда всякое страшное снится.
Зря он, наверное, про «страшное» сказал. Ещё подумает, что он испугался.
- Оно не страшное! – возразила Лиза. – Странное просто. Там всё не так, как тут.
- А как?
Она посмотрела на него с растерянностью в глазах. Толик видел Лизу такой только, когда её отец ругал.
- Не помню.
- Ну точно - сон.
Он не хотел её снова расстроить, поэтому быстро сгрёб снег рукавицами, принялся лепить. А на земле нарисовалась чёрная полоса. Тут повсюду такие. Смоляные раны.
- Пойдём уже к Мосту, - сказал Толик.
Он знал, что Лиза любит туда ходить. Она говорит, что Мост от леса далеко, и ей хорошо не видеть эти жуткие деревья. Даже их силуэты вдалеке.
- Сейчас, - продолжил он, - точно все соберутся. Будем в снежки.
- Всё равно мне не веришь, да?
Толик решил, что уж так она точно не выкрутится:
- Когда увижу – тогда и поверю.
Лиза сперва молчала. Всё продолжала чертить ботинком полосы на снегу. Потом улыбнулась.
- А ты и увидишь теперь. Кто о них думает – к тому они и приходят.
- Сны-то? Ну, да.
- Это не совсем сны, - задумчиво ответила Лиза.
Толику даже как-то не по себе стало. Он её раньше такой не видел. Это и не страх, и не растерянность, обида вся тоже сошла. Только пустота на лице осталась. Бледная пустота.
- Да почему? – он сам не ожидал, что вскрикнет. – Почему не сны?
- Потому что, когда я проснулась – исчезли не все. Там была женщина.
- Женщина?
- Она стояла у кровати и смотрела на меня. А потом ушла.
- Куда ушла?
Но Лиза уже развернулась и побрела в сторону моста. Толик поспешил за ней, оставляя за спиной молчаливый лес.
2.
Каникулы – это совсем не то же самое, что выходные дни. У каникул есть своя магия. Когда ты просыпаешься в светлой комнате, смотришь, как играют золотые лучи на белом снегу за окном, а потом неторопливо шагаешь в зал. Укутаться одеялом, потереть сонные глаза – самый настоящий ритуал. И вот, спустившись по деревянной лестнице, можно устроиться на мягком диване и просто смотреть телевизор. Совсем глупые передачи или фильмы прямо на середине – всё равно. Важно именно это чудо утреней свободы, тёплой лени каникул, когда родители уже ушли на работу и до вечера ты предоставлен сам себе.
Толик взял пульт, нажал. Экран пошёл серой рябью. Щёлкнул, щёлкнул. Все каналы оказались отключены. Профилактика или может, что-то с тарелкой – такое часто бывает. Один из минусов жизни на окраине.
Толик подумал: не пойти ли ему к компьютеру, но как-то отбросил эту мысль. «Взвешенное решение, молодой человек» - сказал бы ему папа с улыбкой. Поэтому Толик почти гордился собой.
Оставалось только пойти на улицу. Толик вообразил, как после прогулки, собрав холод на одежде, он вернётся, приготовит бутерброды. Расплавит сыр, заварит чай, да и телевизор, скорее всего, к этому времени включат.
О самой прогулке Толик думал мало. Поэтому, когда он выбрался на бесконечную белизну «улицы», дел как-то не нашлось. Он обошёл дом, попытался вылепить снеговика, но свежевыпавший снег не слушался. Просто поглядел на чёрные пики деревьев вдалеке. Стоял и думал. Наверное, очень по-взрослому, если смотреть со стороны. И очень скучно, если спросить Толика.
Он уже хотел вернуться домой – вроде и намёрзся, и проголодался – но тут его взгляд зацепился за чёрную точку на снежной поляне. А рядом ещё одна и ещё.
Толик пошёл туда. Картинка стала проясняться, и вот, открыв калитку, он оказался на выбеленной пустоши. А вокруг…
Толик озирался и хмурился. Ему это совсем не нравилось. Он часто видел раздавленных птиц на дорогах, в основном голубей, но тут всё было иначе. Целая куча ворон валялась повсюду. Они казались впаянными в морозную корку. Крохотные головки просто-напросто вывернули, а в некоторых случаях вырвали. Красное смешалось с белым. Цвет получился… грязным.
