Киммерийский аркан

[Михаэль фон Барток]

Цитата: Автор: Зогар Саг Перечитай "Хайборийскую эру")

\\Далеко на Востоке лемурийцы, доведенные почти до животного состояния своим рабским положением, подняли восстание, перебили своих угнетателей и ведут первобытный образ жизни среди развалин чужой цивилизации.
Остатки их поработителей, спасшихся от возмездия, двинулись на запад, напали на таинственное предчеловеческое королевство Юга и установили там свою власть. Культура победителей под влиянием культуры побежденных подверглась переменам. Так возникло государство, именуемое Стигия.
Далеко на Востоке лемурийцы развивают свою собственную странную полуцивилизацию.
Теперь на карте истории снова появляются лемурийцы — на этот раз под именем гирканцев. В течение веков продвигались они на запад, обошли с юга огромное континентальное море Вилайет и заложили королевство Туран на его западном побережье. Между внутренним морем и восточными границами местных государств лежит дикая степь, а на крайнем юге и крайнем севере — пустыни. Разбросанные в степи пастушеские племена — иного, не гирканского происхождения. О происхождении северной их ветви неизвестно ничего, южная же произошла от местных шемитов с небольшой примесью гиборейской крови.\\

все очень плохо )))

[Михаэль фон Барток]

