Киммерийский аркан

[Денис Шипилов]

Да,конечно.

[Михаэль фон Барток]

Цитата: Автор: Денис Шипилов Да,конечно.

исчерпывающе.

[Михаэль фон Барток]

Стан победителей.
Каррас приказал накрывать для пира длинную, ровную, без кочек и холмиков, поляну, тянувшуюся вдоль берега реки выше по течению от места битвы.
Там у воды густо росли осока и камыш, на обрыве крепко вцепились в каменистую почву два десятка уродливых коренастых деревьев. Иными деревья на степном ветру не вырастали.
На пир к великому кагану были приглашены все военачальники, знать и многие отличившиеся в битве простые воины. Собралось почти две сотни человек. Остальной лагерь будет гулять сам. Там скоро воцарится всеобщее пьянство и разгул. На время власть великого кагана ослабнет. Три дня после победы – время безвластия. Надо дать людям, которые проливали свою и чужую кровь, насладиться своими подвигами. Почувствовать себя гордыми и неподвластными никому, кроме воли Вечного Неба.
Каррас приказал отдать воинам несколько бочек самого лучшего аваханского вина. В обозах аваханов было найдено много всякой снеди, сладостей и фруктов. Они любили даже на войну везти с собой свою цивилизованность. А теперь их клюют вороны.
Каррас сидел на простом коврике, подвернув ноги. Когда надо он использовал весь пышный придворный ритуал, а в других обстоятельствах представал простым воином, первым среди равных. Напротив себя он усадил Керей-хана и Башкурт-хана, вождя берков. По правую руку от кагана сидел его сын Дагдамм, а по левую руку – Наранбатар.
Все гости были рассажены согласно их званию и заслугам. Самые дальние места достались воинам, которые получили приглашения на пир в благодарность за свои заслуги.
Каррас поднял первую чашу за великую победу.
Потом пили за него самого.
Потом за павших в битвах.
Потом за будущие походы и победы.
Вспомнили подло убитого Ханзат-хана.
С каждым провозглашенным тостом пир становился все менее церемонным, все более обращался в простую пирушку. Воины жадно набрасывались на истекающее соком и жиром мясо, ножами кромсали туши животных, не прекращая жевать, что-то говорили друг другу.
Дагдамм сидевший рядом с отцом заметил, что хотя отец и не пропускает кубков, вино в них явно разбавлено. За плечом у кагана то и дело возникал слуга с баклагой, в которой плескалась простая вода.
Дагдамм понимал, зачем Каррас так делает – старается сохранить трезвый рассудок. Надеется услышать или увидеть что-то, что обычно люди скрывают.
Напротив Дагдамма сидел Кидерн. Шкуродер как и все набросился на мясо и вино, но время от времени взгляд его сталкивался со взглядом Дагдамма. Дагдамм пил много, но не пьянел. Дело было или в мрачном настроении, или в обилии пищи, или же в том и другом одновременно.
Он не чувствовал веселого подъема на душе.
Почему? Ведь сегодняшний день останется в веках, как день славы киммерийского оружия, и его имя, как одного из творцов этой победы, будет петься по всей Степи и после того, как кости самого Дагдамма пеплом развеют по ветру.
Уже темнело. Пирующие вожди позвали музыкантов, неуклюже покачивались в такт музыке, подпевали грубыми, осипшими от криков голосами. В кровавой кутерьме боя каким-то образом сумели выжить несколько отроков из свиты Сарбуланда. Выяснив, что они умеют играть на самых разных инструментах, юных рабов усадили чуть поодаль, чтобы они услаждали слух победителей. Но время от времени какой-нибудь перебравший воитель хватал приглянувшегося ему музыканта и тащил к деревьям, для развлечений иного рода. Женщин в плен не взяли, приходилось обходиться тем, кто есть.
Дагдамм в таких развлечениях участия никогда не принимал, и насколько ему было ведомо, Каррас тоже.
Каррас подождал, когда со стороны рощицы вернется пошатывающейся походкой Керей-хан.
Глупо улыбаясь, вождь кюртов рухнул на подушки, и Каррас, улыбаясь самой благостной из своих улыбок (со стороны она все равно напоминала волчий оскал) спросил.
- Керей-хан, у тебя есть дочери?
- Есть. – икнул Керей, приложившись к очередной чаше. – Дюжина или больше, не помню.
- И кто-то из них уже вошел в брачный возраст?
Керей кивнул, допил вино.
- Когда прибудешь в свои кочевья, пришлешь мне двух. Для меня и для моего сына.
Керей дернулся как от удара.
Рука Карраса метнулась вперед пустынной гадюкой. Сильные пальцы сгребли тонкую холеную бороду. Керей вскрикнул, скорее от унижения, чем от боли.
- Пришлешь двух. И храни тебя Небо, если ты отправишь мне каких-нибудь пастушек. Ты все понял?
- Да, великий каган. – тихо ответил Керей.
- Теперь слушай меня, сын шакала. Я знаю, о чем ты думаешь. Потому что я вижу все твои мысли на твоем лице. Запомни, Керей, если со мной и моими людьми что-то случится, то сюда придет мой брат, и перебьет каждого кюрта выше тележной оси! Ты ведь понимаешь это, хитрый Керей? У тебя есть сыновья, Керей?
- Да. Четверо!
- И они с тобой сейчас?
- Двое старших, они в становище!
- Пришлешь мне их сегодня же. И не смотри на меня так, грязный мужеложец, я сделаю их своими воинами, а не подстилками! У них будут лучшие лошади и доспехи, и они будут сражаться под моим тугом. Ты сделаешь это, Керей?
Керей-хан кивнул.
За всей этой сценой с любопытством наблюдали остальные пирующие. Наконец Башкурт-хан, плечистый человек с темным лицом и рыжеватой вьющейся бородой, сказал.
- Великий каган, окажи мне великую честь. Возьми и моего сына в свое войско. Ему пятнадцать лет, он ловко сидит в седле и без промаха стреляет из лука, сегодня была первая битва.
Каррас кивнул.
- Я исполню твою просьбу.
Башкурт поклонился, прижав руку к сердцу.
- Я твоя жертва, великий каган. – сказал он.
Эта расправа над заносчивым Кереем и неожиданное вступление в подданство отважного Башкурта случились так быстро, что присутствующие не сразу поняли, свидетелями чему стали.
Киммерийский Каганат продвинулся на Восток далеко, как никогда.
Отныне земли до самых границ страны аваханов, будут платить дань Каррасу.
Каррас подозвал Гварна.
- Отправь гонцов на родину. Пусть присылают тысячу воинов. Кто хочет, пусть берет с собой жен и детей. Они останутся здесь, утверждать мою власть. Старшим над ними я поставлю тебя.
- Будет исполнено, великий каган. – поклонился Гварн. – Это честь для меня.
Каррас усмехнулся.
Решив, таким образом, дела государственной важности, великий каган все-таки решил отдаться пирушке и вино больше не разбавлял. Сладкозвучная музыка аваханов ему надоела, он велел позвать музыкантов из киммерийского стана. И под свирепые мелодии, под рычащие голоса своих воинов, Каррас пустился в пляс. Коренастый, сильный, несмотря на почтенные годы легкий на ногу, он кружился с мечом и щитом, ему хлопали и подбадривали криками совсем уже хмельные гости.
Киммерийский каган танцевал единственный танец, который умел.
Танец войны.
Вскоре к нему присоединился и Дагдамм, огромный, почти на целую голову выше отца.
- Сын! – воскликнул Каррас. – Довольно нам чинно сидеть здесь, и скучать! Пойдем в становище, будем пить и плясать с нашими людьми, которые своими мечами принесли мне новые победы! Когда-нибудь ты станешь каганом Степи, поведешь Орду к новым победам. Никогда не забывай о своих воинах. Ты выше их, но ты один из них! Когда научишься сочетать это в себе, ты станешь настоящим вождем.
Такая откровенность была непривычна для молчаливого Карраса.
Должно быть он оценил мои деяния за последние два дня.
Дагдамм готов был присоединиться к порыву отца. Странную тоску как будто уносило на просторы налетевшим ветром.
Но он снова столкнулся взглядом с Кидерном, и вино в кубке показалось ему кислым уксусом, а музыка – воем ветра и скрежетом колес.
Давно уже взошла над Степью Луна, давно уже горели все звезды.
На многие мили вокруг над Степью шумел пир многотысячного воинства.
Каррас и Дагдамм плясали в кругу киммерийских всадников.
Первый, и последний раз в своей жизни.
Тяжело на сердце было у аваханов, как у тех, которых скрутили веревками, так и у тех, кто встал на колени перед Каррасом.
И не уходила тяжесть с сердца Дагдамма.
Он проснулся рано, несмотря на то, что много выпил за ночь. С тяжелой головой, Дагдамм спустился к реке, умылся теплой мутной водой.
Да, пиршество продлится и сегодня.
Но сегодня будет день скорби. Сегодня будут хоронить своих павших.
Дагдамм взобрался на коня и поехал к месту, где держали аваханских пленников. Измученные, печальные люди встретили его настороженно.
Их стерегли мрачные и злые оттого, что пропустили пиршество, киммерийские всадники.
- Есть ли среди вас такие, кто будет служить мне? – спросил он.
И несколько десятков человек из тех, кто вчера не согласился поклониться победителям, опустились на колени.
- Освободите их. Проводите их в мою ставку. – приказал Дагдамм, и обернулся к аваханам. – не вздумайте бежать или бунтовать. Тогда умрете страшной смертью.
Вереница пленных потянулась за ним. Дагдамм пересчитал их. Шесть десятков. Больше полусотни. Целый отряд.
Он привел их туда, где расположились его люди, на пологий склон холма.
- Приведите мне Керима. – приказал он.
Два воина приволокли раненого сына Сарбуланда. Нога того распухла и он уже не мог на нее наступать. Остальные раны по-прежнему кровоточили. Но Керим юн и силен, скорее всего выживет.
- Ты согласился служить мне, Керим, сын Сарбуланда. – сказал Дагдамм. – Эти люди твоего племени и твоей веры тоже согласились служить мне. Ты станешь главным над ними.
- Повинуюсь. – Керим неуклюже поклонился.
- Вейлан! – окликнул Дагдамм могучего киммерийца, который в его дружине командовал второй сотней.
- Да, господин. – коротко склонил черноволосую голову Вейлан.
- Вейлан, ты назначишь им десятников из числа своих лучших людей. Ты накормишь их и дашь им оружие, но пока не давай лошадей.
- Да, господин.
- Слушайте меня, воины. Отныне вы мои люди. Ваша жизнь принадлежит мне. Ваша участь – повиновение. Если вы будете хорошо служить, у вас будет добыча, о какой вы и не мечтали прежде. Я дам вам вино и мясо, женщин и роскошные одежды. Слушайте закон Орды. Старший над вами – десятник, он вам вместо родного отца. Кто ослушается его – тому смерть. Кто побежит с поля боя – тому смерть. Кто украдет часть добычи – тому смерть. Пятая часть добычи идет великому кагану, да правит он девяносто девять лет. Пятая часть идет мне. И три пятых делит между собой войско. Таков закон.
Керим перевел это на аваханский язык. Новые воины дружины мрачно кивали. Законы Орды были жестокими, но простыми.
Дагдамм в уме проводил подсчеты. Он потерял в бою больше тридцати человек. У него осталось две с половиной сотни названных. Еще человек двадцать или больше из них ранены и не смогут сражаться ближайшее время, а кто-то и умрет. Но все равно, этой силы должно хватить, чтобы удерживать в повиновении шесть десятков аваханов, тем более, что командовать ими он поставил Керима, сына эмира. Сейчас надо заслужить себе славу доброго, щедрого господина. Зарезать несколько лошадей, выкатить бочки с вином. Все просто.
- Господин. – обратился к нему Керим.
- Говори.
- Господин, скажи мне, что будет с нашими павшими товарищами?
- Наверное волки их съедят. – пожал плечами Дагдамм. – Сегодня мы будем хоронить своих героев.
- Господин. – Керим застонав от боли в раненой ноге, опустился на колени и ткнулся лбом в землю. – позволь нам предать земле своих! Дай мне похоронить отца и дядьев! Пусть они уйдут в Дом Песен, не обрекай их души вечно бродить по Степи.
Дагдамм опешил от этой просьбы. Мысль о том, что степь вокруг наполнится не упокоившимися духами аваханов, которые не были должно похоронены, и теперь будут оглашать ночь своими криками, испугала его не на шутку.
Но все же он только сын кагана.
- Это пусть решает мой отец. – сказал он.
Каррас, услышав о том, что Дагдамм принял на службу множество аваханов, вспылил. От вчерашнего теплого отношения к сыну не осталось ничего. Снова великий каган видел в Дагдамме лишь претендента на власть, лишь человека, который может убить его самого и его младших сыновей.
- Я жив еще. – глухо сказал Каррас. – ты ведешь себя так, будто ты каган!
- Прости. – склонился Дагдамм. – Но ты сам дал мне право набирать людей в свою дружину.
- Но не аваханов!
- Теперь я не могу отпустить их, обратить в рабов, или отдать тебе! Сын Карраса не может говорить два слова! Как и сам Каррас!
Каррас замахнулся, но не ударил.
