Хоррор конкурс - Что там внутри

[Junta Khan]

Что там внутри?

Комната была казённая, навевающая тоску, убогая. С зарешоченными окнами и металлической дверью. В такие комнаты люди не ходят просто так, а лишь по необходимости, кто по служебной, а кто — потому что не повезло.
За шатким столом сидели двое. Один — бритый под "ноль", спортивного типа джентльмен в пузырящемся "адидасе", с недельной примерно щетиной и уставшим взглядом. Второй — типичный клерк в затемнённых очках, пиджаке не по размеру, полосатом галстуке. На столе стоял графин воды и гранёный стакан. Больше ничего не было. Спортивный время от времени отпивал из стакана. Ему хотелось курить, но клерк не предлагал. Клерк задавал вопросы. С искренним, не казённым любопытством. Дружелюбно улыбался. Спортивный отвечал. Неохотно и односложно, глядя вниз.
— Значит... примерно сколько эпизодов? — спросил клерк.
Спортивный дёрнул неопределённо плечом, в том смысле, что чёрт его знает, сколько эпизодов, дело давнее и вообще — не считал.
— Нет. Подождите. Меня интересует порядок. Пять? Двадцать восемь? Сто пятьдесят? На глазок, если.
— Ну... — спортивный задумался. — Может пятнадцать. Или двадцать. Где-то так. Наверное.
— Уже хорошо. Значит, до двадцати?
— Где-то так...
— За какой период, примерно?
Спортивный задумался надолго.
— С девяносто первого. По девяносто седьмой... Нет. Восьмой, вроде.
— Хорошо, — доброжелательно покивал клерк. — Значит, мы имеем следующую картину. В период с девяносто первjuj по девяносто седьмой годы, вы с подельником... Как его?
— Костя Череп.
— Да, да. Черепановым Константином Евгеньевичем... И? Что вы делали с Черепановым?
Спортивный сильно помрачнел.
— Ну... Отвозили это... Туда.
— Что именно и куда именно?
— Ну это... Мясо. Жмуров.
— В смысле — тела? — уточнил клерк со странной и не очень уместной к тематике разговора улыбкой.
— Ну да. Я ж говорю...
— Тела убитых вами с подельником?
— Не только. Там же не мы одни... Вообще, если надо было спрятать жмура, то мы вывозили.
— Куда вывозили?
— Ну знаете же, — угрюмо сказал спортивный — Чего там.
— Адрес! — настаивал клерк.
— Заводской район. Пятнадцатый ленинский переулок.
— Угу, — кивнул клерк. — Трущобы те ещё. Номер дома?
— Хибара. Старая. Не было там номера.
— Вы правы. Не было. Но пойдём дальше. Что там в хибаре?
— Ничего, — ответил спортсмен как-то очень быстро. — Никого и ничего. Она ж пустая. Всегда была пустая. С детства помню. Никто там не жил. Пыль. Мыши под полом. Паутина.
Клерк тоже как-то весь подобрался, посерьёзнел. Напускная весёлость и расслабленность слетели.
— Куда девали трупы?
На этот раз спортивный молчал дольше чем раньше. А перед тем, как ответить, почему-то посмотрел по сторонам.
— Погреб, — сказал он понизив голос. — Перед кухней там.
— Значит, в погреб сбрасывали?
— Сбрасывали...
— А сами... спускались?
— Нет! — очень быстро и очень категорически ответил спортивный.
— И что там внутри — не знаете?
Тут спортивный джентльмен как-то съёжился, замотал отчаянно головой, заелозил на стуле.
— Что там внутри? — настаивал клерк.
— А что там внутри?.. — понизив голос до шёпота, переспросил спортивный, будто не понимая вопроса.
Похоже было, что он действительно не понимал.
— В погребе. Вы же спускались?
— Нет! — нервно отрезал спортивный. — Никогда.
— Просто сбрасывали тела и всё?
— И всё...
Клерк пожал плечами.
— А почему не в речку, к примеру? Там до речки — десять минут машиной. А вы в какую-то заброшенную избушку. В погреб. Что за чепуха?!
