Ы, или Последние приключения Шурика

[Lex Z]

Ы, или Последние приключения Шурика

На третий день съёмок Шурик заявил, что его преследует ведьма.
— Я, стало быть, в кабинет ночью пришёл, диван разложил, а там она…
— В диване? — уточнил костюмер, в свете уличного фонаря похожий на жирную личинку.
— Да не, — отмахнулся Шурик. — На стене портрет. Вождя. Я диван, стало быть, разложил, повернулся. А вместо вождя она…
— Ну и? — нахмурился костюмер.
В предрассветных июльских сумерках сонный актёр напоминал потрёпанное чучело, сбежавшее из какой-то кунсткамеры.
— Глядит на меня красными глазами, шепчет чего-то, а у самой черви изо рта сыплются. Я думал, наваждение. Глаза зажмурил, ущипнул себя, снова гляжу — не пропала. Сказала, к роли меня готовит…
Заброшенный дворец культуры, где разместили нашу съёмочную бригаду, походил на склеп, в тёмных окнах то и дело мелькали мохнатые силуэты. На крыльце курили ещё двое, кажется, грузчики. Всю ночь они таскали во двор ДК какие-то чёрные ящики, больше похожие на… гробы?
— Это для чего? — поинтересовался я, пытаясь выудить из мятой пачки последнюю сигарету.
— Для вас, — хохотнул упитанный дядька, после чего очередной ящик грохнулся на землю.
И не поймёшь, пошутил он или нет.
Третий день мы всей съёмочной бригадой жили на окраине рабочего городка, название которого я никак не мог запомнить. Начиналось на «Ч», а как дальше, хоть убей, не помню. Казалось, кто-то настойчиво стирает название из памяти.
Третий день мы жили в ожидании сценария новой части о похождениях Шурика. Ходили слухи, сценарий этот должен прочитать и подписать сам генсек некой дружественной страны. Именно по её заказу в рамках строжайшей секретности мы и должны были снять фильм под кодовым названием «Ы». Другие в шутку называли его «Последние приключения Шурика». Мол, ещё пара дней и вся бригада превратится в бесформенные тени, которые с наступлением сумерек бродят по окраине города «Ч…».
Я до сих пор в деталях помню ту случайную встречу со старым знакомым с киностудии. Произошло это спустя две недели после окончания института. Крепкое рукопожатие, долгий взгляд, высасывающий из меня душу. И короткая фраза, обронённая будто невзначай.
«Есть хорошее предложение. Не отказывайся»
Я не отказался.
Уже на следующий день я сидел в душном кабинете, где пахло гнилыми фруктами, как в жару на базаре. Лампы над головой то и дело мигали, а лицо человека напротив за время разговора постарело лет на двадцать, если не больше.
— Вы молодой и, как мне сказали, многообещающий, — голос, казалось, доносился откуда из-за стены, — я вижу талант, он у вас под кожей, так и рвётся наружу. Если поставите картину для хороших людей, вас заметят.
Я постеснялся уточнять, для каких людей надо снять кино, и кто меня может заметить. Когда узнал, что за кино, чуть дар речи не потерял. Помню лишь, что долго жал скользкую руку, пальцы которой без конца удлинялись, ощупывали меня, как черви. Потом вечность плутал по запутанным коридорам, а перед глазами крутились разноцветные титры, имена популярных актёров и моё, самое главное, самое… многообещающее.
Детали я позже узнал от продюсера. Выяснилось, что всё один большой секрет, что фильм не для нашего проката и даже не для нашей страны, снимать будем за сотни километров от столицы, на окраине рабочего городка, и никто не должен знать, о чём кино и кто его заказал. Но какие перспективы, какая выгода от сотрудничества…
Кажется, я подписал сотни бумаг, если не тысячи. Не спал всю ночь перед выездом, глядел в окно, на чёрное небо, россыпь звёзд, которые представлялись веснушками на лице огромного чудовища с одним лишь слепым прищуренным глазом. И этот лунный глаз следил за мной. Я и ему пообещал, что не подведу.
Затем был поезд, пахнущий курицей и пирожками с печенью, вереница серых городов, одинаковых, скучных, медленно разлагающихся на теле Союза. На смену поезду пришёл автобус, постоянно глохнущий и застревавший в ямах. И, наконец, город под названием «Ч…».
К слову, городом назвать его было сложно. Когда автобус въехал в «Ч…», я подумал, что мы проезжаем очередную деревушку. Но водитель, не отрываясь от дороги, сухо сказал: «Приехали». И только когда мы углубились в «Ч…», покосившиеся избы сменились на обшарпанные двухэтажки, будто слепленные из серого теста.