Толик не знал, что делать. Ему внезапно стало жутко. Всё это походило на какую-то идиотскую шутку. В Школе Гена Игнашин постоянно тягал с собой дешёвый раскладной нож и всем рассказывал, что попадись ему близко голубь или кот – он проткнёт, прям до смерти. Но там совсем другое. Во-первых, потому, что Гена был брехлом. Во-вторых, потому, что Толик вообще не мог представить, как такая куча дохлых птиц оказалась в одном месте. Прямо перед его домом.
А потом вдалеке раздался странный крик. Странный потому, что он выходил гортанным, перемешанным с утробным стоном.
Толик поднял голову и увидел вдалеке силуэт. Такой резкий, словно его выжгли на белом фоне. Силуэт ходил из стороны в сторону. Толик не мог разглядеть лица. Узкие плечи, чудная одежда, даже удивительно длинные, бледные пальцы. Но вот лицо казалось размытым, не настоящим. Что-то в нём было такое звериное.
А потом силуэт замер, и сердце в груди Толика замерло тоже. Он… это смотрело на него. Медленно подняло руку с тонкими, костлявыми пальцами и помахало, как старому другу. Поманило.
Вороны под ногами слились в подобие одного ужасающего холста.
Беги! – кричали их разорванные клювы.
Беги! – приказывали слепые глаза.
Беги! – одна яркая, пугающая мысль.
А силуэт двинулся к Толику. Непринуждённо побрёл, а позади вставал чёрный лес. Зловещие колья деревьев.
Толик бросился к дому. Трясущимися руками закрыл дверь, побежал наверх. Судорожно прочесал взглядом белую поляну из окна. И вдруг наткнулся на силуэт. Стоял силуэт так же поодаль, но, казалось, смотрел прямо сюда.
Толик зашторил окна. Он не высовывался до самого вечера, даже дышать старался тише. Ему всё время чудилось, что под окнами кто-то бродит, стучит по стенам.
Когда пришли родители Толик всё же выглянул. Оранжевые фонари проливали на землю густые реки света, рисовали яркие круги на снегу. В черноте парили белые хлопья. Отцовская машина медленно заезжала в гараж.
Птицы исчезли.
3.
Там были звёзды. Много – целая россыпь. Они нависали грубо, как бетонные громады домов. Тяжёлое небо.
Его вёл не страх, скорее любопытство. Дорога всё тянулась, и кто-то должен был узнать, куда же она в итоге приведёт.
Там росли деревья. Но все стеклянные, не высокие и согнувшиеся в человеческих позах. Он даже тронул одно такое за ветку-иголку. Дерево мгновенно раскололось, и в звоне стекла слышался младенческий плач.
Он не испугался. Пошёл дальше. Дорога точно куда-то вела, нужно было всего лишь идти и идти.
Постепенно ему всё больше и больше нравилось здесь. Звёзды очаровывали тёплым светом, а небо больше не давило. Оно стало лёгким, как огромное чёрное крыло.
Весь мир обложили крылом.
Он улыбался странной музыке, летающей в искрящемся воздухе. Такая красивая. Чудная, словно её играли на инструментах, которых вовсе и нет на свете.
Чем дальше он заходил, тем сильнее менялось всё вокруг. Стеклянные деревья скручивались в трубочки, земля стелилась по небу. Стоит подумать об этом, попытаться разглядеть смысл и всё рухнет, как карточный домик.
Поэтому он просто шёл дальше.
Наконец, показалась широкая поляна, поросшая молодой травой. Там разворачивался какой-то праздник. Он сделал шаг, и почему-то оказался в самом центре странного карнавала. Вокруг возвышались пёстрые шатры и ходили… существа.
Людьми он их назвать не мог.
Они были одновременно огромными, словно стояли на ходулях и маленькими, как будто ноги им подрубили топором. Ему нравилось глядеть на их чудаческий танец. Он сам хотел закружить точно так же, но что-то не позволило. Что-то родное и грустное.
И вот они заметили его. Начали протягивать свои короткие-длинные руки. Он убегал, но без всякого испуга. На поляне царила лишь игра. И он подпрыгивал в такт диковинной музыки, смеялся и плакал от веселья. Но не слезами, а чем-то настоящим и печальным.
У них были очень необычные лица, словно живые маски. Одни смеялись, на других застыл крик боли. Встречались и те, что скалятся от ненависти. Ему нравилось их разглядывать. В этом он находил какое-то немое колдовство.
