Мы переживём потери

[Lex Z]

Мы переживём потери

Под палящим солнцем среди вывернутых комьев умирали всходы ячменя.
– Кто за это ответит? – содрогаясь от ярости, но не смея дать ей волю при матери, спросил Туулдай.
Цирена подняла отёчные веки. Из-под них на потравленный ячмень глянуло само терпение пришлого народа барга, которому только двадцать лет назад было позволено обрабатывать часть долины. До этого жили рабами.
– Мама! Кто?.. – не сдержался Туулдай, перешёл на крик.
Лоб Цирены рассекли страдальческие морщины, узкие губы сжались.
Туулдай осёкся, опустил голову. Он должен учиться у матери выдержке, мудрости и стойкости, с которыми она повела в неизвестные земли людей, не пожелавших добровольно расстаться с детьми и отдать их монахам. Встала против воли кагана, судьбы и богов. Расплатилась потерей любимого мужа. Он оставил путников возле могучей горной гряды, побоялся тягаться с неведомым, раскаялся и повернул назад. И Цирена с двумя малышами, которые цеплялись за подол рубахи, с третьим в животе, начала подъём во главе пятнадцати семей.
– Пойдём домой, сын, – чуть слышно молвила она. – Мы переживём потерю.
Новый приступ гневной лихорадки потряс Туулдая. Легко сказать — переживём! Ей, старейшей в селении, в зимний голод придётся прокладывать тропу к полынье заснеженного Бэй хала. Ибо она сама создала закон, которому неукоснительно подчинялись переселенцы: выжить должны в первую очередь молодые, способные продолжить род.
Цирена будто услышала мысли сына, развернулась к нему – маленькая, сухонькая, с дрожавшей жилой на морщинистой шее. Но такой силой повеяло от хрупкой фигуры матери, что Туулдай отшатнулся.
– Ты не помнишь, как мы шли сюда и как расплачивались за пройдённый путь. Ты был мал...
И Туулдай, сам уже отец сыновей-подростков, вновь почувствовал себя малышом, который прикрывает материнской кацавейкой уши от кусачего горного мороза. Плохонький костерок и светит-то слабо, а уж тепла от него вовсе нет. Мать тихо уговаривает мужчину:
– Смотри получше за ней. Да, ваша дочь не вынесла пути, но ведь ещё трое остались... Это всё ради того, чтобы они могли жить.
– Уж лучше бы мы сразу оставили одного старшего, а других свели к монахам. Ведь так и так погибнут, да ещё и намучаются... – отвечает прерывистый голос.
– Отец ли ты своим детям? – голос Цирены взвивается к огромным звёздам, которые вдруг начинают дрожать, а некоторые из них срываются с места и, чиркнув по небосводу, исчезают во тьме.
Туулдай посасывает кожаную завязку кацавейки и представляет, что у него во рту горьковатая корочка хлеба. Слюна скапливается во рту, капает на материнскую руку. Он слышит шёпот:
– Терпи, сынок, терпи...
Какая-то женщина ходит кругами, встряхивая на руках младенца, который мнёт дёснами закоченевший сосок груди, выталкивает его изо рта, кричит и снова хватает холодную пустую плоть.
– А-а-а! – раздаётся дикий вопль, и женщина, оторвав ребёнка от груди, швыряет его вниз, на дно пропасти, которое и днём-то плохо видно.
Туулдай закрывает глаза – он не хочет видеть, что случится дальше. Через некоторое время его будит шёпот:
– Терпи, сынок, чтобы жить дальше. Живые всегда терпят, – говорит мать.
Туулдай открыл глаза. Цирена уже была далеко, она направлялась к домишкам из разномастного плавника, который можно было собрать после бури на берегах Бэй хала.
Мать... Маленькая хрупкая старушка, на плечах которой держался их мир.
Туулдай зашагал вслед. Он прикинул запасы вяленой рыбы, сушёных водорослей, число голов скота. Скоро можно будет отправить молодь в горы на охоту, женщин и детей – за грибами и ягодами. Но даже при особенной удаче и крайне умеренном расходе съестного без ячменя не выжить. Грудь снова опалило болью и обидой, и Туулдай в несколько шагов догнал мать.
– Ишээ отдадим замуж, – бросила она, не оборачиваясь.
Туулдай собрался было одобрительно кивнуть, но вдруг споткнулся. Ишээ, красивейшая из девушек, которых он когда-либо видел на побережье Бэй хала, была невестой младшего брата Айдара. Оба они родились уже здесь. И почти одновременно, с разницей в одну ночь.
Двадцать лет назад Цирена отправилась проверять сети, чего никогда не делала раньше, и исчезла на три дня. Вернулась посуху. Лодка, сети, улов — всё пропало. Однако именно в этот же год переселенцам-барга была отдана самая непригодная часть долины — камень на камне, овраг на овраге. В мешках на горбатых от работы спинах натаскали из лесу земли, привезли на тележках навоз. Нарастили кое-какой плодородный слой. И ушли от хозяев, зажили самостоятельно, отдавая небольшой ясак. А вскоре появился на свет Айдар. Никто не посмел спросить, чей это сын – кого-то из бывших хозяев или самого Бэй хала.
Ребятишки, Айдар и Ишээ, выросли стройными, высокими, ясноглазыми. Их должны были поженить ещё пять лет назад. Но Айдар, в отличие от парней-сверстников, противился: жизнь была тяжкой, пища — скудной, и если бы Ишээ забеременела, кто-то из стариков отправился бы по зиме к полынье. Только в этом году ячмень так мощно взошёл, что люди стали весёлыми и добрыми в ожидании праздника: много хлеба – быть свадьбе. Быть новому человеку к следующему лету. И жить всем. Не случилось...
За Ишээ предлагали хороший калым и приезжие, и старшины ближних урасов*.
– А как же Айдар? – выкрикнул Туулдай.
– Я учила вас жертвовать, – сказала мать, поднимая полог над входом в дом.
У расписной коновязи всхрапнул конь, любимец Туулдая. Но хозяин не откликнулся ласковым взглядом. Он смотрел вдаль, на небольшое поле, потравленное злыми людьми.
Нет у Туулдая права прийти в урас и спросить за потраву. Он может только терпеть и жертвовать. Чего ж сама Цирена не стерпела приказа кагана отдать всех детей, кроме одного, монахам? Почему не пожертвовала своей кровью и плотью? Глядишь, кончились бы голод и война, нарожала бы ещё.
И Туулдай решительно нахмурился, дёрнул полог, вошёл в дом.
Оторванный край захлопал на ветру.