Городок мне не понравился. Чем — я понял, только когда мы разместились в ДК. Стоя у окна комнаты на втором этаже, служившей мне гостиничным номером, я будто смотрел на неживую картинку. «Ч…» был неподвижен, словно тут не осталось людей. Только тени. И нарисованные бесформенные лица, следящие за нами из глубины дворов.

Приспешник
Наш фильм, как и Гайдаевская «Операция», состоял из трёх новелл. Первая называлась «Приспешник». Всё, опять же, очень похоже на то, как было в «Напарнике»: стройка, хулиган и скромный студент.
Помню, я был несказанно удивлён, когда в списке актёров увидел Демоньяненко. Опечатка?
— Нет, — сказал мне администратор, — никакой опечатки. Актёр малоизвестный, но хороший. Молодой и перспективный.
Знакомство с Демоньяненко было коротким, но эффектным. Он оказался очень похож на киношного Шурика. Я, помнится, хлопал глазами и спрашивал, как его зовут.
— А вы как хотите меня называть? — весело улыбнулся актёр. — Ну?
— Ш-шурик, — проблеял я. — Вы очень и очень…
— Вот и договорились, — подмигнул он, — я буду очень и очень Шурик!
Что касается хулигана, то на эту роль утвердили ещё одного молодого актёра Константина Ктулина.
Ктулин оказался здоровяком с угрюмым лицом, которое, впрочем, не было лишено благородных черт. В некоторых ракурсах он и вовсе походил на потомка смутно знакомой королевской династии из Европы. Мне такой выбор актёра казался спорным, да и играл Ктулин посредственно. Поставленные задачи он выполнял, но делал всё как-то механически, неохотно. Будто хотел поскорее со всем покончить.
Сценарий «Приспешника» я перечитывал несколько раз, но сюжет постоянно забывался, не желал складываться в единую картинку, только детали, отдельные реплики. Первые сцены, кажется, были как у Гайдая, только сокращены и написаны небрежно, словно их поставили только потому, что они должны тут быть. Я уже разочаровался, что меня заставят снимать плохую копию хорошего фильма. Но когда дошёл до сцен на стройке, всё поменялось.
В нашем фильме стройке было уделено гораздо больше внимания. Когда я смотрел «Операцию», меня не покидало ощущение, что на стройке в «Напарнике» работает только Шурик. Здесь же в сценах всегда присутствовали строители, пусть даже и выполняли они роль массовки. Каждое утро их пригоняли целый автобус. Кто-то шутил, что это ожившие манекены, которых собирают по всему городу и привозят на площадку.
Но что разительно отличало наш фильм, так это обилие жесткости и чёрного юмора. По сценарию Шурику предстояло быть заживо закопанным, повешенным, сброшенным со второго этажа в огонь… Из всех передряг он чудом выбирался, но и в долгу не оставался, отвечая напарнику не менее жестоко.
Первые сцены мы отсняли за пару дней. Скверность сценария и посредственную игру Ктулина удавалось перекрывать Шурику. Он хоть и продолжал жаловаться на видения и пребывал не в лучшем настроении, но в кадре был великолепен. Он легко перевоплощался в киношного Шурика, и каждая, на первый взгляд плохая, сцена смотрелась вполне сносной.
В один из пасмурных дней мы отправились снимать сцены на стройке. Небо заволокло брюхатыми тучами. Казалось, у тех вот-вот отойдут воды и нас затопит вместе с ненавистным городом.
Помню, мы прибыли на самую настоящую стройку, располагавшуюся на другом конце «Ч…», даже немного за чертой города. Я ахнул, когда её увидел. Не знаю, от восторга или ужаса. Скорее, от всего сразу.
Здание было построено наполовину. Высокое, причудливой формы, оно никак не сочеталось с косыми избушками «Ч…», стоявшими на пяток километров поодаль. От чёрного кирпича, из которого складывали стены, мне стало жутко. А две тонкие высоченные башни по сторонам от здания, выглядели так, будто их не построили, а воткнул сюда кто-то огромный.
— На склеп похоже, — пробормотал Шурик, перечитывая сценарий.
— В таких вождей, наверное, хоронят, — ответил я, мысленно выбирая место для первой сцены. — Шурик…
Тучи проплывали над городом, медленно, обреченно, как заключённые в концлагере. Сцену знакомства со стройкой мы сняли на удивление быстро, с первого дубля. Меня смутило, что при знакомстве Ктулин пообещал убить Шурика, на что тот улыбнулся и пообещал убивать напарника каждый день. Я уже хотел переснять, но невесть откуда появившийся продюсер со странной фамилией Воклахим замахал руками, заявил, что сцена получилась шикарная, эмоции на высоте. Я не стал спорить, перед съёмками мне шепнули, что Воклахим — главный спонсор.
