Правь же девяносто девять лет

[Михаэль фон Барток]

еще один рассказ из "Степного" цикла про далеких-далеких потомков киммерийцев, ушедших за Вилайет.
как обычно у меня - много политики, кровищи, пафоса и даже небольшой твист в финале.
песенка для привлечения внимания.


Burning, death, destruction raping the daughters and wives
In blood I take my payment in full with their lives

I spare not land or servants my wake is slow dead there
I take their wives and daughters
They stand there watching, watching
Hoping to get my life but when I'm through they know they must pay

Правь же девяносто девять лет.
Пролог.
Каждый день перед сном Эхин шептал слова своей старой детской клятвы. И каждое утро повторял их. Если кто-то был рядом и мог случайно подслушать его, то Эхин произносил клятву про себя. Но обычно он старался шевелить губами. Пусть думают, что он молится.
Но Эхин не молился. Он не взывал к Небу или к дедовским богам. Он раз за разом шептал. «Брат мой Тэвиш, клянусь, я отомщу за твою смерть. Я убью Карраса, и брата его Адара, и сыновей его, и дочерей его. Пока я не убью их, я не буду знать покоя. Спи, брат мой Тэвиш. Настанет день, когда я пролью для тебя кровь Карраса, сына Конана. Клянусь в том старыми богами».
Такова была клятва Эхина.
Прошло пятнадцать лет с тех пор, как он впервые прошептал ее губами, на которых запекалась кровь Тэвиша. Но, увы, Эхин так и не приблизился к ее исполнению за долгие годы. Ни разу он не находился на расстоянии вытянутой руки от великого кагана, и не имел возможности обратить свой меч против него. Одно время он мечтал застрелить Карраса из лука, но того слишком хорошо охраняли даже во время охот.
У Карраса, с гордостью носившего свое прозвище Жестокий, было великое множество врагов. Среди них были могущественные люди, не чета одиночке Эхину, который был простым копейщиком в тысяче под началом Кайрана.
Долгое время Эхин мечтал поступить в личную стражу Карраса, чтобы приблизиться к своей цели, но то ли Каррас что-то чувствовал и нарочно держал его на расстоянии, то ли это было простым совпадением. Но несколько раз, обращаясь с просьбами о вступлении в ряды названных, он всякий раз получал отказ. Эхин был храбрым воином, и ему предлагали возглавить сотню, но он отказался от этой чести. Сотник – это большой человек. У сотника не может быть свободного времени. Сотник получает жалование и большую долю с добычи. От богатства сердце зарастает жиром. Став сотником, Эхин мог бы захотеть жениться, поставить собственный шатер. Расхотелось бы умирать во исполнение старой клятвы, сказанной в детстве.
Эхин отказался от возвышения. Он был беден, почти нищ. Даже доспехи его не принадлежали самому Эхину. Ночевал он в теплое время года под открытым небом, а зимой – вместе с молодыми воинами, которые вповалку спали в шатре, рассчитанном на десяток.
Сам Эхин в свои двадцать шесть лет уже не был юношей. Он провел в войнах больше десяти лет, получил много ран, весь высох и потемнел на палящем степном солнце. Высокий, длиннорукий и длинноногий, Эхин выглядел пугающе из-за своей худобы и лихорадочно блестящих, светло-серых глаз. Он был настолько равнодушен ко всему в этом мире, что в свои годы так и не познал женщин. Вина он тоже не пил. Даже еда не была для него важна. Конская кровь с молоком, иногда заправленная мукой, а иногда и нет – этим он мог обходиться подолгу.
Эхина считали сумасшедшим, и это было близко к истине. Долгие годы взращиваемая в себе ненависть к Каррасу и страх быть разоблаченным сожгли, испепелили изнутри его душу. Не осталось ничего, кроме ненависти и ожидания смерти.
Но час расправы все не приходил.
Каррас жил и правил, у него подрастали сыновья.
Одно время Эхин думал убить молодого Конана. Но это стоило бы ему жизни, а главный враг остался бы невредим.
Видимо, клятву суждено будет исполнить только частично. Если он убьет Карраса – ему не жить. Но Эхин был готов к смерти.
Быть может единственным чувством, помимо ненависти к Каррасу, которое Эхин еще способен был испытывать, оставалась тень его детской дружбы с Иргали. Память об Иргали удерживала Эхина от окончательного впадения в безумие.
Иргали.
Иргали, которого сейчас зовут Тэвиш.
Иргали, который живет жизнью, которая должна была принадлежать Тэвишу.
Эхин ненавидел Иргали, но и тосковал по нему.
«Где же ты, брат мой Иргали?» - иногда в отчаянии, сжимая кулаки до того, что ногти вонзались в ладони, повторял про себя полубезумный Эхин. - «Неужели ты забыл о клятве, брат мой? Неужели жизнь оказалась для тебя важнее чести и важнее слов, которые мы шептали тогда, над остывающим телом Тэвиша?».
Чтобы лучше помнить свою клятву, Эхин часто вспоминал тот день, когда его отец сделал свой выбор, свой невообразимый, страшный выбор.
Охота на дичь чистой крови.
Когда над Каганатом воцарился Каррас, сын Конана, то на землях, подвластных киммерийцам, начались восстания податных племен.
Когда-то Конан разгромил оюзов, вырезал кумалов и смирил много вождей гирканских племен. Другие откочевали в далекие, прежде безлюдные степи.
Мир менялся, народы срывались с места, продвигались на сотни и тысячи лиг, сливались воедино, дробились, возвышались и впадали в ничтожество.
Еще совсем недавно, в дни ранней юности кагана Конана, гирканские орды вторгались в Старую Киммерию. Но в старости сам Конан правил обширными землями на восточных берегах Вилайета.
Завоевание просторов Гирканской Степи малочисленным киммерийским племенем удалось благодаря полководческому дару старого кагана и его свирепой жестокости. Но, безжалостный в дни войны, в дни мира Конан хотел быть милостивым правителем. Он был справедлив, так, как он понимал справедливость, будучи сыном Запада, будучи сыном Киммерийских гор.
Но чтобы править Степью - надо быть степняком.
Конан то ли не понимал, то ли отказывался понимать то, как устроена жизнь к востоку от Вилайета.
Конан заставил склониться перед собой многих степных ханов, иных убил, иных изгнал. Но само устройство жизни подвластных ему гирканцев он не тронул. Ими по-прежнему правили их урожденные ханы. Гирканцы любили родословные. Едва ли не единственное, что они писали своими странными квадратными рунами, были генеалогические древа их владык. Их ханы возводили родословие к древним богам и героям. Вековая традиция, а также милости, которые они оказывали своим подданным в дни засухи или джута, делали их власть несомненной.
Конану подчинялись только ханы, боявшиеся его закованных в бронзу и вываренную кожу всадников, сметавших гирканскую конницу, как смерч сносит стог сена. Но во внутренних делах своих племен ханы оставались полновластными господами. Стоило им молвить лишь слово, и, верные своим законным повелителям, гирканцы бесчисленных племен, обратили бы свое оружие против киммерийцев.
Их вообще ничто не связывало с новыми повелителями Степи.
Конан не успел изменить этот порядок, или не знал, как это сделать
И все же он был слишком грозным воителем, чтобы против него, пока он был полон сил, смели возвышать голос, или поднимать меч.
Старея, Конан все реже предпринимал карательные походы против непокорных.
Власть Каганата слабела на глазах, хотя со стороны он выглядел грозной державой.
Конан передал власть сыну, и, воспользовавшись этим, гирканцы подняли большой мятеж.
Тогда в Степь устремились отряды тяжело вооруженных киммерийских всадников. Они громили восставших в битвах, сжигали их становища, отгоняли стада лошадей и скота. Но смута все не прекращалась. Единого вождя это восстание не имело, и обездвижить змею, лишив ее головы, было невозможно.
Потерпев поражение в бою, гирканские ханы охотно валились в ноги грозному великому кагану, приносили все новые клятвы, отдавали в заложники сыновей…
А потом, только отъехав от ставки своего повелителя, вновь начинали интриговать, подбивать к бунту простолюдинов, искать поддержки у других царей Степи - у массагов или у аваханов, в Старом Иранистане или даже в Па-Те-Ни.
Быть может, Конана им и удалось бы обмануть мнимым смирением.
Но корону великого кагана носил теперь Каррас.
Каррас, сам был наполовину оюз, внук Гуюк-хана, он с молоком матери впитал истинно гирканские коварство и жестокость.