***
Туулдай на правах помощника матери наблюдал, как Айдар вместе с рыбаками разгружал плетёные корзины, звонко, по-детски, смеялся: некоторые рыбины всё ещё были живы, трепыхались средь осклизлой зелени, которой их переложили для сохранности.
Рыбаки работали споро, принюхиваясь к горьковатому дыму и тяжёлому, с тухлинкой, запаху варившейся баранины. За пять дней они соскучились по бульону-бухлер, мягким одеялам, детской возне и теплу от очага. Но не войдут в дома до тех пор, пока Цирена не отмолит их от гнева Бэй хала. Великий непостоянен, непредсказуем, и если сегодня он отпустил их домой с полными корзинами улова, то кто знает, как он поступит в следующий раз?
С жалобным воем из дома вышла Цирена. Халат на груди потемнел от крови. Её руки, вытянутые вперёд, изгибались волной. Это рыба ходила кругами по воде. Из-за небольшого заборчика соседней постройки выскочила кривоногая толстая Гоохон. Её лицо было измазано синей краской, в руках дрожал шест такого же цвета. Это сам Бэй хал явился. Цирена вытаскивала из-за пазухи куски сырого мяса, требухи, бросала под ноги толстухе, которая валилась лицом вниз, хватала их ртом, старалась не выронить, громко чавкала, с трудом глотала. Бэй хал кормился.
Песня-вой оборвалась, обряд закончился. Цирена сочувственно глянула на Гоохон, которую натужно рвало у забора. Барана, сорвавшегося в овраг, закололи три дня назад. Свежее убоины не нашлось. Авось толстуха оклемается, и баран не вернётся за ней. Цирена махнула рукой – рыбакам можно отправляться по домам.
Айдар засмотрелся на высокий справный дом в стороне. Там весёлая Ишээ встречала отца, радовалась толстой рыбине, хвост которой волочился по земле. Этого самого крупного осетра добыл Айдар и подарил отцу невесты – Ишээ почти не ела мяса.
Цирена заметила, как сын чему-то улыбается, и сурово прикрикнула на него: нечего привыкать к мечтам. Жить нужно тем, что есть сейчас.
Когда Айдар поел и запил еду горячим солёным молоком с топлёным бараньим жиром, хмурый Туулдай рассказал о несчастье и очень удивился, что младший не вскочил, хватаясь за нож, не стал гортанно призывать предков и грозить местью. Только пристально поглядел на мать.
Туулдай сдвинул войлочную шапку с пышной меховой оторочкой на затылок, стал утирать рукавом обильный пот. На самом деле он заслонил лицо, чтобы проницательная Цирена не узнала его мыслей. Между ней и младшим была какая-то странная близость, которая вызывала тревогу. Айдар всегда слушался её, не куролесил, как остальная молодь.
Цирена кивнула, и младший вышел из дома.
– Коней нужно созвать в загон, – пояснила мать. – А ты ступай к себе, отдохни перед дорогой. Поедешь в урас, позовёшь стариков в гости.
Туулдай понял: вопрос о замужестве Ишээ решён.
Как только высветлился край неба, Туулдай уже выехал из селения. Возле загона придержал коня, который испуганно всхрапывал, тряс гривой.
В зыбком предрассветье другие кони казались рыжеватыми валунами. Вот только...
Туулдай спешился, подошёл к жердям. Точно: на боках и мослатых коротких ногах животных светлой масти чернел перегной. Та живительная почва, которая питала маленькое ячменное поле.
Туулдай коршуном взлетел в седло, яростно гикнул, помчался не по дороге, а напрямик, по покосу.
Это что же: Айдар сам согнал коней на ячмень? Но ведь он рыбачил вместе со всеми. Хотя известно его умение направлять табун только едва слышным свистом и даже взглядом. Вдруг он может усилием воли заставить коней нестись вскачь? Но зачем ему вредить самому себе? Не хочет жениться? Так никто не заставляет. Да и любовь к Ишээ у него на лице, в ясных лучистых глазах, в дрожи широких ладоней... Если только мать приказала потравить хлеб. Богатый калым захотела? Но и без потравы скажи она своё слово – перечить не станут.
***
Айдара что-то разбудило ни свет ни заря. Может, чей-то крик. Нет, скорее мозжение на шее под правым ухом. И точно – татуировка, которую ему сделали в раннем детстве, набухла, пульсировала жаром.
Цирена уже раздувала угли очага.
– Хоогон при смерти, – сказала она.
Значит, жертвенный баран всё же вернулся за толстухой. Это плохо. Хуже и быть не может – Бэй хал отвернулся от них. Но ведь раньше, во время голода, Великий не гнушался плодом, скинутым кобылой из-за бескормицы, трухлявыми кедровыми шишками, солониной, от запаха которой слезились глаза.
– Ты вернёшь её, мама? – спросил Айдар.
Цирена покачала серой от золы головой:
– Нельзя. Она уже не наша.
Айдар знал: мать права. Только благодаря смиреннным жертвам Бэй хал терпит переселенцев-барга в долине. Стало быть, к ним будут терпимыми и соседние урасы.
Но отчего так жжёт веки слеза, словно барга теряют не толстую вдовую Гоохон, а красавицу Ишээ?.. Хотя и её они потеряют, стоит только вернуться Туулдаю со стариками. И поедет его Ишээ из родительского дома, построенного почти так же, как хижины на далёкой родине Цирены, в непривычную юрту, станет мыть сапоги старшей жене, сносить её попрёки, рожать крикливых детей, которые вырастут коренастыми, широкими в кости, но всё равно чужими в роду, ибо принесёт их барга. Зато будут презрительно смотреть чёрными узкими глазами на родичей матери.
За что же пришлось заплатить ячменём, жизнью Гоохон и судьбой Ишээ?..
Айдар оглянулся: где конь, которого можно загнать в бешеной скачке, где соперники, с которыми можно сразиться? Как успокоить сердце, которое вот-вот перестанет стучать, захлебнувшись горем?
Не успели мужчины отнести тело в горы, где меж плоских камней белели кости умерших барга, грянула новая беда.
Сразу несколько ребятишек, которые ещё штанов и халатов не надевали, сверкали ягодицами из-под коротких рубашонок, покрылись тёмными пятнами с кровоподтёками, словно укусами. Они, с раздутыми шеями и синим от удушья лицом, очень быстро перестали плакать. Навсегда.