— Воклахим — звучит благородно, — попытался я завязать знакомство в один из перерывов, — вы из Чехословакии?
— Чертесловакии! — хохотнул тот и похлопал меня по плечу.
На третий час съёмок случилось страшное. Мы снимали, как Шурик зачем-то пытается запустить сломанный экскаватор. Меня клятвенно заверили, что машина неисправна и уже несколько лет грудой мусора пылится на стройке. Я поверил.
И вот Шурик сидит в кабине, дёргает за рычаги, а снаружи Ктулин, кричит, даёт бесполезные советы. Я хотел остановить съёмку, крикнуть, чтобы он не стоял прямо под ковшом, мало ли. Но тут с жутким грохотом ковш упал прямо на актёра, придавив огромной массой.
Три секунды… за них из меня вышел весь завтрак, за них я мысленно похоронил и свою карьеру, и себя, и Шурика, который вылез из кабины и тут же картинно грохнулся в обморок.
Продюсер резво пригнал на место съёмок медиков и несколько строителей из массовки. Тело Ктулина унесли куда-то внутрь недостроенного чёрного склепа. Оставшуюся бригаду отправили обратно в ДК. Воклахим хлопал меня по плечу, повторяя, что Ктулин – талантливый парень. И он чудесно изобразил смерть. А как ломались кости, как мозг вытекал… одно слово, талант!
Я честно спросил, что нам за это будет? Воклахим честно ответил, что награда. Всем и каждому. И попросил не опаздывать на площадку. Время дорого. Три недели на съёмки первой новеллы, важно всё успеть. Я пообещал, что успеем.
В ту ночь во сне за мной гонялся экскаватор. В кабине не было водителя, но я был уверен, им управляет Воклахим. Машина загнала меня в угол и топтала гусеницами, пока я не проснулся, задыхаясь, словно кто-то большой уселся мне на грудь.
Второй день на стройке встретил нас живым Ктулиным. Я удивился, как? Тот пожал плечами и ответил, что это технологии, до которых нашему кино ещё расти и расти.
Очередной съёмочный день снова закончился смертью актёра. На этот раз Шурик нечаянно столкнул Ктулина со строительных лесов и того пронзило арматурой. Воклахим буквально прыгал от восторга, бегая радостной собачонкой вокруг мёртвого актёра, пожимал его руку, залитую кровью, даже прослезился от счастья. А меня снова вырвало.
С тех пор каждый съёмочный день заканчивался смертью Ктулина. Получил высокий разряд, раздавило трактором, упал с высоты, разбился о камни, выпил отравленный компот, получил гвоздём в глаз. Меня перестало рвать, Шурик перестал изображать эмоции, Воклахим всё также восторгался талантом Ктулина.
Меня всё время удивляло, что стройка наша, к началу съёмок напоминавшая железный скелет доисторического ящера, к концу третьей недели превратилась в почти достроенный… склеп.
— Каждый день слышу голоса оттуда, — вздохнул как-то Шурик, — из глубины… его не только вверх строят, но и вниз тоже. А внизу там есть кто-то.
Я лишь поёжился на ветру, глядя, как Воклахим обнимается с мёртвым Ктулиным. Поинтересовался у Шурика, перестала ли его преследовать ведьма. Тот ответил, что теперь ведьма спит с ним в одной постели. И ускользнул от меня.
В последний день третьей недели мы закончили съёмки новеллы. По сюжету Ктулин спрятался в огромный ящик с песком, чтобы напугать Шурика. Но последний, не зная, что внутри сидит его помощник, заколотил ящик и скинул его в шахту.
— И всё? — удивился я, когда мы сняли концовку.
— И всё, — кивнул Воклахим, не переставая смотреть в тёмную бездну.
— А в чём смысл? Зло проучено? Наказано?
— Смысл вы скоро узнаете. Всему своё время, мой талант.
И тогда я твёрдо решил, что сбегу с площадки. Брошу снимать, уеду в Красноярск к знакомым, в театр, ставить третьесортные пьесы, жить на тридцать рублей в месяц, питаться чёрствым хлебом. Но только не это.
Всю дорогу от стройки до ДК я продумывал план побега.
Когда мы приехали обратно, Шурик отвёл меня к себе в кабинет.
— Знакомься, — сказал он, зашторивая окна. — Это ведьма.
— Ведьма? — переспросил я, разглядывая пустую раму от портрета на стене.
Почудилось, что тень Шурика взмыла над ним, легонько обняла, а потом спряталась у него за спиной.
— Это ведьма, — повторил Шурик. — И она будет играть главную роль в следующей новелле.