Опять замолчал спортивный и молчал долго, и чувствовалось в молчании его упрямство, непокорность и вызов даже. А ещё — страх. Где-то очень глубоко и тщательно хранимый, скрываемый. Тайный.
— Рискованно ведь, — продолжил клерк. — Место хоть и на отшибе, но... его даже не закрывал никто? Там и замка-то не было. А если подростки какие забредут, или пьянчуги местные? Там же вонища должна быть неимоверная!
— Не знаю. Не интересовался, — нервно отозвался спортивный.
— Понятно, — не стал спорить клерк. — Бывает, отчего же. Ничего не знаете и ничем не интересовались. Привозили трупы убиенных. Скидывали их, как в мусоропровод. Семь лет подряд. Всего-то и делов. Бывает, как же... И вниз не спускались... И никого, кто спускался вниз, не знали?
— Не знал, — подтвердил спортивный.
— А ведь врёте. Савельев Сергей Тимофеевич показывает другое.
— Кто такой? Впервые слышу.
— Это вы запомятовали просто. Одноклассник ваш.
— А... — сказал спортивный. И налил из графина, стал пить и долго пил, мелкими глотками, будто мучила его нестерпимая жажда.
— Вот, я вижу, что вспомнили! — обрадовался клерк. — Он показывает, что ещё в средней школе учась, вы, вместе с компанией товарищей, этот самый дом — избушку заброшенную, посещали систематически. И разок даже спускались в погреб, но не понравилось вам там. Так не понравилось, что никогда больше не спускались, не правда ли? А вот приятель ваш... Алескей Птицын, — тут клерк слегка прищурился и начал цитировать по памяти. — Птицын Алексей Фёдорович, девятьсот шестьдесят девятый, неблагополучная семья, на учёте в детской комнате милиции с девятьсот восьмидесятого. Проходил по делу о краже из киоска "Союзпечать" в восемьдесят первом, пропал без вести в восемьдесят втором, июнь месяц. В июле того же года объявлен в розыск. Не найден. Припоминаете, гражданин Золотарёв?
Спортивный молчал. Он, кажется, припоминал...


Он, Миша Золотарёв, происходил из семьи простой и даже неблагополучной — папенька Миши потомственно пьянствовал, в редких же перерывах между возлияниями, пытался устроиться на работу. И всегда безуспешно. Подворовывал, когда выпадала возможность и тоже безуспешно — обкраденные, не прибегая к посредничеству соответствующих органов, находили, отнимали свою собственность, били лицо до крови и постыдных синих пятен. Что касается Мишиной маменьки, то была она женщиной ушибленной жизнью и супругом, работала сменной уборщицей, а также — по домашности и в тридцать семь выглядела предпенсионно.
Родители предоставили Мишу самому себе, проявив похвальный либерализм в воспитании — положительных оценок не требовали, нотациями не докучали, а порой и вовсе забывали что он, Миша, существует на свете.
Не сказать, чтобы Золотарёв-джуниор так уж радовался свободе — он был самым обычным ребёнком и не отказался бы от некоторой дозы внимания и заботы, но раз уж нет, то и нет... Миша прогуливал школу, слонялся по улицам в компании таких же как он неприкаянных подростков, курил всерьёз и страдал, если сигарет не случалось, несколько раз баловался клеем "момент" и в свои одиннадцать лет виртуозно владел меcтным руссо-матерным диалектом.
Район, в котором обитал Миша с родителями и приятелями, был истинно пролетарским — заводским. Он возник вокруг завода, серые и мрачные корпуса которого являлись для аборигенов неотъемлемой частью бытия; возник давно, ещё при каких-то царях, рос криво, ухабисто, расходился узкими улочками, грунтовыми, отродясь не знавшими асфальта, дорогами, что заканчивались внезапными тупиками, небольшими оврагами, стихийными свалками. Строительный бум застоя обошёл Мишин район стороной. Никаких панельных пятиэтажек, но сплошной частный сектор — мириады домиков, порой таких мелких и неказистых, что можно диву даться, как могут в них обитать существа крупнее пигмеев? Мыслимо ли это? Поколения сменялись, но перемен как бы и не было в Мишином районе со времён незапамятных, а если и были, то косметические, несущественные, основное оставалось неизменным — серые заводские корпуса, пыль, воскресная пьянка с обязательной дракой и последующей головной болью, тяжёлая опостылевшая работа, которая не в радость, а в каторгу. Так было заведено, видимо, от самого сотворения мира.