Потому Каррас недолго гонялся по просторам Степи за ханами-изменниками. Он сделал вид, что подался на их уловки, и вернулся в коренные владения киммерийцев, где кочевала сама Орда.
Там Каррас предался разгулу и пьянству, празднуя свои победы.
По всему выходило, что Каррас храбрый, но пустоголовый человек.
Среди гирканских ханов тогда возникла мысль, что они смогут использовать его в своих целях, что теперь не они будут подчиняться Орде, а глупый владыка Орды будет сражаться в их войнах.
И, как будто подтверждая эти мысли, Каррас действительно послал брата своего Адара, чтобы тот разграбил пограничные крепости массагов, с которыми воевали тогда керты.
Через три года правления Карраса, когда события первого года его царствования казались едва ли не давно минувшей стариной, Каррас нанес ответный удар.
Вычислив нужное количество священных «девяток» (девятьсот девяносто девять дней прошло после того, как он принял корону), Каррас назначил великий праздник.
К главной ставке Карраса, расположенной в устье великой реки Разадан, съехалась вся киммерийская знать.
Прибыли так же послы от сопредельных правителей.
Из-за моря Вилайет приплыли западные киммерийцы, еще помнившие о былом родстве.
Пиршество было неслыханным.
Не было числа зарезанным баранам, козлам, коням и верблюдам. Столы текли жиром и мясным соком. Мясо домашних животных, дичь и рыба, фрукты и белый хлеб, рассыпчатый рис и мед с горных лугов были столь изобильны, что даже закованным в колодки рабам и даже собачьему народу доставались сочные куски.
Рекой лилось вино, пиво и хмельной черный кумыс.
Люди объедались и опивались до одурения, до того, что самых утомленных бражничеством и обжорством верные слуги бесчувственных относили в шатры.
Несколько дней шли состязания борцов и лучников, скачки и гонки на колесницах.
В другое время пирующих развлекали танцоры и жонглеры, фокусники, музыканты и сказители.
Так пировал Каррас восемь дней. За это время выпил он немыслимое количество кумыса, выслушал множество славословий и принял множество клятв верности.
На девятый день, собрав всех крупнейших гирканских ханов с семьями и приближенными, Каррас долго пировал с ними, слушал их хвалебные речи, обнимался и целовался, как с равными.
А потом вдруг встал, вмиг посуровевший, протрезвевший, угрюмый и страшный.
И произнес только два слова.
- Хан харрадх! – рыкнул тогда Каррас.
Тут со всех сторон на пьяных и беззаботных ханов набросились телохранители Карраса, киммерийские полукровки, люди без семьи, без родовых имен и без собственных боевых кличей. Они служили Каррасу как верные псы.
И в тот день великий каган приказал им «рубите их».
Взмыли в воздух тяжелые киммерийские мечи и опустились на непокрытые головы, на беззащитные шеи, на выставленные в тщетной попытке спастись, руки.
Гирканскую знать избивали молча и безжалостно. Убивали и древних старцев, и не бреющих бороды юнцов. Убивали тех, кто в прошлом открыто бунтовал против Карраса и тех, кто хранил ему верность. Убивали, не разбирая роду и племени. Больше полутора сотен человек было убито в тот день, ни один не спасся.
Говорили, сам Каррас рубил головы, подводимых к нему людей кривой гирканской саблей.
От бешеного гнева, или от того, что жертвы сопротивлялись, он иногда промахивался и не срубал головы, а раскраивал их. Под конец не только сапоги и штаны, но и весь халат его был забрызган кровью и мозгами, и лицо и руки его были в крови.
Так Каррас нарушил древний запрет на пролитие ханской крови.
По старинному степному обычаю были казнены лишь несколько самых родовитых гирканцев. Их положили на живот и переломили им хребты, пригнув ноги к затылку.
Остальных изрубили в куски.
Каррас велел обезглавить всех убитых и головы их насадить на колья, которые выстроили вдоль дороги, ведущей в его ставку. Тела несчастных побросали в реку.
Но кровожадность Карраса не насытилась этой расправой над крупными ханами и их семьями. Он начал настоящую охоту на гирканскую знать.
По всей Степи три долгих года рыскали его верные люди и без жалости и промедления резали знатных гирканцев. Простолюдинов же почти не трогали. Их убивали, только если они сражались за своих законных господ. Если же они выдавали своих знатных сородичей, то могли занять их место, или просто получить полные меры серебра и золота, скота и зерна.
Счет убитых шел на многие сотни - у гирканцев большие семьи, а знатные роды иногда насчитывали тысячи человек. Щадили или самых худородных, или тех, кто доказывал свою верность великому кагану, принеся отсеченную голову родича.
Головы эти складывали в особые пирамиды.
В резне Каррасу помогали племена с Востока, прежде лишь платившие нерегулярную дань. Это были в основном гирканцы восточной ветви, люди с широкими скуластыми лицами, тогда как расправа шла над «бородатыми» гирканцами Запада.
Некогда племена степного Запада, считавшие себя много выше одетых в волчьи шкуры восточных народов, презирали их как дикарей и оборванцев. Теперь они были повержены в прах.
Шатры из белого войлока горели, расшитую золотом и серебром одежду, еще запятнанную кровью, примеряли на себя новые союзники кагана Карраса.
Каган пригласил из-за моря множество своих киммерийских родичей, которые услышав обещание богатых земель, охотно снимались с места целыми родами. Они прибывали сотнями – отлично вооруженные, закаленные десятилетиями больших войн и малых стычек, которые раздирали западные царства варваров. Каррас щедро одаривал их богатой добычей.
Реки крови лились по Степи, смешиваясь с реками слез.
Ужасная жестокость Карраса превышала все, что знала Степь, и без того жестокая. Каррас не щадил ни малых детей, ни почтенных стариков. Только молодых женщин он раздавал своим людям или брал себе наложницами. Старух же и почтенных матерей убивали без сомнений.
Дорого заплатила гирканская знать за своеволие, за прежнее непокорство.
Отцы и матери плакали, когда Каррас и его люди насиловали дочерей рядом с трупами их мужей и братьев. Потом и самих родителей убивали. Женщин, обнаженных, рыдающих от боли и унижения, гнали кнутами через толпу хохочущих воинов. Женщина доставалась тому, кто успевал ее схватить за косы.
Если женщина оказывалась беременной, ей позволяли родить, а ребенка потом убивали.
Сначала гирканцы еще были способны сопротивляться, сплотив вокруг себя верных людей. Были сражения, стычки, осады крепостиц и караванов.
Но своим приказом щадить простолюдинов и платить им за головы знати, Каррас разрушил вековое единство между племенными ханами и их людьми. Все больше людей покидало своих некогда законных владык.
Под конец великой резни не было уже битв.
Была охота на людей.
Беглецов вытаскивали из всех убежищ и схронов. Из горных гнезд и лесных урочищ, из затерянных в степи пастушьих юрт и из шалашей на речных островах. Некоторые прятались чуть ли не под землю, в курганы предков и родовые сокровищницы.
Но у Карраса было слишком много соглядатаев. Всегда находился тот, кому плата или мстительное удовольствие отдать своего прежнего хозяина в руки его врага, развязывали язык.
Каррас говорил, что достанет проклятых гирканских князей даже из под камней, где они теперь прячутся вместе с мокрицами и жуками.
Сам великий каган при каждом удобном случае лично казнил врагов.
За это его и прозвали Каррас – Кровопийца.
Ужасные сцены разыгрывались тогда в Степи.
Наконец, когда почти никого из прежде облеченных властью родов, не осталось в живых (счет убитым шел на тысячи, потому что рабов и челядь воины Карраса так же не щадили), Каррас оставил жизнь последним уцелевшим. Это было не милосердие я презрение. Он оставил жить самых робких, и потому для него не опасных.
Но участь их была хуже рабства.
Каррас приказал посадить трех племенных ханов на цепь. Они влачили жалкое существование у кухни, питаясь объедками. Иногда во время пиров их приводили, чтобы поглумиться, порадоваться их унижению. Тогда в несчастных бросали кости и корки хлеба, пинали их и катались на них верхом.
От такого изнурительного существования двое очень скоро умерли, а третий сошел с ума и только безумием облегчил свою участь. Цепь с него сняли, и он бродил по становищу, побираясь.
После великого избиения гирканской родовой знати Каррас полностью изменил характер власти в коренных землях Каганата. Все племена, чьи вожди с семьями были перебиты, Каррас раздал своим верным людям, киммерийцам и полукровкам.
Так же пригласил переселиться с западного берега Вилайета еще два киммерийских рода, каждый из которых насчитывал не меньше пяти тысяч шатров.