Двудневный рейд.
На рассвете вернулся Утбой. За ним следовали лишь два всадника. Все трое были ранены. Ехавший последним авахан вел на поводу хромую лошадь. Поперек лошадиной спины был перекинут связанный человек.
Утбой спрыгнул со спины коня, опустился перед Дагдаммом на колени.
Сын кагана дал ему поклониться в землю, и только потом сделал какое-то движение рукой, которое полгода назад сам не заметил бы. Это был жест, повелевающий говорить и одновременно разрешающий покончить с церемониями. Быстро же к нему стали приходить привычки отца и деда!
- Господин. – обратился к нему Утбой и Дагдамм понял – дело плохо.
- Говори плохую весть сразу же.
- Мы сбились с пути.
Дагдамм хмыкнул, но неубедительно. Что-то такое он начал подозревать при виде сочных зеленых лугов и сияющих озер. Все время они держали путь на Север, на север они и вышли, но…
- Это что, не Патения? За теми горами что - Кхитай? – спросил он, оттягивая неминуемый момент прозрения.
- Это Патения, господин. Но это не западные, а восточные горы. Мы пошли устьем не той реки!
Дагдамм выругался, и удивился сам, что не испытал приступа настоящего гнева. Разыграть этот гнев? Обезглавить Утбоя? Перебить тех гирканцев, что утверждали, будто знают, куда идут?
- Что случилось с вами? Почему вас только трое?
- Остальные ушли в Дом Песен. Мы столкнулись с отрядом вот этих. – Утбой указал на пленника. – Из них не ушел ни один.
- И все-таки нам стоит готовиться к нападению.
Дагдамм приказал своим вестовым отыскать командиров, чтобы отдать новые распоряжения. Одновременно он приказал явиться самозваным толмачам.
Три гирканца подряд пробовали говорить с пленным, но успеха добился только четвертый.
Пленник – высокий тонкокостный мужчина с плоским лицом, раскосыми глазами и двумя косицами, спадавшими на уши, зло смотрел на своих врагов. На нем были доспехи из кожи, усиленные бронзовыми пластинами. Шлем он потерял в схватке.
Дагдамм очередным мановением руки, которые подданные научились понимать сами, приказал поставить пленника на колени, и поднялся. Он не намерен был тратить много времени на этого человека.
- Переведи ему. – обратился он к тому гирканцу, который в самом деле знал язык этих мест. – Я хочу знать, где мы очутились. Какие близко города. Сколько здесь патенийской армии.
Гирканец переводил, пленник что-то быстро-быстро отвечал на языке, который Дагдамму
показался дикой тарабарщиной, понятной менее, чем собачий лай или птичий свист. «Да как люди вообще могут говорить на таком языке!?» - зло подумал царевич.
- Он говорит, что мы вступили во владения царей-жрецов. Что мы все скоро умрем. Грозит гневом своих божественных правителей.
Дагдамм почти не замахиваясь, ударил пленника по лицу, ощутил, как затрещали под его кулаком зубы, как хрустнул нос.
- Скажи ему, что если он не будет говорить, я велю снять с него живого кожу.
Гирканец перевел.
Пленник, побледневший от боли и страха, вперился глазами в Дагдамма, но тот ударил его еще раз, куда сильнее.
- Скажи ему, что меня огненными глазами не прожечь. Если он не станет говорить, я пошлю за Шкуродером.
Гирканец опять заговорил на невыносимом для слуха Дагдамма наречии. В этот раз пленник что-то долго рассказывал.
- Что он сказал?
- Он говорит, что мы у восточных границ Патении. Что эти земли стережет армия под предводительством господина Ханьпу. Но он может сказать, сколько в этом войске людей, не знает.
- Спроси, далеко ли основная ставка армии.
- Он говорит, около трех дней пешего пути.
Пленник еще что-то добавил.
- Он говорит, что нам не удастся напасть неожиданно, что они знали о нашем приближении давно. Что скоро на нас падет вся мощь господина Ханьпу. Что скоро племена ущелий сварят нас в котлах и съедят.
Дагдамм задал еще несколько вопросов. Как вооружены воины Двух Владык. Какие племена служат Патении. Пленный патениец отвечал как будто искренне. Дагдамму не пришлось избивать его, чтобы вырвать лишнее слово. Должно быть эти сведения он не считает тайными, раз так легко с ними расстается.
- Спроси его, каково его звание.
Ответ был кратким.
- Он командовал полусотней.
- Спроси его, умеет ли он читать и писать?
- Умеет.
- Спроси его, знает ли он карты.
- Он говорит, что видел много различных карт, но сам их не составлял.
- Скажи ему, что я могу взять его на службу.
Ответ пленника не требовал перевода – он плюнул на одежду Дагдамма кровавой слюной.
И тут у Дагдамма, который несколько минут назад сам удивлялся своему апатичному спокойствию, потемнело в глазах от гнева. Он набросился на пленника, удар ноги опрокину навзничь и принялся топтать огромными сапогами, дробя кости и превращая в кашу внутренности. Остановился он только тогда, когда от несчастного осталась лишь подрагивающая под его ударами груда окровавленного мяса.
Утбой и его люди, толмач-гирканец, воины-киммирай стояли, забыв дышать, и смотрели на вспышку ярости вождя.
Наконец гнев гиганта пошел на убыль. Он обернулся к своим людям, и тяжело дыша, сказал.\
- Я уничтожу армию этого Ханьпу. Я перейду горы, и разорю Патению. Их царей-людоедов я за бороды стащу с трона и переломаю им хребты! Этой зимой мы будем пировать в Ву-бэне! А потом, если Небо будет к нам милостиво, мы вернем отцу его подданных, неблагодарных богю.
Воины ворчали, когда узнали, что долгой остановки не будет, что поход продолжится.
Но когда Дагдамм сказал, что впереди большая битва, то наоборот, довольно заревели. Они истомились от долгого пути. Сражение многим несло смерть, но так же оно несло славу, добычу и окончание томительного однообразия похода.
Степняки были закаленные, жестокие люди, недорого ценившие жизнь, свою или чужую. Кроме сохранения жизни у воина, рожденного под Вечным Синим Небом, были вещи более важные и достойные.
Как обычно, пустив вперед легких всадников для разведки пути, Дагдамм выступил вперед еще до полудня. Весь день они шли по равнине, к вечеру приблизились к горному кряжу.
Дагдамм велел позвать Утбоя. Тот, несмотря на раны, выглядел бодрым и хорошо держался в седле. Не слабак. Тонок, но крепок. Хуже всего, что он, кажется, крепок не только телом, но и духом. Может восстать против власти Дагдамма. Но сейчас это не важно.
- Утбой, твои воины быстрее моих, их кони легче на ногу. Приказываю им выступать вперед, идти небольшими отрядами в две дюжины. Пусть убивают всех, кого встретят. Если враг превышает их силой, пусть заманивают его на нас.
Юноша на тонконогом аваханском коне всегда мчится быстрее, чем движется вперед тяжело вооруженной войско. Некоторые разведчики уносились вдаль, возвращались со сведениями, меняли коней и снова уходили вперед.
Благодаря их стараниям войско степняков ни разу не сбилось с пути и ни разу не заплутало в ущельях и долинах.
Было уже совсем темно.
Наткнулись на следы вчерашней стычки – изрубленные, исколотые, утыканные стрелами тела патенийцев и аваханов.
Яростная схватка разыгралась на пологом склоне, поросшем редким сосновым лесом. Среди стволов могучих деревьев и истребили друг друга два небольших отряда.
Там и здесь бродили лишившиеся седоков кони и щипали траву. Тех их них, кто не был ранен, быстро отловили. Раненых добили, туши разрубили на мясо.
Многие стали засовывать тонкие полоски мяса под седла. Дагдамм при необходимости мог есть и не такое, но сейчас от положенного ему куска конины отказался. Голод ему пока не страшен – сумка полна припасов.
Кусок мяса он отдал Едигэ и тот уверенно положил его под потник своей запасной лошади.
- Благодарю тебя, господин Дагдамм. – кивнул гирканец, почти поклонился.
Дагдамм что-то проворчал в ответ.
Дагдамм разрешил Утбою и его людям отстать – похоронить своих сородичей, отправить их в Дом Песен согласно правил аваханской религии. Мертвым защитникам Патении на всякий случай отрубили пальцы на руках, чтобы не смогли держать оружие. Скальпы не снимали – скальп мертвеца просто кусок кожи.
Напомнив Утбою, чтобы совершал ритуалы по возможности быстро, Дагдамм повел армию дальше. Он согласился на это для того, чтобы показать, что уважает странную веру аваханов. По их обычаям мертвого надо предать погребению в тот же день, когда он расстался с жизнью.
От возвращавшихся разведчиков Дагдамм узнал, что лагерь патенийского войска расположен за горой. Судя по донесениям передовых разъездов, идти в обход горной гряды нет смысла, она тянется самое меньшее на три дня пути.
Тогда Дагдамм решился перейти через гору ночью.
Ночные переходы были для кочевников делом привычным, хотя они и старались их избегать. Но сейчас, когда впереди была не ровная степь, а заросший лесом горный массив, это было совсем уж рискованной авантюрой. Ставкой была победа в грядущей битве и Дагдамм решился идти ночью.
Он решил довериться выносливости и выучке своих людей.
Если кто-то уснет и свалится с седла, пусть товарищи по десятку дожидаются его. В своей способности не спать ночь он не сомневался.
Дагдамм разделил свое войско. Пять с лишним тысяч человек пошли двуконь, взяв с собой припасы на день. Оставшиеся, над которыми он поставил командовать Утбоя и своего сотника Вейлана, должны были стеречь обоз и табуны.
Дагдамм приказал обозу отступить в горные ущелья, чтобы обезопасить себя от возможных нападений. В этом же отряде остались все немногочисленные больные, сбившие себе седалище о седла, переломавшие кости при падении с лошади, занедужившие от дурной воды или пищи. Таких в войске было мало – Степь не рождала слабых.