наВЕДение
Когда Шурик зашторил окна, я на секунду подумал, что сейчас действительно откуда-то из темноты появится ужасная ведьма. Но в этот момент дверь в кабинет распахнулась, и в него впорхнула прелестная молодая девушка. Увидела меня, загадочно улыбнулась, поправила платье.
— Мезина, — представилась она. — Ксения. Можно, Ксюша.
Мезина обладала невероятно красивым лицом, напоминающим Наталью Варлей в роли панночки из фильма «Вий». Я не мог оторваться от него, и если мой взгляд куда-то соскальзывал, так это на внушительную грудь Мезиной.
Рассмотрев её, я понял, что веду себя неприлично и поспешил представиться. Она поправила платье (ещё больше оголив свои прелестные ноги) и рассказала, что вчера приехала для съёмок из родного Гореля...
«Гомеля», — хотел поправить я, но постеснялся…
…Но когда она прибыла, ей вдруг не нашлось отдельной комнатки, потому подселили к Шурику. Сам Шурик во время этого рассказа мотал головой — мол, не верь, врёт всё — и косил глазом на пустую картину.
Я ещё долго разговаривал с Мезиной. Правда, совсем не помню о чём. Помню только, что во время разговора я совсем забыл о происшествиях на съёмках, о Ктулине, о Воклахиме…
Наконец, я пожелал Мезиной и Шурику всего хорошего, вышел из кабинета. Тут же тяжёлым стопудовым мешком свалилось на плечи всё, о чём я успешно забыл. Бежать, только бежать, только это может спасти...
Ночи в «Ч…» были до жути тёмные и душные. У меня мурашки побежали, когда я, стоя на улице возле центрального входа в ДК, всмотрелся в черноту, она походила на громадную голодную глотку, которая затягивала в себя дальнюю часть городка.
Собираясь с мыслями, я чуть ли не до пальцев скурил сигарету и с сожалением выбросил окурок. Оглянулся на ДК. Горело всего два окна: в кабинете Шурика и в каком-то помещении в другом крыле. Я, заложив руки за спину, медленно пошёл по территории. Но сделав всего пяток шагов, плюнул на продуманный план побега и со всех ног кинулся прочь.
Ржавые ворота страшно заскрипели, когда я их распахнул. В этом скрипе послышалось: «Стой!» Я побежал дальше, хватая ртом воздух. Дома вокруг будто сами приближались, равнялись со мной и уходили за спину, провожая укоризненным взглядом чёрных окон. Иногда мне казалось, что в них появляются светлые смазанные силуэты и пялятся на меня.
Я остановился, когда у меня закололо в боку. Согнувшись, пытаясь отдышаться, я впервые оглянулся. В абсолютной темноте безлунной ночи горели лишь всё те же два окна ДК, словно огромное чудище смотрело на меня злыми жёлтыми глазами.
Отдышаться не получалось. Держась за бок, я зашагал дальше. Тишина вокруг была невыносимой. Только сейчас я понял, что в «Ч…» по ночам даже сверчки молчали. И в этой мёртвой тишине звуки моих шагов и тяжелого дыханья казались слишком громкими.
Центр «Ч…» с его двухэтажками я пробежал быстро и теперь нёсся по смутно знакомым местам, которые мы проезжали, когда прибыли сюда. Я пролетел мимо дома с заколоченными окнами и провалившейся крышей, мимо белого дома с поваленной набок цистерной для воды во дворе, мимо кирпичного дома с пустыми оконными проёмами, мимо дома с заколоченными окнами и провалившейся крышей, мимо белого дома с поваленной набок цистерной для воды во дворе…
Я остановился. Попытался собраться с мыслями, придумать новый план, но за спиной что-то громко хлопнуло. Не оглядываясь, я побежал дальше, оставляя за спиной те же дома, ту же цистерну, ту же голодную черноту…
Чувствуя, что сил у меня больше нет, я рухнул на колени и закрыл лицо руками.
— Почему, почему, почему…
— Что у вас случилось?
От неожиданности я резко вскочил на ноги. На ходу поправляя пиджак, из темноты выплыл Воклахим.
— Куда же вы собрались? — озабоченно спросил он.
— Эмм… ну… сигареты кончились, — только и смог промычать я.
— Я всё понял, — Воклахим поднял руку, показывая, что мне не надо говорить, он всё скажет сам. — Я понял. Да, мой талант, я прекрасно понимаю, что мы тут снимаем кино, к которому вы совсем не привыкли. Но это же не повод бросать всё на полпути.
Я попытался что-то сказать, но Воклахим снова поднял руку, и этот жест неведомым образом отбил у меня желание говорить.
— Первая новелла получилась гениальной. Я ничего лучше в посмертии не видел! И теперь вы собираетесь нас бросить? Но ведь мы пропадём без вашего таланта!