И увлечённый игрой он в последний момент заметил одинокую фигуру у далёкого шатра. Её взгляд вгрызался прямо под кожу. Он это точно знал. Хотя у неё и не было глаз.
А рядом паслись свиньи - розовые, как варёное мясо.
Она нам больше не нравится, - шелестело в голове, - мы её сломали.
Ему не хотелось спрашивать, ему просто нравилось слушать этот шелест. Он чествовал какое-то падение, хотя стоял на земле твёрдо.
Но ты же… Ты нас не подведёшь.
Я знаю, - прошептал он. Но не губами.
Руки потянулись к нему острыми, ломаными лезвиями, но он только закрыл глаза…
…и они окрылись.
Толик сел на кровати. Его всего била дрожь, как во время болезни прошлой зимой, когда он укрывался тремя одеялами, но согреться не мог.
Ему точно снилось, что-то странное, но Толик не помнил что именно. Он прозевал эту секунду, когда сон можно сгрести в ладоши и оставить себе.
Часы в темноте Толик разглядеть не мог. Пять? Шесть? Так или иначе, вставать ещё рано.
Он поудобнее устроился, приобнял подушку. Может быть, ему приснится тот же сон, и он сумеет всё запомнить.
Закрывая глаза, Толик успел разглядеть корявую тень, тянущуюся от окна. На рассвете тень растаяла.
4.
Глеб ему совсем не нравился. Он постоянно вёл себя так, словно все вокруг собираются только для того, чтобы на него полюбоваться. Марина и толстый Дима, если честно, тоже сегодня не очень радовали Толика. Ничего страшного, просто без Лизы ему было совсем... ему было не как раньше.
- Поймал? А? А? – кричал Глеб, кидая в Толика снежок за снежком. – Поймал? Поймал?
- Да поймал! Хорош!
Глеб остановился. Улыбка медленно сошла с раскрасневшегося лица.
- Ты чего? – спросил он.
- Ничего. Я… Я просто пойду уже, наверное. Замёрз.
- Конечно, замёрз, - Глеб улыбнулся, - вон как я тебя.
- Мы же недавно пришли, - к ним подошла Марина. Дима плёлся позади.
- Ну, как недавно, - замялся Толик, - мы пока пришли, пока начали играть, пока…
Снежок угодил ему прямо в ухо; кожу обожгло холодом, шапка съехала на глаза. Он развернулся – Глеб смеялся своим звонким, бесячим смехом.
- Блин, ты чего творишь?!
- Это ты чего творишь? «Пока пришли, пока играть начали». Рассказывает тут.
Толик выковыривал снег из уха. Как же это неприятно, будто холод залез прямо в голову.
- Не рассказываю. Я…
- Он из-за Лизы ноет. Щас расплачется без неё.
Дима улыбнулся. Конечно, что ему? Только подхихикивать и может.
- Правда? – у Марины в голосе звучала жалость. Толик не знал - успокаивает его это или злит.
- Да просто скучно. Ну… нас обычно больше и…
- Ага, - бросил Глеб, - вас-то больше, когда вы вдвоём гуляете.
Дима опять залыбился во все пухлые щёки. Ты-то что смеёшься – хотелось сказать Толику – тебя тут точно больше всех.
- Мне тоже без Лизы не очень, - вдруг сказала Марина, - она так эти каникулы ждала, а теперь дома сидит.
- Сидит и сидит, - отмахнулся Глеб, - знаете ж какой у неё папа строгий.
- Он ей запретил? – спросил Толик. Ему было стыдно за то, что приходится узнавать. Она всегда ему рассказывала. Раньше.
- Я думал, ты знаешь. Я-то откуда?
Толик ничего не ответил.
- А я… ну, - внезапно подал голос толстый Дима, - я рядом с ейным домом полиционеров видел.
- Полиционеров, - прыснул Глеб.
- Что? – Толик повернулся. – О чём это ты?
- Ну я ж… я же шёл как раз от ба, а это через ихний дом. Ну и там они стояли, с лизкиными родителями разговаривали.
- О чём?
- Да откуда ж я знаю?! Я их не слушал… ну я дальше пошёл.
Марина часто-часто моргала, Глеб перестал катать в руке снежок и теперь просто смотрел на Диму.