Сам Дагдамм взял трех коней – двое могли бы не успеть отдохнуть под его весом. Царевич облачился в доспехи, все остальные сделали то же самое.
Натягивали луки, пробовали тетивы. На ходу подбрасывали и ловили оружие – старый трюк, который никогда не наскучивал всадникам Гиркании.
Царевич ехал впереди киммерийцев, огромный и страшный, как грозовая туча.
По обе стороны от него всадники везли факелы, и если бы Дагдамма, освященного кроваво-красными сполохами огня, увидел кто-то суеверный и робкий, он возможно решил бы, что это едет сам Эрлэг.
Обычно по всякому поводу показывавшие свою непокорность, Перт и Балг сейчас вели себя чуть ли не с гирканской покорностью.
Край, по которому они следовали, не был безлюдным – просто сейчас жители прятались в каких-то тайных урочищах.
На лугах то там, то здесь встречались огромные стога сохнущего сена, заготовленного на зиму местными скотоводами.
Легко оказалось найти утоптанную сотнями лошадиных копыт дорогу, которой обычно следовали конные разъезды патенийцев.
Дорога поднималась в гору, петляла по склонам, обходя крутые скалы. Иногда становилась такой узкой, что с трудом могли разъехаться двое. Иногда была такой широкой, что можно выстроить в боевой порядок десяток.
Чтобы идти незамеченными, Дагдамм, как только ветер раздул над горой тучи, а Луна взошла, приказал гасить факелы.
Впереди как обычно скакали на самых быстрых конях молодые и ловкие воины, некоторые – совсем мальчишки, не брившие еще бороды.
Они получили приказ, убивать каждого встречного. Так быстро вырезали всех жителей в двух крошечных деревнях, приютившихся на горных кручах. Лишняя кровь, но так нужно.
Дагдамм несколько часов назад забил человека до смерти, но его передернуло от вида детей, насаженных на колья.
«Когда мы стали такими гирканцами?» - повторил он про себя.
Мысль была странная, чужая. Мысль Конана, мысль мертвого брата.
Но потом воины передовых разъездов привезли ему бритые, с тонкими косицами за ушами, головы патенийских стражей, и на сердце повеселело.
Развлекаясь, юные степняки подкидывали в воздух эти пустоглазые головы, ловили за косы.
Настала пора Улуг-Буги учить своих людей порядку, раздавая удары плетью.
С полдюжины человек погибло и столько же было ранено в стычках, но пока ни один патениец не убежал и не ускакал к своим.
Скорость на войне – всё.
Оказаться в том месте, где тебя не ждут – залог любой победы.
Скорость передвижения и сытые кони.
Вот и все военное искусство.
На рассвете воины Дагдамма уже спускались с горы. В утреннем тумане многие воины отставали, кто-то начинал клевать носом прямо в седле. Не поддавшиеся сонливости товарищи будили таких, не щадя жгли плетьми.
Останавливались, только чтобы дать отдых лошадям. Хотя всадники и меняли их время от времени, подъем по горным кручам давался скакунам тяжелее, чем путешествие по равнинам. У кого-то одна из лошадей уже хромала.
Аваханы нагнали уже в разгар утра. Тогда же передовые разъезды вернулись.
- Господин! – спешился и поклонился в землю юный гирканец.
Дагдамм уже даже не мановением руки, а каким-то шевелением брови приказал ему подняться и говорить.
- Там по правому склону горы, между двух отвесных скал крепость. Крепость невелика, но стоит так высоко, что наверное неприступна. Внизу в речной долине лагерь.
- Сколько их? – просипел Дагдамм, неожиданно лишившийся голоса.
- Я не умею считать. – почти беззвучно ответил гирканец. Но вперед выступил второй, постарше годами.
- Господин.
Этот не кланялся в землю, но поклонился в пояс.
- Говори.
- Господин, я был главным табунщиком у твоего тамыра Ханзат-хана. Я умею считать лошадей и людей. Там в долине большое войско. Не меньше семи тысяч человек, может быть больше.
- Больше чем нас. – кивнул Дагдамм. – Как они вооружены, как снаряжены, какие у них кони?
- Издалека мы разглядели не все. На них доспехи, схожие с кхитайскими, а кони выглядят крепкими и сытыми. Но сейчас они стоят лагерем и растянулись вдоль русла реки. Они не готовы к битве.
- Значит мы нападем прямо сейчас. Вас точно не заметили?
Старший гирканец довольно улыбнулся, порылся за пазухой и вытащил оттуда несколько отсеченных пальцев.
Дагдамм обернулся.
- Всех вождей ко мне. – тихо сказал он.
К нему подъехали Балг и Перт, Улуг-Буга, Мерген-хан, Гварн, Кидерн и еще две дюжины человек, начальники сотен. Он всматривался в их лица. Жесткие, словно рубленные мечом из старого дуба лица киммерийцев. Широкие, скуластые лица гирканцев. Очерченные тонкими бородами темные лица аваханов. Обветренные, прокаленные солнцем, покрытые шрамами.
- Ты. – указал он пальцем в закрытую панцирем грудь Кидерна. – возьмешь свою сотню. С тобой пойдет Улуг-Буга. Вы обойдете долину по хребту и спуститесь с противоположной стороны. Когда окажетесь там, дайте сигнал зеркалами. Когда мы ударим по лагерю, они бросятся искать спасения вот в том лесу. – Дагдамм указал на черную гряду леса, сползавшего в долину миле на Запад. А вместо спасения их там будете ждать вы. Не показывайтесь прежде, чем мы погоним их. Мы будем ждать вашего сигнала. Но если его не будет в полдень, я все равно пойду в бой. А вас я потом найду и прикончу. Все понятно?
- Да, господин. – поклонился Улуг-Буга.
Кидерн молча кивнул, но не преминул усмехнуться. Парализованная половина лица не шелохнулась. У Дагдамма от усмешки Кидерна всегда мороз по коже пробегал. Он боялся Шкуродера, не потому что понимал, что Шкуродер лучший боец, чем он сам. Это был не страх пасть от меча Кидерном. На Полуликом словно лежало проклятие. Половина лица его была мертвой. Он и сам был будто наполовину мертвый. Говорили, он умер и вернулся, и с тех пор у него отнялась половина лица.
Дагдамм тряхнул головой, гоня от себя эти мысли. Открыл глаза и снова столкнулся с пустыми глазами Шкуродера. Это был уже вызов. Он ведь так ненавидит меня, что способен проиграть сражение, лишь бы представить меня бездарным вождем. – подумал вдруг Дагдамм. Он мысленно почти взмолился, чтобы вернулись прошлые дни, когда он знал груза власти.
- Иди, Кидерн. Улуг-буга, останься.
Шкуродер пошел собирать свою сотню для перехода.
- Вы, почтенные внуки Атти. – Дагдамм обратился к Перту и Балгу подчеркнуто почтительно. – Вы возглавите главный удар. Вперед пойдут воины моего покойного тамыра Ханзат-хана. Их поведет Едигэ-батыр. Следом пойдете вы. Гирканцы как обычно завяжут бой и нанесут первый удар. Потом вступайте вы. Убивайте всех без пощады! Пленных не брать. Хан харрадх!
- Хан харрадх. – тихо откликнулись все киммерийцы, что были на совете.
Потом Балг и Перт переглянулись, сверкнув своими волчьими глазами.
- А где будешь ты, господин? – спросил Перт.
- Я возьму сотни своих названных и аваханов и отойду вниз по реке. Часть патенийцев побежит туда, там я их и встречу.
- Хороший план. – согласился Перт. – Если боги будут к нам благосклонны, победа будет нашей. А если Небо отвернется от нас – сегодня вечером мы будем пить в Чертогах Героев.
- Боги не даруют свою милость просто так. – сказал Дагдамм. – Приведите мне моего чалого коня.
Ему подвели крупного чалого, на котором он ехал большую часть минувшей ночи. Это был сильный, но не быстрый и не злобный конь.
Дагдамм заставил животное опуститься на колени и взрезал ему вену на шее. Конь забился, но наделенный чудовищной силой, киммерийский царевич удержал его.
- Владыка грома и молний, покровитель коней, несущих нас в битву! Дай нам сил победить врага! Влей свою силу в наши жилы, наполни сердца отвагой!
Он наклонился губами к ране и стал пить, много проливая себе на лицо и на шею.\
После нескольких глотков подозвал Балга. Тот уступил место Перту. Когда все вожди сделали по глотку крови, Дагдамм приказал замазать рану, и отвести коня подальше в лес.
- Теперь в нас течет кровь Тараниса, мы непобедимы. – сказал царевич.
Аваханы быстро молились своему богу.
Где-то в глубине леса Кидерн собрал три дюжины молодых киммерийцев, большинство были из его сотни, но некоторые служили под началом Фелана или Перта, а один воин был телохранителем Дагдамма.
Они вбили древний, с рукоятью в виде кубка, меч в землю и стали кругом вокруг него, тихо произнося слова молитвы на старом языке, отличном от нынешнего языка киммерийцев. А потом Коди за волосы притащил пленного патенийца с заткнутым кляпом ртом, и поставил его на колени рядом с торчащим из земли мечом. Каждый воин из собравшихся нанес несчастному удар мечом, стараясь не убить его, а только ранить. Кровь хлестала рекой. Кидерн наклонился и перерезал горло поверженного врага. Кровь лилась на рукоять и клинок старого меча, впитывалась в землю и мох, утекала под опавшую хвою.
- Иа, Кром Круах! – прошептал Кидерн, и его обычно пустые глаза горели огнем.
Потом тело они бросили в узкое ущелье, на дне которого журчал небольшой ручей. Меч Кидерн сломал несколькими ударами о камни и закинул в другую расселину, столь темную и тесную, что в ней не росли даже кустарники.
Закончив с ритуалами, степняки стали готовиться в битве.
В большинстве своем они спешивались, и потуже натянув тетивы луков скользили вниз, к патенийскому лагерю. Обычно один человек из десятка оставался с конями товарищей. В нужный момент он должен будет пригнать скакунов их владельцам.
Кидерн и Дагдамм вели свои отряды наперерез патенийцам.
В лесу было тепло и душно, гора стояла, паря утренним туманом, встречая новый день, и равнодушно взирала вниз, туда, где вдоль русла реки раскинулся обреченный лагерь.