Всем было ясно: виноват отвергнутый Бэй халом баран. И помочь может только Цирена, ведь она единственная, кто может воспользоваться шара шажан, жёлтой верой, которой научилась у монахов в родном краю. Остальным она дала мудрый совет – принять хара шажан, чёрную веру коренных жителей побережья Бэй хала. Только вот хара шажан отвергала смиренные обряды и просьбы барга.
Цирена вышла к соплеменникам, собравшимся возле дома, но по её бесстрастному лицу никто не понял, какое решение будет принято в ответ на мольбы матерей и гневный ропот отцов.
– Мы переживём эту потерю, – наконец сказала она.
Впервые за время здешней жизни барга возмутились. Сначала раздались недовольные возгласы, а потом над посёлком поднялись женский визг и гортанные крики мужчин. Однако все стихли, когда осознали: на Цирене не халат с запахом, а рубашка, расшитая диковинными птицами с длинными хвостами. Значит, она призовёт на помощь предков, жёлтую веру. Значит, всё будет правильно. Значит, она остановит хворь и вернёт дыханье детям.
Только Айдар в такой исход не поверил. Как говорила сама же Цирена, на двух конях не усидишь.
Мать весь день провела в доме у погасшего огня, не готовила еду и сама не ела и не пила. Тревожить её было нельзя: она находилась в долгом и трудном пути к предкам. Айдар устроился на ночлег во дворе. Его сон прервал шёпот Цирены:
– Выпей молока, сынок.
Он открыл глаза: рядом никого не было, а возле циновки стояла круглая чашка. Молоко в свете луны показалось синеватым.
Странно. Айдар оттолкнул посудину, жидкость выплеснулась и не разлилась по плотной утоптанной земле, а тут же впиталась. Он лёг на старое прожжённое одеяло и стал смотреть в небо. Юркой рыбиной мелькнул в черноте след звезды. Одной, другой...
Айдар скорее почувствовал, чем услышал шаги. Приподнял голову: это мать отправилась куда-то. Нужно присмотреть за ней, не ровён час оступится в темноте.
Цирена быстро удалялась, словно и не потратила сил на прожитую жизнь, а была такой же молодой и сильной, как много лет назад, когда повела барга через горы.
Айдар быстро натянул войлочные сапоги с кожаными подмётками и ринулся вслед.
От рубахи матери исходило странное свечение, но её фигура будто таяла, становилась частью ночного мира. Айдар краем глаза уловил движение рядом, однако не повернул головы: так можно и потерять Цирену, которую почти не различить в странном мерцании и сполохах. Но запах заставил глянуть в сторону. Ибо это был смрад от неперевязанных ран, которые сочатся гнойной сукровицей.
Рядом с Айдаром шёл незнакомец в одежде, покрытой чёрными пятнами.
Рука сама потянулась к поясу, на котором вместе с кресалом, свёрнутым волосяным арканом висел нож. Кто посмел появиться на землях барга, да ещё ночью, подобно врагу? Но лунный блик мазнул по шее идущего и помог Айдару увидеть татуировку.
Как? Как такое могло случиться, что рядом с ним оказался родич? Почему он не пришёл к Цирене, не показался ни старикам, ни семейным мужчинам? А о том, что это именно родич, можно было догадаться по стройной хрупкости тела, в отличие от широких, крепких, коренастых фигур коренных обитателей долины.
Вот же незадача: в тот недолгий миг, пока он дивился на незнакомца, мать исчезла.
Айдар пробормотал сквозь зубы ругательство и остановился, прислушиваясь, в какой стороне раздадутся шаги.
И тут он увидел ещё несколько силуэтов. Да ночь просто кишела ими! Одни как бы вырастали из тьмы и были чернее сажи. Другие высвечивались из лунного сияния.
Пришла страшная мысль: все эти люди давно мертвы. Ну не может с живых отваливаться кусками плоть, обнажая серые в лунном свете кости. Не бывает у тех, кто ещё дышит, глаз, похожих на стухший куриный белок.
Воздух стал холодным и колючим. Каждый вздох обдирал ноздри и горло. Лёгкие скрипели от тьмы слюдяных обломков, которые ворочались, вонзались, вспарывали и грозили порвать тело. Это, наверное, ощущает каждый, кто покидает мир живых.
Ноги Айдара словно приросли к земле. Тело перестало подчиняться усилиям воли, а в голове металась одна мысль: «Мёртвые хотят сделать его одним из них!» И вырваться не удастся. Вот почему мать приготовила ему сонное питьё, вот почему не хотела, чтобы он пошёл за ней.
Лунный свет исчез. Мрак через зрачки вонзался в мозг, ядовитой волной проникал к сердцу. Смерть была вокруг. Смерть была в нём самом. В мире не осталось ничего, кроме смерти.
Айдар почувствовал, как чья-то рука рвёт незримые путы, с силой выталкивает его из небытия прямо в жизнь. Только теперь он смог вдохнуть пряный ночной воздух, закашлялся, упал в мокрую от росы траву.
Мертвецы медленно удалялись. Айдар узнал по одежде тех, кто умер в последние годы. Позади всех ковыляла Гоохон с четырьмя крохами. И тот, кто показался Айдару первым. В спине торчал вогнанный по самую рукоять нож. Такой же хранился у матери...
А ещё на тёмной траве что-то белело. Наверное, обронили мёртвые. Айдар подошёл, нагнулся, подцепил тончайшую ткань, вышитую хвостатыми птицами. Так это ж точь-в-точь материнский платок! Только почему-то целый. Свой-то она разрезала на четыре части. Две из них отправились вместе со средними братьями к плоскому могильному камню на скале. Третья у Туулдая, четвёртая – у него.
Айдар позабыл о том, что нужно догнать Цирену, поплёлся куда ноги повели, размышляя, кем при жизни был незнакомец, который помог ему избежать смерти; кто его убил ножом, подобным материнскому; откуда у него платок, подобный материнскому...
Слишком много сходства с вещами, принадлежавшими Цирене. Словно бы всё сводится именно к ней. И отчего неведомый спаситель помог Айдару?
Татуировка!.. Айдар похолодел. Такой отмечали мужчин рода Цирены в день пятнадцатилетия. Сыном незнакомец ей быть не может, значит, бывший спутник, отважившийся на переход через горы... или муж. В отличие от других племён, барга заключали браки только между своими. Тогда понятно, почему у него материнский платок – нёс его, видно, в дар. А вот нож... им могла поразить изменника и отступника сама Цирена, а спутникам сказать, что супруг их предал, решил вернуться к кагану с его войнами, вездесущими монахами, голодным народом, жесточайшими казнями и призывом умертвить стариков и лишних детей.