- Дерзкий юнец! Братаешься с гирканцами, берешь к себе на службу аваханов! Ты вообще помнишь, что ты киммирай?
- Не хуже, чем ты! – огрызнулся Дагдамм.
Каррас помолчал.
- Говори дальше.
- Керим, сын эмира просит, чтобы я дал ему похоронить отца.
- Это можно сделать. – кивнул Каррас и настала очередь Дагдамма изумленно поднять глаза на отца. – он был их повелителем. Даже мертвого царя нельзя унижать. Это может делать только царь, который его победил, запомни это.
На самом деле перед Каррасом стояла та же самая задача, что и перед его сыном. Надо было как-то обратить на свою сторону людей, которые преклонили колена только потому, что им грозила скорая смерть. Ими двигал страх. Но сейчас надо было обратить это страх в хоть какую-то верность.
Нет человека благодарнее того, кого ты не убил – подумал Каррас.
- Пусть аваханы хоронят своих мертвых, если хотят.
Такой жест должен расположить к нему новых подданных.
- И еще, отец.
- Говори.
Тон Дагдамма уже не понравился Каррасу.
- Меня не просили об этом, я сам прошу тебя. Сегодня будет тризна по нашим павшим.
-Я помню.
- Не убивай аваханов для погребального костра. Давай зарежем лошадей, быков и коз. Может быть бросим в костер уже убитых аваханов.
- Ты хочешь оскорбить предков? Предки не получат свою жертвенную кровь и могут наслать на нас проклятия.
- Я помню об этом. Я готов отдать предкам золото и серебро, лошадей и скот. Но я не хочу чтобы мои новые всадники видели, как их сородичей режут перед костром.
- Не думал, что ты так мягкосердечен.
- Я не мягкосердечен, отец. Это требование разума.
Каррас раздраженно махнул рукой.
- Иди. Что-нибудь придумаем.
И Каррас на самом деле придумал, как обойтись без принесения в жертву аваханов. Он просто купил у кюртов несколько рабов, каких-то степняков из свободных кланов, и несчастных зарезали в зареве огромного погребального костра.
Сын не обманул. Он отдал для жертвенного костра одного из своих лучших коней, которого убил сам, и много серебра и золота.
Гирканцы тоже прощались с мертвыми согласно своей вере. Павших они затаскивали на камни, на вершины небольших холмов, на скалы. Там их до костей должны были обглодать птицы и звери. То, что аваханам или киммерийцам показалось бы позором, для гирканцев было почетным погребением. Они даже дополнительно рубили и рвали крючьями погибших собратьев, чтобы зверям и птицам было меньше работы.
Дагдамм, который за свою короткую жизнь видел много жестокости и сам убил больше людей, чем мог вспомнить, отчего-то содрогнулся, когда Мерген-хан опустился на колени перед телом своего брата, прочел краткую молитву, а потом принялся терзать тело кривым ножом.
Он вспорол толстый живот Ханзата и бросил его печень тут же слетевшимся грифам. Он запустил руку дальше в грудь, и вырвал сердце, которое швырнул в кустарник, где повизгивали учуявшие кровь лисицы. Он вывернул всю требуху. Он сделал глубокие надрезы на суставах рук и ног, чтобы звери проще могли растащить то, что было Ханзат-ханом в разные стороны.
Закончив свой страшный ритуал, Мерген поднялся и угрюмо взглянул на Дагдамма.
- Мой брат умер из-за тебя.
- Многие пали в тот день.
- Но только он пал потому, что ты послал его говорить с проклятыми огнепоклонниками. Сейчас огнепоклонники едят мясо из одного котла с твоими людьми, а мой брат мертв.
- Его убили аваханы, не я.
- Ты даже не отомстил за него!
Мерген явно невзлюбил Дагдамма сильнее прежнего. До разговора с пьяным Ханзатом, Дагдамм недооценивал силу той ненависти, которую питают к киммерийцам покоренные ими народы. Наоборот, он даже гордился тем, что его боятся, считают чудовищем. Он гордился своей принадлежностью к роду, который поставил на колени столько племен.
Но что, если эта ненависть когда-то прорвется на поверхность?
Дагдамм не хотел думать об этом, но все равно думал, не мог не думать..
Несколько дней понадобилось, чтобы провести игры в честь погибших.
Еще много времени потребовало возведение большого кургана над кострищем.
Керей прислал в стан повелителя своих дочерей, и Каррас теперь развлекался со старшей из них, перепуганной, тонкой, как тростинка, девушкой лет пятнадцати. На доставшийся ему подарок Дагдамм даже не взглянул – девочке не было и одиннадцати. «Я просил женщину, а не ребенка» - проворчал он, и поехал к кюртам, чтобы купить покладистую рабыню подходящего возраста. Она и стала греть ему постель.
А несчастная, проданная в жены гиганту девочка, теперь возилась с собаками и ягнятами, стараясь никогда не попадаться на глаза страшному человеку с синими глазами. Дагдамм конечно, должен будет обратить на нее внимание, но позже, года через три. Если ни один из них к тому времени не умрет...
Они много охотились, пасли стада, пировали, но вперед пока не двигались.
Однажды Дагдамм спросил Карраса, что же делать с богю, из-за которых они и оказались так далеко от дома.
- Да, великий каган не должен говорить двух слов и я обязан вернуть богю. Но видит Небо, сейчас это представляется не таким важным, как показалось весной. Ты видишь, какое будущее лежит перед нами? Аваханы обескровлены, дорога на Гхор открыта. Кюрты склонились предо мной. Массаги прислали дары, вот видишь тех тонконогих коней? Они из табунов старого царя. Башкурт-хан склонился предо мной. Я могу покорить все южные племена, всю эту ветвь.
Племена Степи делили себя на три главных «ветви». Одни возводили свою историю к временам до Катастрофы, и называли потомками воинов Тогака. Другие свою Старую Родину и свои корни видели где-то на Востоке, на границах древнего царства Кхитай. И наконец третьи населяли земли выходящие к Вилайету. Над ними давно уже воцарилась власть Каганата.
- Но как ты будешь утверждать свою власть так далеко от наших родных земель?
- Я думаю об этом. Может быть я просто отдам эти земли в управление одному из своих сыновей.
У Карраса было теперь четыре живых сына. Он сам, юный Нейл и еще двое, слишком малолетние, чтобы браться в расчет.
- Мне? – спросил Дагдамм, зная, что звучит дерзко.
- Я еще не решил. И решу не скоро. А ты что, заскучал здесь? Говорят, ты даже не тронул своей жены.
- Жена из нее как из конского хвоста радуга. – проворчал Дагдамм.
- Как твои новые люди?
- Пока служат исправно. На охотах показывали должное умение скакать и стрелять из лука. Я учу их как ты, и твой отец учили наших людей.
- Значит ты уверен в них?
- Да.
- Это хорошо. Потому что я не хочу посылать тебя в поход с войском, которое может в любой момент изменить тебе.
- Ты посылаешь меня в поход? Неужели на доганов?
- Нет, не на доганов. Отправляйся за богю. Приведи мне богю и я отдам тебе восток, и все, что ты завоюешь далее, хоть до самого Кхитая.
- Клянешься?
- Великий каган двух слов не говорит.
- Когда выступать, отец?
- Когда придут подкрепления. Не думал же ты, что я пошлю тебя в Патению с двумя сотнями названных и аваханами, который в любой миг восстанут против тебя?
- А подкрепление идет?
- Да. Фелан и Перт скоро будут здесь. Мне донесли, что им осталось не больше недели пути. Они выступили из Озерного Края, до туда примерно двадцать дневных переходов. Тысяча киммирай идет. Я отдам тебе половину.
- Но этого все равно слишком мало!
- Мне казалось, у тебя есть тамыр среди гирканских ханов, сыновей Иглика.
- Был тамыр. Он убит, и это огорчило меня больше, чем я сам ожидал.
- А что же люди твоего тамыра? Разве они не отходят к тебе по законам Степи?
- Но его родной брат Мерген-хан. Они должны поклониться Мергену.
- Должны. Но еще не поклонились! А сколько уже времени прошло со дня гибели Ханзата?
Каррас был прав. Больше десяти дней минуло, как Мерген вырвал печень брата и бросил ее голошеим грифам. А до сих пор воины его тамыра не поцеловали землю у ног Мерген-хана.
Дагдамм отправил посланника, чтобы спросить, кто теперь верховодит в дружине Ханзата. Ответ пришел скоро. Там всем заправляют два брата, два сотника – Улуг-буга и Кара-буга.
При имени последнего Дагдамм помрачнел. Наверное, с круглого лица баруласа все еще не сошли следы ударов, которые обрушил на него Дагдамм в ночь после первой стычки с аваханами.
Народы Степи чтят кровное родство, каждый помнит свою родословную на много поколений назад, и потому нередки случаи, когда родство связывает людей, стоящих на разных ступенях. Простой пастух может нести в себе частичку ханской крови, а хан зачастую не только господин, но и старший родственник своим лучникам.
Улуг-буга и Кара-буга на самом деле приходились родичами Ханзат-хану. Родство это было столь далекое, что в жизни о нем и не упоминают. О своей ханской крови братья никогда особо не задумывались, и довольствовались положением сотников, тоже почетным.
Но смерть Ханзат-хана сделала их самыми главными в их отряде.
И тогда Улуг-буга, наиболее умный из братьев, и вспомнил о некоем Менгу, своем предке в шестом поколении, который был грозным воином у славного, воспетого в легендах Торе-хане, и в благодарность за верную службу получил в жены дочь Торе-хана.
Опираясь на свой авторитет, силу и вовремя пришедшую на ум легенду о происхождении от Торе-хана, Улуг-буга возглавил отряд, был поднят на седле, стал называть себя Улуг-богадуром, разумея под этим прозвищем не свое крепкое сложение, а титул. И пока Улуг-богадур ни перед кем колен не преклонил.
Долго это продолжаться не могло, но череда праздников и похорон оттянула вступление новоявленного богадура в подданство.
Не хотел Дагдамм говорить ни с хитрым Улуг-бугой, ни с братом его, которого избил на потеху войску.
Но он отправил нового вестника, что бы тот призвал братьев в его шатер.
Долго просидели они, втроем церемонно передавая друг другу чаши с кумысом, и ведя разговоры вежливости, пока, наконец, Кара-буга не вышел из шатра, сказавшись телесной нуждой.
И тогда богадур Улуг-буга сказал.
- Я встану на колени перед тобой, сын Карраса и назову тебя своим господином. Ты щедр и с тобой много военной удачи. Но мой брат питает к тебе ненависть. Ты унизил его, и не попросил прощения. Подари ему коня и саблю, подари ему женщину, которая тебе не нужна, подари ему доспехи, снятые с солнцепоклонника, и он простит тебя, потому что он человек простой души.
- Я сын киммерийского кагана и я не могу просить прощения у баруласа, пусть даже в нем течет капля ханской крови.
- А я не могу пойти против своего брата.
Некоторое время мужчины молчали.
- Братские узы святы, Улуг-богадур. – сказал Дагдамм.
- Прости меня, Дагдамм сын Карраса. – поклонился в землю Улуг-буга.
Так они и расстались, не придя ни к какому решению.
В тот день стражу у шатра Дагдамма нес Гарт, молодой воин, происходивший из кланов Озерного Края. Он слышал каждое слово, которое прозвучало в шатре сына Карраса. Как только время его службы истекло, молодой Гарт вскочил на коня и помчался прочь из лагеря, к изгибу реки.
Там на поросшем осокой берегу сидел голый по пояс Кидерн Шкуродер, и развлекался тем, что бросал гадательные кости. Жилистое, сухопарое как у вечно голодного степного волка, тело Кидерна сплошь покрывали узоры татуировок, оставляя свободными только лицо и кисти рук. Многие киммирай носили на себе узоры, но знаки, покрывавшие тело Кидерна отличались от обычных рун удачи, которые набивали себе другие воины.
- Кидерн! – вскричал издалека Гарт. - Шкуродер!
- Как ты назвал меня? – просипел Шкуродер, и у Гарта, который только в день битвы на холме снял полдюжины скальпов, похолодело в животе.
- Старший брат. – тихо сказал он, делая правой рукой условный знак принадлежности к священному кругу.
- Говори.
- У меня есть сведения, которые могут быть важны для нашего дела.
И Гарт пересказал каждое слово, которое услышал.
Кидерн довольно усмехнулся своим увечным лицом.
- Ты знаешь Коди?
- Десятника?
- Да, десятника Коди. Позови его ко мне.
- Но как мне обратиться к нему? Он наш брат?
- Почти. Он знает все, что нужно знать непосвященному. Скажи, пусть придет.
Гарт отыскал Коди в лагере. Тот неуклюже починял сбрую левой рукой. Правая рука его была забита в лубок и перевязана. Знающие в лекарском деле говорили, что раны чистые и скоро заживут, но сейчас рука была почти бесполезна, и только принималась болеть дергающей болью, если он причинял ей неудобство.
- Тебя зовет старший брат. – сказал Гарт, выполнив положенный условный знак.
Коди неловко повторил его движение раненой рукой. Поднялся и стал седлать коня.