Господин Ханьпу.

Господин Ханьпу, милостью богов командующий южной армией Двух Владык, восседал на небольшом кресле в тени, которую отбрасывал шелковый полог, вышитый цветами и облаками.
Чуть поодаль высилось знамя пограничной стражи, возле которого замерли два вооруженных до зубов воина в полных доспехах. На летней жаре их лица под плоскими шлемами были мокрыми от пота.
Со светлого полотнища скалил зубы, размахивал мечом и сверкал огненными очами покровитель воинов, защитник Патении – свирепый и неудержимый Махакава, похожий одновременно на льва и на дракона.
Господин же Ханьпу был узок в плечах, желчен лицом, косицы его были тонкими, а усы и борода напоминали сухую траву.
Это был человек, всю жизнь потративший на то, чтобы стать совершенным патенийским придворным. И его усердие увенчалось успехом. Черный Владыка отметил его благочестие, знание придворного ритуала, идеальную каллиграфию и совершенное владение малым мечом и круглым щитом. За эти достижения, а так же за личную преданность Черному Владыке, Ханьпу был назначен командиром тысячи.
Он успел усомниться во всеведении и прозорливости Владык, потому, что они, кажется, не подозревали, в чем причина его всегдашнего спокойствия, обходительности и полнейшего равнодушия к творившимся при дворе ужасам.
Они видели Ханьпу таким - всегда готовый к поклонам, к семенящей поступи, в совершенстве владеющий языком жестов, к которому прибегали придворные, чтобы не осквернять божественный покой звуками своего голоса.
Ни разу, ни единый мускул не дрогнул на его лице при виде того, как ножи, когти и зубы рвали человеческую плоть.
Ни разу не отвернулся он от протянутого в дар куска священной плоти жертв.
Речь его (когда ему позволяли говорить) всегда отличалась подобающей плавностью, а жесты – изящностью.
Никогда не позволил он себе чтобы складки на полах его платья не насчитывали определенного обычаем числа.
Лицо молодого придворного было непроницаемо, но словно светилось изнутри светом верноподданнической любви.
Чтобы добиться всего этого, Ханьпу беспрестанно прикладывался то к фляжке с рисовым вином, то к трубке с опиумом.
Тридцатилетний придворный, с семи лет отданный в услужение, и последние десять лет проведший в дурмане вина и опиума, был поставлен командовать тысячей закаленных ветеранов пограничных войн, грубых и непочтительных людей, которые не знали придворного обхождения, богохульствовали через слово, и могли прочитать ни строки.
Прежде он ни дня не служил в войске, а собственное боевое искусство использовал лишь на ристалище, и считал себя скорее танцором, чем фехтовальщиком. Но очень скоро он освоил и новое дело. Командовать людьми Ханьпу умел. Он внушал подчиненным безотчётный страх – этому его научил сам Черный Владыка.
После того, как Ханьпу подавил восстания земледельцев в центральных провинциях, его повысили, назначив командовать пятью тысячами. И вот чуть больше года назад он стал командиром всей южной армии Священных Владык.
Ханьпу привычно разграбил предгорья, совершил бывший для патенийских военачальников чем-то вроде экзамена, рейд в глубокую Степь и вернулся с рабами и стадами.
В начале лета этого года он прибыл в крепость …. и пожинал плоды своих успехов, пересчитывая богатства и развлекаясь с наложницами. Многие годы он изображал из себя святошу, но сейчас, далеко от двора, позволил, наконец, расслабиться и почти каждый день, начиная с полудня, принимался пить вино, от чего на следующий день страдал головными болями и тяжестью в печени, аккурат до очередной чаши.
Если головную боль господин Ханьпу справедливо относил к выпивке, то больную печень приписывал истинным чувствам, которые испытывал к своим повелителям, и самому укладу патенийской жизни.
И все же Ханьпу оставался осторожным и даже от себя скрывал большую часть мыслей, которые мучили его перед сном, до того, как он вставал и наливал себе еще немного вина из кувшина, что слуги каждый вечер ставили у кровати.
Известие о приходе варварской армии не было новостью для Ханьпу. Он знал о том, что Дагдамм идет, едва ли не раньше самого царевича. Потому Ханьпу загодя приказал всем жителям приграничных земель покинуть свои дома, а сам, собрав отборную часть армии, стал готовить засаду варварскому принцу.
Все шло так, как Ханьпу и рассчитывал. Шло до вчерашнего вечера, когда войско варваров просто исчезло. Не вернулся ни один из соглядатаев Ханьпу. Словно проглоченные черной бездной, сгинули передовые отряды.
Командующий рвал и метал, рвал и метал, приказал казнить несколько своих людей за пустяковые провинности, но сделать ничего не мог и не решался. Он поставил людей в строй, и они сутки не снимали доспехов, спали по очереди и пили только воду. Но по прежнему ни один разъезд не вернулся.
Последние донесения были таковы – варварский царевич пришел к большому озеру и становится там лагерем. Ханьпу хотел напасть на степняков, когда те этого не ожидают. Он знал, что его войско лучше вооружено и больше числом. Ему казалось неважным, что состоит оно на три четверти из простых земледельцев, призванных под священное знамя Божественных Правителей и наскоро обученных в воинских лагерях. Он умел выжимать из этих крестьянских парней истинное мужество и стойкость. Вот только даже самые тренированные и крепкие здоровьем пешие воины, уступали в скорости степным всадникам, если те не были обременены стадами и семьями.
Поэтому Ханьпу не решался отдать приказ перейти горы, пока не знал, где находится враг. От этого он нервничал. А когда Ханьпу нервничал, ему неудержимо хотелось выпить.
Проведя совершенно бессонную ночь, он лишь под утро навел на себя дурной сон, осушив кувшин рисового вина.
Пробудился он в обед, с больной печенью и головой.
Ханьпу тут же набросился на слуг за то, что они не разбудили его вовремя.
- Но господин, вы были столь утомлены… - слуги только били лбами в землю, да отводили глаза.
- Есть сведения о варварах? – спросил патенийский военачальник старшего над вестовыми.
- Нет, господин. – поклонился тот.
Мрачный, больной от похмелья и дурных предчувствий, Ханьпу отдал приказ к общему сбору.
Но какое-то темное, скрытое до поры до времени от самого себя, знание уже вызревало в нем, и господин Ханьпу почти не удивился и даже не испугался, когда воздух вокруг вдруг огласился истошным варварским воем, и следом за этим воем – гулом взмывших в воздух стрел.
Солдаты куда-то побежали, закрываясь щитами, начали строить живую стену. Командиры кричали какие-то приказы.
Ханьпу так и стоял с приоткрытым ртом.
Вокруг него стрелы косили людей, но сам он почему-то оставался невредим.
Стрелы ранили и убивали. Степняки били тяжелыми наконечниками, прошивавшими кожаные доспехи новобранцев. Люди с криками валились на землю, заползая под тела павших товарищей, под телеги, под щиты.
Всадники пробовали взбираться на коней, но стрелы степняков ранили животных, которые с визгом носились теперь по лагерю, опрокидывая палатки, сбивая с ног людей, мешая тем защититься, хотя бы сбившись в плотный строй.
Потом железный дождь стал утихать.
Ханьпу поднял глаза и увидел, что его войско окружено со всех сторон. Единственным не захваченным врагом направлением был путь в крепостицу, но и эта крутая узкая дорога легко простреливалась степными луками.
Он увидел и врага.
Теперь они не таились, гордо стояли с луками в руках, поднявшиеся из перелеска, из травяных зарослей, из-за деревьев, больших камней и расщелин скал.
Потом раздался новый звук.
Господин Ханьпу не сразу понял, что это смеются варвары.
Киммерийцы, гирканцы, аваханы хохотали.
Их рассмешили попытки патенийских солдат стрелять в ответ.
Стрелы, пущенные из простых длинных луков руками вчерашних крестьян не долетали до врага. А если и долетали, то степняки легко отбивали их щитами или вовсе срубали на лету мечами.
Потом огромный как скала, неправдоподобно могучий в плечах и груди степняк поднял черный двояковыгнутый лук и пустил первую стрелу.
Стрела эта пробила наборные доспехи патенийского всадника и сбросила его с коня.
И снова был железный дождь, и снова падали на землю воины божественных правителей.
Самые отчаянные из них хотели добежать до врага, чтобы встретить смерть в бою, чтобы забрать с собой хоть одного степняка.
Но на склонах ущелья они один за другим валились, истыканные стрелами.
Нескольким беглецам удалось достичь темной полосы леса, но когда они уже видели спасение среди могучих сосен, навстречу им выскочили всадники на низеньких мохнатых конях, и в мгновение ока изрубили на куски.
Только взмыли в воздух и опустились тяжелые кривые клинки, и попадали на землю воины божественных владык.
Глумясь над убитыми, гирканцы отрубали им ноги и руки и бросали обратно, в сторону патенийского воинства.
Вниз по склону покатились черные шары отсеченных голов.
Высокий киммериец в плаще из человеческих волос орудовал коротким скальпировальным ножом, сдирая кожу с голов тех, кого убил своей рукой.
Это был не разгром, это была бойня.
Прикрываясь щитом, подбежал тысячник всадник Цэбэр. Это был грузный богатырь, лицом похожий на степняка.
- Что будем делать, господин? – прокричал он, перекрывая своим криком гул стрел и вопли раненых.
- Делать? – обвел его глазами господин Ханьпу.
- Да, господин! Что будем делать?
- А зачем что-то делать, Цэбэр? Наш долг умереть за божественных владык, и свой долг мы сейчас выполняем! – визгливо засмеялся придворный, которого Черный Владыка в мудрости своей поставил над пограничной стражей.
Цэбэр плюнул под ноги. С этого сумасшедшего никакого спросу.
Значит теперь главный – он.
- Ко мне! Ко мне драконы Патении! – взревел тысячник, и очень скоро вокруг него, в самом деле, стали собираться те, кто не утратил присутствия духа.
Цэбэр приказал построиться в правильный порядок. Щитоносцы с обоих сторон должны были прикрывать лучников. Те солдаты, кто еще не скорчился на земле, навалив на себя тела павших, принялись занимать места в строю.
Потери патенийцев были ужасающи, правда, больше ранеными, чем убитыми. Но все равно их было еще очень много. Они сумели сплотиться и сделать несколько залпов. Какие-то стрелы даже достигли цели.
Перестрелка продолжалась до самого полудня. Солнце пекло совершенно немилосердно, и степняки, сделавшие ночной переход, а потом долго простоявшие в засаде, страдали от жажды и усталости. Даже самых крепких охватывала сонливость. Стрелы их летели все чаще мимо цели.
Дагдамм выпустил стрелу, которая пробила горло патенийцу, что размахивал знаменем. Но царевич уже понимал, что нельзя дать перестрелке затянуться до ночи. Ночью патенийцы попытаются прорваться к крепости. В ночных сражениях обычно бывает очень много крови.
Он надел шлем, который снял, чтобы лучше целиться, и не дуреть от жары в бронзовой печи, вскочил в седло и поднял меч.
- Хан харрадх!!! – грянул его голос.
И тут же по всей долине ему ответили киммерийские всадники.
- Хан харрадх!!!
Эхо подхватило боевой клич Киммерийского Каганата, и понесло его дальше по ущельям, в отдалении превращая в нечленораздельный гул.
- Хан харрадх!!!
Последний раз выпустив стрелы, чтобы заставить врага пригнуться к земле, воины Степи тронули коней вперед. На ходу переходя из неспешной рыси в стремительный галоп. Прямые мечи и кривые сабли, палицы и боевые топоры, копья и короткие дротики поднялись к небу.
А через несколько мгновений обрушились на первые ряды патенийских воинов.
Сначала пошла легкая конница гирканцев. На скаку они еще успели сделать несколько выстрелов, прежде чем ударили врага кость в кость.