Ткань растаяла в руке Айдара, еле видным в предрассветной мгле дымком просочилась меж пальцев и осела росой на травинках.
Может, отважной Цирене, которая ради цели не щадила никого, и, в первую очередь, саму себя, нужна немедленная помощь? И Айдару рано присоединяться к шествию мёртвых соплеменников. Да и зачем тому, кого уже нет на свете, кто холоден и бесчувственен, как лысые скалы горных хребтов, спасать чужого сына? Или... нет, это невозможно! И всё-таки, если мать лучше остановить?.. «На двух конях не усидишь». На сторону какой веры встанет Великий Бэй хал — шара шожон или хара шажон, жёлтой или чёрной? Может, не помилует никого...
Ах он, Айдар, скинутый плод кривой коровы, вот он кто! Чёрвь безголовый, тухлая жабья икра, жидкий помёт больного барана! Конечно же, нужно вызволять мать, а не бродить потерявшейся иманухой* в темноте!
Айдар припустил в обратном направлении.
И успел вовремя.
Там, где земли барга были отрезаны от чужих пастбищ языком валунов, камней и гальки, который когда-то сполз с гор после урагана Байрун-хайта-хольтин, в попеременном мелькании тьмы и жёлтого света сражались двое: хвостатая птица и бургэд*.
Умирающим пламенем полыхнули перья хвостатой. Их закрыли громадные крылья орла. Из-под исполинских когтей хлынула кровь. Гигантский багровый клюв раскрылся, и всё вокруг содрогнулось от победного крика. Зарокотал вдалеке Бэй хал. Горная гряда откликнулась громыханьем.
Что делать? Айдар забыл, что он всего лишь человек, что его тело слабо, тоньше волоса перед всесильным духом. Бросился напрямик через валуны, не заметив, что почти не касается их кожаными подошвами войлочных сапог, а рука крутит аркан.
Петля звёздным следом прорезала тьму, упала бургэду на шею, высекла из его перьев искры.
Угрожающе взревело в горах, земля дрогнула и пошла трещинами, которые стали испускать ядовитый смрад.
Ножны рассыпались, словно пепел, и в ладонь Айдара легла рукоять ножа. Он метнул его наугад.
Глаз чудовища брызнул чёрными струями, а потом вспух кровавым пузырём.
Вершины гор вздрогнули, обрушились вниз. Над ними стала подниматься тьма, закрывая блекнувшие звёзды и посветлевшие облака. Это потревоженный Байрун-хальта-хойтин собирался снести всё подряд в неспокойной долине.
Но гул, который послышался со стороны Бэй хала, заставил ураган замереть, а ледяной вихрь, сорвавшийся с верхушек волн, остудил его гнев.
Орёл бросил добычу, взмахнул крыльями и растаял в первых солнечных лучах.
Айдар обессиленно опустился на покрытую испарениями землю.
***
Он ощутил тепло лёгкой руки на своей щеке. Мама...
– Поднимайся, сын, – сказал её голос. – Мы идём домой.
Не открывая глаз, Айдар спросил:
– Гоохон и малыши пойдут с нами?
– Нет, – помедлив, ответила Цирена. – Они не вернутся.
Из-под закрытых век Айдара потекли слёзы. От жгучей обиды он еле нашёл силы спросить:
– Тогда зачем это всё?.. Орёл... битва. Ты могла умереть, и никто бы никогда этого не пережил!..
Негромкий смешок раздался в ответ. А потом Цирена сказала:
– Жизнь бесконечна. Никто её не может прервать. То, что умирает, возродится. И снова умрёт для нового рождения.
– А все мёртвые, которые шли за тобой – да, я видел, и один даже спас меня, – тоже родятся заново?
Ладонь Цирены твёрдо опустилась на рот сына.
– Об этом молчи. Никто не должен знать. До срока, когда станет одним из них, – с внушительной строгостью сказала она. – Мёртвые так же бессильны, как и живые, против Бэй хала, Байрун-хальта-хойтин или путей, проложенных в Верхнем мире, который смотрит на нас с небес звёздными ночами. Ты помог мне изменить один из этих путей, остановить ураган. Иначе Байрун снёс бы наши земли в море. А плата... мы переживём это. Только помни: никто не должен знать.
Айдар резко сел и открыл глаза.
Цирена зябко куталась в изорванный, окровавленный халат.
По её лицу скользили тени от рваных туч, которые нёс ветер со стороны Бэй хала.
– Мама! – Айдар схватил Цирену за руку и поразился тому, как заходили под кожей обломки костей.
– Мама! – заорал он, пытаясь обнять её плечи. Впервые в жизни обнять: Цирена всегда держалась от людей на расстоянии, и никто не мог бы сказать, что когда-либо коснулся её.
Под его рукой хрупнули ключицы и распавшиеся суставы. Голова матери завалилась набок.
– Что с тобой, мама?! – взревел Айдар.
– Я давно... такая, – ответила она. – С той ночи, как попыталась спуститься в пропасть, чтобы спасти ребёнка, брошенного матерью в бездну. Увы, вернулась к спутникам одна. И только потому, что меня ждали твои братья. И ещё нерождённому должна была дать дорогу в жизнь. И научить всех терпеть... Никому не говори об этом.
Цирена за всю дорогу больше не сказала ни слова. Только возле крайних оград прошептала:
– Помни: ни слова. Иначе всё зря.
А дома было неспокойно. Их встретил потемневший лицом Туулдай, за невысоким забором столпились единородцы-барга.
– Где?! – раздался высокий женский вопль. – Где мой малыш, мой маленький сын, Цирена? Почему ты не привела его?
Люди заголосили, стали проклинать Цирену. Туулдай поднял руку вверх, и все замолчали.
– В урасе отказались от родства с нами, – начал он, глядя в сторону потравленного поля. – Нас винят во всём: в плохих рыбалке и охоте, падеже скота, неурожаях. За двадцать лет, пока мы обрабатываем здесь землю, край превратился в негодное место, обнищал и почти обезлюдел. Нас просят уйти добром. А ещё в урасе умирают от той же хвори, что и те дети, – голос Туулдая дрогнул, сорвался, но вновь окреп, налился злобой, – которые скончались, пока меня не было. Наш ячмень никто из ураса не травил. И я верю старикам, которые плакали, рассказывая о своих бедах. Я верю их шаману, который назвал виновного.
Тут Туудай глянул наконец матери в глаза.
– Что ты говоришь, брат?! – взвился Айдар. – Как ты можешь?..