Некоторые дома пустовали, были брошены хозяевами умершими ли, сбежавшими ли от сумрачной околозаводской жизни поближе к цивилизации, к магазинам гастрономическим и универсальным, к театрам и концертным залам, подальше от серых корпусов и чёрного дыма, изрыгаемого чудовищем — мартеновской печью, день и ночь горящей. Брошенные дома ветшали и приходили в упадок, повышая и без того немалый градус царящего вокруг, странного пролетарского декаденса. Стояли они, обиженно глядя на мир пустыми окнами, из которых, если подойти совсем-совсем близко, тянуло затхлостью, плесенью и какой-то сложноопределяемой кислятиной .Днём имели они вид жалкий, а ночью — жутковатый. Обитали в них преимущественно пауки да мыши, порой забредали группки неприкаянной детворы с сигаретами и традиционным "Моментом", и у каждой компашки было своё излюбленное место.
Миша Золотарёв с кентами облюбовали себе объект, именуемый в их сообществе "хибара". Хибара была самой обыкновенной облупившейся и заброшенной давным-давно мергельной хаткой с шиферной крышей, толстыми стенами, гнилым деревянным полом, под которым во множестве водились мокрицы, двумя комнатами и крохотной кухней.
И с погребом, устроенным в коридорчике. Не слишком глубокий погреб, метра четыре, не более того. Миша друзьями исследовал его в самый первый день, когда они только проникли в хибару. Это был довольно жаркий летний день, но в погребе было холодно и сыро. И как-то мрачно. Приятели решили, что ничего интересного там нет. Они и на самом деле не обнаружили в погребе ничего интересного. И ещё решили, что лучше туда не соваться лишний раз, потому — мало ли что... Захлопнули с какой-то странной поспешностью трухлявую, жалобно скрипнувшую крышку, как будто это был не погреб, один из тех, в котором хозяйки хранят горшки и крынки, а... что-то совсем другое — холодное, мерзкое.

Ехали долго, на другой конец города. Маялись в пробках, курили, перекидывались ленивыми репликами, а когда уже стали подъезжать — разговорились.
— Я вот как считаю, — сказал мрачновато водитель — мужчина средних лет и с военной выправкой. — Не нужно туда лезть. Спустить полцентнера тротила. И всё. Спишем потом. Взрыв бытового газа. Или ещё что... А, Пётр Петрович?
Пётр Петрович, походивший на клерка джентльмен в пиджаке не по размеру, покачал скептически головой, не одобряя брутальных замашек своего спутника.
— Там и газа-то нет. И вообще, вам самому разве не любопытно, Сергей Сергеевич?
Сергей Сергеевич криво усмехнулся.
— Дурное любопытство. Опасное. Ну его совсем. Мы же не знаем толком — что там внутри?
— Что же там внутри? — Пётр Петрович тяжело вздохнул. — Нет, кое-что мы знаем, конечно. Но, безусловно, не всё...
— Ещё мы знаем статистику. По пропавшим без вести. И вы как хотите, а мне жутковато.
— И статистику знаем... Количество пропавших без вести — зашкаливает и даже аномально.
— Там они, — выдохнул водитель. — как пить дать — там. В погребе...
— Не факт! — возразил клеркообразный. — Собственно, в погребе обнаружили всего несколько костей. Однако, находка эта не главная. Главная находка — это, конечно же, нора.
— Ещё один погреб. Погреб в погребе, непонятно куда ведущий.
— А вот мы и выясним — куда именно. А заодно — что там внутри?
— Ну вот честное слово... Лучше жахнуть взрывчаткой. Или сжечь эту чёртову избушку, а место забетонировать наглухо. А?