Воя и визжа, так как они специально учились, степняки рубили во все стороны, крутясь в седле, сыпали на щиты и головы врага удары сабель.
В ответ их били копьями, калечили коней под ними, стаскивали всадников с седла крюками. Упавших на землю тут же добивали ножами.
Воцарилась свалка, сутолока, давка, в которой своего от чужого приходилось отличать чутьем, так как все были покрыты пылью и кровью.
Патенийцы дрогнули от второго удара.
Многие из них и раньше воевали со степняками. Но никогда не давали загнать себя в такую ловушку. И никогда не встречались с киммерийцами.
Те пошли вперед, опрокидывая патенийских солдат десятками. Там, где проносился всадник на рослом злобном коне, оставалась за ним сплошная полоса крови из стоптанных, смятых, изрубленных людей.
Да, где-то патенийской пехоте удавалось стащить всадника со спины лошади, или вонзить скакуну копье в брюхо.
Но на одного убитого киммерийца падали едва ли не десять патенийцев.
- Хан харрадх! Хан харрадх! Руби! Руби! Руби!
Те несколько десятков всадников, что остались от тысячи Цэбэра, были опрокинуты и раздавлены.
Следом за киммерийской тяжелой конницей мчались их союзники и данники, такие же свирепые и опасные. Те, под кем убили коня, шли в бой пешими. Они добивали раненых, без пощады рубили их своими кривыми клинками.
Патенийцы попали в железный обруч.
В какой-то миг они сломались, дрогнули и все большее их число старались сбежать, часто бросая оружие под ноги. Но их рубили без пощады, так же, как рубили без пощады тех, кто падал на землю, вздымая руки к победителям.
Пленники не нужны были степнякам.
Редких счастливцев, вырвавшихся из капкана, настигали стрелы.
Спасения не было и в лесу.
Смерть была всюду.
Дагдамм уже не командовал своими людьми. Все свершилось, никакие сигналы труб или знамен были сейчас не нужны.
Приказ был только один.
Руби их.
Хан харрадх.
Никто не должен уйти живым. Ни один человек не должен вырваться из окружения.
Руби ублюдков. Руби их. Руби.
И киммерийцы рубили. И аваханы рубили. И гирканцы рубили.
И не было пощады побежденным.
Хан харрадх.
От огромного патенийского воинства осталось несколько десятков человек, отчаянно дравшихся среди завалов из тел своих товарищей.
Под ливнем стрел и эта кучка все таяла и таяла, но еще держалась. Дагдамм увидел знамя с демоном-драконом и направил коня туда, где кипел бой.
Он перемахнул через несколько мертвых тел, и конем протаранил строй пеших воинов. Услышал, как затрещали кости. Взметнул коня на дыбы, и тот копытами принялся молотить перед собой.
Дагдамм, нависая сверху, рубил своим длинным клинком тех, кто пытался ранить коня.
Он успел подумать, что поспешил, что патенийцев слишком уж много, когда помощь все-таки пришла.
- Хан харрадх!
И рядом с ним возник Шкуродер на своем бешеном коне. Полумертвое лицо Кидерна было залито кровью, глаза горели боевым безумием.
Их стало двое, и враг дрогнул.
Патенийцы побежали бы, но бежать было некуда. Но всех сторон их окружали закованные в бронзу и кожу всадники, и рубили мечами, кололи копьями, крошили кости огромными палицами.
Перед Дагдаммом вырос могучий патениец, с широким плоским лицом. Он орудовал топором на длинной рукояти, и Дагдамм сам видел, как он сбил с седла двух воинов. Он сражался под знаменем, и Дагдамм решил, что это должно быть и есть прославленный господин Ханьпу.
Киммерийский царевич отсалютовал патенийцу мечом. Битва уже выиграна, значит можно потешить свое самолюбие, можно повысить свою цену чести и славу. Голова столь грозного соперника на копье – достойный трофей.
- Отдай его мне. – проскрипел Кидерн, подъехав ближе.
- Он мой. – покачал головой Дагдамм, спешиваясь.
Патениец понял, что затеял огромный варвар. Крепче перехватив топор, он устремился навстречу Дагдамму.
Иногда схватки славных воинов бывают долгими и зрелищными. А иногда – краткими.
Кидерн и моргнуть не успел. Дагдамм отбросил удар патенийского топора щитом, и нанес колющий удар в шею, выше панциря.
Противник его упал, кровь ударила струей из раны. Дагдамм наступил на грудь воина, на руку, все еще сжимавшую топор и молча смотрел в лицо умирающего. Сапог с руки он убрал, как только глаза поверженного патенийца потускнели.
- Сильный был человек. – сказал он. – Я не увидел в его глазах страха. Сегодня я выпью за него.
Кидерн посмотрел на сына Карраса, и ничего не сказал.
Подъехал Перт.
- Прими мои поздравления с победой, племянник. – коротко поклонился он.
- Благодарю. – Дагдамм обтирал клинок от крови сорванным с древка патенийским знаменем.
Вся долина представляла собой бойню. Вода в реке была даже не розовой, красной от крови. Вниз по течению всадники догоняли и рубили тех, кто пытался уйти вплавь.
- Бой не закончен, пока не пала крепость. Улуг-Бугу ко мне, если он не убит!
Улуг-Буга не погиб в бою. Подходя к Дагдамму, он поклонился. Дагдамм милостиво кивнул.
- Это великая победа, мой каган! – выпалил Улуг-Буга и сам испугался сорвавшихся с губ слов.
Дагдамм издал короткий скрипящий смешок.
- Мой отец, да правитт он девяносто девять лет, жив. Но ты просто плохо знаешь киммерийский язык.
- Да, господин. – еле слышно ответил Улуг-Буга.
- Ладно. – тоном Дагдамм дал понять, что зла не держит и отцу не донесет. – Ты устал, Улуг-Буга?
- Еще день смогу провести в седле! – ответил богадур, догадавшись, что хочет услышать Дагдамм.
- Дня в седле не нужно. Возьмите мне эту крепость! Слушайте все! – повысил голос Дагдамм. – Не будет передышки, пока не падет вот эта крепость!
Он указал рукой на каменные башни, которые будто птичьи гнезда прилепились к почти отвесной скале.
- Но сначала – соберите патенийскую падаль. Ни один воин моего войска не должен остаться непогребенным на этой земле.
Убитых воинов божественных владык сваливали в огромные кучи. Раненых резали как баранов в день большого пиршества. При этом вытащили из-под гор тел несколько хитрецов, которые рассчитывали там отсидеться. Их быстро и без церемоний прикончили. В живых оставили немногих. Так могучий Едигэ не убил совсем молоденького солдата с отрубленным в бою ухом, а скрутил его ремнем. Впрочем, судьба патенийца ожидала такая, что знай он о ней загодя, предпочел бы короткий удар ножом.
Всего в плен взяли около трех дюжин человек. Часть их предназанчалась для допросов. Несколько человек забрали приближенные Кидерна.
Отыскали и несколько своих раненых.
Падших киммерийцев, гирканцев, аваханов с почтением уложили вдоль берега реки.
Некоторых Дагдамм узнавал в лицо и вспоминал их имена. Других он не знал, но выказывал им те же знаки почтения.
Часть степняков расположились для отдыха. Разжигали костры, готовили обед из взятых в патенийском обозе припасов. Врачевали раненых. Собирали своих павших. Чинили доспехи и правили оружие. Собирали повсюду стрелы, с треском вырывая их из тел убитых врагов.
Многие засыпали тут же, только опустившись на землю.
Дагдамм и сам устал и дорого отдал бы за сон, но ему нужно было демонстрировать своим людям несгибаемую стойкость, и потому он нарочито бодро прохаживался по лагерю.
Воины принялись строить лестницы. Валили молодые деревья, веревками привязывали поперечины к двум стволам. Другие в то же время разбирали патенийские обозные телеги, превращая их в передвижные щиты, для защиты от стрел и камней, которые посыплются со стен. Под прикрытием передвижных стен они подойдут настолько близко, что удастся поставить лестницы.
В лесу стучали топоры – воины заготавливали дрова.
Не только для костров, на которых готовят пищу, но и для погребального костра.
Завтра на этот костер лягут многие из тех, кто сейчас рубит эти дрова.
Штурм крепости – дело всегда кровопролитное.
Наверняка и многие раненые умрут.
Но степняки понимали, что их собственные потери ничтожны. Они уничтожили целую армию грозной страны Па-Те-Ни, а потеряли меньше двух сотен человек. Это была заслуга Дагдамма, который привел их к победе.
Сейчас о сыне кагана уже не злословили. Даже дядья Карраса не решались сказать хоть слово в осуждение Дагдамма. Даже Кидерн молчал.
И только к ночи, когда все было готово для штурма, Дагдамм дал своим изнуренным людям отдых.
Утром Дагдамма разбудил страж, который объяснил, что в лесу воины нашли какого-то важного человека. Заспанный и злой, Дагдамм чуть не приказал отрубить этому важному человеку голову сразу же, без церемоний, но потом решил все-таки разобраться в деле.
К порогу его шатра притащили сухопарого, изнуренного патенийца с невесомыми ниточками усов на бледном тонком лице. Человек выглядел слабым и даже жалким. При виде киммерийского царевича он принялся валиться на колени и пытался целовать землю перед ногами Дагдамма.
- Что это за червь? – спросил Дагдамм, начиная веселиться, очень уж смешными показались ему ужимки пленника.
- Он утверждает, что его зовуть Ханьпу. – ответил воин со свежим рубцом через все лицо.
- Этот! – захохотал Дагдамм. – Этот червяк? Скажи ему, что я дрался вчера с Ханьпу и это был грозный воин. Пережьте этой лживой твари глотку, да бросьте его к остальным.
- Нет, грозный повелитель степных воинов! – на правильном, но каком-то слишком изысканном гирканском вскричал пленник.
Дагдамм изумленно воззрился на него.
- Ты говоришь по гиркански? Отвечай!
- Да, о прославленный победитель аваханов, разрушитель…
- Прекрати эти церемонии! Говори просто и ясно! Кто ты такой?
- Я уже говорил воинам вашего величества, я – Ханьпу, вчера я был командующим армии, которую ты вы так блистательно уничтожили.
- А тот воин, что дрался под знаменем? Кто он?
- Это тысячник Цэбэр. Храбрый был человек, не чета мне, самому жалкому из слуг…
Дагдамм жестом велел замолчать.
- Чего ты хочешь, червь?
- Жить. Я хочу жить ваше величество.
- Не называй меня так. Я не правитель своего народа.
- Как же мне обращаться к вам?
- Господина будет довольно.
- Да, господин. – Ханьпу согнулся в очередном поклоне.
- Зачем мне сохранять твою жизнь? Я убил вчера много воинов много достойнее тебя.
- Да, господин. Но ни один из этих храбрых воинов не принес бы тебе того, что могу принести я.
- И что же такое у тебя есть?
- Ключи от Патении, господин.
На следующий день степняки взяли штурмом крепостицу. После нескольких отбитых штурмов, киммерийцы подтянули поближе свои примитивные осадные орудия. Разбив ворота тараном, они ворвались внутрь и перебили всех защитников до последнего, а саму крепость сожгли.
В тот же день Дагдамм приказал устроить великий костер, на который степняки возложили тела своих павших воинов. Несколько тяжело раненых, не надеявшихся подняться, попросили о последней милости от рук самого Дагдамма и царевич зарезал их, а потом на руках одного за другим поднял на самую вершину костра. Некогда было устраивать долгие церемонии, надо было отступать обратно к лагерю на берегу озера.
Дагдамм сказал краткую речь.
- Благодарю вас, мои отважные воины. Пусть тени ваши отлетят в Чертога Героев.
Он хотел добавить что-то еще, о воле богов, о Девятом Небе, о тенях предков, но не смог.
- Спасибо, братья мои. – сказал он, чувстуя, что еще немного, и не выдержит, разрыдается на виду у всех. Этого он позволить не мог. Владыки Степи не плачут.
- Спасибо! – повторил он, а затем обратился к живым.
- Слышите, как они поют! Тени падших героев поют песню живым!
И в самом деле, в шуме ветра, налетавшего с гор можно было расслышать песню. Грозную и печальную.
Ночью степняки справили тризну по павшим товарищам. Во время пира зарезали и бросили в костер нескольких пленных патенийцев. Но уже в полдень Дагдамм приказал уходить к старому лагерю. Там войску была объявлена передышка. Отдыха не знали только вожди, которые стали готовиться к дальнейшим действиям.