Одним из этих западных киммерийцев был отец Эхина.
Слово киммерийца.
Брайден был конным копейщиком, командиром двух дюжин всадников и главой небольшого клана. В древние времена таких называли «ри». Ко времени переселения за Вилайет слово это уже выходило из употребления, но положение главы большой семьи оставалось столь же почтенным.
Брайден прослужил Каррасу больше десяти лет и уже как будто понял, как устроена жизнь к востоку от Вилайета. Но оказалось, это не так.
Много размышляя о том, что случилось той страшной ночью, Эхин пришел к мысли, что во всем была виновата старая традиция, которой киммерийцы придерживались на протяжении веков. Но под палящим солнцем Великой Степи нельзя было хранить верность закону туманных гор.
Дело было в разгар весны, когда племена, как подвластные Каррасу, так и вольные, перегоняли свои стада на летние пастбища.
Брайден тоже перекочевывал в предгорья. В то время не было больших войн, охота на гирканцев знатной крови почти закончилась, и Каррас распустил большую часть своего воинства по родным становищам. Брайден вернулся после трехлетней отлучки. Он привез большую добычу, пригнал стадо пегих коней в три десятка голов. Про свои подвиги он рассказывал мало.
Медленно передвигаясь по цветущим равнинам, большая семья Брайдена, больше трех десятков человек, чувствовала царящий вокруг праздник жизни.
Эхин помнил, как заливались в небе птицы, как цветочный ковер шелестел под ногами коней и колесами повозок. Дни были полны повседневных трудов, но и радость тоже была – люди Брайдена пели песни, забавлялись борьбой и скачками, плескались во встречных реках.
Даже те несколько невольников, которыми владел Брайден, как будто сбросили с себя тяжесть своего положения. Весной счастливы все, кто до нее дотянул, так говорили степняки.
Они двигались к месту большого сбора киммерийских кочевников, к горным отрогам.
Там будут большие праздники, жертвоприношения в честь богов и торг. Мужчины будут искать себе невест. Юноши будут соревноваться в искусстве верховой езды, стрельбы из лука и в борьбе.
Приближались радостные дни.
Одиннадцатилетний Эхин и его семилетний брат Тэвиш были счастливы видеть отца.
Находившийся на пороге возмужания Эхин уже оставил детские игры, усердно упражнялся с деревянным мечом и небольшим луком. Много лет не видевший отца, он почти забыл его. Сейчас, после нескольких недель с Брайденом, снова ощутил сильнейшую привязанность к этому немногословному, но не казавшемуся угрюмым, высокому темноволосому человеку.
Брайден был еще молод, около тридцати лет, и у него было две жены и трое детей. Но вторую жену и ее дочь он будто не замечал, а вот Эхин и Тэвиш были ему дороги. С ними он становился необычно мягок, для киммерийского воина.
Подрастающего Эхина он с удовольствием учил стрелять и рубить на скаку, рассказывал ему истории их рода. В общем вел себя с ним почти как со взрослым, лишь иногда позволяя шутку или случайную ласку, вроде того, чтобы взъерошить тщательно зачесанные волосы сына.
А вот маленького Тэвиша отец баловал и опекал так, что даже самого Тэвиша это смущало. Он был еще маленький, но уже не такой, каким отец оставил его, уходя на войну. Он умел держаться в седле и тоже стрелял из своего детского лука. Он приносил с охоты сурков и считал себя уже мужчиной и воином, хотя конечно, это было не так. Тэвиш еще боялся темноты и змей, не умел плавать и боялся большой воды. Он верил в любые сказки и потому, если перед сном слушал истории о чудовищах, ночью непременно видел во сне мангасов-людоедов.
Он был смелый и стойкий мальчик, но все же ему было только семь лет.
Кроме жен Брайдена в его семью входили два его младших брата, с женами и детьми, и другие родичи. Семеро были взрослыми мужчинами, готовыми взяться в любой миг за оружие.
Тем вечером, когда мир Эхина рухнул, семья остановилась на берегу небольшого ручья. Должно быть, в летнюю жару этот ручей и вовсе пересыхал, но сейчас, во время весеннего цветения по белым камням с журчанием бежала прозрачная, чистая вода.
Было уже темно, и угли небольшого костерка, на котором варили похлебку, уже подернулись пеплом. Пора было идти спать, но Брайден и его сыновья сидели у гаснущего костра. Отец рассказывал им легенду о древнем воине по имени Конан. Песен про Конана киммерийцы знали бессчетное множество и были они самые разные. Одни были мрачными и кровавыми, а другие – веселыми. Казалось невероятным, что этот Конан в своей жизни пережил все, что ему приписывали.
- … а потом с неба обрушилось чудовище и поглотило безумного колдуна Хандемира. После того, как смерть Бартатуи-кагана стала известна, войско гирканцев рассыпалось, и Согария осталась стоять непокоренной. Такой она и оставалась до времен Тогака. А Конан-Скиталец отправился на поиски новых приключений. Говорят, вскоре он покинул Гирканию, и больше его здесь не видели.
- Расскажи про Тогака, отец! – попросил Тэвиш, горящими глазами глядя на Брайдена.
- В другой раз.
- А ты был в Согарии, отец?
Брайден не успел ответить на этот вопрос. Он услышал топот копыт и поднялся, привычным движением схватив меч, который всегда держал под рукой.
- Да пребудет над вами благословение Вечного Неба. Опусти меч, киммирай! – раздался тихий, слабый голос. – Я не враг тебе, к тому же я слишком слаб.
Говоривший подъехал ближе. Это был худой человек, бородатый, остролицый и горбоносый. На своем тонконогом коне он сидел лишь потому, что был привязан к седлу. Из плеча его торчало древко стрелы. Правое бедро сочилось кровью. Должно быть были еще какие-то раны. Поперек седла его лежало легкое копье, но не похоже было, что этот гирканец способен метнуть его хотя бы на три шага.
Брайден крикнул своих невольников, чтобы они помогли раненому спуститься с седла и увели коня. Он так же велел позвать старую женщину, которая ведала лекарское дело, чтобы она осмотрела раны гостя.
Гирканец с трудом сделал несколько шагов и тяжело опустился рядом с костром.
Эхин и Тэвиш принялись подбрасывать в огонь прошлогодний репейник, который в этих краях вырастал ростом выше человека и прочный, как настоящее дерево.
Израненному гостю поднесли молока. Он напился и поблагодарил.
- Кто ты? И кто напал на тебя? – спросил, наконец, Брайден.
- Зовут меня Булат. – ответил гирканец, закашлялся и сплюнул кровью. – Когда-то я звался Булат-хан. Но нет у меня больше ханства и сам я изгой. Ты киммирай, я угадал верно?
- Да. Я Брайден, сын Эхина, копейщик. Служу великому кагану, под бунчуком Коди.
- Ты говоришь иначе, чем они.
- Я из тех киммерийцев, что недавно прибыли из-за моря.
Булат тяжело вздохнул.
- Если хочешь убить меня – убей и отнеси мою голову Каррасу, сыну Конана. Это его люди гнали меня точно зверя и ранили меня.
Брайден усмехнулся.
- Немного чести убить воина, который на ногах не стоит от ран. Ты пришел к моему огню, выпил молока от моих кобылиц. Нет, Булат, который раньше был ханом, я не буду убивать тебя. Сейчас время мира.
- Каррас не знает, что такое мир. – ответил Булат.
- Каррас великий воин и мой господин. Не говори о нем плохо, это оскорбит мой дом.
- Прости, киммирай. У меня и в мыслях не было оскорбить тебя. Я говорю тебе спасибо за твое гостеприимство.
Пришла старуха и в свете разгоревшегося пламени осмотрела раны Булата.
- Если вытащить стрелу – он тут же умрет. – сказала она.
- А если не вытащить?
- Тоже умрет, но позже.
Булат тихо рассмеялся. Кровь снова пошла у него изо рта.
- Такова вся наша жизнь. – сказал он, вытирая кровь. – Видимо не суждено мне увидеть следующий рассвет.
- Такова воля богов.
- Я знаю это, и не боюсь смерти. Мне она кажется лишь избавлением от боли. Последние три года были страшными для меня. Ты понимаешь, о чем я говорю, не так ли, Брайден-копейщик?
- Вы прогневали великого кагана, и он обратил против вас оружие. Вы нарушили закон, а Каррас – это меч закона.
- Все так. – согласился Булат, который раньше был ханом. – Мы объявили войну и проиграли. И все же жалко, что целые роды стерты с лица Матери-Земли. Теперь Степь принадлежит вам, киммирай. Но лишь Небо знает, как долго вы сохраните свою власть.