- И всё? – спросил Толик. Он теперь по-настоящему переживал.
- Ну, у мамки её всё лицо заплаканное было. Это я точно видел, ещё сказал себе: жуть, какая она страшная.
Марина посмотрела на Глеба, потом на Толика.
- Может родители что-то сделали? Ну и к ним приехали.
- Может, - Глеб пожал плечами.
Она нам больше не нравится.
Толику дышать стало тяжело-тяжело.
…мы её сломали.
- Надо пойти к ней, - сказал он, - нам надо пойти!
- Нет, не надо. Мы её звали, - Марина развела руками, - мы и стучали и звонили – никто не открывает.
Но Толик не стал слушать. Он сам пошёл к лизиному дому, и, пока шёл, сердце бешено бухало. Собственное дыхание казалось очень громким. Таким громким, что он не слышал, что кричат ему в спину.
***
Толик успел позвонить один раз. Ему открыла мама Лизы. Осмотрела его воспалёнными глазами и тут же схватила за руку.
- Я…
- Толечка… Лиза, - она смотрела умоляюще, - скажи, что ты Лизу видел. Ты же… ты видел?
Толик замер. У него не нашлось слов. Он мог только пялиться на коричневые круги под её глазами, на кое-как заколотые волосы, на скривившиеся в немой истерике губы.
- Я думал, она… здесь.
Его тут же отпустили.
- Господи. Господи, Господи, - судорожный вдох, - её… её нигде…
- Что случилось?
Мечущийся взгляд внезапно замер, а сама она перестала дрожать. Точнее она дрожала, но будто бы не телом, а душой.
- Лиза пропала. Мы третий день ищем.
- Она…
- Я не знаю. Иди домой осторожно.
Но ты же… Ты нас не подведёшь.
5.
Они не жарили мясо. Протянули ему сырое.
Кушай.
Он принял. Чавкая разжевал. На вкус мясо было, как снег. Странно. Он ел, и по щекам текли слёзы.
Тебе не нравится?
Голоса казались острыми, как будто забивали в голову гвозди. Он хотел просто встать и уйти, но они обступили его со всех сторон. Такие большие, что достают до чёрного неба.
Ему не нравились их лица – огромные белые полотна гнева. Он ждал, что в любой момент его разорвут на части.
В воздухе витала омерзительная ломаная музыка. Рваный мотив, словно вместо барабанов стучат по рёбрам, вместо труб дуют в кишки. И вкус у воздуха был такой же мясной.
Да, его пугали их лица, но страшнее всех была безликая фигура. Она протягивала ему длинные бледные пальцы.
Если ты не перестанешь визжать, поросёнок, я к тебе приду.
Голос был женским, но таким искажённым, таким утробным.
Вокруг силуэта паслись свиньи.
Он бросился прочь, сворачивал у шатров и пригибался под цветными лентами. Бежал дальше и дальше, но карнавал не заканчивался. Вдруг он понял, что ноги его не слушаются, они так ослабли, сделались деревянными. Ещё и этот холод. Всю поляну занесло снегом, кололо в носу, и горели щёки, клокочущее дыхание шло белым паром.
Он замерзал.
Не нужно плакать. Скоро-скоро.
Он хотел убежать. Судорожно искал выход, но чёрное небо давило. Обтягивало мир, как кожа.
Вдалеке визжали свиньи – новые сумасшедшие ноты в поломанной песне. Он закрывал глаза, прикладывал ладонь ко рту. Знал, что они видят его, видят, где он прячется.
Я иду, а ты ослеп.
И вот уже ткань шатров захлопала от ветра. Он вдруг осознал, что натянута она была на кости. Огромные, непонятные, но детские. Он точно знал. Знал не умом, а чем-то чужим и жестоким.
Младенческие косточки.
Я шепчу, а ты глух.
И вот они уже тянули к нему ломаные, холодные руки. Высоко-высоко проступал хоровод лиц. Они все ненавидели его.
Я жру, а ты не шевелишься.
Толик проснулся от странного звука. Он напоминал хрюканье, но какое-то искажённое, словно к нему подмешали человеческий стон. Толику не хотелось знать, откуда тот исходит.
Он уже перевернулся набок и натянул повыше одеяло, как вдруг ощутил рядом странное копошение. Щёку обдало горячим дыханием.