[Зогар Саг]

Цитата: Автор: Михаэль фон Барток Битва на холме.

Бойня эпичная, но аваханы вышли малость туповатые

[Михаэль фон Барток]

Цитата: Автор: Зогар Саг Бойня эпичная, но аваханы вышли малость туповатые

понимаю, каждый автор всегда найдет оправдание найденному у него "косяку", найду и я.
я достаточно много читал военной истории, так что хорошо уяснил - идущая из классических учебников, и подкрепленная современными компьютерными играми, восприятие войны, как игры, где некий полководец двигает неких юнитов, а они делают именно то, что ему надо - имеет очень малое отношение к реальности.
"туман войны" он и сейчас во времена быстрой связи и спутниковых снимков неминуем, а уж раньше.
короче!
огромное количество битв, кампаний и войн были слиты по причинам вроде
- авангард на пафосе ломанулся вперед, не подождав пока основные силы подойдут, и слег в полном составе.
- перепились всем составом в дупель, с похмелья были взяты в тиски и перебиты на 90%
- некоторые части реально заблудились в оврагах, не добрались до места сбора войска, так что были разбиты по частям.
- пафосно выступили в поход огромными силами, да что-то не подрасчитали со временем выступления, заблудились в голодных-холодных голых горах, полегли от болезней обморожений и тп.
- получили удары с флангов, сбились в адову кучу, где переломали-подавили друг друга и будучи напрочь деморализованными буквально перебиты по головам противником который был раз в 10 малочисленнее.
талант полководца - больше административного свойство.
сделать так, чтобы у тебя войскам хватало жрата, не переться через Гиндукуш в предверье зимы, не давать лагерю "загудеть" в полном составе, не давать горячим головам кидаться вперед ног под собой не чуя, обеспечить связность и скоординированность действий своих сил.

[Зогар Саг]

ну меня конкретно напрягло то, что они так легко все поверили, что от них бегут, хотя вроде как ничто не предвещало.

[Михаэль фон Барток]

Цитата: Автор: Зогар Саг ну меня конкретно напрягло то, что они так легко все поверили, что от них бегут, хотя вроде как ничто не предвещало.

прописать может и стоит поподробнее, но "притворное бегство" кучу раз действовало.
при том, что для самих притворно бегущих это сложнейший маневр.

[Михаэль фон Барток]