Брайден ничего не ответил.
- Я умираю, Брайден. Скажи мне, человек из-за моря, в твоем сердце есть место милосердию?
- Я ничего не могу сделать для тебя, Булат. Но я могу предать тебя погребению по вашим обычаям, и принести над твоей могилой жертву.
- Речь не обо мне. – ответил бывший хан. – Ты кажешься мне человеком чести, и у тебя самого есть сыновья. Спаси жизнь моего сына, не отдавай его Каррасу. Он еще ребенок, ему всего семь лет. Я велел ему спрятаться в балке, к востоку от вашего лагеря и поехал вперед один. Ответь мне, ты спасешь ему жизнь?! – последние слова Булат скорее выдохнул, чем произнес. Жизнь утекала из него вместе с кровью.
Брайден долго не отвечал. Непросто было пойти на то, что предлагал ему Булат.
- Сын знает, где я и мой отец, схоронили наши сокровища от Карраса. Больше трех пудов серебра и золота иранистанстанскими и вендийскими монетами! – прошептал Булат.
- Да как ты смеешь?! – рявкнул Брайден. – Не вздумай купить меня!
- Ты все же не ответил мне, киммирай. Ты спасешь моего сына?
Если бы бывший хан не упомянул о серебре, но Брайден скорее всего отказался бы. Но сейчас была задета его гордость. Гордость, а вовсе не алчность.
- Я сохраню жизнь твоего сына, Булат! И я сделаю это не ради твоего серебра, а ради того, что принял тебя у своего костра. Закон одной дороги, ты слышал о нем?
- Да, киммирай.
- Ты был на одной дороге со мной, а скоро ты уйдешь на последнюю тропу. Я клянусь тебе, Булат, что сохраню жизнь твоему сыну, чего бы мне это не стоило. Клянусь тенью моего отца и старыми богами моего народа.
- Благодарю тебя, киммирай. Пусть с тобой будет благословение Неба.
Брайден послал своего брата и еще двух мужчин туда, куда указал Булат. Они вскоре вернулись, и привели с собой мальчика лет семи. Темнолицый, красивый, большеглазый, он совсем не походил на своего отца. Но все же увидев Булата, устремился к нему и обнял его. Отец с сыном обменялись несколькими словами на языке, которого ни Брайден, ни его люди не поняли.
А потом Булат откинулся на спину, и очень скоро просто перестал дышать.
Сын его заплакал. Маленький Тэвиш тоже не смог сдержать слез. Брайден и Эхин растерянно смотрели на тело бывшего хана и его заплаканного сына.
- Твой отец ушел на последнюю тропу. – по-киммерийски сказал Эхин, но мальчик его понял. Он поднял заплаканные глаза на Эхина и ответил.
- Теперь я последний в нашем роду.
После этого он заплакал еще горше.
- Ты не хан. – сказал Тэвиш.
Сын Булата ничего не ответил.
- Ты гость в моем становище. – сказал Брайден. – Я поклялся твоему отцу, что сохраню тебе жизнь. Отныне мой шатер – твой шатер. Ты станешь мне как сын.
- Я не хочу быть сыном киммирая! – неожиданно воскликнул мальчик, но Брайден сказал ему.
- Это была воля твоего отца.
- Я Иргали. – сказал сын Булата. – Когда-нибудь я стану ханом.
- Нет, ханом ты не станешь. Если ты не прекратишь говорить глупости, то я не смогу спасти твою жизнь.
- Но я стану ханом! – опять возвысил голос Иргали.
Брайден не стал спорить с ребенком.
- Это мои сыновья. Старшего зовут Эхин, а младшего Тэвиш. Они будут твоими братьями. Ты голоден, Иргали?
- Нет. – всхлипнул ребенок.
В самом деле, кто сможет есть, проводив на последнюю тропу отца, который истек кровью у тебя на глазах.
- Эхин. – повернулся Брайден к старшему сыну. – Проводи Иргали в вашу палатку. Сними с него эту одежду и спрячь ее. Выдай ему что-нибудь попроще.
Эхин так и сделал. Он велел безвольному Иргали снять дорогой, хорошего сукна, кафтан, остроносые сапоги и красные штаны, и дал ему простую длинную рубаху и штаны до колен.
- А сапоги? – удивился Иргали.
- Ходи босиком. – ответил Эхин, и сын хана неуверенно поплелся за ним – сухая трава и камушки кололи непривычные ноги. Такой же босоногий Тэвиш шел рядом, никакого неудобства не выказывая.
Утро еще не расцвело, когда в становище Брайдена услышали топот копыт, какой может издавать только большой отряд на тяжелых боевых конях. В предрассветном тумане с востока выплыл первый всадник.
Это был могучего сложения киммерийский воин в доспехах. Он сидел на коне столь огромном, что тот больше походил на странного длинноногого буйвола. Всадник поднял копье, но, увидев, что перед ним соплеменник, воткнул его в землю.
Следом за гигантом из тумана один за другим возникали другие воины на всхрапывающих лошадях.
- Я Кайран, тысячник, правая рука великого кагана. – сказал великан. – По велению нашего господина мы разыскиваем предателя и врага Золотого Шатра, гирканца по имени Булат. Ты видел его, всадник?
- Да, господин. Он ночью прискакал в мое становище. Я дал ему напиться.
- Это хорошо. – усмехнулся Кайран. – Веди его сюда.
- Не могу, господин.
- Почему же? Он покинул твой лагерь?
- Можно и, так сказать. Он умер от ран.
Кайран на миг помрачнел.
- Это плохая весть. Великий каган, да правит он девяносто девять лет, хотел допросить его.
Кайран тяжело спрыгнул на землю. С ним спешилось еще два воина.
- Покажи мне тело.
Брайден подвел его к бездыханному Булату, которого завернули в старый вытертый ковер и положили около телеги.
Кайран наступил на край ковра, потом пнул тело, и ковер развернулся.
- Да, это он. – кивнул тысячник и коротким жестом отдал приказ одному из своих людей.
Тот вытащил тяжелую кривую саблю и хотел отсечь голову мертвого Булата. Но Брайден протестующее вскинул руку.
- Не надо! Ты видишь, что он мертв, этого довольно. Я обещал, что похороню его согласно обычаю.
Кайран пожал плечами.
- Как скажешь. Обычно мы рубим головы, но моего слова будет достаточно.
Потом он резко повернулся к Брайдену.
- Где его сын?
От неожиданного вопроса Брайден вздрогнул, как от удара.
- Я помню тебя, Брайден-копейщик. – сказал тысячник. – Ты храбр, бросаться на врага с копьем, но слишком уж милостив к побежденным. У Булата есть сын, и этого сына он вез с собой, когда убегал от меня. Где его сын? Говори! Ты тоже что-то пообещал умирающему Булату? Ты знаешь, где его сын, так? Ты спрятал его, я вижу это!
Брайден молчал. Он думал, что сейчас Кайран прикажет своим всадникам начать обыскивать его лагерь. Брайден готов был вступить в бой с людьми Кайрана. Он – человек Карраса, но в своем становище он полновластный господин.
Кайран видимо прочитал его мысли.
Никто не знает, что заставило Кайрана поступить так, как он поступил.
Тысячник взглянул прямо в глаза Брайдена. Темные, страшные глаза грозного полководца пронизали душу. – Принеси его голову великому кагану. Каррас сейчас в десяти милях на восток, у каменных столбов. Если через день ты не принесешь к порогу Золотого Шатра голову сына Булата, ты станешь врагом великого кагана. Ты будешь убит, твой шатер и твои повозки сожжены, а твои родичи проданы в рабство. Ты понял меня, Брайден-копейщик?
Брайден коротко поклонился.
Все это время Эхин, Иргали и Тэвиш сидели, забывая дышать, в нескольких шагах от тысячника. Когда Кайран ударом сапога перевернул тело его отца, Иргали дернулся вперед, по-кошачьи зашипел и укусил Эхина за ладонь, которой тот зажал ему рот. Но больше он не рвался из рук Эхина.
Когда Кайран уехал, Брайден упал на траву, в отчаянии закрыв лицо руками.
К нему подошли его братья.
- Что мне делать? Как я должен поступить? Если я убью сына Булата, то нарушу клятву, данную ему. Если я не принесу голову Каррасу, то гнев Карраса падет на весь наш род! Я сам охотился на гирканцев чистой крови, и знаю, что Каррас не ведает ни жалости, ни усталости. Он найдет нас и уничтожит, даже если мы убежим в Старую Киммерию!