— Не годится... — Пётр Петрович махнул рукой. — Я не знаю, как у вас, коллега. А у нас в отделе так — если есть информация, то нужно её отработать. А взрывчатка там, огнемёты и тяжёлая артиллерия — дело десятое. Инструкция, понимаете?
— Понимаю. Наше всё. Святое.
— Правильно понимаете. А вот здесь и притормозите. Пройдёмся немного.
Сергей Сергеевич притормозил. И они зашагали по девственным, асфальта не ведавшим, колдобинам и буеракам; и царила вокруг мерзость запустения — такая, какая только в необласканных инвестициями и дотациями уездных городках бывает. Серость всепроникающая, вездесущая — серое небо, серая грязь, серые корявые деревья, серые стены домишек, обитаемых и нет. Да и автомобиль, на котором приехали Пётр Петрович с Сергеем Сергеевичем, от природы чёрный, вдруг посерел, мимикрировал под естественный фон, растерял четыре пятых лоска и агрессии, придавленным стал, каким-то растерянным и даже родным.
И хотя остановились они недалеко от пункта назначения, идти пришлось долго и неудобно. Сергей Сергеевич перескакивал с колдобины на колдобину, замшевые туфли спасая и бормотал про себя недоуменно: "А что там внутри?" Пётр же Петрович шлёпал по грязи и поглядывал на своего спутника, отмечая с удивлением, что тот тоже начинает сереть, как и всё вокруг.
— Ну вот, — выдохнул Сергей Сергеевич. — Она самая.
— Как больной зуб, — вынес вердикт Пётр Петрович,с неудовольствием оглядывая избушку.
Сравнение походило на правду. Избушка именно торчала — неровно, на отшибе за пустырём, в отдалении от официально существующих избушек какого-то там ленинского переулка. Как больной зуб, давно сгнивший и чёрт знает на какой ниточке держащийся.
Пётр Петрович покачал головой.
— Вот-вот завалится сама.
И это тоже походило на правду. Стены избушки давно покосились, потрескались, пустые рамы в окнах — рассохлись, шифер частично отсутствовал — видимо, был уворован расторопными соседями. И что-то чувствовалось и Петру Петровичу и Сергею Сергеевичу — что-то странное, нехорошее и томящее. Ещё не страх, но предвестник его, чувство собственной неуместности — ну вот не должно быть их здесь и сейчас. А почему, да кто ж его знает? Лучше уйти с миром, не трогать, наплевать и забыть. А в самом крайнем случае — заложить полцентнера в тротиловом эквиваленте. Чувство это, серое и вязкое, навалилось и придавило. Но встряхнулись Пётр Петрович и Сергей Сергеевич, взяли себя в руки и направились туда, куда идти ой как не хотелось...
— Тьфу ты, пропасть! — ругнулся Сергей Сергеевич. — Какая пылища кругом!
— Грязновато... — вздохнул Пётр Петрович.
Но было и ещё кое-что, кроме пыли и грязи. Что-то со светом. Его явно не хватало. Чепуха какая-то.

В крохотном помещении, служившем, очевидно, кухнею, на трухлявом подоконнике сидел мальчик лет двенадцати. Болтал ногами, обутыми в резиновые сапоги. Выглядел живописно — замызганные штаны, рваная фуфайка, грязные и нечёсаные волосы, дерзкий взгляд. Классический беспризорник. Он насмешливо смотрел на незваных пришельцев — Сергея Сергеевича и Петра Петровича. Неправильно смотрел — без страха. но с наглостью и вызовом даже. Посетители избушки слегка оторопели — они вовсе не ожидали встретить на объекте, за которым, к слову, усиленное круглосуточное наблюдение, неблагополучного подростка.
— Клея нет? А закурить? — безразлично спросил беспризорник.
По тону можно было судить, что на столь щедрые подношения он и не рассчитывал вовсе, но соблюдал ритуал. Сергей Сергеевич промолчал. Пётр Петрович отрицательно помотал головой.