Выбор Коди.
Кости легли так, что обещали большое счастье сразу же после большой беды. Как будто бы толковое пророчество, но на самом деле ничего не значит. Кидерн продолжал бросать кости, но с каждым разом все меньше и меньше понимал в рунах. Он был все еще увлечен гаданием, когда услышал топот копыт.
- Ну, здравствуй, Коди. – криво усмехнулся Кидерн. – Каково быть десятником?
- Здравствуй, Кидерн. – Коди склонил голову, приложив руку с сердцу. - Благодарю, служба моя идет хорошо.
- Как новые воины? Огнепоклонники?
- Послушны приказам.
- Это хорошо.
Слова были как будто обычные, даже благожелательные. Но Кидерн произносил их так, что они сочились ядом.
- Зачем ты позвал меня, старший брат?
Кидерн довольно осклабился.
- Значит ты помнишь, кто я. И помнишь, что я для тебя сделал.
- Я помню. А помнишщь ли ты, что неблагородно при каждом удобном случае попрекать благодеянием, которое ты мне оказал, и о котором я не просил?
- Быть может и так. Но я несамый благородный человек в войске. Эту честь я оставляю тебе. Верно, Коди?
- Чего ты хочешь, Кидерн? Чтобы я встал перед тобой на колени? Чтобы я отдал свой меч твоему кругу? Или ты хочешь, чтобы я умер? – Коди готов был вспылить.
- Не сверкай глазами. Меня ими не прожжешь. Слушай, чего я хочу. Я знаю, что ты сохранил мне верность – не рассказал о куске шкуры того авахана, которого я ободрал. И не рассказал, что случилось на переговорах с Нангиалаем.
- Какое это теперь имеет значение? Мы победили!
- Все имеет значение. Толстяк Ханзат был тамыром нашего любимого царевича. Дагдамм кажется действительно считал его братом. Но сейчас его войском командует Улуг-буга. А родной брат Ханзата – Мерген, сейчас враг Дагдамма, и в любой момент вонзит нож ему в спину. Думаю все они, Ханзат, Дагдамм, Улуг-буга будут узнать, что случилось в тот день. Но все, кто это видел – мертвы. Кроме тебя, меня и Кара-буги. Кара-буга не такой баран, каким хочет выглядеть. Он знает, и скрывает. Считает, что у него на крючке я, а может быть и сам Дагдамм. Думаю он даже своему брату ничего не сказал. Знаю я таких как этот барулас. Старается выглядеть бараном, а сам – лиса. Ты понимаешь, чего я хочу?
- Ты хочешь, чтобы все, что знает Кара-буга, не узнал больше никто.
- Умный Коди.
На лице Коди было столько страдания, что Кидерн скривился, будто от сочувствия.
- Что, рука болит?
Коди ненавидяще посмотрел на него. Рука в самом деле болела. Но душа болела сильнее. Он жил с кровоточащей раной в душе. Слишком много обрушилось на него. Слишком много секретов и слишком много ответственности. Он не сказал Дагдамму, что не снял скальп с того авахана. Но за этот проступок ему не грозило ничего, кроме брани от царевича. За свою ложь, вернее за согласие с ложью Кидерна он получил доспехи и место в дружине Дагдамма. За то, что он умолчал о том, как Кидерн погубил Ханзата, он стал десятником, получил большую чем прежде долю добычи, палатку и двух коней.
Коди уже ничего не понимал в жизни. Подлость (а ведь умолчать о чужом бесчестном поступке это подлость!) вознаграждалась.
- Ты все понимаешь, Коди. И всегда все понимал. Если бы мне и тем, кто стоит за мной, было выгодно ссорить Дагдамма с Мергеном, я бы приказал тебе отомкнуть уста. Но поскольку ни мне, ни тем, кто за мной, не нужно, чтобы Дагдамм и Мерген обратили друг против друга мечи, Кара-буги должен молчать.
- А может быть, ты боишься за свою голову?
- Мерген потребует мою голову, да. Но Дагдамм не отдаст ее Мергену, потому что я киммирай, а Мерген - барулас. Будет вражда. Баруласы могут поднять бунт. Так что я боюсь не свою голову, а за единство нашей могучей Орды.
Последняя фраза опять сочилась ядом. Да человек ли Кидерн, или он гадюка в человеческом обличье.
Словно прочитав его мысли, Шкуродер опять усмехнулся. Усмешка мертвеца – подумал Коди.
- Относись к жизни проще, Коди.
Они простились и Коди вернулся на стоянку своей сотни. Как и обычно в последнее время – злой, мрачный и несчастный. Он послал одного их своих новых подчиненных – юного, еще безбородого авахана, чтобы тот отыскал в становище баруласов сотника Кара-буги и передал ему, что Коди, который обязан батыру своей жизнью, хочет поговорить с ним. Встречу Коди назначил ночью, у осиновой рощи, так, где в реку впадал небольшой ручей. Он сказал своему сотнику Вейлану, что поедет на охоту, вместо себя оставил командовать десяткой одного юного мечника. Коди удивился, как быстро он, двадцатилетний, стал считать окружающих его молодых воинов наивными юнцами, почти детьми, и удивлялся, что еще в начале лета сам был таким же.
Его заставила повзрослеть не сама война, он и раньше ходил в набеги. Бессонные ночи, проведенные в размышлениях о несправедливости, старили его на глазах. Не было к кому обратиться за советом – Конан мертв, дедушка где-то далеко в стране вентов. А больше никому не не мог бы доверить свою тайну.
Как и уговорились, Кара-буги прискакал один.
Огромный барулас, с его разбитым, все еще распухшим лицом и угрюмым взглядом, был страшен. Правую ладонь Кара-буги держал на рукояти тяжелого кривого меча. Он спрыгнул на землю, которая казалось содрогнулась под его грузным телом, и огляделся.
- Где ты, киммирай? – спросил Кара-буги. Голос у него был мягкий, звучный, он не подходил его звероподобной внешности и жестоким привычкам.
Коди выступил навстречу, поклонился, приложив руку к сердцу.
- Ты спас мою жизнь. – коротко кивнул он. – Я хочу предложить тебе побратимство. Я позвал тебя сюда, чтобы заключить союз перед лицом старых богов моего народа. – Коди повел здоровой левой рукой, указывая на редкую рощицу. Вообще-то в ней не было священных прадедовских дубов, только осины, но Кара-буги знать об этом не обязательно. – Будем братьями и союзниками.
Круглое лицо Кара-буги расплылось в улыбке.
- Тамыр! – воскликнул он своим странно мягким голосом. – Тамыр, брат!
Они обнялись и обменялись кинжалами. Коди застонал от боли, когда барулас сжал его в своих медвежьих объятиях. Кара-буги выглядел искренне обрадованным.
Коди воткнул кинжал, который подарил ему Кара-буги в землю и над ним произнес слова клятвы побратимства. Они по очереди слегка порезали себе руки, чтобы кровь их смешалась и вместе ушла в землю. Еще они могли скрепить клятву жертвой, но сейчас на много миль вокруг едва ли можно было поймать хотя бы тарбагана. Да и не дело воинам клясться на тарбагане, будто детям, для жертвы нужен конь, бык, пленник или хотя бы волк. Потому они решили, что обряд завершат уже в лагере, разделив хлеб.
Посмеялись, вспомнив, как Ханзат-хан сунул в рот Дагдамму пригоршню печенья.
- А теперь, брат, пойдем, выпьем черного кумыса и съедим хлеба, чтобы отметить наше побратимство. И сразу после этого пойдем к Дагдамму!
- Зачем ты хочешь говорить с сыном повелителя, брат? – удивился Коди, хотя знал ответ.
- Теперь ты мой брат, мой меч – твой меч, и мой язык – твой язык. Дагдамм не станет слушать меня одного, я барулас, но тебя он послушает, ты киммирай. Он прикажет казнить Шкуродера. Или изгонит его прочь. Тогда ты станешь старшим над сотней. Ты сотник, и я сотник – вместе мы большая сила. Мой брат хочет присягнуть Дагдамму. Я тоже хочу уйти служить Дагдамму.
- Но ведь он твой враг!
- Ах, ты об этом… - Кара-буги потер багровый отек под глазом. – Я тоже хорошо его отделал. Я долго не соглашалдся с братом, чтобы он не подумал, будто у меня нет своих мыслей в голове. Если Дагдамм возьмет меня на службу, я отдам свой меч ему. Не хочу служить Мерген-хану, тот скуп.
Весело болтая, Кара-буги шел чуть впереди. Коди быстро выхватил кривой нож, который подарил ему барулас, ударил Кара-буги в ямку под ключицу, и провернул клинок в ране. Когда он вырвал оружие, кровь ударила струей в два фута. Кара-буги был полнокровным человеком.
Могучий барулас захрипел, застонал, и повалился.
- Прости, тамыр. – прошептал Коди. – Я бы бросил тебе вызов, но моя рука…
Кара-буги корчился в стремительно растущей луже крови.
- Ты ударил своего брата. – просипел он, все еще рукой пытаясь остановить кровавый фонтан.
- Ради своего другого брата.
- Шкуродер… ради Шкуродера…
Жизнь вытекала из Кара-буги вместе с кровью.
- Братоубийца. – сказал он, и затих.
Коди молча стоял над поверженным батыром. Весь его мир рухнул. Он убил человека в спину. Убил в спину названного брата. Убил честного человека, чтобы прикрыть подлого.
Как он дошел до этого?
Ведь еще недавно все было так ясно и просто. Долг, честь, слава, узы братства. Заповеди оставленные дедом. Слова старого кагана, великого Конана. Слова молодого Конана.
Он был чист душой еще вчера. А сейчас?
Коди не верил, что прямо сейчас на голову его с неба упадет камень, в наказание за братоубийство. Но в том, что теперь он проклят, молодой воин не сомневался. Он, будь его воля, сошелся бы с Кара-буги в честном поединке, но сломанная рука мешала. Драться с батыром одной рукой - означало пойти на верную смерть.
Он попытался утешить себя мыслью о том, что Кара-буги был свирепым чудовищем, человеком, который насиловал женщин на теплых телах их мужей и отцов.
Но Кидерн снимал скальпы с живых.
Коди должен был признать, что убил Кара-буги не ради Кидерна, а ради себя. Если бы Кара-буги разоблачил Кидерна, то падая, Шкуродер потянул бы за собой Коди. В Орде старший отвечает за проступки своих подчиненных, но и вина старшего падает на его людей.
Скорее всего, жизни Коди ничего не угрожало. Но если Дагдамм изгонит Кидерна, то ему придется уйти вместе со Шкуродером. Шкуродер покровительствовал ему, заступничеством Кидерна он стал названным воином, а потом и десятником. Все это у него отняли бы.
Ненавидя и презирая себя, молодой воин стоял над телом убитого им названного брата. По щекам его текли горькие слезы – так терзала душу совесть. Мир Коди рухнул. Он превратился в того, кого всю жизнь учился презирать.
Наконец, он взял себя в руки. Сделанного не вернуть. Кара-буги не воскреснет. Проклятие крови с самого Коди не спадет.
Он услышал топот лошадиных копыт и резко развернулся, левой рукой схватившись за меч.
- Хвала Крому. – со смешком сказал Кидерн, спешиваясь. – А я уж подумал, что ты отозвал этого кабана в укромное местечко, чтобы полюбиться.
Коди выругался и потянул меч из ножен. Кидерн ударил его открытой ладонью по лицу.
- Не хватайся за меч, если не можешь его вытащить! – прошипел он в лицо Коди. – Еще раз дернешься, я тебе отрежу руку!
- Я убил баруласа ради тебя! – воскликнул Коди. – Где твоя благодарность?!
- Да и я сам бы зарезал его. – оборвал Кидерн. – Разница в том, что меня бы совесть потом не мучила. Что молчишь? Хороший барулас – мертвый барулас! А лучше мертвого баруласа только два мертвых баруласа! Лучше двух мертвых баруласов – три мертвых баруласа…
Кидерн наклонился, схватил мертвого Кара-буги за руку, потянул на себя, наклонился, подсел и со стоном взвалил на спину.
- Весит как бычок-полулеток. – простонал Кидерн, и подошел к смирно щипавшему траву коню баруласа.
Ругаясь и стеная, он уложил мертвеца на спину лошади, привязал его веревкой, чтобы тело не сползало.
- Что, об этом ты не подумал? Если его найдут прямо здесь, не миновать разбирательства. Начались бы высматривание, гадания… ты ведь такой дурак, что и на прутик попался бы.
- Что ты хочешь сделать?
- Что сделать… отгоню лошадь подальше в горы, да там брошу тело. Лошадь тоже зарежу. Будем надеяться, что волки сделают все остальное…
Все так же, сквозь зубы, ругаясь, Кидерн вскочил в седло, ухватил коня Кара-буги за повод, а потом глаза его сверкнули от гнева.
Кидерн в одно мгновение снова спешился, прыжком преодолел разделявшее их с Коди расстояние.
- Баранья ты голова. – просипел он, выдернул из-за пояса Коди кривой кинжал мертвого тамыра. – Ты еще глупее, чем я думал! Ты с этим собирался предстать перед Мергеном или Улуг-бугой? Думаешь, Улуг не узнал бы кинжал своего брата?!
- Я… - начал Коди.
- Ты не подумал, верно? – голос Кидерна хлестнул как плеть. – В следующий раз, когда решишь зарезать тамыра, попроси о помощи того, у кого в голове не бараньи мозги! О, Вечное Синее Небо! – кривляясь, воздел лицо к небу Шкуродер. – Зачем ты послало мне в друзья этого двуного ягненка?
Коди стоял, опустив глаза.
- Я убил тамыра ради тебя. – настойчиво повторил молодой воин. – А ведь Кара-буги спас мне жизнь!
- Да пусть он провалится в котел к Эрлэгу! – отмахнулся Кидерн. – Твой проклятый тамыр. Вот ведь Дагдамм, научил брататься с гирканскими собаками! Да еще и кривоногими баруласами, которых надо было вырезать еще тридцать лет назад до последнего выблядка!
- За что ты их так ненавидишь?
- А тебе какое дело?
Кидерн снова оказался в седле.
- Запомни, баранья голова. – обернулся он к Коди. – Ты не видел Кара-буги и меня видел. Если кто-то спросит, ты охотился на тарбаганов, это с одной рукой делать можно. – и уже обращаясь как будто к себе, но так, чтобы Коди услышал, добавил. – Послало Небо кутенка в товарищи.
Кидерн погнал коня на север, в сторону покрытого лесом горного кряжа. Он проехал не меньше трех миль, прежде чем решил, что достаточно далеко убрался от лагеря. У подножья горы Кидерн отыскал полдюжины небольших, в десяток футов в высоту, скальных обломков, которые больше всего напоминали каменный куст.
Старый камень то там, то здесь осыпался, был разорван корнями приземистых деревьев и кустарников.
Кидерн осторожно спешился, подозвал огромного коня Кара-буги, стянул тело с седла. Все так же, ругаясь и причитая на злую судьбу, Шкуродер взвалил тяжелого баруласа на спину, затащил его в глубь скального куста, там с облегчением бросил на землю.
Затем Шкуродер вытащил из-за пояса кривой кинжал со скошенным острием, и принялся кромсать мертвеца. Он наносил такие удары, как будто пытал еще живого человека. Потом стал срезать куски мяса с костей. Потом раскидал срезанную им плоть во все стороны.
Кидерн как можно больше старался наследить, топтался то там, то здесь, наступал на кровь, на палую листву и траву.
- Жирный кабан. – с ненавистью сказал Кидерн, распорол брюхо Кара-буги, вытащил несколько петель кишок. Плюясь от отвращения размотал их по камням, и решил, что хватит. Теперь тело баруласа выглядело именно так, как должно выглядеть тело человека, попавшего в засаду к нескольким молодым доганам, которые пошли в набег, презрев приказы старших.
Кривой доганский нож Кидерн бросил в нескольких десятках шагов от трупа. Может быть все зря, но если нож найдут прямо на теле, то это будет подозрительно.
На мертвого баруласа Кидерну было решительно наплевать, глумление над телом никак его не тронуло, к тому же для самих гирканцев такие расчленения были наоборот, почетным ритуалом.
Убивать сильную и хорошо обученную лошадь Кидерну было жалко, но нельзя было оставить ее как трофей себе.
Кидерн завел коня в густеющий подлесок и зарезал. Он даже не воззвал к духам этих скал и леса, чтобы они приняли смерть как приношение. Напился лошадиной крови, но отрезать куски мяса не стал. Если тела Кара-буги и его скакуна найдут, пусть все будет как можно более непонятно.
Кидерн не стал сразу возвращаться в лагерь, а поехал к реке, где смыл с себя кровь и дерьмо убитого.
Главным вопросом для Шкуродера было, зачем он вообще взялся помогать Коди скрыть его неловкое преступление. Проще было убить Коди и во всеуслышанье объявить, что наткнулся на него, когда тот стоял над телом Кара-буги.
Отправляясь следить за этой странной парочкой, Кидерн хотел прикончить обоих. Однорукий Коди не представлял вовсе никакой опасности, а Кара-буги грозен был только в ближнем бою с кинжалами. В схватке на копьях, на мечах или на топорах, конным, или пешим, Кидерн был уверен в победе над баруласом.
Но, увидев, как глупый кутенок совершил свое первое убийство в спину, Кидерн отчего-то сделал то, что сделал.
Шкуродер отыскал в лагере свою сотню. Коди уже сидел у костра. Кидерн опустился рядом, ничего не говоря.
- За что я ненавижу баруласов? – спросил он, как будто не обращаясь к Коди. - Я расскажу тебе.