– Могу, – ответил, как врагу, Туулдай и повернул голову в сторону толпы.
Его жена стояла вместе со всеми без платка и пояса, лицо было вымазано сажей, а волосы всклокочены. Это означало траур.
– Могу, – повторил он и рванул косую полу халата, раздвинул ворот рубахи. На белой незагорелой груди темнели пятна, похожие на кровоподтёки.
– Твоя власть, мама, держится на наших бедах, ведь так? Чем их больше, тем ты сильнее? – низким голосом, срывавшимся в яростный рык, продолжил Туулдай. – И ради неё ты навлекаешь на наши головы новые напасти! Ты подняла коней и направила их на поле!
– Отравила Гоохон! – послышалось из толпы.
– Напустила на нас хворь!
– Пообещала вернуть детей, а сама обрушила дома и раскромсала землю!
Только сейчас Айдар заметил, что на некоторых домах разрушены крыши и пошли трещинами обмазанные глиной стены, заборы рухнули, коновязи-сергэ стояли криво или попадали. Так, видно, откликнулась земля на битву матери и орла-чудовища. Но как сказать об этом людям, не нарушив запрета?
– Стойте! – выкрикнул Айдар, но уловил предостерегающий взгляд Цирены.
Она спокойно двинулась к дому, и Туулдай, не хотевший отступать, всё-таки отошел в сторону.
Люди покричали и разошлись. Их возмущение разбилось о спокойствие Цирены. Или о привычку подчиняться. Или о боязнь отступить от главного правила – терпеть всё, что ни случится.
Но тишина была какой-то зловещей, словно ясный день загнивал изнутри, выращивал чудовищный нарыв, который грозил прорваться в одночасье. Ведь чтобы отомстить, необязательно кричать об этом.
Айдар стал разделывать для вяления свою часть вчерашнего улова, постоянно оглядываясь и прислушиваясь.
В доме Туулдая раздался дикий вопль. Это означало ещё одну смерть.
Айдар выронил тесак для рубки хребтов особо крупной рыбы, хотел было идти разделить скорбь, но остановился. Нельзя оставлять мать одну.
Цирена сказала через дверной полог:
– Это не Туулдай... Иди, сын, помоги. Но помни!
Айдар на ходу вытер руки и бросился к дому брата.
Туулдай сидел босой во дворе, уставившись в безоблачное небо и вопя. В доме шныряли женщины, которые должны обрядить покойников и уступить место мужчинам для проводов до места упокоения в горах.
Он увидел Айдара, подскочил, сорвал уздечку с коновязи, взметнул дородное тело в седло и поскакал по улице, стуча пятками о бока коня.
Айдар перехватил коня у мужчины с погребальной телегой, перерубил гужи валявшимся во дворе топором и помчался за братом.
Доходяга, который годился лишь возить воду, дрова и покойников, пошёл легко и свободно, точно лучший скакун. Айдар настиг брата у развороченного копытами поля.
– Это всё она, – прорыдал Туулдай.
– Не горячись, брат, – попытался успокоить его Айдар. – Клянусь предками, ты, если б знал правду, стал бы кланяться следам матери на дороге. Она в самом деле спасла нас всех.
– Не нужна мне дорога, спасение... и жизнь не нужна, если нет мой Игишэ и ребятишек. Сними с меня кожу вместе с этим... – Туулдай рванул рубаху, ткнул пальцем в пятна и прокричал: – И отдай ей, пусть повесит вместо полога на дверь и твердит всем, что сыном пожертвовала!..
Туулдай вывалился из седла, упал на землю, стал рыдать и хватать ртом грязь.
Айдар не нашёл слов утешения. И в самом деле, если бы он потерял Ишээ, ставшую женой, детей, то, наверное, тоже крушил бы всё вокруг.
Может, рассказать ему?.. Правду, но не всю. О битве бургэда и хвостатой птицы нужно молчать, в этом мать права. Духи не люди, могут не простить. А вот тем, что пережито им самим, поделиться можно. Пусть Туулдай знает, что в мире не всё так просто.
Он положил руку на широкую спину брата, обтянутую мокрой рубахой и стал говорить. С каждым словом рыданья становились тише, и Айдар было обрадовался.
Но Туулдай, резко сел и повернулся к нему перепачканным лицом. Выплёвывая травинки и песок, захрипел:
– Ты ничего не знаешь... Ничего! Род матери всегда жил здесь. Богатый, заносчивый. Услышали от пришлых, что где-то лучше, и отправились через горы. Но потеряли почти всё, оставили след – кости своих покойников – на каждом перевале. Дошли до вожделённых земель нищими, больными и оказались никому не нужными. Ну разве что для тяжкого труда или войн. А когда пришла настоящая беда, которая ни один край не минует, мать решила вернуться. И повела род за собой. И снова всё то же: кости покойников, голод, болезни. Вернулись чужими, переселенцами на свои же земли. И снова не нужными тем, кто не бегал за удачей и богатством в иные земли, а обживался здесь. А теперь нас просят уйти. Пока просят...
– Брат...
– Ты не брат мне! – завопил Туулдай. – Спроси у своей матери-мертвячки, чьё семя проросло в её животе!
– Откуда ты знаешь, что она не такая, как все?.. – почти шёпотом спросил Айдар.
– А я видел! – ядовито сказал Туулдай. – И не только я. Но в живых мать оставила одного меня: у ребёнка-несмышлёныша легко отнять память, заменить её россказнями. Да, мать хотела безоговорочной власти и для этого могла пожертвовать собой. Дух её оказался крепче смерти. А платим за это все мы!
– Когда ты понял? – Айдар твёрдо посмотрел Туулдаю в глаза.
– Когда мать шагнула в пропасть, была ночь упавших звёзд. Проклятая ночь. Вчера они снова падали, – тихо ответил Туулдай и вдруг заорал, выкатив глаза: – Чем вы – ты и твоя мать – пожертвовали ради своей власти?! Не молчи! Что неведомо людям, известно шаманам. Они не станут молчать, поднимут все урасы. И я им помо...
В выпученных глазах Туулдая застыло удивление. И облегчение.
Айдар рывком вытащил из-под его рёбер нож.
– Я переживу эту потерю, брат.
Он поднял и посадил заваливавшееся тело в седло, примотал его верёвкой, взятой в перемётной суме, взял в руки уздечку, скользкую от пота Туулдая, зашагал к тому месту, где орёл убивал Цирену. Нельзя, чтобы всё было зря.
***
Айдар подошёл к чёрному порезу в земле, курившемуся едкими испарениями, подстегнул коня взглядом. Животное, не издав ни звука, прыгнуло в провал с мёртвым седоком.