Толик боялся повернуться. Кто-то нависал прямо над ним, наблюдал. Ему доводилось сталкиваться с подобным. Лежать с открытыми глазами, боясь пошевельнуться. Думать, что за спиной прячутся. Но там играла фантазия. Он сам это знал и потому успокаивался. Но сейчас всё было иначе. Толик ощущал горячее дыхание кожей, слышал утробное похрапывание. На противоположной стене отпечаталась тень. С длинными пальцами.
Толик лежал скованный ужасом. Ему хотелось кричать, хотелось бежать прочь, звать родителей. Но он не мог даже всхлипнуть. Шея затекла, по спине пошли мурашки.
А потом шорохи прекратились, никто больше не дышал, тень исчезла. Толик не справился с собой, и слеза влажно перечеркнула его щёку. Упала на подушку. Толика трясло, он тихо хныкал. Так хрипло, словно с ободранной глоткой.
Потом он позволил себе медленно повернуться, лечь на спину, чтобы видеть…
Как белые руки смыкаются на его шее. Холодные. Стальные. Биться, вырываться – всё бесполезно. Толик задохнулся собственным ужасом.
Длинные пальцы вдавливались в его горло.
А потом в ярких вспышках паники он смог увидеть это существо. Разглядеть человеческое тело и лицо. Женское лицо, но такое уродливое. Какое-то поросячье. И оно скалилось, и оно визжало от ненависти. Трубный вой прямо в глаза Толика.
Он задыхался, барабанил ногами по матрацу. Комната начала чернеть, взгляд сковывала пелена, словно корка льда, которая миг за мигом покрывает пруд. И только это отвратительное, звериное лицо осталось в размытом кругу. Хрячье.
Но Толик не умер. Неизвестно сколько он пролежал так - оцепеневший, немой и барахтающийся. Смотрящий в жёсткие, чёрные глазки.
Это ушло в лучах рассвета. Наверное, это был рассвет. Толик не знал – всё для него стало серым.
6.
Родители не проснулись.
Родители не слышали вопль.
«Сонный паралич» - так сказал папа. Мама поцеловала Толика в лоб и сказала, что если снится страшное, надо перевернуть подушку и сказать: Куда ночь, туда и сон. Они сказали, что если ему опять такое привидится, то нужно будет проконсультироваться у врача.
Но Толик знал, что такое не повторится.
Чтобы не повторилось, он не спал уже вторую ночь.
За окном сгущалась темнота, подбиралась к дому, ползла по стенам, скреблась о стекло.
Толику чествовал себя мёртвым. Он поднимал руку, и та была такой холодной, такой слабой. Он закрывал глаза и чувствовал, как боль разливается в голове. Тело ощущалось чужим. А ещё ему почему-то казалось, что кожа покрылась красными пятнами, хотя ничего такого он не виде, как бы не вглядывался.
Нельзя спать!
Он копался в ворохе мыслей. Цеплялся за каждую, но те быстро теряли цвет, развеивались в ладонях пеплом.
Нельзя спать!
Толик ходил по комнате… Пытался ходить, ноги у него заплетались. Свет в комнате он, разумеется, оставил включённым. С ним было не так страшно, но сонные глаза болели. Любая яркость царапала их.
Толик не знал, что делать. Он просто ничего не мог придумать.
Не спать! – единственная мысль.
Не спать! – главная цель.
Не спать! – как же он боялся.
В каждом лоскутке темноты, в каждом смазанном силуэте – он видел искажённое гневом лицо. Как оно вообще может принадлежать и женщине и зверю? Такое… мерзкое.
Наверное, Толику надо было как-то вооружиться. Притащить с кухни нож или лыжную палку из гаража. Да, это неплохая иде…
Тук-тук.
В окно.
Он ждал этот ужас. Когда замираешь весь, как каменный. Нужно что-то делать, как-то выкручиваться, но ты просто стоишь на месте и боишься… существовать. Мысли улетают из головы. Там остаётся один только страх. Страх и понимание.
Он пропал.
Тук… тук…
Толик медленно повернулся. Глаза слезились и губы… губы у него дрожали.
Хрячья рожа…
…не появилась. За окном никого.
Заскребло за стенкой, из-под пола, над потолком. Толик почувствовал себя в деревянной коробке, которую со всех сторон грызут кривые, поломанные зубы.
А потом каждый угол, каждая щель, всё взорвалось хриплым, трубным воплем. Давящим и оглушительным. Разнёсся запах мяса.