[Михаэль фон Барток]

глава, в которой автор вспомнил, что произведение замыслено все-таки в жанре фэнтези.

Трон старого бога.

Слушай Коди, слушай историю Кидерна, сына Кидерна, прозванного Шкуродером. Я расскажу ее тебе потому, что мне кажется, ты способен понять. Потому что ты глупый кутенок, но у тебя чистое сердце.
Мне тридцать шесть лет, Коди. Я родился, когда нами правил старый каган, а Каррас был еще юнцом, только-только заслужившим право носить меч. Но эта история не про Карраса и не про старого Конана, она про меня, гирканцев и про старого бога.
Ты знаешь, я из Озерного Края. Посмотри на меня Коди – я настоящий степняк, верно? Но я родился в Озерном Краю. Наш клан осел там сразу вскоре после пришествия в Степь. Наши предки думали, что нашли то место, что в старых песнях именовали Поля Праведных. Черная земля, такая жирная, что еще немного и ее саму можно было бы есть. Озера, полные чистой прозрачной воды. Яркое солнце в небе. Густые леса на склонах гор. Таков Озерный Край.
Мой отец был рыбаком. Он ходил на веслах и под парусом по большому озеру и всегда возвращался с уловом. А еще мы сеяли просо, пшеницу и овес. Если был хороший год, снимали два урожая. Ты знаешь, в Озерном Краю солнце светит так же, как и над Степью, но не сжигает там все живое. Вода это жизнь. Озерный Край – счастливейшее место на земле. Так было раньше. Я там не был двадцать пять лет. Я боюсь, если я увижу Озерный Край, что-то во мне умрет, а я и так почти мертв. Но я забегаю вперед.
И так, мы сеяли просо, пшеницу, овес. Мы ловили рыбу. Мы пасли стада коров и овец. Мы не просто не знали голода, мы благоденствовали. В лютые зимы, когда кланы глубокой степи страдали от холодов, теряли по половине своих стад, затаскивали овец в шатры отогреться, мы просто загоняли своих животных в специально построенные для этого сараи, и там сохраняли их.
В детстве я не знал голода, не дрался за объедки, не охотился в степи на тарбаганов, не копал сьедобные коренья. Зачем все это в Озерном Краю?
Своими богатствами мы щедро делились с кочевыми кланами. Тогда, когда я был ребенком, разделение еще не было столь глубоким. Степняки еще не успели перемешать свою кровь с оюзской, а жители Озерного Края еще не поглотили это странное молчаливое племя, которое только и знало, что собирать ракушки на отмелях. Но во мне нет крови этих жалких овражников. Я – киммериец, какими были все киммерийцы, пока не ушли на Восток, пока не оставили Старую Киммерию и дедовских богов.
- Говорят, наших предков изгнал Имир – Ледяной Великан.
- Говорят! И это правда, старики говорили мне, что дыхание Имира заморозило Старую Киммерию. Но зачем, зачем Конан повел наших дедов в Степь? Ведь гирканцы были нашими врагами! А, Коди, не перебивай меня, или рассказ мой будет бесконечным.
И так, озерники были богаты и этим богатством делились со степными кланами. Старый каган ценил озерников. Он понимал, что сила его державы не только в копытах его коней, но и богатстве оседлых кланов. Благодаря этому богатству он мог содержать войско, сравнимое разве что с армиями древних держав. Коди, ты много видел степняков в доспехах? Нет, доспехи только у нас и у аваханов. Мы можем их себе позволить, потому что у нас есть зерно. Есть шерсть. Есть стада, которые мы можем продавать и менять. Каганат воюет как степные племена, а богатство копит как оседлые страны. Каждый шлем на названном воине, каждый наборный панцирь из бронзы, каждый стальной меч – все это оплачено зерном, выращенным в Озерном Краю и в долинах рек.
Неправда, если говорят, будто озерники мягкотелы. Мой отец был рыбак, но он был и воин. Он мог защитить свой дом. Он ходил в походы против гирканцев, чтобы обезопасить наш край от набегов. Мои родичи строили крепости и заставы, на которых несли службу. Меч они держали в руках так же хорошо, как плуг или сеть. Ты спросишь, к чему эта долгая история? Я скажу тебе. Я родился в счастливейшем краю на земле, а потом в этот край пришла смерть. И ее принес Иглик-хан. А виновен в том наш каган Каррас, да правит он девяносто девять лет!
Сколько мне тогда было лет… Сейчас сосчитаю. Не смотри на меня так, я умею считать, а еще я умею читать и писать, хотя половину и позабыл! Мне было восемь лет. Да, мне было восемь лет, а Каррасу уже двадцать пять. Он вырос и взалкал славы и добычи. Старый каган уже собирался отходить от власти. Он много времени проводил у нас в гостях. Часто говорил со стариками. Вспоминал Старую Киммерию. Он еще не был гирканцем, как Каррас, этот сын оюзской ханши.
Но старый каган хотел передать власть сыну, и хотел, чтобы сын его был увенчан славой. Он позволил Каррасу собрать большую армию. Каррас созвал под свой туг воинов семи из двенадцати кочевых кланов. Но этого ему показалось мало. Он приказал явиться и озерникам. Обычно жители Озерного Края не отправлялись в далекие походы, и службу несли, охраняя свои рубежи.
Но это было давно, как я и говорил. Тогда еще не было столь заметной разницы между кочевниками и земледельцами. И многие пошли с Каррасом. Не из страха, а из жажды славы и добычи. Он увел едва ли не всех молодых мужчин с наших селений! Он оставил Озерный Край почти без защиты.
О, Каррас конечно, не мог знать о том, что случится. Он не знал, что старый Иглик, эта змея в человеческом облике, долгие месяцы, а то и годы, готовился подняться против власти каганата. Он подговорил на мятеж ближние племена. Но главными зачинщиками были твои друзья, кривоногие баруласы!
Каррас ушел воевать с берками и кюртами на юго-восток. А Конан со своими названными кочевал по северным границам. И тогда в Озерный Край пришел Иглик-хан. И привел с собой всю эту сволочь, всех этих голодранцев, которые доят мышей и варят блох. Великие воины степей! В наших селах тогда остались только старики, да мальчишки. И они дрались как проклятые, потому что понимали, что за их спинами стоят те, кто защитить себя не смогут. Один киммериец стоит десятка гирканцев, это точно.
Но они все же прорвались. Баруласы, шалыги, кустю и еще какая-то рвань, которой даже имени нет! Они прошли через заставы и хлынули в Озерный Край. Река крови влилась в то лето в великие озера.
Эта сволочь, отребье гораздо воевать только со слабыми. Выстрелят из луков, и наутек. Потом снова налетят, снова выстрелят, и снова наутек. Бой кость в кость не для них. Если бы Каррас не увел наших мужчин… но он увел!
Иглик-хан даже не пробовал руководить своим воинством. Думаю, попробуй он их обуздать, его самого убили бы. Что они творили, входя в наши селения! Твой дружок Кара-буги был еще приличным человеком по меркам баруласов. Он хотя бы объезжал только подросших жеребчиков.
Они все были с утра и до ночи пьяны, ничего не соображали, просто разьезжали по округе и стреляли из луков во все живое. Хватали детей, отпускали бежать по полю и стреляли вслед. Иногда таким детям удавалось убежать, если стрелки были совсем пьяны. Но обычно – нет. Они сжигали дома. Они сжигали и стаптывали посевы. Они даже не грабили, а просто уничтожали все, до чего могли дотянуться. Сожгли годовые запасы зерна. Сожгли сено. Сожгли все, что горело. Маленьких детей бросали в огонь и смеялись. Этот смех я слышу до сих пор. Тех, кто из пламени выбирался, расстреливали из луков. Если им попадался в плен воин, они отрезали от него куски мяса, тут же жарили на углях и ели. Или втыкали в тело множество тонких щепок и поджигали их. Вырезали у живых людей кости, особенно – коленные чашки. Сжигали людей на медленном огне, таком медленном, что и тонкий ломоть мяса долго будет пропекаться.
И насиловали все живое и мертвое. Схватив женщину, девочку, мальчика, не важно, они набрасывались на жертву целой стаей. Двое держали руки, двое ноги, а остальные развлекались. Десяток, два, полсотни. Те, чья очередь еще не подошла, плясали вокруг. Те, кто был слишком стар, пьян или устал, пихали древка стрел и копий. Потому что такое насилие - не для удовольствия, а чтобы унизить весь род, все племя. Большинство жертв умерло от кровотечений, остальные либо покончили с собой, либо тронулись умом. Впрочем, таких было немного. Твои друзья баруласы не любили оставлять жертвы живыми. Натешившись, они вонзали копье промеж ног. Или вспарывали ножом живот от паха от грудины. Мальчиков кастрировали. Девочкам постарше и женщинам отрезали груди.
И еще они все время гнусили свои бесконечные песни. Вот как ведут себя гирканцы, когда их не сдерживает рука киммерийского кагана. С ними нельзя быть слишком жестокими. Киммирай всегда были воинами, и в Старой Стране, и в Степи. Но о жестокости гирканцы больше забыли, чем мы когда-либо узнаем.
Все это пьяное воинство Иглика катилось вперед, сопротивления не встречая. Не знаю, был ли у них план, но кажется, они хотели остаться в Озерном Краю, как будто кто-то им бы позволил это. Безумие первых дней начало спадать, гирканцы немного успокоились, протрезвели и стали рыскать в поисках того, что можно украсть, того, что не спалили, не поломали, не загадили во время своих кутежей. Поселились в домах, которые чудом не сожгли. Проклятье, они даже рыбу пробовали ловить!