— Понятно, — мрачно произнёс беспризорник. — Нет и не надо. А вы куда собрались? Туда? Вниз?
Он ехидно хихикнул.
— Погоди, погоди, — начал было опомнившийся от неожиданности Пётр Петрович. — Ты как здесь?.. Откуда взялся?!
Беспризорный мрачно посмотрел на него и сплюнул раздражённо, как бы давая понять, что в грош не ставит ни Петра Петровича лично, ни его вопрос — дурацкий и неуместный.
— Курить охота, — сказал он ни к кому конкретно не обращаясь. — Зверски охота курить. Давно не курил. Хоть подыхай.
Он снова сплюнул. Сергей Сергеевич тоже пришёл в себя и, кажется, что-то придумал.
— Да, вниз собираемся. А ты был?
— Где был? — не понял беспризорник.
— Внизу. В погребе.
Беспризорник хмуро смерил взглядом Сергея Сергеевича.
— Был. И есть. Живу я там, понятно?
— В погребе? — спросил запутавшийся Пётр Петрович.
— Угу.
— И что там внутри?
Снова мрачное молчание. Живописный мальчуган прочистил горло.
— Курева нету. Ни одной вонючей "беломоринки", ни "бычка"... — он тяжело вздохнул.
Пётр Петрович открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, но не успел. Беспризорник пропал бесследно. Как будто никогда и не бывало.
— Что?! — ошарашенно спросил Сергей Сергеевич. — Что такое?!
— Да... — ответил Пётр Петрович задумчиво. — Вот так, значит. Всё запомнили, коллега? Нам рапорт писать потом.
— Запомнил. Так точно. Но куда же он подевался, скажите?!
Пётр Петрович развёл руками.
— Сие есть тайна великая. Но ничего страшного. У меня, к примеру, это пятый эпизод.
— Пятый??!
— Ну да. А что вы удивляетесь? Пятый призрак. Одного ещё в детстве видел. Трёх — по работе. И этот теперь. Итого — пять.
— С ума сойти можно! — изумился Сергей Сергеевич.
— Можно, — подтвердил Пётр Петрович. — Но лучше не нужно. Холодная голова, помните?
— И горячее сердце!
Сергей Сергеевич обрадовался, но сразу же приуныл.
— Я вот что думаю, — сказал он рассудительно, — если здесь, на поверхности — началось, средь бела, можно сказать, дня, то что же там внутри?
Пётр Петрович развёл руками.
— Пока не посмотрим — не узнаем!

И они пошли смотреть. Открыли крышку, светили мощными фонариками в плотную тьму. А потом полезли вниз по древней деревянной лестнице. Лестница жалобно скрипела, Пётр Петрович почему-то думал об Алисе, падающей в кроличью нору, а Сергей Сергеевич вспоминал Книгу Бытия, главу первую, про тьму над бездною и казалось ему, что они сейчас в той самой тьме, из Книги Бытия. Дна достигли быстро. Погреб отчего-то расширялся книзу. И вроде бы нормально они спустились, без приключений, но к концу спуска сильно устали, запыхались.
— Спелеологов надо было сюда, — сказал Сергей Сергеевич недовольно. — И спецназ, на всякий случай.
— И делегацию академии естественных наук, — саркастически согласился Пётр Петрович. — Кто же даст? Они все здесь и не поместятся.
Правду сказал — развернуться в погребе совсем негде, двоим места едва-едва. Было сыро, холодно и душно.
— Тринадцать ступенек, — задумчиво сказал Пётр Петрович.
— В каком смысле?
— В смысле — лестница. Тринадцать ступенек ровно. Глубина — около четырёх метров. Это для рапорта. Теперь исследуем пол.
Пол исследовали при помощи фонариков, перепачкались в паутине и земле, но нашли едва заметный четырёхугольник. Ещё один погреб. Тайный.
— Ну, всё! — обрадовался Сергей Сергеевич. — Миссия, как говорится, выполнена. Действительно, показания капитана Петренкова подтверждаются. Можем подниматься на свет божий, коллега!
— Гм-м... — сказал коллега с некоторым неодобрением. — Неужели вам, всё же, не любопытно? Неужели всё равно, что там внутри?