Братья его не нашли, что сказать.
Брайден погрузился в тяжелую задумчивость.
Наконец, он поднялся. Он позвал мальчиков, велел им встать перед собой и сказал так.
- Иргали, я поклялся твоему отцу, что сохраню твою жизнь. Великий каган требует твою голову. Скажи мне, видел ли ты когда-нибудь великого кагана?
- Нет, никогда я не видел этого мангаса. – по своему обычаю дерзко ответил Иргали.
- Значит, и он не видел тебя?
- Нет.
Тогда Брайден обернулся к Тэвишу.
- Ты мой сын по крови, Тэвиш, и видит Небо, я люблю тебя всем сердцем. Но ты должен умереть, чтобы я смог исполнить клятву.
Тэвиш и Иргали были одного роста, одного сложения и одного возраста. Оба темноволосые и смуглые. Правда Иргали был красив, а Тэвиш напоминал волчонка, но смерть всех делает похожими.
Эхин содрогнулся от ужаса, а Тэвиш, кажется, не понял, что сказал ему отец.
- Я должен убить тебя, Тэвиш. – сказал Брайден. – Это вопрос чести.
Брайден достал нож.
Тогда маленький Тэвиш заплакал. Эхин обнял его, и так вцепился в брата, что дядьям пришлось растаскивать их силой. Тогда на помощь Тэвишу бросился Иргали, но и его тоже оттащили.
- О, боги, за что мне это? – прохрипел Брайден, но боги, как и всегда, промолчали.
На миг показалось, что он готов отступиться от своего страшного решения, но тут Тэвиш сам шагнул вперед и сказал.
- Делай, что должен, отец.
Откуда набрал он в себе столько силы перед лицом смерти? Какова же была судьба этого мальчика, если уже в семь лет он был столь храбр?
И Брайден зарезал его, словно барана. Эхин рванулся из рук дядьев и пробежал несколько шагов, прежде чем его настигли и повалили. В лицо ему хлынула кровь Тэвиша. Рыдающего Эхина скрутили и унесли. А маленький Иргали остался и видел все.
Он позвал жену и показал ей тело Тэвиша.
- Такова воля великого кагана, да правит он девяносто девять лет. – только и сказал Брайден. – Похороним его вместе с гирканцем, что принес смерть в наш стан.
Женщина вырвала себе клок волос и расцарапала все лицо, но плакала молча.
Потом Брайден отрубил сыну голову, за косицу привязал ее к седлу своего коня и поехал ко двору великого кагана.
Когда Брайден приехал к Золотому Шатру, Каррас пировал со своими людьми. Отмечали окончание охоты на гирканскую знать.
Хотя двенадцатикрылый шатер, крытый златотканым кхитайским шелком, высился на вершине холма, и вокруг него стояла стража, каган и его люди расположились на открытом воздухе, у подножия холма.
Брайдена провели через ряды вооруженных воинов. По обычаю, он отстегнул меч.
Взглянув на копейщика, Каррас, обладавший изумительной памятью на лица, вспомнил его, и от радости ударил себя ладонями по бедрам.
Брайден церемонно поклонился и пожелал Каррасу править девяносто девять лет. Сам великий каган запросто приветствовал его, словно друга, а не слугу.
- Проходи, садись к столу, Брайден! Говорят, ты привез мне подарок?
Брайден поднял за косу голову сына.
Каррас мельком взглянул в лицо мертвого мальчика.
- Это точно сын Булата? – спросил он, взглянув в глаза Брайдену.
- А кто бы это мог быть, мой повелитель?
- Быть может, ты поймал в степи первого, попавшегося гирканского сосунка и теперь привез мне его голову, чтобы получить награду? – спросил Каррас, и как всегда непонятно было, говорит он всерьез, или шутит.
- Я не ищу награды, мой повелитель. Полководец Кайран приказал мне сделать это.
- Ах, Кайран. – хохотнул Каррас. – Кайран всегда доводит дело до конца. Он даже вот этих! – Каррас указал обглоданной костью на двух оборванцев, которые, скованные одной цепью, сидели в нескольких шагах от его стола. – Вот этих предлагал мне убить!!! Но я сказал нет, иначе кто будет вылизывать мои миски от жира?!
При последних словах в голосе его зазвучала такая лютая ненависть, что Брайден, который, казалось, утратил всякую способность чувствовать, невольно похолодел.
- Кто будет вылизывать миски?! – задушенным от гнева голосом просипел Каррас, и швырнул в оборванцев кость, попав одному из них в лицо.
Когда он повернулся к Брайдену, гнева как будто не бывало.
- Ты можешь поклясться, что это сын Булата?
- Клянусь Кромом. – ответил Брайден.
- О! – Каррас вновь засмеялся. – Слова истинного киммерийца! Люблю киммерийцев, потому что они люди чести. Я и сам киммериец. – зачем-то сказал он и снова посмотрел в лицо Брайдену.
Правда, в его скуластом лице и коренастой фигуре трудно было найти что-то киммерийское, выглядел он как гирканец с далекого Востока.
- Да, повелитель. – коротко поклонился Брайден.
- Голову отдай стражам. И садись, отведай сайги, которую я застрелил сегодня ночью.
Мясо сайги было вкусным, а черный кумыс – крепким.
Что пережил он в тот день, какие мысли кружились в его голове, Брайден никогда не говорил никому. Ни Эхину, ни Иргали. Точнее не Иргали, а Тэвишу.
Когда Брайден вернулся из лагеря Карраса, он был сильно пьян, но ничего не говорил.
Проснувшись утром он велел начать похоронный обряд по обычаю западных гирканцев. Они положили тела Булата и Тэвиша в неглубокую могилу, придав им позу зародыша. С ними поставили миски с молоком.
С Булатом положили его саблю, а с Тэвишем его лук. Он был так мал, что не получил еще даже детского ножа. И все же он умер как воин, как настоящий мужчина.
Брайден зарезал коня, на котором приехал Булат, и часть мяса сожгли, а часть съели во время краткого и молчаливого поминального пира.
Молчаливый Иргали помогал во всех делах. Он больше не говорил, что станет ханом и выглядел испуганным.
Ночью Эхин разбудил Иргали и уволок подальше от стоянки. Он поставил мальчика на колени и хотел зарезать его так же, как отец убил Тэвиша.
Если бы Иргали принялся плакать, звать на помощь или сопротивляться, то Эхин убил бы его безо всяких сомнений. Но тот сам опустился на колени, обнажая шею, готовясь принять ту же смерть, какую за него принял брат Эхина.
И рука Эхина дрогнула. Вместо того, чтобы перерезать горло Иргали, он разрезал себе ладонь и предложил сыну Булата стать братом по крови.
Иргали тоже порезал ладонь, они пожали друг другу руки, обнялись и назвали друг друга братьями.
Потом Эхин поведал о своей клятве.
Иргали повторил ее.
Но с того дня Эхин даже наедине кровного брата стал называть именем убитого Тэвиша.
Для всего мира Иргали, сын Булата, умер, а Тэвиш, сын Брайдена, жил.
Лето Иргали прожил в семье Брайдена.
Но уже осенью жестокий рок повторно осиротил его.
А заодно осиротил и самого Эхина.
Скитания Эхина.
Брайден тогда перекочевывал на зимние пастбища. Было уже холодно, но снег еще не покрывал землю. Все время лили ледяные дожди. Из-за сырости и пронизывающего ветра заболел даже крепкий Эхин. Потому он лежал в повозке, закутанный в шкуры, и стучал зубами, охваченный ознобом.
Когда мужчины перегоняли стадо овец через обмелевшую реку, вдруг раздался грозный гул приближающегося вала воды. Ночью в горах прошли особенно сильные дожди, и сейчас поток катился вниз по течению.
Все закричали, заторопились, размахивали палками.
Но было уже поздно.
Стена дышащей смертельным холодом воды с ревом вырвалась из-за поворота и в один миг подхватила овец, лошадей, конных погонщиков, и даже повозки, которые только ступили на прибрежные камни.
Ослабленный, почти бесчувственный от лихорадки, Эхин не сразу понял, почему мерное покачивание сменилось вдруг бешеной тряской, а потом повозка его перевернулась, и он угодил в ледяную воду.
Эхин вскричал от ужаса, и вдруг охватившего его тело мертвенного холода. Вода была столь холодной, что обжигала. Он скорее барахтался, чем греб. Сопротивляться тащившей его силе было невозможно. Но все же он боролся за жизнь изо всех сил и сумел выбраться на берег. Потом волна выбросила на камни тело неизвестного отрока, который выглядел совершенно так, будто спокойно спал, только затылок его был размозжен. Много людей погибло в ту ночь.