Воклахим резко замолчал и явно ждал моего ответа.
— Но… — начал я, почем-то чувствуя стыд. — Ведь Шурик… он… мне кажется… тоже не хочет сниматься.
— Не волнуйтесь, — захлопал в ладоши Воклахим, едва я успел договорить. — Ксюша его переубедит. Она сказочно талантлива! А Шурику сейчас хорошо как никогда.
Воклахим широко улыбнулся.
— Вы только посмотрите на это, — Воклахим словно из ниоткуда достал чёрную папку и протянул её мне. — Это одобренный сценарий второй новеллы.
Я слабеющими руками взял папку, открыл её и понял, что проваливаюсь в бездну…
Очнулся я утром на диване своей комнаты в ДК и не мог понять, было ли всё произошедшее сном. Брошенные рядом с диваном грязные брюки указывали на то, что нет.
Выйдя из комнаты, я столкнулся со свежим, бодрым, сияющим от счастья Шуриком.
— Ну-с, — увидев меня, он вытянулся по струнке, как студент перед преподавателем, — готовы снимать?
Сюжет второй новеллы тоже напоминал оригинал из «Операции». Шурик хвостиком следовал за красивой девушкой Ксюшей, читал конспекты. Только вот роль конспекта играл какой-то древний томик с непонятным названием. Мне без конца чудилось, что обложка книги сделана из человеческой кожи, а толщина её то и дело менялась. И при каждом неловком движении из книги сыпались то ли пауки, то ли серые ногти.
— Что за конспект такой? — поинтересовался я у Воклахима.
Тот похлопал меня по плечу и сказал, что это книга, которая изменит наши жизни. И не только.
На съёмки второй новеллы нам отвели три дня. Я пытался сопротивляться, мол, получится халтура, к тому же сценарий привезли только накануне. Воклахим упрямо сказал, что поджимает время, нельзя пропустить «портал». Не дав мне и слова вставить, он добавил, что сложных сцен нет, должны управиться за три дня.
Всего за ночь несколько пустынных кварталов превратили в цветущий студгородок. Общаги, учебные корпуса, большущий парк с лавочками и фонтанами. Турники, футбольное поле, автоматы с газировкой, музыка играет, птицы поют. Красота! Правда, вся массовка сплошь состояла из тех же угрюмых строителей, напоминавших ожившие манекены, которые никак не реагировали на слова «Свет, камера…
— Мотор! — крикнул я и тут же взгляд скользнул по Ксюшиной груди, её талии, коленям…
Они с Шуриком бродили по парку, по дворам вокруг общаги, по душным тёмным коридорам, сидели за одним столом, лежали на одной кровати. Как бы невзначай Мезина, когда переодевалась, оголила грудь. Я сделал вид, что не заметил, но в тот же миг поймал на себе её лукавый взгляд…
— Шикарно, шикарно, вы—ше всяческих похвал, — повторял, не уставая, Воклахим. — Вы только смотрите, как всё меняется…
Менялось всё и все. Пока Шурик с очаровательной незнакомкой читали вслух таинственный трактат, обитатели студгородка медленно превращались в… нежить.
Из суетливых и жизнерадостных студентов массовка преобразилась в обезумевших упырей, у которых выпадали волосы, слезала кожа, обнажая безобразные внутренности, полные чего-то чёрного, копошащегося…
Шурик и Ксюша брели по ухоженной аллее, шевелили губами, повторяя на незнакомом мне языке неведомые строки. Одна страница, и все, кто играл на стадионе, замерли. Вторая страница, и обезумевшие спортсмены играют в футбол головами соперников. Третья страница, и из автоматов с газировкой течёт что-то густое, красное… сменились песни, теперь они напоминали птичий клёкот, наполненный болью и предчувствием скорой смерти, небо затянуло тучами, словно сползлись огромные пиявки и присосались к солнцу…
Обезумевшие студенты перегрызали друг другу горло, зубами сдирали с тел мясо, падали в траву и совокуплялись с умирающими товарищами. А всего в паре метров от этого безумия на скамеечке сидели Шурик и Ксюша, читали таинственный трактат, перелистывали страницы и не обращали внимания на выбитые окна и двери, свалки из мёртвых тел, фонтаны крови.
— Так нельзя, — простонал я, когда у меня на глазах разорвали на несколько частей кричащего от удовольствия паренька, — что это за кино такое…
— Это уже не кино, — перебил меня Воклахим, — это величайшая хроника пришествия, и вы… именно вы, мой талант, стоите у его истоков.
В голову пришла запоздалая мысль, что с начала съёмок второй новеллы я не видел нашего костюмера. Кто успевал гримировать всю массовку? Кто-то с ней вообще работал?