Некоторые наши люди сумели спастись на островах. Так вот – я был среди этих счастливцев. Я уплыл на небольшой камышовой лодке и спрятался в зарослях. Несколько дней просидел там. Гнус изъел меня до костей, но я боялся даже пошевелиться. Я сидел на лодочке в тростниковых зарослях, там где воды взрослому мужчине по грудь, а такому малышу, как я – выше макушки. Я слышал все то, о чем рассказываю. Все эти крики, весь этот смех и песни. Кое-что я видел. Я боялся уплыть днем, потому что тогда меня застрелили бы лучники. Я боялся уплыть ночью, потому что не знал, как править лодкой ночью. Весь берег на несколько миль превратился в гирканское становище. Они поили коней, пили сами. Подходили близко ко мне. Тогда я замирал на дне своей лодчонки. Я почти умер от страха и голода.
Потом меня все же нашли. Найди они меня в первые дни, то я не говорил бы с тобой. Изнасиловали бы, оскопили и убили. Возможно не в таком порядке. Но к тому времени гирканцы уже устали от грабежей. Потому меня просто прикончили. Тот барулас, который меня вытащил из лодки, ударил палицей по голове. И я умер.
- Наверное все же лишился чувств! – не поверил Коди.
- Кто-то может быть и лишился чувств! А я умер! – вскричал Кидерн, сверкая глазами. - Я был мертв, когда меня нашли на следующий день! Я лежал на берегу, и не дышал. Тело мое было холодным. Меня хотели отнести на костер и сжечь с остальными мертвыми, но тогда я открыл глаза. Это видел сам старый каган. И он, человек, который завоевал для нас Степь, вздрогнул тогда от ужаса. Он испугался того, что увидел в моих глазах. Я умер, а потом вернулся. С тех пор я вот такой. – Кидерн пальцем потянул неподвижную половину лица, обнажая зубы в подобии улыбки. Так мог бы улыбнуться череп. – Но меня не добили и не сожгли. А теперь слушай Коди, что я видел, когда был мертв.
Я не видел ни своего тела, ни места, где умер, как рассказывают другие. Нет, я сразу оказался в темноте. Тьма была всюду. И я пошел вперед. Не знаю, зачем и почему, быть может, оказавшись там, ты просто знаешь, что надо идти. Потом я увидел свет. Это был факел. Я шел и шел на свет факела, а факел все не становился ближе. Сначала я думал, что он огромный. Потом я думал, что факел удаляется от меня. А потом я уже ничего не думал, а просто шел.
Тьма расступалась. Я видел, что иду по голой каменистой равнине. Она такая же, как каменные поля в Мертвых Землях, только еще мрачнее. Там даже растут какие-то кустарники и трава, но они серые, а не зеленые. Потом факел исчез, но я увидел волка и пошел за волком. Потому что понимал – надо идти за волком. Волк завел меня высоко в горы, откуда я увидел страну мертвых. И увидел, что я там не один. Из тьмы, которая будто туча клубилась на горизонте, одна за другой выходили человеческие фигуры. Но похоже они не видели друг друга. Я подумал тогда, что должно быть и я не один шел по своей тропе. Иногда мне казалось, что кто-то обгоняет меня, или остается позади, но я никого не видел.
Волк скрылся в камнях, но откуда-то сверху слетел ворон и я пошел за вороном. Ворон заводил меня все выше и выше в горы.
Так я добрался до самой вершины, стал выше серых облаков.
Там стоял трон из черного камня.
На троне сидел безликий гигант. Я говорю безликий, не потому, что у него не было лица. Лицо у него было, только я никак не мог его разглядеть. Хотя доспехи и оружие его отбрасывали свет серого солнца, что висело над нами, лицо все время было будто в густой тени. Я запомнил только глаза. Они горели огнем.
Это был Кром. Во всяком случае, прежде я знал его под этим именем. Древний бог, владыка могильных курганов, покровитель Старой Киммерии, царь мертвых.
Он взглянул на меня, и я все понял. Я вспомнил кем был прежде. Я вспомнил все свои жизни. Тогда я очень осознал все. Жаль только, что так мало смог вспомнить, когда вернулся в мир живых.
И Кром сказал мне.
- Это снова ты, Кодкелден? В этот раз слишком рано. Слишком рано.
Он сказал только это. А потом он стал таять, стали таять и его трон, и гора, и серое солнце над ней. И я очнулся в Озерном Краю. Маленький мальчик с разбитой головой. Надо мной стоял сам великий каган и в глазах его был страх. Так было, и это видели многие.
- Почему же Кром назвал тебя Кодкелденом? Принял за кого-то другого?
- Как бог мог ошибиться. Если он назвал меня Кодкелденом, значит когда-то я носил это имя. Как и многие другие имена.
Кидерн помолчал немного.
- Там, на горе Крома я на миг вспомнил кем я был. Я даже вспомнил, за что когда-то боги покарали меня. Но сейчас я этого не помню. Я только знаю, что я проклят. Нет мне ни забвения, ни настоящей памяти. Иногда во сне я вижу вещи, которых не могу понять. Я не безумец, как считают. Просто я вижу то, чего не может вынести человеческий разум.
Что же случилось дальше в Озерном Краю? История простая.
Гирканцы бесчинствовали долго, но нашлись люди, которые донесли о творившемся Конану. Великий каган примчался на выручку. О, видел бы ты, как свирепость вмиг облетела с гирканских воителей. Они обращались в бегство при виде одного десятка киммирай. Они бросали оружие и падали на земь, будто верили, что их пощадят!
Да, много гирканской крови было пролито в то лето. Именно тогда старый каган сказал, что карать надлежит так – один к десяти. И он казнил без пощады. Горы сложили из отсеченных голов на границах Озерного Края.
Но всеже Конан был слишком мягкосердечен. Он не перебил всех баруласов до единого, как надо было бы сделать. Он казнил многих, но помиловал тех, кто сам не принимал участие в набегах. Хана Иглика бросили на корм волкам, сломав ему хребтину, а его сыновей не тронули. Если бы Каррас уже правил тогда, он приказал бы удавить Мергена, Ханзата, и все остальные три дюжины сыновей изменника. Но Конан был не таков. Он был великим воином, но слабым правителем. Править надлежит беспощадно.
Остальная моя история не столь интересна. Я вырос и стал воином. Я стал мастером меча. Я никогда не пощадил ни одного гирканца и никогда ни с кем из них не преломлю хлеба. Когда-нибудь, если раньше я не погибну, я доберусь до отродий Иглика. Все забыли о том бунте, а я помню.
Я – Шкуродер. Так меня зовут, потому что я хочу, чтобы меня так звали. Чтобы боялись. Вы все считаете меня сумасшедшим, а я всего лишь веду себя так, как положено по законам Степи! Не щадить никого выше тележной чеки. Так заповедало нам Вечное Синее Небо.
Когда он говорил последнюю фразу, то скривился, изображая молитвеный восторг, и поднял лицо и раскрытые ладони к небу.
- Но ты говоришь, ты видел самого Крома! – воскликнул Коди. - Ты глава священного круга, тебя зовут старшим братом. Ты и меня хотел посвятить в братство меча!
- Все верно. Я отыскал тех, кто почитает старого бога. Культ его еще жив, не все еще отвергли дедовских богов и я часть этого культа. Ты знаешь многое, но не знаешь всего. Все я могу поведать тебе, только если ты станешь нашим братом. Скажи мне, Коди, ты хочешь знать все о путях богов? Хочешь стать посвященным братом, а не просто человеком, который что-то слышал?
Коди молчал долго.
Наконец он медленно, словно речь давалась ему большими усилиями, сказал.
- Я хочу жить так, чтобы совесть моя была чиста.
- Братство очистит твою совесть, Коди. Онот даст цель. Истинную цель. Но запомни Коди, нельзя служить двум господам и делать это с равной честностью. Ты или брат Крома, или названный Дагдамма. А бог превыше земных царей.
Кидерн говорил как будто искренне, и Коди больше всего в жизни хотел верить ему. Но не мог. Перед глазами его застыло лицо баруласа в тот миг, когда он назвал Коди братоубийцей.
Наступило утро. Коди накрыл голову плащом и забылся тяжелым сном. Сейчас войске было не в походе и воины наслаждались отдыхом. Кидерн, который как будто вовсе не нуждался во сне, стал собирать воинов своей сотни на большую облавную охоту.
Вечером того же дня рыдающий от ярости и горя, Улуг-буга буквально вломился в шатер к Дагдамму, который как раз совершенно голый вылез из-под вороха аваханских шелков и шарил в поисках кувшина с разбавленным вином среди кучи пустых кувшинов и баклажек. Его рабыня развлекалась тем, что подбрасывала в воздух шелк и удерживала в воздухе, подув на него. Высокая грудь поднималась и опускалась в такт дыханию, плат неминуемо падал ей на лицо и девушка смеялась.
Дагдамм нашел кувшин и сделал глоток, когда в ноги ему повалился Улуг-буга.
Улуг-бугу могли бы и убить за такое вторжение, в следующий миг над затылком баруласа были занесены сразу два копья.
Плачущий Улуг-буга поцеловал ковер под ногами Дагдамма.
- Я твоя жертва, Дагдамм! Веди нас на доганов!
- Что случилось? – Дагдамм весь день и всю предыдущую ночь провел между возлияниями и любовными игрищами, и потому не понял, в чем причина слез и тем более верноподданннических чувств обычно сдержанного Улуг-буги.
- Доганы, эти бесхвостые собаки, зарезали моего брата! – рыдал Улуг-буга. – Идем на доганов!