[Зогар Саг]

Цитата: - Иа, Кром Круах!

Звучит
Чей-то у тебя патенийцы уж совсем лоховскими получились. А киммерийцы могли бы хоть для приличия хоть одно поражение потерпеть.

[Михаэль фон Барток]

Цитата: Автор: Зогар Саг Чей-то у тебя патенийцы уж совсем лоховскими получились. А киммерийцы могли бы хоть для приличия хоть одно поражение потерпеть.

ну это какбы корпус из крепостных, написано ж "крестьянские парни", есть и посильнее части у царей-жрецов.

[Михаэль фон Барток]

Богю в Патении.
Нохай при одном имени Дагдамма будто впал в безумие. Он вскричал, ударил коня каблуками и помчался к колонне своих людей, которые медленно тащились. Видно было, сколь тяжело и людям и животным дался переход. У коней и быков торчали ребра, у людей – выступили на лицах скулы.
Ну ничего, нагуляем новый жир на патенийских лугах. – подумал Нохай, а вслух крикнул.
- Сын Карраса в полудне перехода от нас! С ним пять тысяч воинов! Пошевеливайтесь, если вам дороги ваши шкуры!
Он сознательно преувеличил опасность, но не слишком. Нохай знал, насколько быстрыми могут быть киммирай, если идут налегке.
Люди сразу же зашумели, засуетились. Но паники не было. Трусы не пережили переход через Степь. Лишь усерднее стали понукать упряжных коней и быков.
Отряд примерно в полсотни всадников под предводительством молодого Хабула, которого Нохай иногда считал своим сыном, а иногда нет, повернул назад, на случай, если придется завязать бой, прикрывая переправу.
Первые лошади ткнулись носами в воду примерно через час торопливого продвижения.
Река показалось Нохаю более широкой и бурной, чем казалось по юношеским воспоминаниям. Быть может память сыграла с ним шутку, а быть может в верховьях прошли дожди, этого Нохай не знал.
Знал он только, что его племени предстоит очень трудная переправа.
Кони умеют плавать от природы. Крепкому, сытому коню как будто не должно составить труда пересечь реку. Но такой конь есть не у каждого. К тому же поклажа. Многое бросили богю во время своего исхода. Но бросить всё – нельзя. Богю кочевники, а не бродяги.
В камышах у реки его люди отыскали небольшую лодку, наверное, припрятанную здесь рыбаком.
Нохай растолкав всех, сам уселся в утлое суденышко, вооружился веслом. У него в отличие от остальных достанет умения не перевернуться при первом же взмахе весла.
Хан уверенно орудуя деревянным веслом, переплыл реку и ступил на противоположный берег. Можно было взять с собой двух воинов, верных, искусных в бою. Вот только толку от них было бы немного. Нохай знал, что сейчас за ним следят не меньше дюжины пар глаз.
Он постоял, подняв безоружные руки, потом опустился на колени, поцеловал землю и сказал на языке речного народа.
- Я Нохай-хан, вождь народа богю. Я и мой народ пришли искать защиты у божественных правителей страны Па-Те-Ни. Я стою на коленях и говорю божественным правителям – я ваша жертва. Моя рука – ваша рука, мои глаза- ваши глаза, мое дыхание – ваше дыхание.
С этими словами он простерся ниц, распластался по траве.
- Встань, Нохай-хан. – раздался звучный голос. – Оставим церемонии для дворца. Будем говорить, как мужчина с мужчиной.
Нохай распрямился. Ему как будто вернули гордость, но он не знал, радоваться этому или нет. В Па-Те-Ни человек, пренебрегающий ритуалами, всегда вызывает подозрение.
Перед ним стоял, широко расставив ноги, и положив руки на свой богато украшенный пояс, рослый и крепкий молодой мужчина. Лицом он походил на обычного воина лесного племени, но по патенийскому обычаю носил длинные волосы, завитые в косу, и длинную бороду, расчесанную надвое. Он был вооружен тяжелым кривым мечом и выглядел человеком, который хорошо владеет оружием.
- Имя мое Шэньго. – сказал человек. – Я страж границ, служу божественным правителям.
За спиной Шэньго виднелись полдюжины солдат, в доспехах, с копьями и мечами, и столько же голодранцев из речного племени, наверное, проводники.
- Уважаемый Шэньго. – обратился к нему Нохай. – Ты разрешаешь моему племени пересечь границу? Знай, что не будет у границ Па-Те-Ни защитников более верных, чем народ богю.
- Переправляйтесь! – махнул рукой Шэньго. Он как будто в самом деле был равнодушен к церемониям. Он повернулся к речному племени. – Вам я приказываю – помогите всем, что в ваших силах.
- Благодарю тебя!
Нохай был суровым, жестоким человеком, которого жизнь закалила до состояния железного бруска. Но сейчас он готов был разрыдаться от счастья.
- А ты пойдешь со мной. Расскажешь, что с вами случилось, почему вы прибежали на другой край света.
В небольшом походном шатре, который поставили воины Шэньго, можно было укрыться от все еще палящего солнца. С этого берега реки начинался другой мир. Менялась и погода. Степные ветры, конечно, налетали с бескрайних просторов Травяного Моря, но близость гор и обильные воды реки создавали совсем другие условия для жизни.
Впрочем, Нохай был уверен, что его племя сумеет обустроиться и здесь.
Тем, кто преодолел всю Степь, не страшно уже ничто.
Хозяину и гостю молчаливый слуга поднес по чашке душистого напитка, отвар какой-то неизвестной Нохаю травы с молоком. Напиток был подсолен, в нем плавал кусок масла. Нохай с некоторым сомнением попробовал, но вкус ему понравился, и хан с удовольствием осушил чашу. В дни его юности в Патении не подавали такого напитка. Все меняется.
- Отменный чай. – сказал Шэньго, смакуя свою порцию. – Бодрит и придает сил.
- Благодарю тебя, уважаемый Шэньго. –коротко поклонился хан богю.
Страж границ смерил Нохая оценивающим взглядом. Нохай уже раскусил этого человека. Он старается казаться грубее и проще, чем есть на самом деле. Возможно, он проверяет пришельца и все его слова о презрении к ритуалу – всего лишь для отведения глаз.
- Ты глава степного народа. – заговорил Шэньго. – И ты пришел просить защиты у божественных правителей? Это так?
- Я пришел не только просить защиты, но и предложить службу. Все мое племя встанет с копьями и луками, чтобы защитить границы священной страны Па-Те-Ни.
- От кого ты собрался защищать Патению?
- От Карраса-кагана и его сына Дагдамма. В Патении знают про них?
- Все степные вожди для наших божественных правителей неразличимы. – ответил Шэньго и не ясно было, всерьез он говорит или смеется. И если смеется то над кем, над своими напыщенными правителями или над истощенным, покрытым пылью старым гирканцем.
- Каррас правит самым сильным племенем на Западе Степи – киммирай. А сын его – грозный боец, быть может, сейчас нет никого, кто смог бы одолеть Дагдамма в единоборстве. Дагдамм идет за мной по следам.
- Один? – спросил Шэньго, и вновь не ясно было, шутит он или говорит всерьез.
- Нет, с войском.
- С большим?
- Это мне неизвестно. Но думаю, что он взял не меньше трех тысяч воинов.
- Всего три тысячи?
- Может быть пять.
- Пять тысяч? – Шэньго коротко усмехнулся. – Да только под моим началом в пограничной страже больше восьми тысяч воинов, из которых три тысячи – конники. Нам не страшен это Дагам и его три тысячи степных оборванцев.
- Киммирай не оборванцы. У них есть доспехи из железа и бронзы. Длинные копья и мечи.
- Им не перейти реку без нашего соизволения. Слушай меня Нохай-хан. Я беру тебя под свою защиту.
- Благодарю. – поклонился опять Нохай.
- Я большой человек, но я лишь слуга божественных правителей, чьи имена непроизносимы. – последнее Шэньго сказал как будто безо всякой насмешки над титулами. – Меня спросят, зачем я сделал это. Я скажу – потому что трону всегда нужны верные слуги. Мы с тобой поедем ко двору благословенных правителей. Твой народ останется здесь. Пусть становятся лагерем и ждут решения своей судьбы. Быть может, из столицы ты привезешь каждому по золотому блюду и по полной мере хлеба. Быть может, мне прикажут изгнать вас за реку. Быть может, твоя голова украсит пику перед дворцом божественных правителей, а моя голова – с нею рядом. Все в воле божественных правителей.
- Все в воле божественных правителей. – поклонился Нохай. – Могу я спросить тебя уважаемый Шэньго?
- Конечно, Нохай-хан.
- Скажи мне, уважаемый Шэньго, где кочует сейчас племя джаджира? Кто сейчас их хан? Слышал ли ты имя Алчу-батыра?
- Почему ты спрашиваешь о них?
- В юности я был дружен с племенем джаджира, Алчу был моим названным братом-тамыром.
- Хорошо, что ты спросил об этом сейчас, а не позже. Слушай же меня, Нохай-хан. Само имя джаджира запрещено произносить на земле, подвластной божественным правителям. Тот, кто скажет «джаджира» не добавив «проклятые», будет убит. Двадцать лет прошло со времени, как восстало против власти божественных правителей гордое племя джаджира, и возглавлял его тогда Алчу-батыр, ставший ханом. Была великая трехдневная битва, в которой джаджира были разгромлены. Все мужчины были убиты, а захваченных женщин и детей продали в рабство. Я знаю это, потому что сам – джаджира. – тихо добавил Шэньго.
- Все сказанное останется между нами. – сказал Нохай.
Они выпили еще чаю. Нохай сказал, что ему нужно обратиться к своему племени, отдать распоряжения.
Он подошел к реке и увидел, как на берег выбираются последние богю.
Как подавляющее большинство степняков, богю не умели плавать сами, но переправлялись, уцепившись за своих коней. Все свои пожитки они складывали в лодки речников, которым Шэньго приказал помогать в переправе.
Так же на лодках перевозили малых детей, раненых, больных.
Перегнали и все сохранившиеся табуны.
Лошади были тощие, кожа да кости, но не было сомнений, что на сочной траве, которая росла на восточном берегу, они очень скоро нагуляют и мясо и жир.
Нохай впервые за все время бегства подумал – а не ошибся ли он, избрав направлением бегства Патению. Может быть стоило идти к массахам или к аваханскому эмиру? Цари-жрецы пирующие человечиной в своем деревянном дворце всегда внушали ему ужас. Но он надеялся, что ему дадут земли для кочевки на краю их владений, подальше и от дворца с его жуткими тайнами, и от храмов, и от гор, в которых все еще живут не только торханы, но и серые обезьяны.
Кочевать вдоль пограничной реки, по ее восточному берегу…
Быть может стоило поклониться вентам?
Или сохранить верность Каррасу?
Но что сделано, то сделано.
Богю были слишком утомлены, чтобы праздновать свое избавление.
Но они истово молились, благодаря духов реки, искали благословения у духов этой земли. Даже зарезали одну лошадь – подношение жалкое, как будто недостойное недавно богатого и сильного племени.
Мясо лошади раздавали членам племени и речникам. Речники были тоже гирканцами, язык их не столь уж отличался от языка богю.
Благодарные им за помощь, богю угощали речников всем, что у них было.
Нохай смотрел на свое племя, и боль закралась в его сердце.
Сам он не мог сейчас вместе со всеми радоваться счастливому исходу.
Власть, которой он так дорожил и к которой так стремился, не пускала его.
Страна Па-Те-Ни была велика.
Десять дней и девять ночей Нохай и Шэньго добирались до дворца божественных близнецов и чем дальше они отходили от реки, где осталось племя богю, тем сильнее менялась местность. Сначала их путь шел по лесам, столь густым, что выросший в степи Нохай с трудом сдерживал свое беспокойство. Огромные сосны обступали их со всех сторон, причудливые птицы взлетали у них из под ног, а по ночам, до путников доносился утробный рев охотящегося тигра.
Но и эта бескрайняя чаща не была безлюдной. То и дело лес прерывался возделанными полями и пастбищами, меж которых виднелись обширные селения. Один раз им даже встретился целый город, огражденный высокой стеной из черного железного дерева. По словам Шэньго, дерево оправдывало свое именование: древесина была прочной, как железо и почти не горело.
- Хар-Хитай, Черный Город,- пояснил Нохаю его спутник.
Навстречу чужакам выехал отряд конников, но, узнав Шэньго, пустили хана и начальника стражи в город. Они проехали меж бревенчатых домов, на пороге которых стояли молчаливые патенийцы, провожавшие чужака долгими, настороженными взглядами. Наконец они остановились у храма уродливого толстого божка, похожего на огромную жабу.Как понял, Нахай именно в этом храме находилось средоточие власти города. Молчаливые жрецы в синих одеяниях, показали им комнату и тут же удалились, чтобы появиться уже с едой и питьем. Впервые за многие дни Нохаю удалось вкусить чего-то иного нежели полусырая дичь и вода. Но спал Нохай плохо: даже сквозь стены слышал он монотонные песнопения жрецов, плач и крики приносимых в жертву девушек, чуял душную сладость сгораемых благовоний. Уже тогда у него мелькнула мысль, что новые покровители могут оказаться еще более тираническими, чем каган киммирай.
Однако отступать назад было поздно.
Наутро они покинули Хар-Хитай и вновь отправились в путь. Все эти дни они поднимались все выше, лишь изредка спускаясь в долину, вроде той, где стоял Хар-Хитай. Дальше окружавшие их леса становились все реже, а вокруг них все выше вздымались исполинские горы, почти задевающие своими вершинами хмурые серые тучи. И вся страна находилась в тени этих мрачных гор и сизых туч, редко озаряясь солнечным светом. Словно хмурое царство мертвых, в которое верили старые киммирай, владения их сурового и равнодушного бога Крома.
И с каждой милей, с каждым шагом по этой неприветливой стране, Нохай получал подтверждение этому первому впечатлению.
Как и леса, здешние земли не являлись безлюдными: на плато и в горных долинах, ютились небольшие деревушки, населенные забитыми, неразговорчивыми жителями, пасших тощих коз. Выражение глаз , что у скотины, что у ее владельцев было совершенно одинаковым.
Над убогими домишками, стоя на высокой вершине, нависали могучие каменные строения- замки знати Па-Те-Ни. Иногда путникам попадались отряды закованных в сталь всадников, останавливавших Шэньго и Нохая, но, узнав о цели их визита, благополучно расходились с ними. И все равно на душе Нохая становилось все тревожней. Ему не нравились эти горы, эти узкие дороги, с которых в любой момент можно сверзиться в пропасть, эти забитые селяне.
А еще, на вкус Нохая тут слишком много внимания уделяли своим богам. Богов и демонов в Па-Те-Ни почиталось великое множество и все в этих горах напоминало об этом. Чуть ли не через каждую милю попадалась им часовня или небольшой храм с изваянием очередного рогатого и клыкастого идола. Иногда это были просто придорожные алтари, покрытые бурыми пятнами, тут же валялись и белые кости: боги горной страны любили жертвенную кровь и их почитатели всегда были готовы утолить их жажду. Шэньго в одной из деревень взял несколько тощих козлят и всю последующую дорогу то и дело перерезал им горла над алтарями местных богов.
-Жаль,- с искренним огорчением покачал головой патениец, когда они с Нохаем позже, уминали идоложертвенное мясо, - разве это достойное подношение богам?
Он не уточнил, что считает достойным подношением, но Нохай понял и так. И его мнение получило свое подтверждение, когда в такой же деревне, за вдвое меньшую цену они купили у тощей крестьянки грудничка. Едва выехав из деревни, Шэньго остановил коня возле двух скал, которым неведомый скульптор придал очертания человеческих фигур.
-Вам, я подношу этого сына человеческого, о божественные владыки Па-Те-ни,- благоговейно произнес Шэньго, поднимая над собой плачущего ребенка,- храните наш род от мора и града, от наводнений и снежных лавин, а пуще всего- от чужестранцев, не чтущих наших богов. Во имя Ночи и Дня, Солнца и Луны, Огня и Воды, да правите вы вечно.
С этими словами он приложил кричащего младенца головой о камень, окропив его кровью и мозгами алтарь. Не переставая причитать, он смазывал обе статуи кровью, пока они не стали блестеть на солнце. Только после этого Шэньго решил, что можно продолжать путь.
Не то, чтобы Нохай жалел чужого спиногрыза, однако показное раболепие патенийцев перед их богами, все сильнее действовало ему на нервы. Тем более чем дальше, тем больше им попадалось уже настоящих храмов: причудливых строений из темного камня, с множеством башен, с которых то и дело тяжело звонили колокола. На стенах временами появлялись монахи в темно-оранжевых одеяниях и с бритыми головами, увешанные амулетами из высушенных человеческих рук и ушей. А вдоль дороги все чаще появлялись обнаженные тощие отшельники, недвижно восседавшие на камне под пронизывающим ледяным ветром. Они больше походили на мумии, хотя Шэньго уверял, что они живые, но находятся в состоянии священного оцепенения, пока их разум соприкасается с высшими сферами. А были еще и странные звуки в ночи и загадочные костры, полыхавшие на дальних вершинах и причудливые тени, мелькающие среди скал, полыхая светящимися глазами и цокоча копытами.
Злая страна - думал Нохай.