Толик побежал.
Он ринулся на слабых ногах прочь из комнаты, а за его спиной скрипели доски. Кто-то дышал в затылок. Кто-то огромный. Такой, что и в доме не мог бы поместиться. И всё же это неслось за ним по тёмному коридору.
Не разбирая пути, свернул в родительскую спальню. Закрыл за собой дверь. Навалился всем телом, придавил. Однако шум в коридоре исчез.
Толик повернул голову:
- Пап… - голос был неожиданно хриплым. – Пап!
Но никто не проснулся. Тогда Толик оставил дверь, быстро приблизился к кровати. Дёрнул отца за руку.
- Пап! Пап! – он толкал его в плечо. – Папа! Проснись! П-проснись!
Бесполезно.
Они дышали, никто их не ранил. Но только спали.
- Пап! Мама! Мама, пожалуйста, - Толие ударил отца в грудь, - Ну! П-пожа… Просыпайтесь!
Как мёртвые. Невозможно разбудить, невозможно поднять.
Что же это?
В коридоре заскрипели доски. Как же оно могло прийти? Он не спал!
Не спал!
И тут в голове Толика вспыхнула страшная мысль. Он подумал – и руки у него затряслись – а что, если спит здесь только он? Что если он этого просто не заметил?
В дверь ударили. И в бухающее сердце Толика ударили тоже. Он последний раз посмотрел на родителей. И рванул к окну.
Холод ударил в лицо, ветер наполнил ночную футболку. Толик раньше часто спрыгивал с гаража или даже с высокой ветки. Ему нравилось чувство полёта.
Сейчас полёта не было. Только падение.
Он ударился о ледяную корку. Руку обожгло болью. Мороз вцепился в лицо.
Толик поднялся и на трясущихся ногах бросился к калитке. Куда бежать, он не знал. Важно здесь было именно слово «бежать».
Дыхание парило перед ним белыми клубами. Босые ноги онемели. Ему казалось, что он бежит на железных протезах.
Калитку он открыл плечом, вынырнул на бесконечно-белую пустошь. Бежал и бежал. Толику казалось, что он может упасть в любой момент. Тело вообще не слушалось, в груди резало и горло горело.
А потом из темноты на снегу стали проступать тельца мёртвых птиц. Вмёрзшие, разорванные трупики. Толик наступил на один из них. Хруст. Ногу залило кровью и ошмётками. Чёрный след потянулся по снегу.
Так он бежал среди мёртвых птиц. Иногда Толику казалось, что они хватают его за ступни. Тянут на смоляное дно под снегом. Крошечные косточки и чёрные перья, кровь и гной – адский ковёр, по нему Толик добрался до леса.
Рухнул на колени.
Сил не осталось. Он задыхался, и холод уже пробрался в горло. Плечи задрожали сами собой. Толик окоченел.
Позади сквозь поле мёртвых птиц шёл чёрный силуэт. Высокий и низкий одновременно.
Впереди колья-деревья тянулись к небу.
Я иду, а ты ослеп.
Толик не мог встать. Он даже не хотел. Мир поплыл, всё расплывалось, крошилось.
Я шепчу, а ты глух.
Он так устал. Он так хочет спать. Да, ему… спать… надо поспать… устал.
А всё вязко… надо прикрыть… веки закрываются… тяжёл...спатьспатьспать.
Ощутил холод на щеке. Лежит. Да, так-то лучше.
Я жру, а ты не шевелишься.
Кто-то погладил его по голове.
- Спи, - такой чудесный голос. Откуда-то из-за неба. – Спи, поросёнок. Сладких снов.
Толик последний раз открыл глаза. Его тащили в лес. В вышине колья-деревья тянулись к чёрному небу.
И пронзали звёзды.

[Monk]

Впечатление, что автор старательно пугал сам себя, забывая о читателях.

[Нефидимка]

История как таковая отсутствует. Сплошные описания глюков. Неинтересно, скучно.

[Ґрун]

Если бы этот рассказ написал мэтр жанра Стивен «Наше Всё» Кинг, он бы сделал этот рассказ раза в три-четыре длиннее и старательно бы «понагнетал». А тут всё довольно быстро произошло. Но написано неплохо.

[Разумный Я]

Честно пытался испугаться, но вместо этого заскучал. Жаль.