[Михаэль фон Барток]

Облавная охота.

С такими новостями Дагдамм и пришел к шатру отца. Каррас не был удивлен ничем, что услышал. Дагдамм поймал себя на мысли, что из-за неприязни к отцу недооценивает его. Каррас человек жестокий и прямолинейный. Но он глуп. Он не смог бы так долго править огромным, рыхлым, многоплеменным Каганатом, если бы был просто храбрым воином. Ум Карраса много изощреннее, чем он обычно показывает, а за годы пребывания у власти он отточил искусство пользоваться знаниями и силами своих подданных как своими собственными. Наверняка, у Карраса много доносчиков в рядах его данников и союзников. Да и в дружине самого Дагдамма, они должны быть. Дагдамм даже подумал, что Каррас и сам мог приказать убить своенравного Кара-бугу, чтобы заставить его брата скорее склониться перед властью родового хана. Или для того, чтобы обвинить доганов. Дагдамм знал о доганах немногое. Воинственные и жестокие, как и любые степняки. Но они не должны быть настолько глупы – убивать воинов великого кагана, когда тот стоит на границе их земель во главе могучего войска, только что вбившего в степную пыль горделивых аваханов. Может быть в самом деле, это совершили буйные юнцы, не берущие во внимание такие соображения.
Выстушав сына, великий каган усмехнулся.
- Что, и Кара-буги был твоим другом? Не многовато ли у тебя друзей среди баруласов?
- Нет, он не был мне другом. Но его брат приходил ко мне и говорил, что хочет служить мне.
Каррас явно знал и об этом, но глаза его сверкнули гневом.
- Тебе мало твоих названных и аваханов, которых ты уже взял под свою руку?!
- Улуг-буга сам предложил мне свой меч!
Каррас видимо хотел схватить сына за ворот, чтобы встряхнуть хорошенько, но в последний миг отдернул руку. Дагдамм не ребенок, чтобы таскать его за рубаху.
- Пока я правитель Орды!
- Я не оспариваю твою власть! Но почему я должен обходиться тремя сотнями воинов? Я твой сын и наследник, как мне носить это звание, если за мной нет военной силы?
Они опять столкнулись в поединке взглядов. Ни один не отворачивался.
На выручку им пришел слуга-гирканец, который повалившись в ноги перед Каррасом, и залепетал что-то об известиях с Запада. Каррас насторожился, но потом, когда разобрал сбивчивую речь подданного, улыбнылся как ни чем не бывало.
- Прибыли Фелан и Перт. Основное их войско еще в дне пути, но сами они уже подъезжают к лагерю. Значит сегодня будет пир, а завтра большая охота.
Каган снова поймал взгляд сына.
- Не каждый день приходится принимать любимых дядюшек!
Было уже совершенно темно, когда в становище въехали знатные гости.
Правители Озерного Края прибыли с маленьким отрядом телохранителей.
Известно, что когда братья не обращаются друг против друга, то становятся огромной силой. Фелан и Перт были именно такими.
Они приходились Каррасу дядьями, но были одним с каганом лет. Старшие в роду, по старым законам они должны были наследовать трон, но Степь изменила обычаи киммерийцев, и закону рода предпочли закон, по которому правитель сам избирал себе преемника.
Дагдамму достаточно было взглянуть на братьев, чтобы понять, почему Каррас так боится их и ждет от них любого предательства.
Они были гордыми до заносчивости и каждым жестом, каждым взором, каждым движением тела старались показать, что они не жалкие рабы Карраса, а равные ему властители.
Они оба были рослые, сухие, широкоплечие. Братья не были близнецами, Перт родился на три года раньше Фелана, но сходство их все равно поражало. Длинные волосы оба, по обычаям озерников, заплетали в косицы. У братьев были странные глаза, скорее желтые, чем зеленые. Это были волчьи глаза. Фелан и Перт знали это и потому носили волчьи шкуры и амулеты из волчьих клыков.
Сначала Перт, а потом Фелан поприветствовали Карраса, чуть склонив голову и приложив руку к сердцу. Обычай допускал такое. Каррас ответил дядьям коротким кивком, потом обнял каждого из них. После церемонного питья кумыса, они обменивались обычными вопросами вежливости о здоровье, о благополучии стад и урожаев, о том, как прошел переход. Покончив с этими, утомительными для обоих сторон, ритуалами, правители приступили наконец, к обсуждению настоящих дел.
- Мы слышали о том, как ты разгромил аваханов. Это славная победа. – начал Перт.
- Но что ты собираешься делать дальше? –поддержал брата Фелан.
- Я хочу идти на Гхор. Для этого мне нужны верные люди, искуссные в воинском деле. Сейчас в моем войске много аваханов. Я не могу брать их с собой в поход на Гхор. Они обратят свои мечи против нас. Потому я призвал вас, мои уважаемые дядья. Мечи киммерийцев – то на чем стоит власть Орды над необозримыми землями.
- Мы знаем об этом. У нас тысяча киммерийских мечей. – сказал Фелан.
- И в два раза больше кривых гирканских сабель. – добавил Перт.
- Мы привели своих данников – горных берков и торгаев. Если ты призовешь кюртов, и если Керей пойдет с тобой, у нас будет достаточно сил, чтобы взять Гхор. – сказал Фелан.
- Вы знаете моего сына. – Каррас указал на Дагдамма, который молча сидел по правую руку от него и бесконечно долго цедил одну-единственную чашу кумыса.
- Да, мы помним царевича Дагдамма.
Перт и Фелан едва заметными кивками выразили свое почтение к сыну великого кагана, Дагдамм ответил им тем же.
- Мой сын давно известен как славный воин. Рука его тверда, а глаз зорок. Он не ведал поражений в поединках.
- Это так. Мы слышали об отваге Дагдамма.
- Но одной лишь отваги недостаточно, чтобы править Степью. Правитель должен уметь многое. Я хочу, чтобы мой сын возглавил войско, которое не пойдет со мной на Гхор. Дагдамм во главе людей, которых я ему дам, пойдет к границам страны Па-Те-Ни, чтобы выполнить то, зачем мы выступили в этот поход. Он должен будет вернуть и привести мне на суд и расправу нечестивых богю, которые предали клятву, скрепленную кровью. Мой сын храбр, но ему нужны будут мудрые советы опытных военачальников.
Фелан и Перт переглянулись.
- Один из вас, мои уважаемые дядья, должен будет пойти с Дагдаммом. Пусть он возьмет половину ваших верных людей, чтобы наставлять Дагдамма и удерживать в повиновении его разнопленное воинство. Второй из вас пойдет со мной на Гхор.
Дагдамм еле удержался от того, чтобы изумленно распахнуть рот. Отец действовал, как и подобает владыке – он разделял и властвовал. Каррас как никто знает о том, что правители Озерного Края находятся в полушаге от открытого бунта. И он знает о своеволии своего сына. Так же он знает – Фелан и Перт терпеть не могут самого Дагдамма.
- Великий каган. – начал было Перт.
- Это не просьба почтительного племянника, уважаемый. – перебил Каррас. – Это приказ великого кагана.
Волчьи глаза братьев заполыхали желтым огнем. О них говорят, что они оборотни. А если это правда?
Но ни Фелан, ни Перт не перекинулись в волков.
- Твой старший сын, Фелан. Если я правильно помню, его зовут Кайран. Он служит под началом Адара. Два твоих сына, Перт. Кажется Торим и Джод? Они в моей столице, так?
Братья молчали. Все знали, что Каррас берет сыновей своих подданных в заложники, но он редко говорил об этом так откровенно.
- У тебя подрастает дочь, верно, Перт?
- Да, великий каган. Ей четырнадцать лет.
- Когда вернешься в свои земли пришлешь ее мне. Нет, я не буду мешать кровь. Пора женить Наранбатара.
Наранбатар – могучий глава «сыновей ночи» был, скорее всего, внебрачным сыном Карраса, иначе трудно было объяснить привязанность жестокого правителя к этому воину.
- Это будет честью для меня. – еле слышно сказал Перт, приложив руку к сердцу.
Каррас выпил немного кумыса, вытер ладонью губы.
- В детстве вы любили саги о Старой Киммерии? – спросил он вдруг.
Вопрос был неожиданный, непонятно было, хочет ли великий каган поговорить о чем-то отвлеченном, или в его словах какая-то аллегория. Дагдамм решился ответить.
- Да, отец мой.
- И кто был твоим любимым героем, сын?
- Аэд. Он был великим воином, он объединил Старую Киммерию под своей властью, он умер с честью, исполнив обет перед богами и людьми. Да, я всегда любил Аэда.
Каррас хмыкнул.
- Я точно совсем не знаю тебя, сын. Всегда думал, что ты больше всех почитал Конайре. Что же до меня… мне всегда нравился Терлак!
Каррас захохотал в голос. Этим он как будто закончил серьезные речи, и после говорил уже только о прошедшей битве, о своих подвигах, об отваге Дагдамма и глупости аваханов. Дагдамм слушал его и цедил кумыс. Это был крепкий черный кумыс, но Дагдамм не хмелел.
А ведь еще весной я напился бы непременно – понял он.
Утром Каррас приказал поднимать все войско, даже самые дальние становища. Воины слишком долго бездельничали и пьянствовали. Повиновение приказам уже не было столь беспрекословным. Праздность портит воинов.
В честь прибытия подкреплений из Озерного Края, в честь своих почитаемых дядьев, великий каган приказал начать большую облавную охоту.
На многие мили по степи рассыпалось многоязычное воинство, сгоняя в круг любую замеченную дичь. Только птицы могли, поднявшись в воздух, ускользнуть от людей. Некоторые кочевники из суеверий не убивали перелетных птиц, потому что верили, что они уносят души павших воинов в счастливую страну. Другие же не знали большей радости, чем бить уток на мелких теплых озерах, остающихся в степи после весеннего половодья, но не трогали змей или ящериц, потому что имели на их счет свои верования.
Но в облавной охоте все это было не важно.
Степняки ехали на охоту как праздник, с песнями, с музыкой. Кто-то бил в барабан, кто-то надсадно дудел на трубе. С гиком, свистом, грохоча рукоятью оружия о щиты, неслись всюду всадники Киммерийской Орды.
С лежек поднимали истошно ревевших сайгаков, которые бежали, фыркая и тряся тяжеловесными головами.
Быстро, как стрелы из тугонатянутого лука, летели, будто не касаясь копытами земли, робкие степные олени.
Под ногами кррупных животных в панике метались зайцы.
И хищники тоже попали в кольцо облавы. В ужасе прижимая к голове острые уши, со стороны в сторону метались длинноногие степные волки, зимой величественные в своей роскошной шкуре, а сейчас облезлые, почти жалкие.
Приземистые, ловкие лисы, визгливо тявкая, старались проскочить между загонщиками, но их били копьями и стрелами.