— Вы простите за откровенность, — сказал с достоинством Сергей Сергеевич, — но мне руководством приказано оказать вам содействие. Вот я и оказываю. А насчёт путешествия к центру земли — такого указания мною получено не было. Слава богу. И вообще, я призрака видел сегодня. Того, в резиновых сапогах. Эмоциональное потрясение. Я, знаете ли, не каждый день призраков вижу.
— Понимаю, — ответил Пётр Петрович. Он говорил, стараясь не смотреть на собеседника, что, учитывая небольшие размеры погреба, было не так-то просто. — Понимаю вас прекрасно. Знаете, я потому в органы и пошёл. Вот всем вокруг на всё насрать, а мне — нет. И живём мы так, потому что никому ничего не нужно. Не интересно. Я думал, что хоть там — любопытные и небезразличные. Ошибался. Всем до лампочки. Планы, отчёты, рапорты, графики. Ну, или там армянского банкира крепить.
— Я два года в "горячей точке"! — возразил Сергей Сергеевич. — Меня чуть миной не зашибло, когда на базар за помидорами ходил!
— А я год. Что толку-то... Там тоже всем всё до лампочки. И в штабе, и на передке. Сейчас вот тоже. Поднимемся мы наверх, напишу я рапорт и сдам начальству. Оно, начальство, его положит в папку. А папку в шкаф. Как в сказке — заяц в утке, утка в медведе. И будет наш с вами вояж в шкафу пылиться до скончания времён. Не потому что "хранить вечно", а потому что всем безразлично.
Помолчали. Сергей Сергеевич заговорил первым — угрюмо и виновато слегка.
— Что же, раз такое дело, то давайте спустимся и посмотрим. Что там внутри...
— Вам на самом деле интересно?
— Интересно — сказал Сергей Сергеевич голосом, в котором вызова слышалось намного больше, чем интереса.
Пётр Петрович сделал вид, что вызова не услышал.
— Ну если так, то полезли, коллега.
Они подняли деревянную крышку и перепачкались окончательно. Из лаза на них смотрела темнота. Казалось, что эту темноту можно потрогать, а если двигаться через неё, то придётся преодолевать сопротивление, словно по воде идти. Но они всё равно полезли в темноту. Первым — Пётр Петрович, а Сергей Сергеевич — за ним следом. Спускались по лестнице, переговаривались тихонько, Пётр Петрович автоматически считал ступени и много насчитал — с полсотни, а потом считать бросил, подумалось ему, что дна может и не оказаться, только лестница, ведущая в бездну, над которой — тьма. И спускаться по ней можно бесконечно. А через какое-то время им составят компанию призраки. Собратья того мальчика в резиновых сапогах.
— А я его узнал, — сказал Пётр Петрович. — Мальчишку. Фото в материалах дела имеется.
— И кто же он? — отозвался Сергей Сергеевич, нащупывая ногой очередную ступеньку.
— Птицын Алёша. Там интересно получилось. Клиент наш, чистосердечно кающийся, Золотарёв Михаил, с ним в золотом пионерском детстве дружил. Они эту избушку себе под штаб облюбовали. А, чёрт!
— Вы там осторожнее, коллега! А то свалитесь, грешным делом, а мне начальство потом взыскание влепит. Не уберёг, скажут.
— Да, стараюсь, спасибо! Так вот... Этот Алёша мальчуган был отчаянный. Они всей компанией как-то раз полезли в погреб. И испугались чего-то...
— Вот уж я не удивлён.
— Испугались и выбрались наверх и в погреб больше уже не лазили. А Алёша с ними не спускался, но смеяться начал. И сказали тогда Золотарёв с компанией, что слабо тебе слазить одному! Ну а он ответил, что не слабо, да и полез. И ребята пошутить решили. Попугать. Взяли, да и закрыли крышку погреба. Золотарёв показывает, что Птицын сначала ругался, а потом орать начал. И затих. Когда крышку открыли, то не было уже там никакого Алёши Птицына.
— Занятная история!