На обратном пути Айдар рассказал брату всё: о битве, о попытках матери изменить предначертанные пути, о том, что любая власть придумана неумными людьми. Настоящая – там, куда человеку не дотянуться. А шаманы... что шаманы? Да, сильны, но их орёл не смог одолеть жёлтую хвостатую птицу.
Шумел ветер – это Туулдай не соглашался. Стал накрапывать мелкий дождь из одинокого облака – это он горевал о разлуке с прежним миром. Снова хлынули жаркие лучи из умытого солнца – это брат нашёл свой путь.
Запарило. Вытоптанное ячменное поле зазеленело ростками. Не проросшие вовремя семена вдруг опомнились и потянулись к жизни.
В тяжёлом аромате мокрой земли почувствовалась горчинка, а потом явственно запахло дымом. Бедой. Погибелью.
Айдар глотнул воздуха всей грудью, закашлялся и зарыдал: всё прорастает после дождя. Проросли и слова Туулдая, которые он необдуманно бросил в толпу. Нет больше Цирены. Барга расправились с ней, пока он расправлялся с единоутробным братом.
И точно: из-за косогора показался столб пожарища, нажравшегося деревом и кровью.
Смысла возвращаться в посёлок не стало. Айдар повернул к роще.
Если бы мысли были подобны топору, половина осин и берёз были бы срублены. Что делать? Как спасти барга от самих себя? Как поступить, чтобы всё сделанное матерью для рода было не зря? Эх, не научила она его ничему, не открыла ни тайну его рождения, ни страшного и великого – для чего вообще существует мир.
В этой роще он играл в детстве с Ишээ, пока ей не пришла пора надеть девичий наряд и сесть за рукоделие. С десяти лет шила приданое его невеста, но подарит самую важную его часть – халат, рубаху, рукавицы и шапку – кому-нибудь другому. Странно, что от таких мыслей не щемит сердце, не хочется скакать без передыха, не зудятся руки от желания схватиться с любым в рукопашном бое. Сердце ли его остыло? Нет. Наверное, просто теперь в нём – не одна Ишээ, а вся земля барга, весь его род.
Так чего ж он уселся средь деревьев и ревёт в голос, как медведь весной, когда пытается выгнать каловую пробку из нутра?!
Ноги сами понесли Айдара в посёлок.
Он ожидал, что его могут прогнать или вообще убить, поэтому изумился тишине. Она не была полной: в каких-то домах плакали, где-то стонали, подавала голос некормленая и недоенная скотина. Миновав чёрный остов материнского жилища, Айдар зашёл во двор Туулдая.
Над четырьмя покойниками склонилась хрупкая фигура с распущенными седыми космами.
– Мама?! – остолбенел Айдар.
Горевавшая стала поворачивать к нему голову, но рассыпалась пылью у обряженных для похорон тел.
Айдар понял: умерших нужно отвезти к могильнику. Он непременно сделает это, как только заглянет в дом Ишээ.
Холодные пальцы легли ему плечо. Айдар крутанулся на месте, словно во время борьбы, которую любили устраивать барга по праздникам.
Никого нет. И видения матери тоже.
В доме Ишээ стонал на последнем издыхании её отец.
Кровоподтёки на нём почернели и вздулись, один из них изливался зелёным гноем и сукровицей, а дыхание глухо рокотало в груди.
Умиравший поднял руку и указал на груду одеял в углу. Айдар перевёл взгляд. Рядом с одеялами стояла Цирена, зыбкая, словно бы на неё смотрели сквозь воду.
– Гх... – раздалось из губ, кожа которых была обмётана корками.
– Ты тоже видишь мою мать? Не нужно её винить. Причина всем бедам есть, но нам не суждено о ней узнать. Цирена спасла нашу землю, – начал было Айдар, но вспомнил, что человеку на границе между жизнью и смертью часто являются духи. Он прозревает в другие миры, готовится идти по тропам, на которые не ступала нога живого. Почему же к нему самому приходит мёртвая мать? Близка встреча со смертью, или он уже мёртв?
Больной еле-еле покачал головой. Это движение, видно, стоило ему громадных усилий, потому что из ноздрей потянулись струйки чёрной крови.
– Гх...
На одеялах лежала шапка, отделанная мехом тарбагана.
Весной оголодавшие стаи зверьков отогнала от полей и посёлка Цирена, из-за чего барга остались на неё в обиде. В соседних урасах люди добыли дешёвый мех и неплохое мясо. И сторговались с переселенцами, связанными по рукам запретами Цирены.
– Шапка? – спросил Айдар. – Виной всему шапка?
В новых шапках ходили почти все мужчины, кроме Айдара и нескольких стариков, которые расстались бы прежде с жизнью, чем со старым, прожжённым у костров, обтрёпанным ветрами, объеденным временем головным убором.
И призрачная мать, и больной разом кивнули.
Айдар внезапно понял: добавкой к удачному торгу стала смертельная хворь, которую переносили зверьки.
В голове Айдара завертелся водоворот из падавших звёзд, провалов в земле, мертвецов, среди которых были и Гоохон, и племянники, и незнакомец-спаситель, и брат Туулдай в новой красивой шапке, не снимаемой даже в жару. А над ними – клубок сцепленных в страшном брачном танце исполинских тел, чёрных и жёлтых перьев, смертоносных когтей, жадных до крови клювов.
Айдар не почувствовал, как его затылок ударился о земляной пол.
***
Кто-то теребил его руку, прижимался к ней мокрой щекой. Что-то невообразимо нежное и сладкое касалось его век, губ, лба, подбородка. Ухо щекотали непонятные звуки.
А перед ним вставала величественная бездна, в которой перекатывались тёмно-синие волны. Она жалила прикосновениями, тянула из груди тепло, вдувала прохладное забвение в измученную голову, обещала любую форму: гигантские щупальца, мохнатую шкуру, горевшие огнём глаза или клыки невиданной величины. Крылья, способные поднять к Верхнему миру. Силу, которая может сминать скалы, как шкурку горностая, и выворачивать недра наружу.
Казалось, откликнись он не движением, а просто желанием, бездна придёт и вольёт в него силу, которой ничему нет равной на свете, озарит ярким светом, перед которым поблекнет солнце. Откроет тайны, по сравнению с которыми всё было и есть глупая детская загадка. Потому что Айдар – часть её самой .
Но что-то удерживало.