Без сомнений, слабый и больной, Эхин замерз бы, но на южном берегу его подобрали киммерийцы, которые переправились днем раньше. Измученного Эхина уложили поближе к костру, завернули в шкуры и напоили горячей похлебкой.
Несколько дней он был между жизнью и смертью. Его непрерывно терзали кошмары. Тэвиш раз за разом умирал на его глазах, и он ничего не мог с этим сделать. Кипели реки и озера крови, горели костры, кости громоздились к черным небесам. Иногда ему казалось, что он видит самого Эрлэга. Иногда он и просто проваливался в непроглядную тьму.
Когда он пришел в себя, то человек по имени Нис рассказал ему, что его люди нашли тела нескольких мужчин, женщин и детей, и бесчисленное множество овечьих туш, но никого живого.
И Эхин уже не заплакал.
Слез у него не осталось после того лета, что он провел на горных пастбищах вместе со своим отцом и новым братом.
Почти каждую ночь он плакал по Тэвишу, а, просыпаясь, шел трудиться или развлекаться вместе с Иргали.
Потому услышав от Ниса, что отныне он сирота, Эхин не заплакал.
Он спросил, как поступили с телами его родни, и услышал в ответ, что их, согласно киммерийскому обычаю, предали огненному погребению.
- Конечно, мы не смогли насыпать над ними достойный курган, но место отмечено.
Эхину показали небольшой холмик, обозначенный каменным столбом.
Ему дали нож и подарили козла, чтобы он смог зарезать его в честь теней погибших.
Он спросил, был ли среди мертвых мальчик лет восьми. Но такого не нашли.
Конечно, это ничего не значило, скорее всего, тело просто унесла вода.
Вместе с приютившей его семьей, Эхин кочевал три года. Он отработал все, что было затрачено на его пропитание и сверх того. Но он не роптал, это было справедливо.
Нис не принял его в свой род, и Эхин оставался одиноким.
Но Эхин не таил обиды на своего спасителя. Нис не стал ему вторым отцом, но ему и не нужен был новый отец. Все-таки Нис дал ему защиту, кров и пищу.
И он учил его сражаться.
Эхин учился владеть мечом, копьем и луком. Он был ловок и бесстрашен. Иногда во время учебных поединков его охватывал настоящий гнев.
В тринадцать он убил первого человека. Это был вор-конокрад, которого поймали сыновья Ниса. Эхину дали меч, чтобы он впервые пронзил им сердце человека, а не животного.
Рука Эхина не дрогнула, а само убийство никак не потрясло его.
Эхин уже знал, зачем он живет.
Он жил, чтобы исполнить свою клятву – убить Карраса. Сначала он хотел отомстить за смерть брата Кайрану, но понял, что Кайран лишь меч в руке Карраса.
Когда ему было пятнадцать лет, Эхин спросил Ниса, может ли он оставить его семью и попытаться найти свою судьбу. Тот позволил ему уйти, подарил на дорогу коня, меч и копье.
Эхин поступил на службу к тому самому военачальнику, который погубил Тэвиша. За него поручился Нис и его семья. Он легко доказал свое происхождение и стал всадником в тысяче Кайрана.
Каррас много воевал. Иногда он устраивал набеги на соседей, иногда в подвластные ему земли вторгались враги. Иногда нужно было подавить смуту среди ханов-данников.
В первые годы правления Каррас извел под корень знать «бородатых» племен Запада, которые теперь принадлежали киммерийской знати, и понемногу смешивали свою кровь с киммерийской.
Но «плосколицые» племена из глубин Степи сохраняли свой обычный уклад и лишь платили дань великому кагану. Время от времени один из плосколицых ханов решал, что стал слишком могущественным и грозным, чтобы платить кому-то дань.
Тогда против него отправлялись избранные тысячи.
Слишком разделенные между собой, гирканцы с северо-востока не могли угрожать Каганату по-настоящему, но иногда беспокоили границы набегами.
Ни один год своей службы Эхин не провел дома.
Были многолетние походы, из которых одни привозили воза добычи, а другие не возвращались вовсе, убитые в бою или умершие от ран и болезней.
Но Эхин, хотя и сражался в самой гуще боя, всякий раз оставался жив.
Из-за его равнодушия к богатству и всем радостям жизни его называли «дэли» - помешанный. Наверное, он и был таковым.
Эхину нравилась война. Он любил убивать. Смерти он не боялся.
Вот только не хотелось умирать, не исполнив клятву.
За время службы он много раз видел великого кагана. Но всякий раз между ним и владыкой Степи было несколько десятков вооруженных до зубов воинов, которые изрубили бы Эхина на куски, стоило ему обнажить меч.
Однажды Каррас даже подарил ему свой старый халат. Но хотя и в тот раз Эхин был слишком далеко. Каррас, конечно, не своими руками передал ему халат. Это сделал согнутый в поклоне слуга, а великий каган восседал на невысоком помосте, и по обе стороны от него стояли два воина, смотревшие перед собой так, смотрят сторожевые псы.
Эхин, быть может, и попытался бы рвануться к Каррасу, но у него не было с собой даже ножа. Все, вплоть до бритвы у него отняли перед тем, как он смог предстать перед владыкой Орды.
Все это наполняло душу Эхина тоской.
Неужели ему не суждено сдержать клятву? Но тогда он должен прервать свою жизнь, броситься на меч. Ибо, зачем жить тому, кто не в силах идти избранным путем? Кто нарушает клятвы, данные именем старых богов на крови родного брата.
Эхин все чаще задумывался о самоубийстве, когда узнал, что Иргали жив.
Сначала он ликовал, потом впал в ужасную тоску, потом в гнев. Но все эти чувства кипели у него в груди, тогда как загорелое лицо оставалось бесстрастным.
Первые годы после своего спасения, Эхин верил в то, что названный брат чудом выжил. Но со временем эта вера угасла. Степь велика, но не безгранична, и как может в ней потеряться киммериец чистой крови, сын прославленного воина? У человека всегда есть родственники и друзья. Кто-то должен был дать приют второму сыну Брайдена.
Но ни разу, ни у одного походного костра, ни в одном большом становище, ни на торжище, Эхин не слышал о Тэвише, сыне Брайдена-копейщика.
И вот в то время, когда он уже потерял всякую надежду, товарищ по десятке сказал ему, что сегодня в лагерь прибыло пополнение, наемники из-за моря. Среди них есть человек, называющий себя Тэвиш, сын Брайдена. Он просил объявить во всеуслышание, что ищет своего брата.
- Он просил передать тебе, что ему жаль, что вы с ним потеряли друг друга. Он все это время жил у родственников на островах моря Вилайет.
Эхин с досады ударил себя по лбу. Именно об этом он не подумал. Но как эти самые родственники приняли Иргали, который нисколько не похож на подлинного Тэвиша.
Но, поразмыслив, Эхин решил, что все просто. Настоящего Тэвиша островитяне просто не видели. А Иргали, происходивший из «бородатых» гирканцев западной Степи вполне мог сойти за киммерийца, только более смуглокожего и темноглазого, чем обычно бывают люди этого могучего племени. Но за годы жизни вокруг моря Вилайет киммерийцы впитали в себя много разных народов, и среди них встречались люди, сильно непохожие на чистокровных уроженцев далекой Старой Киммерии. Взять хоть Карраса, который похож и вовсе на татага.
Если Иргали знал киммерийский язык и знал семью Брайдена, он легко мог притвориться Тэвишем.
Впервые за долгие годы Эхин был счастлив.
Он даже ощутил в себе нечто, что не сразу узнал.
Радость жизни.
Он больше не хотел умирать.
Эхин пошел на базар и купил там новую одежду. Раб-брадобрей тщательно обрил ему лицо, виски и затылок, а длинные волосы заплел в тонкую косицу, спадавшую с темени.
Почему-то не хотелось, чтобы брат увидел его оборванцем, хотя прежде своим затрапезным видом Эхин гордился.
С новой прической, в новом одежде, препоясанный дорогим мечом иранистанской работы, Эхин должно быть выглядел богатым и привлекательным.
Когда он уже выходил с базара, к нему бросились непотребные девки и стали хватать за руки и одежду, заголяться, предлагая себя.
- Эй, красивый воин! Победи меня, черноокий! – пропела одна из них, темнолицая, явно принадлежавшая к собачьему племени.
Эхин оттолкнул ее и пошел дальше. Женщины его никогда не интересовали. Не интересовали его и мальчики. Однажды Эхин убил человека, предположившего что он – мужеложец. Он просто не понимал этих желаний, хотя телесно был как будто здоров.