Цари-жрецы.
На десятый день пути, Нохай и Шэньго поднялись на очередную гору и хан богю не смог сдержать удивленного выкрика. Перед ними простиралось обширное плато, посреди которого высился величественный каменный дворец, с высокими башнями, остроконечными крышами и статуями многоруких клыкастых богов. В центре архитектурного ансамбля виднелась огромная скала, которой неведомый скульптор придал форму черепа с раскрытой пастью. Эта пасть была воротами в дворец Царей-Близнецов и именно туда направили своих коней Нохай и Шэньго.
По бокам черной пасти входы возвышались исполинские фигуры, которые издалека Нохай принял за статуи. Однако, когда хан богю и его спутник приблизились к дворцу «статуи» внезапно пришли в движение: ожили злые глаза под набрякшими веками, послышался приглушенный рык и тяжелые цепи звякнули, когда дернулись мохнатые длинные лапы. Нохай схватился за лук, но рука Шэньго, предупредительно опущенная на его плечо, остановила его.
Перед входом сердито ворча сидели две обезьяны, раза в три выше и массивнее самого высокого из людей. Уродливые тела покрывала снежно-белая шерсть. Острые когти на лапах и огромные клыки, как у тигра, яснее ясного показывали, что эти твари питаются иной пищей, чем их сородичи из южных стран. Об этом говорили и обглоданные кости,- людей и животных,- разбросанные под ногами тварей. Нохай слышал жуткие истории о снежных обезьянах, населяющих горы Патении, но даже сейчас был ошеломлен свирепым видом этих людоедов.
В черной пасти каменного черепа что зашевелилось и к путникам вышле невысокая фигурка, закутанная в растрепанное одеяние. Без страха человек шагнул меж рвущихся с цепи зверей и те вдруг успокоились, вновь застыв словно истуканы.
Вышедший человек подошел к путникам: это оказался очередной монах, с гладко выбритым черепом, покрытым белыми шрамами. Его талию обхватывал пояс, с которого свисали обрубленные кисти рук и высушенные мужские гениталии, с шеи свисало ожерелье из фаланг человеческих пальцев. Одеяние его представляло собой плащ, сшитый из человеческих скальпов.
-Кто хочет видеть Владык-Близнецов?- прошелестел монах.
-Нохай, хан богю, смиренно припадает к ногам правителей Патении,- сказал Шэньго,- и просит их взять племя богю под защиту, взамен чего обещает служить Близнецам до последнего вздоха.
Нохай возмущенно посмотрел на Шэньго: он не собирался давать столь раболепную клятву. Страж границы выглядел столь невозмутимым, что хан понял, что это обязательная ритуальная мантра. Монах посмотрел в лицо хану и тот невольно вздрогнул увидев, что вместо глаз у монаха- слепые бельма. Несколько мгновений, показавшихся Нохаю вечностью, они смотрели друг на друга.
-Владыки примут хана богю,- наконец произнес монах и хан с трудом удержал облегченный вздох, когда он развернулся к входу,- следуйте за мной.
Он шагнул в пасть черепа и Нохай, опасливо косясь на огромных обезьян, спрыгнул с коня и привязал его возле бронзовой коновязи, расположенной подальше от огромных зверей. Те, впрочем, почти не реагировали на испуганную лошадь. Затем Нохай шагнул вслед за монахом, опасливо косясь на недружелюбно посматривавших снежных обезьян. Следом шагнул Шэньго.
-Что думаешь, Владыка-Брат? Достойно ли сие племя служить нам?
-Не знаю, Брат-Владыка. Те, кто предал одного вождя, сможет предать и другого.
Они говорили, лениво перебрасываясь словами, будто и не замечая стоящего посреди зала Нохая, красного от охватившего его гнева и стыда. Его хана гордого степного народа оценивали, будто покупая нового раба или собаку. Он и так испытал немалое унижение, несколько дней дожидаясь аудиенции в отведенной ему небольшой комнатке. Шэньго отбыл обратно на границу и Нохай готов был лезть на стену от одиночества и напряженного ожидания. Но жрецы уклонялись от нетерпеливых расспросов хана, говоря только одно слово: «Ждать».
Наконец, когда терпение Нохая было на исходе, за ним, наконец, явились. Двое монахов в фиолетовых одеяниях провели его к большой двери перед которой стояло несколько закованных в сталь воинов. Над дверью красовался странный знак: вроде черной и белой изогнутой капли, заключенных в один круг. После того, как у хана отобрали все оружие и чуть не задушили вонючим дымом, от изгоняющих злых духов курений, Нохая соизволили пустить в большой зал освещенный непонятным горящим веществом, разлитым внутри расставленных по всему залу черепах - похожих на человеческие, но больше, странно деформированных и с огромными клыками. Нохай понял, что при жизни черепа принадлежали снежным обезьянам.
Впрочем, светильников из человеческих черепов в зале тоже хватало.
Владыки сидели в разных концах зала, напротив друг друга. Они и впрямь были близнецами: одинаково высокие и худощавые, с непроницаемыми желтыми лицами, казалось отражавшиеся друг в друге, как в зеркале. Одинаково выглядели и узкие глаза, бесстрастно рассматривавшие Нохая. Но, несмотря на эту схожесть Владык-Близнецов сложно было перепутать между собой.
Один сидел на троне из белого мрамора, второй- из черного оникса. Один был облачен в белое одеяние с красными узорами, второй - в черное с желтым. У ног Черного Владыки лежала, недобро щуря желтые глаза, черная пантера, удерживаемая золотой цепью у подножья трона, а на его коленях подслеповато моргал большой филин. Рядом же с Белым Владыкой лежал снежный барс на серебряной цепи, а на плече, ближе к свету, восседал снежный гриф. И все они,- звери, птицы, боги,- смотрели на хана одинаково надменно, как на ничтожнейшего из рабов.
-Так ты считаешь, нам надо отклонить его просьбу, Черный Брат?
-Не будем торопиться,- черная длань приподнялась, заставив встрепенуться филина,- богам не к лицу поспешность. Ты, называющий себя Нохаем, ханом богю, перед лицом Владык Патении, ответь, чем ты можешь отплатить им за покровительство?
Впервые один из Владык обратился прямо к хану и тот поспешил ответить.
-Моя жизнь и моя верность станут платой владыкам Патении,- сказал он,- все племя богю, присягнет божественным Близнецам и не оставит даже в час величайшей угрозы. Клянусь в этом…
-То же самое ты, наверное, говорил и владыкам киммарай,- оборвал его Белый Владыка,- но все твои клятвы истаяли как роса под лучами солнца, едва перед вами забрезжила угроза…
-Каган хотел нас заставить сражаться с врагом, которого не смог бы одолеть,- угрюмо сказал Нохай,- врагом, который смел бы нас, как ветер сметает пыль, истребив до последнего человека. Каррас хотел швырнуть наши жизни на алтарь своего кровавого бога, все племя богю…
-Может случиться и так, что мы скажем вам воевать за Патению,- негромко произнес Черный,- что удержит вас от того, чтобы не предать нас снова?
-Патения сильна,- сказал Нохай,- это империя славная по всей степи, а не дикая орда с Запада. Воевать за вас не так безнадежно, как если бы мы воевали за Карраса против вентов.
-Он выбирает сторону сильного,- слабо улыбнулся Черный, повернувшись к собрату,- он может и предатель, но не дурак. И вправду, есть ли еще в Степи держава, сильнее Патении?
-Нет и не будет,- сказал Белый,- но это меня и отвращает от него. Зачем нам примешивать к силе Патении слабость богю. Может ли быть от них прок.
-Как знать, как знать…
Они еще долго перебрасывались словами, когда от входа вдруг прозвучал негромкий звон колокольчика. Владыки переглянулись и кивнули, снова напомнив Нохаю зеркало.
-Войдите,- одновременно произнесли два голоса.
Двери распахнулись и в комнату вошли молчаливые стражи. Они сопровождали взъерошенного, встревоженного человека, в котором Нохай узнал Шэньго.
-На пути к западной границе я встретил гонца,- выдавил спутник Нохая,- говорит, что в пределы нашей страны вторглась орда, подобной которой еще не подходило к границам Патении. Они разбили наши пограничные силы и движутся на север, грабя и убивая всех, кто попадется им на пути. И зовется та орда- Киммарай, а ведет их сын кагана – Дагдамм.
Наступила тишина, прерываемая лишь шелестом крыльев переминающегося на месте грифа.
-Ты принес плохую весть,- наконец произнес Черный Владыка, лишь слегка поменявшись в лице.
Шэньго покаянно склонил голову. Он даже не пытался вырваться, когда обступившие воины, стиснули его с обеих сторон, выкручивая за спиной руки.
-Ты называющий себя Нохаем,- произнес Белый Близнец,- что ты знаешь об этих киммарай?
-Все, о Владыка,- мигом сообразив, что от него требуется, заявил Нохай,- богю сражались с киммарай бок о бок в течении многих лет. Я знаю и Дагдамма и старого Карраса, знаю, как они воюют, в чем их сила, а в чем слабость. Поверь мне, ты не прагадаешь…
-В безграничной своей милости, Владыки решили взять твое племя под крыло Патении,- произнесли одновременно оба владыки,- но, чтобы заслужить эту преданность, ты должен принести клятву. На крови.
-Я готов,- вскинулся Нохай и осекся перехватив полный тоскливой безнадежности взгляд Шэньго.
-Быть по тому,- одновременно качнулись головы владык.
В этот момент стражники разом швырнули на пол Шэньго, срывая с него доспехи и облачение. Из-за их спин появился бритоголовый монах, в одеянии из скальпов.
-Принесший дурную весть да станет искупительной жертвой! - произнес Черный. В руке монаха блеснул изогнутый кинжал и вспорол живот несчастного стража границ. Монах запустил руки в страшную рану, и не обращая внимания на кровь, хлещущую ему в лицо, стал просовывать руку все выше и выше в грудную клетку. Через некоторое время монах выпрямился, с торжествующей улыбкой держа на вытянутых руках окровавленное сердце. Полоснув ножом он разрезал его на три части и шагнул к белому трону. Снежный барс поднялся, возбужденно ворча , ударяя себя хвостом по бокам. Монах протянул ему комок окровавленной плоти и зверь мигом сожрал его. Затем монах подошел к черному трону, скормив кусок человечины пантере.
-Как звери эти преданны Владыкам, так и ты Нохай, хан богю, станешь охотничьим зверем Богов-Близнецов,- произнес монах, медленно подходя к хану,- раздели трапезу со священными барсами, стань сосудом, через который цари Патении изливают свой гнев на землю. И если ты нарушишь свою клятву, плоть и кровь этой жертвы подымется к горлу и задушит тебя.
Нохая чуть не замутило, когда монах протянул ему бесформенный комок, который только что был сердцем человека, с которым хан делил кусок мяса на пути к дворцу. Но отступать было поздно и, поклонившись Близнецам, Нохай принялся рвать зубами сырую человечину.