А когда бездна стала грозить неописуемыми страданиями и невообразимой болью, он вспомнил слова, которые часто повторяла его мать.
И скользнул в жизнь.
– Айдар, два ураса объединились и идут жечь барга. Бежать нужно, Айдар! – Голос вонзился в уши и явил реальность страшнее всех ужасов, которые довелось ему пережить.
– Ишээ... ты жива... я пришёл за тобой... – прошептал Айдар.
– Это я пришла за тобой, - так же тихо откликнулась его невеста. – Шаманы сказали, что в смертях виноваты барга и Цирена. Крайние дома забросали горящими стрелами. Огонь стоит стеной. Посёлок окружён, стреляют в любого, кто выберется из пламени. Что делать, Айдар?
Решение возникло мгновенно, пока ещё звучал в ушах жалобный голос Ишээ.
– Нужно бежать в гору со стороны могильника. По её бокам обрывы. А дорогой мёртвых они идти убоятся.
Ишээ облегчённо всхлипнула.
Бежать не удалось. Пришлось идти, приседая к земле. Иногда ползти. Особенно последнее расстояние до скал. И лишь увидев, как от недавно принесённых тел оторвались орлы-могильщики, беглецы оглянулись.
Над посёлком стояла чёрная туча. Её брюхо щекотали красноватые отблески пожара. Только здесь, на ветру, Айдар и Ишээ ощутили мерзость смрада от горелой плоти и вони палёных шкур скота.
Айдар, шатаясь от слабости, пошёл мимо костей и тел. Его вело какое-то странное ощущение, словно бы ему указывали путь. Возле куртинки жёсткой травы его точно пнули под коленки. Айдар разбил бы лоб о небольшие булыжники, если б не успел упасть на руки.
– Эти камни мы принесли с мест гибели тех, кому было не суждено добраться... – то ли ветер просвистел, то ли прошептал голос в голове Айдара.
– Среди них есть камень с кровью твоего мужа? – спросил он.
– Конечно...
– Это ты убила его? – Айдар задал самый страшный для себя вопрос.
– Нож должен был поразить меня. Но Бургэд, мой супруг, заслонил...
– Твой нож... – горло перехватило, и Айдар не смог договорить.
– Тех, кто носит родовой знак, можно убить только его же оружием... – еле слышно, не то словно уносимые ветром, не то поглощаемые временем, прозвучали последние слова, которые он услышал от Цирены. Или её тени, которая не смогла оставить так тяжело доставшиеся земли.
Айдар точно сам превратился в камень. За что же мать оклеветала человека, который её спас? Может, для того, чтобы уберечь от расправы убийцу? Ведь наверняка он был семейным человеком с детьми. Кто бы стал заботиться об отродье преступника? Она пережила потерю ради всех. Ради него, тогда ещё не родившегося.
Его собственный нож... Он пронзил глаз чудовищного орла, который почему-то оставил в живых жалкую букашку, посмевшую бросить ему вызов. Это значит...
Айдар оглянулся в сторону Бэй хала. Хара шажон, чёрная вера, говорила о том, что Великий может воплощаться в кого угодно. Ибо он во всём, и всё сущее в этом краю – он сам.
И тут же жалобно, но требовательно заплакала Ишээ, которая села рядом и обняла Айдара за шею.
Позади могильника они обнаружили маленькую пещеру, сухую, защищённую от ветров. Ниже начинался довольно густой лес с полосами бурелома. По обломкам веток только с одной стороны Айдар понял, что здесь часто гуляют шквалистые ветра, а по выступавшим из почвы корням была видна сила потоков воды. Дичь была непуганой, изобильной, и для Айдара не составило труда кормить себя и Ишээ. Она оказалась робкой, высовывала нос из пещеры только для того, чтобы найти сухой мох и дрова для костра. Кресало же все барга с детства носили под рукой на поясе.
Айдар словно получил в дар от всех, кто вечно спал совсем рядом, выносливость и скальную твёрдость мышц, неслышную лёгкую поступь, умение быстро, по человеческим меркам – почти мгновенно, преодолевать большие расстояния, словно бы лететь над валунами, мерить гигантскими шагами дорогу. Он ночами часто спускался в сожжённый посёлок, чтобы раздобыть хоть какую-нибудь утварь.
Со стороны могло показаться, что это дух кого-то из мертвецов в скалах разыскивает прежнюю жизнь, силится понять, куда же она исчезла.
Иногда в безлунную ночь удавалось дойти до урасов. Там, несмотря на усилия шаманов и старшин, которые подняли народ на убийство, свирепствовала болезнь. Выживали только те, кто с началом весны уехал на летние стойбища.
Однажды Айдар оказался возле поля. Ячмень, который поднялся из спавших семян, не колосился. В лунном свете серебрились полёгшие растения. Их сплошь поразила болезнь. Мать знала о ней и о том, что уцелевшее зерно будет опасно для людей. Но как заставить их уничтожить буйные всходы? У кого бы поднялась рука убить надежду на сытую зиму?..
Айдар и Ишээ стали мужем и женой. Седые хрупкие кости были свидетелями соединения их судеб, буйные ветра пели свадебные песни, в высотах Верхнего мира праздничным хороводом мелькали звёзды, окружая поток молочного хмельного напитка, который изливался через всё небо.
Много было места в опустевшей долине, но Айдар решил уйти, оставить позади невидимую более тень Цирены, отыскать новый дом для будущих детей. Потом, через много лет, он вернётся сюда в окружении большого рода. Вернётся и по праву займёт землю, очищенную временем от заразы. Ведь он сын Бэй хала.
Айдар, плечи которого прикрывала невыделанная шкура барана, стоял возле пещеры и дожидался Ишээ. Что ж она мешкает? Опустил руку к бедру. Чего-то не хватает...
Да, именно его родового ножа. Сердце сжалось от мысли: Ишээ вовсе не хочет покидать обжитые места. Или не может простить Цирене прежнего холодного отношения к ней. Ведь мать хотела получить за Ишээ богатый калым. Или под сердцем жены дитя какого-нибудь духа хара шажон, и Цирена предвидела этот миг – нож вонзается в спину сына, раздаются слова: «Я переживу эту потерю...» Но он так любит Ишээ! Пусть делает всё, что пожелает. Всё равно больше нет народа барга.
Раздались шаги.
Айдар задержал дыхание.
Просвистел брошенный нож.
Айдар обернулся. Его нежная робкая жена, сдвинув брови и воинственно выпятив нижнюю губу, глядела на долину.
И он понял, что подумала Ишээ, метнув нож.