Что-то царапнуло его память.
«Почему она назвала меня чернооким?» - подумал Эхин. «Должно быть это просто присловье, она всем так говорит».
Он шел через многоголосую, многоязыкую толчею большого становища. Это был настоящий передвижной город, тут было не меньше десяти тысяч человек, и одного человека можно искать днями напролет, даже если знаешь его. По счастью есть глашатаи.
Но Эхину не нужен был глашатай, он знал, куда идет. Он шел к стоянке заморских наемников. Они прибыли на службу Каррасу, будут драться пешими, бить из огромных длинных луков и метать камни из пращей. Сам Эхин пехотинцев за воинов не считал, но раз уж его брат один из них, то придется присмотреться к ним получше.
На столбе висел медный щит, отполированный до блеска. Рядом было воткнуто в землю копье, с которого свисал стяг заморских наемников.
Улыбаясь счастливой, глупой улыбкой, Эхин подошел к щиту, воображая, как сейчас он обратиться к стражникам, как они выслушают его, как понимающе закивают головами, а потом подойдет Иргали.
Каким он стал? Он высокий или среднего роста? Могучего сложения, или сухощавого? Он веселый и буйный, или мрачный и задумчивый? Чего он добился на службе? Он простой воин-щитоносец или уже стал десятником?
Отполированная медь сверкнула на Солнце, на миг ослепив Эхина. А потом перед глазами его предстал Тэвиш.
Не Иргали, носящий имя Тэвиша, а настоящий Тэвиш, его родной брат. Этот Тэвиш был старше того, которого отец зарезал во исполнение воли великого кагана. Но все равно, Тэвиша никак не могло здесь быть. Да его и не было на самом деле. Образ его расплывался в глазах, очертания его плыли, были неуловимы. И все же Эхин понял, что Тэвиш смотрит на него с тяжелой укоризной.
Эхин издал тихое сипение. Призрак ничего не говорил, просто стоял, но это и было страшнее всего.
Сипение превратилось в крик.
Эхин развернулся и побежал прочь, расталкивая людей, и вослед ему полетели насмешки и брань.
Он понял, чего хочет призрак брата.
Нечего брататься и обниматься с проклятым Иргали, который принес смерть в их семью. Надо выполнить обет. Сегодня же! Сейчас же!
Эхин направился к Золотому Шатру.
Даже хорошо, что он посетил базар сегодня. Он уйдет к предкам чистым и нарядным.
Великий каган в это время выезжал на широкую улицу своего передвижного города.
Как обычно по обе стороны от него были смотревшие сторожевыми псами стражники.
Но в этот момент к кагану сбежались всевозможные нищие, попрошайки, убогие. Слепые, параличные, колченогие, просто старые и голодные.
Им это позволялось.
Кто-то бросился собирать зловонные яблоки, выпавшие из-под хвоста длинношеего белого скакуна, на котором ехал Каррас. Этот навоз считался приносящим удачу.
Кто-то тянулся к сапогам Карраса, потому что прикосновение к одежде или обуви великого кагана исцеляло от всех недугов.
Стражники подняли плети, но размахивали ими как-то лениво и не в полную силу. Получив удары, нищие и убогие скалили гнилые зубы, визгливо кричали, но назад не подавались. Получать удары, им было не привыкать.
Каррас хищно усмехался в густые вислые усы.
И тут через толпу грязных, увечных людей в рубище, вдруг к нему метнулся один, совсем на них не похожий. Он был молод и быстр. И намерения его не вызывали сомнений.
Чутьем человека, долгие годы живущего в ожидании покушений, Каррас понял, что хочет сделать это безумец.
Владыка Орды схватился за меч и понял, что вытащить его не успевает. Ему нужно мгновение, но этого мгновения у него не было. Клинок убийцы уже летел в его сердце.
Командир его телохранителей, полукровка Наранбатар, обнажил свое оружие, но и он видел, что не успевает.
Время вокруг Эхина как будто замерло. Все прочие двигались как осенние мухи, а летел стрелой из тугого лука. Он увидел гнев и страх на лице Карраса, он увидел растерянное лицо Наранбатара. И всадник справа от Карраса поднимал копье, но слишком медленно, чтобы поразить его, уже прыгнувшего вперед подобно тигру, уже нанесшего смертельный удар, который очень скоро достигнет своей цели. Острие длинного прямого меча пронзит черное сердце повелителя Степи!
Сначала он не ощутил даже боли. Просто что-то толкнуло его в спину и швырнуло вперед, на каменистую, вытоптанную землю.
А потом он понял, что грудь его пробита насквозь и он лежит, лицом в лошадиный навоз. Он еще ощутил, что разрезано его сердце. Сильное, молодое сердце, которое могло бы биться еще многие годы. Он чувствовал, что его больше нет, как единого целого, что оно разрезано надвое и не бьется больше.
Боль была огромной, но уже чужой.
«Сделай, или умри, пытаясь» - так говорили в Старой Киммерии.
«Ты попытался. Теперь умирай» - сказал себе Эхин.
И умер.
Каррас ошеломленно смотрел на узколицего юношу в одежде наемного пехотинца с островов.
Нанарбатар взревел львом и тронул коня, чтобы стоптать его, смять, уничтожить и тем отомстить за свою оплошность с первым напавшим.
- Стоять! – окрикнул его Каррас, который разглядел, что островитянин не хотел убить его, хозяина Золотого Шатра, сына Конана, а напротив, спас ему жизнь.
Юноша упал на колени, и выставил пред собой руки, обхватив левый кулак правой ладонью. Так приветствовали Карраса незнатные киммерийцы.
Наранбатар остановился, но Каррас повторил.
- Стоять! Он спас нам жизнь.

[Михаэль фон Барток]

Эпилог.
Странное происходило в Золотом Шатре.
Каррас, только что переживший покушение на свою священную особу, отпустил почти всех телохранителей, велел им стоять снаружи, чтобы они не могли услышать, о чем он говорит с островитянином. С ним был только его полководец Кайран и начальник стражи Наранбатар.
Каррас не приказал никого казнить за допущенную ошибку, и уже это внушало ужас каждому телохранителю. Должно быть повелитель прикажет им закончить свою жизнь. Каждый должен будет вспороть себе живот и умереть в муках у ног Карраса.
Каррас разговаривал со своим спасителем в тот момент не походил на себя самого.
Он не был ни перепуган покушением, ни сломлен открывшейся правдой. Но в тот день Кайран, Наранбатар и островитянин-копейщик видели странное.
Они увидели сомневающегося Карраса. Они увидели не Карраса-кагана, а Карраса-человека, каким он мог бы стать, если бы не родился в Золотом Шатре.
- Так кто, говоришь, он был?
- Имя его было Иргали, сын Булат-хана. – с коротким поклоном отвечал Тэвиш.
- Но как такое может быть? Как все эти годы он мог выдавать себя за киммерийца? За сына хорошо знакомого нам Брайдена?
- Великий каган. – почтительно отвечал Тэвиш. – Ты же видел его лицо. Такое лицо равно могло принадлежать киммерийцу, халану, сараху или массагу.
- Это так. – согласился Каррас. – Я и сам, когда выпью лишнего, сущий шалыг. Но все же, как он мог так долго обманывать всех?
- Повелитель, он не обманывал. Он сам верил, что он Эхин.
- Но как такое может быть?! Бывает, боги в старости проклянут человек безумием, и он забывает, кем был! Но ведь он был так молод!
- Это очень сильная и странная магия, повелитель. Я думаю, что знаю, как все случилось.
- Рассказывай.
Тэвиш поклонился и начал свой рассказ.
- В те дни, когда по твоему приказу, повелитель, шла охота на гирканских изменников, Иргали, сын Булата, был очень молод. Отец его долго скрывался от твоих верных людей, и всюду за ним следовали два сына. Иргали, и еще один, имени которого я не знаю. Когда господин Кайран загнал Булата в ловушку, тот решил зарезать своих сыновей, чтобы они не попали в руки господина Кайрана.
Широколицый гигант Кайран фыркнул и собирался что-то сказать, но Каррас мановением руки велел ему замолчать.
- Одного сына он убил, а Иргали убежал и спрятался в зарослях. Потом Булат приехал к нашему костру и там вскоре умер от ран. Перед смертью он, видимо, раскаялся в своем поступке, и просил отыскать и спасти его сына. Когда мы нашли Иргали, он уже был не в себе, должно быть повредился умом при виде гибели брата. Ему было лет десять тогда, так же как и Эхину, а я был младше, но хорошо знаю всю эту историю, потому что отец рассказывал ее мне много раз. Булата мы быстро похоронили, и положили в его могилу тело убитого им сына.