Ночи приносили невыразимую тоску и невыносимую усталость. Во сне я был упырём, сдирал кожу с красивой студентки, рвал мясо зубами. По вкусу оно напоминало сырую бумагу, в которую завернули живых тараканов. А рядом неизменно стоял Воклахим, хлопал меня по плечу и приговаривал «Мой талант, мой талант…»
Кошмары сменяли друг друга, наслаивались, рассыпались с оглушающим звоном. Иногда в эти кошмары забиралась Ксюша из Гореля.
Она улыбалась, жалась ко мне, что-то нашёптывала, шумно дышала в ухо, и от этого кошмары только усиливались. Голос её казался ветром, свистящим, далёким, даже убаюкивающим. Она то и дело липла ко мне, не давала свободно вздохнуть, высасывала все силы, а после растворялась в темноте, оставляя меня во власти кошмаров, и я тонул, тонул, тонул в этой трясине, проклиная всё на свете и моля темноту, чтобы она сжалилась и приблизила момент, когда наступит…
…последняя сцена второй новеллы. Я ожидал очередной смерти главных героев, кровавой вакханалии, чего угодно. Шурика таки знакомили с очаровательной студенткой Ксюшей, после чего та уводила его к себе в комнату (по пути они благодаря смекалке Шурика спасались от полчищ нежити), где просила снять штаны, а потом…
Постельная сцена, безбожная эротика, потные тела, стоны, крики, позор, конец карьеры, конец мне…
Нет. Они вместе со всей своей одеждой сжигали тот самый таинственный трактат. Держась за руки, смотрели на огонь. И красивая студентка повторяла:
— Теперь пути назад нет, теперь уже нет…
Кажется, я повторял эти слова следом за ней. И когда огонь погас, я добавил шёпотом: «Снято».
— Ну что, — потирал руки Воклахим, когда мы ехали обратно в ДК, — теперь самое интересное!
Я только сейчас понял, какие у него длинные и некрасивые зубы…
— Интересное? — вяло переспросил я.
— В том и дело, — подмигнул мне продюсер. — Самое что ни на есть. Теперь мы готовы к пришествию! А вы?

Ы
Пришествие Ы. Кажется, так Воклахим называл третью новеллу. Это же было написано на сценарии, который я всё не мог прочитать, у меня его отбирали, вырывали из рук, сжигали на столе.
— Вы же все понимаете, — твердил Воклахим, — что это пришествие должны видеть миллионы, миллиарды. Наши потомки, ваши потомки, если, конечно…
Он с трудом сдержал смешок.
— Доживут. Для этого мы и выбрали форму самого популярного ныне искусства. И самый популярный среди вас…
Он обвёл рукой укрытый серым туманом городок «Ч…».
— Жанр. Комедия, кажется, так. О, а вот и наши звёзды! Неволин, Лукалицын и Дагунов!
Через ржавые ворота на территорию ДК вошла легендарная троица. Трус, Балбес, Бывалый. Похожие, как две капли воды, на настоящих актёров. Но одна деталь… Абсолютно все были с наколками. Какие-то звери с щупальцами, напоминающие жертв генной инженерии.
Я с трудом оторвал взгляд от наколок и протянул руку новым знакомым, а они прошли мимо. Даже не взглянул на меня. Все трое подошли к Воклахиму, тот что-то весело сказал, указывая рукой на вход в ДК. Троица зашла внутрь, двигаясь скованно и молча, точно под гипнозом.
Ночь перед съёмками я почти не спал. Мучили нехорошие мысли, предчувствие конца, который я не в силах остановить. Снова снились кошмары, а с неба на меня пялился мёртвый белый глаз луны. Уснуть получилось только утром, когда спала розовая пелена рассвета, и солнце едва просвечивало через серые тучи.
Проспал я до вечера, пока ко мне в комнату не ворвался Воклахим.
— Скорее, мой талант, вставайте! У нас осталось три часа, нужно снимать заключительную новеллу!
Плохо помню, как мы ехали на место съёмок. Я чувствовал себя полностью выжатым, обессиленным. Сделать уже, отснять всё, чего они хотят. И надеяться, что фильм этот никогда не увидит никто живой.
Для съёмок мы снова приехали на стройку. Правда, работа здесь уже не кипела. Перед нами стоял тот самый чёрный склеп. Высокий, поражающий своим величием, он больше походил на храм злого божества, которое несёт только горе и смерть.
— Ну что, — потёр руки Воклахим, — свет, камера, умри! И да начнётся эра Ы! Куда вы пялитесь, мой дорогой? В камеру смотрите, именно там вся магия и…
…Ночь, промозглая, непроглядная. С неба валит то ли снег, то ли пепел. Шурик, якобы подменяя бабулю, в каком-то дырявом тулупе караулит вход в склеп. Из темноты появляется троица, увешанная цепями, крюками, тесаками. Пока один отвлекает незадачливого сторожа, другие двое распечатывают вход и проникают внутрь.