*урас – маленький посёлок, между жителями которого есть семейно-родовая связь
*имануха – коза, в некоторых местностях – овца.
*бургэд — орёл, бурятское мужское имя Бургэд

[Monk]

Стильно, литературно и эпично.) Вот только хоррора практически нет, лично я его не разглядел. Если судей это не остановит, рассказ точно войдет в призовые.

[Разумный Я]

Ругать рассказ явно не за что. Автор умеет, но тут его умение натолкнулось на обычную вкусовщину. Не моё, извините. Скорее всего, у судей будет другое мнение. Но, в любом случае - удачи!

[Ґрун]

Автор, снимаю две шляпы. С описанными реалиями не знаком, но, судя по всему, автор тщательно изучил материалы, необходимые, чтобы написать такой эпичный рассказ. Все бы так делали, хоть в минимальном объёме. Не знали бы мы тогда Конана в труселях. А в данном случае объём самый что ни на есть максимальный.

От поворотов сюжета тоже остолбеневал. Лихо закручено. Придётся ещё раз перечитывать, чтобы лучше переварить.

Я не судья, но лично от меня, автор, получай за труды свои честные первое место.

[Monk]

Цитата: Автор: Ґрун Я не судья, но лично от меня, автор, получай за труды свои честные первое место.

Минуточку... еще пятнадцать рассказов будут.