— Куда занятнее! Они перепугались тогда сильно, но собираться там не перестали.. А потом уже Золотарёв начал опыты ставить. Спустил в погреб собаку. Дворнягу бездомную.
— И каков результат опыта?
— Пропала дворняга. Бесследно.
— Умеете вы, коллега, прибодрить в нужную минуту, — с неудовольствием сказал Сергей Сергеевич.
— Он туда ещё несколько зверей сплавил. Такой юннат, понимаете ли. Пытливая натура. Говорит, что сам не знает почему и зачем. Тянуло его сюда, что ли. А как подрос — бандитствовать подался. Трупы убиенных в погребе хоронил. В трупах, как нам известно, недостатка не было.
— Как прикормка на рыбалке...
— Действительно. Очень похоже. Рыбалку лю... Стоп! Коллега! Кажется, мы спустились. Земля! — последнее его восклицание сделало бы честь матросу, проведшему несколько недель в бурном океане.
— Уфффф, — шумно выдохнул Сергей Сергеевич. — Признаюсь, ещё десяток ступеней и я бы свалился вам на голову. Ногу судорога схватила.
— У меня самого спина...
Два луча прорезали темноту.
— Вот это да! — изумился Пётр Петрович.
А изумится было чему. Громадный подземный зал. Своими слабенькими фонариками они нащупали лишь некоторые контуры его. Темнота давила со всех сторон, сковывала движения. Казалось, что несколько шагов, всего лишь, и затеряешься, пропадёшь навсегда. Кричать бесполезно, потому что звуки распространяются совсем не так, как на поверхности. И вообще, здесь всё совсем не так, как на поверхности — здесь живёт давно пропавший мальчик из неблагополучной семьи, пропавший без вести четверть века назад (а может быть и не мальчик совсем, а только то, что осталось от мальчика, какая-то часть его) и ещё бог весть сколько призраков. А, возможно, и не только призраков... Это не подумали даже, но почувствовали Пётр Петрович и Сергей Сергеевич. Там, наверху, они влиятельны и сильны, но не здесь. Внизу, в темноте, они ничтожны, беспомощны и жалки вместе с игрушечными своими фонариками, мобильными телефонами и табельными стволами. Хорошо, если настолько ничтожны, что обитатели здешних мест не заметят их...
— Продолжим исследования? — фальшиво-бодрым голосом поинтересовался Сергей Сергеевич. Ему очень не хотелось отходить от лестницы. От единственной дороги наверх.
— Исследования? Проблематично. Беглый осмотр — возможно. Для рапорта. Мы, коллега, поступим таким образом. Вы — охраняйте лестницу. Ни на шаг от неё. А я — на разведку. Краткую рекогносцировку. Пистолет у вас имеется?
Сергей Сергеевич молча обнажил "ТТ". У него от сердца отлегло. Он не пойдёт в темноту, останется у лестницы. Это главное. Если он останется здесь, то есть шанс выбраться. Они пробыли внизу каких-нибудь десять минут, а Сергею Сергеевичу уже казалось, что он много лет не видел солнца и облаков, что солнце, облака, звёзды и весь большой мир, лежащий вне этой дыры — мираж, иллюзия. А настоящее — здесь. Внизу. Деревянная лестница — единственный шанс. Левой рукой он держал фонарик, луч которого предательски дрожал, а правой — судорожно вцепился в пистолет.
— Я быстро, — сказал Пётр Петрович.
Он сделал пару шажочков в сторону и исчез. Сергей Сергеевич почувствовал, что ненавидит своего новоиспечённого партнёра. Впутаться в такое гиблое дело! Он с огромным трудом подавил в себе желание прямо сейчас полезть наверх. Он стоял и ждал, мысли его затравленно метались — перескакивали с пятого на десятое, с пустяков на вещи важные. Вот он машину не успел заправить сегодня. Всё собирался да забыл, придётся крюк давать до приличной заправки. А если этот пропадёт, не вернётся из темноты, то и хрен бы с ним. И со служебным взысканием. Пусть вызывают спелеологов, альпинистов и спецназ, он это сразу говорил! Что?! Служебное взыскание?!! Да он срок готов отсидеть, только бы отсюда выбраться. А выбраться — реально. Он сможет поднимется по лестнице... Лестница. Такая громадная. Таких не бывает. Кто её сюда поставил, спрашивается?!