Начинается грандиозная погоня. Шурик гоняется за нарушителями по бесконечным коридорам, сначала с ружьём, потом со шпагой, а потом и вовсе с какой-то гротескной костью. Мы с оператором едва поспеваем за актёрами, камера трясётся и постоянно выскальзывает из рук, в какой-то момент оператор теряется, и я остаюсь один, уже не понимая, продолжается ли съёмка, слышу только голос Воклахима: «Здорово, великолепно!» Кажется, самого продюсера даже нет поблизости, голос звучит у меня в голове.
Пролёт за пролётом мы спускаемся в тёмные подвалы, пахнущие разложением и мокрой шерстью. Спускаемся долго, будто лестницы и переходы бесконечны. Но в итоге мы оказываемся в пропахшем сыростью помещении, где царит непроглядная тьма.
— Свет! — по-хозяйски командует невесть откуда появившийся Воклахим.
Тут же зелёным пламенем вспыхивают несколько факелов.
Передо мной стоит круглая платформа, от которой к высокому потолку уходят две кривые, склоненные друг к другу у вершины колонны. За ними прячутся Трус, Балбес и Бывалый, все трое отдуваются после долго бега.
— Последняя сцена! Последняя! — кричит, бегая между колоннами, Воклахим.
Съёмочное оборудование в этой жуткой комнате смотрится неестественным, чужеродным. Я, чувствуя себя частью этой нелепой недокомедии, покорно следую к креслу режиссёра.
— Ну, мой талант, вот и оно, — Воклахим возбуждён и чуть не подпрыгивает, с трудом стоя на месте. — Сейчас мы станем свидетелями великого!
Зелёные языки пламени на факелах на секунду резко вытягиваются к потолку.
— Начинайте! — восторженно визжит Воклахим.
Я по инерции даю команды к началу съёмки.
— О, Великий! — комично пищит Трус, встав в центр платформы.
Шурик, напуганный голосом хулигана, отступает назад. Под его ногой щёлкает неведомый механизм, с потолка опускаются цепи. Тут же к ним подскакивает Бывалый. Пока Шурик героически сражается с Балбесом, толстяк откуда-то из темноты приносит связанную девушку и пытается заковать её в цепи.
Я узнаю Мезину, абсолютно голую, беззащитную и… довольную?
— Стойте! — восклицает Шурик, резво отбивается от хулигана и бросается на выручку девушке. — Стоять!
Спеша на помощь, незадачливый сторож, спотыкается и разбивает нос. На платформу брызжет кровь. Поднимаясь, Шурик задевает какой-то механизм, цепи железными змеями ползут к потолку. Герой спешит к Мезиной, отталкивает Бывалого, безуспешно борется с цепями, но те лишь сильнее сдавливают запястья пленницы. Шурик пытается ухватиться за стальные кольца, но соскальзывает вниз и падает на платформу.
— Ы великий, — продолжает пищать Трус, глядя, как Мезина барахтается где-то под потолком. — Настал миг твоего пришествия! Всё здесь, в этом месте, сошлось в одно, согласно твоему замыслу! Твой храм построен, твои приспешники разбужены. Все мы собрались здесь, дабы узреть твоё появление!
Шурик дёргает за механизм, пытаясь остановить цепи. Те, напротив, сильнее сдавливают тело Мезиной. Тогда он оглядывается в поисках спасения, видит два рычага, бросается к ним.
— Ты принял жертву! — голос Труса кажется мне комариным писком. — Потомок древней королевской династии и Твой верный служитель! Кту… ык… лин! Многократно, а именно два десятка и ещё один раз умерщвлённый и воскрешенный, чтобы быть убитым навсегда ради твоей вечной… ык… жизни!
Я лишь краем глаза вижу, что откуда-то из темноты Бывалый выносит ещё одно голое тело, на этот раз Ктулина. Тот мёртв… но почему он улыбается?
Балбес вяло пытается помешать Шурику добраться до странных рычагов. Тот отбивается от хулигана, дёргает один, потом другой и платформа под ногами актёров начинает раскрываться голодным ртом.
— Прими и твою верную жрицу, Ксению Мезину, которая возлегла с тысячей мужчин, тысячей грешников.
Я вспоминаю душную ночь, её липкое тело, содрогаюсь.
— Прими души этого мёртвого города, уничтоженного, чтобы на его месте построить Твой храм! Души мертвецов, лежавших в своих домах и поднятых по велению Твоему, дабы собраться сегодня здесь и до скончания веков служить Ы!