- И что же было дальше? Как Иргали возомнил себя Эхином?
- Я не знаю, повелитель. Он прожил с нами целое лето. Сначала был робок, ни за что не умел взяться, только кричал от своих кошмаров. А иногда начинал говорить, что когда-нибудь станет великим ханом и отомстит тебе, повелитель.
Каррас помрачнел лицом.
- А еще его все время преследовала тень господина Кайрана.
- Моя? Моя тень? – воскликнул в изумлении Кайран. – Да я его в жизни не встречал, тем более не преследовал.
- Должно быть, он когда-то увидел тебя и испугался, потому что, господин, тебя боятся и воины, а не только малые дети.
Кайран углом рта усмехнулся. Это пришлось ему по душе.
- Наверное, и отец рассказывал ему о том, что за ним охотится грозный Кайран. Потому он всюду видел тебя. Но потом Иргали как будто пришел в себя. Стал помогать нам с домашними делами, сделался нашим товарищем. Мы с братом жалели его. Эхин был добрым парнем, и заботился о сыне Булата. Тот привязался к нему так, что боялся от него отойти. Он все время ходил за Эхином. Однажды он рассказал Эхину то, что как думал, видел той ночью. Иргали вообразил, что это не Булат зарезал своего сына и его брата, а мой отец своего сына по приказу господина Кайрана, чтобы Иргали занял его место.
- Да, замысловатое безумие поразило этого Иргали. – сказал Каррас, и выглядел он печальным. Он убил в своей жизни больше людей, чем иная чума, но почему-то история страданий маленького Иргали тронула очерствелую душу господина Золотого Шатра.
- Мой отец хотел ему помочь. Он отвез его к шаману, который долго камлал над Иргали, пока тот не погрузился в колдовской сон. Но шаман не смог отыскать разум Иргали, который блуждал в туманах. Тогда он предложил просверлить Иргали дыру в голове, чтобы выпустить злого духа, который смущает разум мальчика. Но отец мой побоялся, что от этого Иргали умрет, а ведь он обещал умирающему Булату сохранить жизнь его сына.
Иргали говорил в основном с Эхином. Он рассказывал ему все новые и новые вещи, все более невероятные. Он говорил, будто бы мой отец отвез голову своего настоящего сына тебе, повелитель.
Каррас не смог сдержать удивленного кашля.
- Мне?
- Да, повелитель. В то время он окончательно помешался на мысли отомстить тебе за свои страдания. Но тогда он еще считал себя Иргали, сыном Булата. Он был смышлен, быстро выучил наш язык и понял наши обычаи. Вот только он был безумен. Потом наступила осень. Мы переправлялись тогда через верховья Разадана. С гор пришла большая вода. Иргали был тогда болен, лежал в повозке. Когда повозку подхватило и понесло водой, Эхин бросился спасти Иргали, но его сорвало новой волной и повозки и бросило на камни. А повозка и Иргали уплыла. Мы потеряли тогда все стадо. Погиб Эхин, тело которого отец нашел через три дня, и как мы думали, погиб Иргали. Должно быть Иргали тогда выбравшись на берег нашел мертвого Эхина. Тогда-то он совершенно помешался. Или он вообразил себя моим погибшим братом, или часть души Эхина действительно вселилась в него, мне, конечно, неведомо. Его подобрали другие киммерийцы. Но они направлялись в родные кочевья, быстро похоронили погибших, которых нашли, и двинулись дальше. Быть может, мы разошлись с ними в день дороги.
- И ваши пути разошлись на всю жизнь?
- Да, повелитель. Мы потеряли в ту ночь все наше стадо. Я лишился двух братьев, отец – двух сыновей, родного и приемного. Он счел это скверным знаком и решил вернуться за море. Это не было бегство, срок его службы истек, и он господин Кайран отпустил его.
- Так было. – кивнул Кайран.
- Значит этот Иргали, вообразивший себя твоим братом, все эти годы только и жил мыслью о том, чтобы убить меня?
- Скорее всего, повелитель. Он был безумен. Когда я только решил перейти к тебе на службу, я узнал, что в твоем войске есть человек, называющий себя именем моего мертвого брата. Я думал, это дерзкий самозванец, и хотел убить его. Я заплатил глашатаям, чтобы они огласили, что я ищу брата. Когда Иргали пришел в назначенное место, я сразу его узнал. Он увидел мое отражение в начищенном медном щите и побежал, словно за ним гналась стая мангасов. Я последовал за ним. Остальное ты видел, повелитель.
- Мы благодарим тебя за спасение нашей жизни. – сказал Каррас.
И добавил растеряно, голосом, не имеющим ничего общего с его обычной повелительной речью.
- Несчасный парень! Он уже при жизни побывал в седьмой преисподней, в последнем царстве Эрлэг-хана. –пробормотал он, и уже громче добавил. - Но во имя Неба! Откуда же он взял эту историю о ребенке, убитом взамен другого? Я помню что-то такое, но мысль ускользает от меня.
- Это сага о Терлаке Воронья Кость. История из Старой Киммерии. – громовым голосом огласил Кайран. - Терлак Воронья Кость был жестоким королем. Однажды он заподозрил своего воина в измене, и тот был убит. У того воина был побратим именем Каллум. Воронья Кость приказал Каллуму принести голову сына его побратима. Каллум воспитывал этого мальчика, как заведено между побратимами. Каллум воззвал к старым богам и зарезал своего родного сына вместо воспитанника. Голову его он отдал Терлаку. Терлак был доволен. Такая история. Разные есть версии, но суть всегда такова.
- Точно, сага о Терлаке Воронья Кость. – кивнул Каррас.
Он смотрел перед собой, или куда-то вглубь себя. Это была минутная слабость человека, не привыкшего быть слабым.
Тэвиш склонил голову, чтобы не видеть задумчивого, отчасти растерянного выражения на лице повелителя Степи. Он знал, что Каррас не простит ему, если он покажет, что стал свидетелем его слабости. Конечно, Каррас не убьет его, во всяком случае сейчас. Но лучше, чтобы все случившееся сегодня было забыто.
- Мы готовы вознаградить тебя за спасение нашей жизни. – снова церемонно обратился Каррас к Тэвишу. – Проси, чего пожелаешь.
- Повелитель, дай мне похоронить несчастного безумца по обычаям его рода. – Тэвиш поклонился, выставив пред собой руки в воинском приветствии. - Не бросай его тела на поругание.
- Да будет так. А для себя ты ничего не хочешь попросить?
- Нет, повелитель. Я простой копейщик и хочу им остаться.
Каррас коротко хохотнул.
- Скромность украшает достойного мужа. Хорошо, я и так не собирался дарить тебе Согарию или ставить тебя тысячником. Но все же прими полную меру серебра за три года службы и вот этот дивный меч иранистанской работы.
Каррас отстегнул от пояса чуть изогнутый клинок в выложенных золотом ножнах.
- Благодарю, повелитель. – поклонился в землю Тэвиш.
- Разрешаем идти. – махнул рукой Каррас.
Тэвиш ушел.
Каррас и Кайран какое-то время сидели молча.
- Есть еще кое-что в этой истории, чего я не могу понять. – сказал каган.
Не дождавшись от Кайрана ни слова, он, наконец, спросил.
- Кто, во имя Неба, был этот Булат?! Ты помнишь его, тысячник Кайран?
- Нет, повелитель. – ответил полководец.
Каррас поднял небольшой колокольчик, чтобы позвать слугу, ведавшего его гаремом.
Как обычно, после сильного душевного потрясения, ему захотелось женщину. Взять хотя бы ту тоненькую как тростинка вендийку, что ублажала его на прошлой неделе…
- Разрешаем идти. – указал он рукой Кайрану.
Кайран поднялся.
- И тебе тоже разрешаем идти. – повернулся Каррас к Наранбатару.
Начальник телохранителей поднялся.
- Сегодняшних стражников – на колья. В следующий раз кол получишь и ты. Иди.
Наранбатар поклонился.
- Правь же девяносто девять лет, великий каган. – сказал он, и вышел.
Каррас позвонил в свой колокольчик.
Конец.

[Зогар Саг]

Сильно! Правда, как на мой вкус, для данного жанра уж слишком мудрено

[Михаэль фон Барток]

Цитата: Автор: Зогар Саг Правда, как на мой вкус, для данного жанра уж слишком мудрено

ну, сначала была версия без финального твиста.