И от мысли о лестнице стало совсем жутко, захотелось заорать, крикнуть матерно этому проклятому спецу по призракам, чтобы возвращался скорее. Но и кричать было страшно. Неизвестно ещё, кто может услышать его крики. Вот же любопытствующий идиот! Развёл на слабо! Интересно ему, не безразлично! Хочется узнать, что там внутри! А некоторые вещи лучше и не знать. Меньше знаешь — крепче спишь. И любопытной Варваре в тёмной пещере нос оторвали. Нет, кажется не так. Не в тёмной пещере, где-то ещё. Неважно.
— Эй! — позвал он вполголоса. — Коллега! Пётр Петрович!
Сергей Сергеевич поразился, до чего странно звучит здесь его голос. Как будто и не его вовсе. Он шарил лучом фонаря по громадным камням. Или это были плиты? Никакого желания сходить и проверить у него не было.
— Пётр Петрович!
Тишина. Показалось, что луч фонаря стал тусклее и тоньше. А темнота плотнее и гуще. Она даже тихонько гудела, будто силовое поле. Но это ему, конечно же, казалось. Потому что в темноте всегда кажется, ещё и не такое показаться может...
— Пётр Петрович!!!
Сергей Сергеевич готов был поклясться, что услышал крик совы! И мысли его заметались ещё быстрее. Сова — ночное животное. Отчего бы ему и не услышать крик совы здесь, в темноте? Она запросто могла залететь сюда. Совы очень хорошо видят в темноте. Потому что они охотятся ночами. Когда он полезет вверх, то сова может поохотиться на него немного. Почему нет? Маловероятно, что у неё здесь много еды. А может — это очень большая птица, которая...
— Пётр Петрович!!! — в отчаянии завопил Сергей Сергеевич.
— Да! — раздалось откуда-то слева.
— Пётр Петрович! Это вы?!
Но вместо ответа раздался приступ кашля — хриплого и застарелого, курильщицкого. И тут же что-то завозилось прямо перед ним, в каких-то трёх шагах, а может и ближе. Завозилось, затопало мелко — как будто побежало. Сергей Сергеевич трижды выстрелил в неспокойную темноту. Вместо того, чтобы грохотать уверенно и мощно, как на стрельбищах, пистолет издал смехотворные какие-то хлопки. Еле слышные. Темнота. Это всё темнота. Она живая в этом месте. Она кричит совой, разговаривает, посылает на поверхность призраков, которые живут в ней. Это она схватила того мальчика в резиновых сапогах — просочилась, сгустилась и схватила. Она стала частью Миши Золотарёва, мучимого временным содержанием под стражей и допросами. Она забирала трупы и кто знает ещё какие мерзости творила. А теперь забрала Петра Петровича. А его, Сергея Сергеевича, окружила и выжидает удобного момента, чтобы схватить. Удобный момент наступит, и темнота обязательно узнает о нём, потому что... Потому что у Сергея Сергеевича внутри есть немного этой темноты. Или не так уж и немного... Сергей Сергеевич захохотал во всё горло, как будто услышал невероятно смешную остроту. И темнота ответила ему смехом безумия и отчаяния, и этот смех заполонил собой всё. Сергей Сергеевич теперь точно знал, что никакого мира наверху не существует. Последней его мыслью было — а существует ли сам Сергей Сергеевич? На этот вопрос он ответить не смог. Не успел.

Их оформили пропавшими без вести. Какие-то рапорты легли на какие-то столы, чтобы бесследно и навеки исчезнуть в папках. Окна и двери в избушке заколотили досками. Несколько штук хозяйственные местные жители уже успели отодрать. А в заводском районе время от времени происходят странные вещи. Иногда там пропадают люди, к вящему раздражению районного полицейского руководства. Пропадают бесследно.