Шурик, сгорбившись, стоит на краю платформы, сонно глядит в пустоту, из которой доносятся вкрадчивые голоса.
— Подержи, — Бывалый, не выходя из образа, взваливает ему на плечи тело мёртвого Ктулина.
Тот заваливается в сторону провала. Шурик ловит его в последний момент. Каким-то невообразимым усилием ставит мертвеца на ноги, поправляет на нём костюм. Отходит на пару шагов. И…
Ктулин сваливается вниз.
— Приди! Приди! Приди!
Я тихо стону от бессилия.
Мезина затихает. Я слышу только свой стон и сбивчивое громкое дыханье Воклахима за спиной.
Слышится гул и в комнату влетают сотни призраков. Сотни светлых смазанных силуэтов, которые я не раз видел в окнах домов «Ч…». Они собираются у колонн и кружат вокруг них в сумасшедшем ансамбле.
— Приди!
От этого крика Мезиной, раздавшегося, казалось, сразу со всех сторон, у меня волосы встают дыбом. Я резко поднимаю руку и больно тяну сам себя за усы.
Между колоннами появляется зеленоватое свечение. Раздаются звуки, напоминающие гром. Он усиливается, отскакивает от стен, забирается ко мне в голову, гремит там.
Я с ужасом понимаю, что никакой это не гром. Это голос…
…Его.
Того нечто, что явилось из глубины.
Помню, Воклахим что-то зарычал. Я с трудом разобрал, что он тянет: «Ы-ы-ы! Ы-ы-ы!»
Сам я никак не мог разглядеть Ы. Он будто существовал не по нашим законам и сразу в нескольких пространствах. Я мог видеть лишь одну его часть, при этом всё остальное смазывалось и расплывалось. Вот длинные отростки, похожие на щупальца осьминога; переливающаяся кожа, напоминавшая одновременно рыбью чешую и черепичную крышу; длинные острые бордовые зубы… но в единое целое всё никак не складывалось.
На мгновение я увидел глаза Ы и прочитал в них всё. Что Ы был всегда, и его приспешники тысячелетиями готовили приход своего властелина в наш мир. А когда в советском прокате появился фильм под названием «Операция „Ы“», а миллионы людей ринулись в кино, именно тогда приспешники расценили это, как сигнал к началу.
Но вот только причём здесь я? Почему-почему-почему…
Воклахим сорвался с места и побежал к своему божеству. На середине пути упал на колени, начал биться головой о землю и… плакать.
Заплакала Мезина, заплакал Шурик, ронял скупые слёзы Бывалый, комично утирал глаза Трус, шмыгал носом Балбес. Даже в темноте было видно, что из глаз у них идёт кровь.
Я попятился назад, упёрся в холодную стену
или чешую…
сполз на пол, закрыл лицо руками.
Послышался хруст. Может, костей. А, может, ещё чего-то похуже. Крики. То ли боли, то ли удовольствия. Много голосов слилось в один, нечеловеческий. И он приближался, приближался и…
Вдруг всё затихло.
— Любезный, — услышал я приятный бархатистый голос.
Притвориться глухим, сумасшедшим, мёртвым.
— Любезный, — настойчиво повторил всё тот же голос.
Я поднялся, медленно открыл один глаз.
Рядом стоял мужчина, невероятно высокий и тощий, будто собранный из множества чужих костей, которые под разными углами выпирали из-под одежды и в любую секунду грозили развалиться.
— Любезный, — в третий раз произнёс мужчина, протянув руку, — вы справились великолепно. Позвольте вас поздравить.
Мелькнула мысль, что в склепе нет Воклахима и Мезиной. Спящая троица вместе с Шуриком мирно посапывали в дальнем углу. Всё, как в фильме…
Я стиснул холодную руку. Рукопожатие было смутно знакомым, точно я уже жал эту руку, уже смотрел в эти глаза…
— У вас великое будущее, — улыбнулся незнакомец, — у вас и всего кинематографа, всего мира. Вот увидите. И вы, мой хороший, стоите у истоков этого будущего. Одно слово, талант.
Он наклонился, заглянул в мои глаза, будто искал там ответ на давно волнующий его вопрос.
— Невероятно сложно найти в море посредственности один алмаз. Настоящее сокровище. Я вижу, у вас отличные задатки. И мы превратим их в самое мощное оружие нового кинематографа. Горжусь. Одобряю.
Я лишь тяжело вздохнул, выдавил из себя робкое, невнятное «Спасибо».
Незнакомец кивнул едва заметно, прищурился. И задал вопрос, которого я ждал с самого начала.
— Ну как, Никита Сергеевич? Вы готовы к съёмкам следующей картины?