Змеиный язык.
Дагдамм вернулся в свой лагерь на берегу озера. Здесь на высоких сочных травах могли нагулять бока кони, а воины наслаждались краткой передышкой, врачуя раны и проводя дни в праздности и охотах.
На кострах жарились туши яков, оленей и других животных, в изобилии населявших предгорья. Из всех обезлюдевших деревень вывезли зерно и другие припасы. Лошадей кормили так же сеном, которое запасли на зиму земледельцы. Край был заброшен, пуст, только на горных дорогах встречались иногда брошенные повозки, а иногда и тела тех, кто не перенес дороги.
Вторжение из Степи и страшный разгром армии Ханьпу, который в первые же дни учинили пришельцы, внушили местным жителям такой ужас, что они бежали, бросая и пожитки, и собственных стариков и детей.
Лето закончилось, стояла теплая ранняя осень, но в любой момент могли зарядить проливные дожди.
Дагдамм не хотел воевать зимой, но это был единственный выход выйти победителем из затеянного им невиданного предприятия. Никто и никогда не делал набегов на внутренние земли Патении. Но ни у одного степного военачальника никогда не было такого помошника как господин Ханьпу.
Когда Дагдамм был моложе (а он и сейчас был еще молод), он презирал предателей больше всех прочих врагов. Его любимой песней была так, где его дед, первый каган Степи, долго воевал с могущественным племенем берков. После десяти лет жестокого противостояния к нему явились воины-берки, которые принесли голову своего хана. Голову хана Конан приказал предать погребению, а предателей казнил страшной казнью. К власти пишел сын убитого хана, и война длилась еще три года, пока киммерийцы не сломили берков в жестоком сражении, взяли их столицу и сожгли ее. Тогда Дагдамму это решение Конана казалось мудрым, а главное красивым, величественным.
Но Каррас давно посмеивался над этой выходкой отца, который из гордыни, из раздутого представления о своей чести отказался от легкой победы.
Ханьпу был жалким человеком, Дагдамм презирал его. Но он не убил Ханьпу. В лице Ханьпу он получил если и не ключ от Ву-бэна, то хотя бы карту города.
Ханьпу щедро делился сведениями, которыми обладал в изобилии. Кажется, он получал какое-то извращенное удовольтвие от того, что служит врагу своих прежних хозяев, и разрушает то, что сам же и создавал. Сам он был человек надломленный, внутренне больной, душевно и телесно разрушенный. Несмотря на нестарые еще годы, Ханьпу из-за вина и дурманных трав был почти развалиной. Дагдамму не было дела до терзаний этого человека, но Ханьпу нужен был ему живым, и он приказал не давать тому ничего сверх одной чаши вина в день.
Ханьпу изящной своей кистью нарисовал карту Па-Те-Ни с прилегающими землями. Сам он совершенно опустился, зарос неряшливой щетиной и хотил во всякую погоду босой, но рука его не утратила ловкости и изысканности. Картой Па-Те-Ни можно было бы любоваться как картиной, но еще она несла в себе все нужные сведения.
Страна Па-Те-Ни занимала горный массив, имевший почти правильно треугольную форму. Горы были разной высоты, некоторые огромные, некоторые можно перевалить за день. Сердцем страны Па-Те-Ни был город Ву-Бэн расположенный почти в самой ее середине, на крупном горном кряже.
Между собой горы были разделены глубокими долинами. Иные из этих долин были лесистыми, другие больше напоминали знакомую Дагдамму степь, только холоднее и суше.
За горами власть царей-жрецов была абсолютной, там они правили жизнью и смертью. В долинах и на склонах гор жили земледельцы, несшие многие повинности для дворца.
Не то внешние склоны горных кряжей.
Обитавшие там народы лишь склонялись перед военной силой царей-жрецов, но ненавидели их и не оставляли надежду на свержение их власти.
- Вот здесь. – указывал Ханьпу на обращенную к востоку сторону патенийского треугольника. – Здесь кочуют айхиры. Жестокие варвары, буйные и непокорные. Сродни твоим гирканцам. Стрелки из лука. Их нанимают на службу цари-жрецы, их вождей одаривают подарками.
- Вот здесь. – продолжал Ханьпу, указав на обращенные к Западу склоны патенийских гор. – Здесь живут мужоны и татаги, звероловы и пастухи. Живут лесом и не знают земледелия. Дикие люди.
- Вот тут. – Ханьпу указал на большую горную впадину на юге. Судя по всему не больше двух дневных переходов. – тут пасут свои стада бешгуры.
- А это что? – палец Дагдамма ткнул в странную местность на запад от его нынешнего лагеря. Там Ханьпу нарисовал множество гор, раскиданных среди равнин.
- Это страна торханнов. Из всех врагов царей-жрецов они самые могущественные. Не потому, что самые многочисленные или свирепые, а потому, что знают многие ремесла и науки, разумно управляются волей единого царя, а не множества вождей.
- Что дальше? – Дагдамм указал на равнину, запертую горным кряжем, на вершинах которого Ханьпу нарисовал снежные шапки.
- Это земли царей-жрецов. Тут стоит их сильное войско, много сильнее того, которым имел честь командовать я. Они стерегут перевалы. – Ханьпу указал на эти самые перевалы. – Перевалы эти открывают самый короткий и самый верный путь во внутренние области Патении. Там есть прямая дорога на Ву-Бэн. Торханны прежде устраивали набеги, но нынче смирены и живут в своем краю. С них берут налог кровью, а так же зерном и скотом.
- Что такое налог кровью? Вы что, пьете их кровь?
- Нет, налог кровью это сильные юноши для армии царей-жрецов. Но кровь их божественные величества тоже пьют. И плоть едят.
Дагдамм сплюнул от отвращения. Настоящий киммериец, людоедство он презирал.
- Скажи мне, Ханьпу. – обратился царевич к своему новому слуге. – Зачем ты хочешь, чтобы я разрушил Ву-Бэн и саму Патению?
- Потому что я ненавижу царей-жрецов. Особенно Черного Владыку.
Некоторое время они еще говорили, и Ханьпу рассказал Дагдамму о придворных нравах и обычаях, царящих при дворе божественных правителей. Это было интересно, но не важно. Важнее было то, что Дагдамм увидел настоящий ключ к Патении. Надо обратить на нее гнев всех окрестных племен.
Он приказал своим доверенным людям отправиться послами к айхирам и бешгурам, мужонам и татагам. Ханьпу горячо одобрил это решение царевича. И только к торханнам он не советовал отправлять послов, чтобы заносчивые горцы не убили их.
Стояли последние теплые дни, ночная роса уже превращалась в ледяные искры, таявшие с восходом солнца.
В лагере Дагдамма несколько дней гости бепречь пили кумыс, горланили песни и выражали на своих языках полнейшую готовность встать под его туг. С полсотни посланников от всех кочевых племен предгорий. Дело было за малым – чтобы все ханы и хаканы, нойоны и батыры выполнили свои обещания, и явились с вооруженными людьми.
Начинать войну придется по первому снегу.
Что ж, не первая снежная война. Зимой раны не гниют, и заразные болезни не страшны скопищам людей и лошадей. Зимой злые духи воды спят подо льдом. Воин всегда может набросить на себя снятую с врага теплую одежду, а степной конь всегда выбьет копытом корм из-под снега. Если нет – табуны можно кормить тем, что отнимешь у врага.
Войско пойдет вперед движимое в равной степени жаждой наживы и простым голодом.
Дагдамм сделал все, чтобы о его походе знала каждая собака в самой Патении.
Торханны не могли не знать, что киммериец, уничтоживший армию Ханьпу, а самого Ханьпу превративший в раба, собирается на Ву-Бэн.
Он не отправлял к ним послов.
Торханны пришли сами.

[серг]

А есть ли файл ПДФ, если не жаль, выложи- так удобней читать, а вообще тема современная- Китай...

[Михаэль фон Барток]

Цитата: Автор: серг А есть ли файл ПДФ, если не жаль, выложи- так удобней читать

вечером сварганю, если нужно.