В камышовых зарослях на берегах пересыхающих рек и озер подняли кабанов, которые то и дело свирепо бросались на всадников. Этих мощных, вооруженных острыми клыками животных нелегко было убить. Стрелы даже пробив толстую кожу, впивались в мощные мышцы, или ломались о толстые кости. Надо было проявить мастерство, чтобы поразить кабана в уязвимый бок. Спереди твари были почти неуязвимы из-за своих огромных голов.
Где-то позади кабан, опрокинув лошадь, терзал теперь клыками поверженного всадника.
Но не все кабаны были такими прирожденными воинами, большинство вливались в ведомую страхом, и погоняемую загонщиками живую лавину.
Гонимые топотом тысяч копыт, человеческими криками, ревом труб и грохотом щитов, животные сбивались в немыслимую кучу. Извечные враги бежали бок о бок. И волк и олень равно искали и не находили спасения в бегстве.
Петля большой облавы стягивалась все туже, сгоняя испуганных зверей в середину, на плоскую, лишенную укрытий равнину, покрытую лишь редкой, уже выженной солнцем травой.
То там, то здесь звучали команды. На ходу воины Орды перестраивались, то рассыпались редкой цепью, то сбивались в плотный клин. К тому не было настоящей необходимости, звери и так уже сходили с ума от ужаса, но всякая охота – еще и маневры.
Бахвалясь своей удалью на скаку подбрасывали оружие и ловили его.
Несколько человек все же упали со спины своих скакунов. Но какой степняк не падал с коня?
Дагдамм скакал рядом с отцом.
Каррас искренне отдавался обычной забаве степных вождей. Сейчас его голова была как будто свободна от дум о власти и войне.
В сердце небольшой долины собрался невозможный живой клубок из копытных и хищников. Это диковинное стадо ревело, блеяло, хрипело, лаяло и выло на все голоса.
Каррас поднял свой черный двояковыгнутый лук, сделанный из рога тура, и послал первую стрелу в бок крупному сайгаку. Это было сигналом к общему избиению. Стрелы посыпались на животных, без жалости раня и убивая.
Дагдамм вместе со всеми стрелял по дичи, когда увидел нечно необычайное. Сначала ему даже показалось, что зрение обманывает его. Но нет, в серо-буром клубке воющих, ревущих, бьющихся в конвульсиях тел, вдруг мелькнуло что-то огромное, песочно-желтое.
Это был лев!
Некогда львы населяли всю гирканскую степь. В сказочные времена, когда люди еще не умели скакать верхом и не умели делать оружие из железа, все племена от Вилайета до Кхитая трепетали перед львами.
Львы убивали лошадей и коров, воровали овец и коз. Они вовсе не боялись людей, и если других хищников подвигнуть на такое мог только жестокий голод, но огромные коты просто рассматривали стада скота как свою законную добычу.
Но самое главное – они убивали людей. Не страшась огня, входили в становища, проникали в шатры и разрывали людей на части, или уносили с собой. Иногда такой набег поднимал на ноги всю стоянку, а иногда лев мог унести человека из шатра, где он спал со своей семьей, и ближние даже не просыпались. Позже обглоданные кости несчастных находили в львиных логовищах. Отважные львы не боялись ни стрел ни копий. Там, где любой зверь прятался или бежал, лев шел вперед, атаковал прямо в лицо. И обычно падал, пронзенный копьем.
Люди научились справляться со львами и истреляли их, мстя за убитых, за вырезанные стада, а так же чтобы похвастаться почетными трофеями. Львиная шкура, особенно шкура взрослого гривастого самца ценилась дорого. А тот, кто мог подтвердить, встав на шкуру, что убил хищника в честном бою, становился уважаемым человеком.
Проиграв в неравной войне с лучше вооруженным и организованным врагом, львы теперь стали редки и скрывали в кустарниковых зарослях, в скальных развалах, в долинах рек, в самых диких и неуютных уголках степи.
Тогда только, когда львы стали исчезать, люди поняли, что эти крадущиеся в ночи чудовища были для них символами мужества, отваги и даже чести. Способность льва не щурясь смотреть на Солнце, породила легенды о небесном происхождении этих зверей, которые некогда имели крылья, но потом были свергнуты на землю.
Боги некоторых народов обрели черты львов. Многие кланы возводили свои родословные к львам. Фигуры львов, части до неузнаваемости измененные, украшали царские короны, пиршественные кубки и священные алтари.
А сами львы ничего не могли сказать об этом. Они по-прежнему прятались в скалах и ночами выходили на охоту.
Вот сейчас в облавное кольцо попал огромный, заросший бурой гривой до самого брюха, лев.
Царственный зверь некоторое время метался, поддавшись всеобщему ужасу.
Но сейчас, когда вокруг лилась потоками кровь, он будто бы стал самим собой.
С визгом на льва помчался молодой всадник-авахан, занося копье для удара, но лев вцепился в морду его коня, и опрокинул вместе со всадником. Человек пронзительно завопил, когда упавшая лошадь раздробила ему ногу. Лев вырустил окровавленную морду лошади и подмял под себя человека. Мелькнула рука с ножом, а в следующее мгновение, лев вгрызся авахану в лицо, свернул шею и почти оторвал голову.
Тонконогий аваханский конь, визжа от ужаса, побежал прочь, волоча за собой всадника, застрявшего ногой в стремени.
Хищник развернулся, издавая оглушительный рев. На миг казалось, что он готов сдаться, признать, что врагов слишком много. Но лев не сделал этого. Он зарычал и потруссил навстречу охотнику.
Царственного зверя могли бы убить, утыкав стрелами, но каждый хотел добыть его шкуру в одиночку, совершить подвиг.
Другого охотника лев опять опрокинул вместе с конем, но терзать не стал, а помчался дальше. Тяжеловесный от природы, сейчас лев мчался желтой молнией, расталкивая сбившихся загнанных зверей и всадников-загонщиков. Дорогу ему преградил отчаянно смелый киммерийский воин с копьем в руке. Лев прыгнул. Если бы копье смельчака вонзилось в грудь льва, то львиная шкура навеки стала украшением его шатра. Но то ли рука воина дрогнула, то ли царственный хищник в последний миг прыгнул не туда. Наконечник только скользнул по гривастой голове, распоров кожу на морде. И в тот же миг рычащий лев, встав на дыбы, набросился на киммерийца. Тот был сильным человеком и на миг устоял на ногах. Он вцепился в львиную гриву и как авахан несколькими мгновениями раньше, попытался ударить ножом, но лев обхватил его плечи, будто чтобы обнять. Но не обнял, а подпрыгнул и вонзил когти задних лап в живот охотника, разрывая ему внутренности.
Они повалились наземь вместе, падая, лев ухватил киммерийца за локоть, и вырвал руку из сустава.
Хищник поднялся, молотя хвостом.
Только потом до Дагдамма дошло, и он, и отец могли бы спасти если не авахана, то хотя бы киммерийца, если бы набросились с копьями на зверя в тот миг, когда он только атаковал отважного копейщика.
Но они словно оцепенели, глядя, как рычащий лев прокладывает себе путь к свободе.
Дагдамм поднял лук. Лук был еще туже, чем лук отца. Однажды Дагдамм поспорил с Вейланом, что тот не сможет натянуть его лук. Вейлан попытался, но оторвал тетивой половину указательного пальца, и теперь ему нужно было крепко-накрепко приматывать меч или топор к искалеченной руке. Лук был наверное, слишком тугим даже для самого Дагдамма, но тщеславие заставляло его пользоваться этим оружием. Стрела из этого лука пробивала панцирь, пронзила и бы льва.
Каррас ударил сына плетью по руке. Стрела, способная поразить воина в наборном доспехе, ушла бессмысленно куда-то в свалку из сайги и антилоп.
Дагдамм выругался. Он мог бы попасть в кого-то из охотников, но Каррас не подумал об этом.
- Царская добыча! Царский зверь! – взревел Каррас, перекрывая шум облавы.
Великий каган поднял лук.
Лев уже проложил себе дорогу через кольцо загонщиков и приближался к скальной гряде, которая ограничивала долину, ставшую бойней.
Теперь, когда Каррас запретил стрелять по нему, хищник нетронутым миновал самое меньшее две дюжины вооруженных всадников, которые не смели поднять копье, или пустить стрелу.
Дагдамм понял, что Каррас целится слишком уж долго.
Великий каган выстрелил только тогда, когда лев был уже у камней. Стрела вонзилась в склон холма у самых его ног.
Зверь поднял огромную голову, украшенную воистину царской гривой, издал короткое свирепое ворчание, и в один прыжок перемахнул каменный стрежень.
Каррас повернулся к сыну.
- Я промахнулся. – только и сказал он, оставив Дагдамма гадать, чтоже случилось в душе его беспощадного отца, если он пожалел грозного хищника, который убил двух человек. – С завтрашнего дня будет новый закон. Львы – царская добыча. Убивать львов имеют право только великий каган, члены его семьи и те, у кого будет особая тамга. Кто убьет льва, не имея тамги – тому смерть.
Вечером, когда все участиники великой облавы делили добычу и пировали, объедаясь свежим сочным мясом, Каррас, запустив зубы в почти сырую, самую малость обжаренную на углях, печень, сказал сыну.
- Фелан и Перт поклоняются волкам. Они и сами волки. У волков острый нюх и крепкие зубы, но у них нет чести. Они всегда нападают стаей, а встретив отпор, всегда бегут. Волки стали собаками, предали свою свободу на объедки с человеческого стола. Да, Фелан и Перт – волки, и к ним нельзя поворачиваться спиной. А я – лев! Лев никого не боится, никого не щадит, никогда не отступает. Волки ничего не могут сделать льву, даже если он один, а их дюжина. Одним ударом лапы он сломает любому волку хребет.
- Но когда лев на охоте, волки могут прийти в его логово и убить его детей.
- Да, это так. Значит лев сам должен первым прийти в логово волков, и убить их детей.
Так они и говорили, отчасти о реальных зверях, их повадках и способах охоты на них, а отчасти – о том, как надлежит править.
Надо быть львом – сказал Каррас. Но лев становится во главе племени, если убьет или изгонит родного отца. Поэтому лев-отец стремится изгнать взрослеющего сына прежде, чем тот сравнится с ним силой. Став вождем, лев убивает детей предыдущего хозяина племени, чтобы завладеть его женами.
Быть львом – значит не знать жалости и не ждать ее.
Дагдамм не знал, лев он, или нет. Силы и отваги ему было, как будто, не занимать. Но не видел себя, погружающим клинок в сердце Нейла. Не видел себя, сворачивающим шею Каррасу. А ведь отец считает меня именно таким. Он не ненавидит меня. Он меня боится.
Каррас не убил своего отца, дал ему дожить жизнь в покое, воспитывая молодежь.
Но слишком много изменилось за эти двадцать с лишним лет, что Каррас правит.
Изменился Каганат, изменилась Степь, изменился мир вокруг.
В ночи звучала музыка, шум пиршества, голоса воинов, празднующих окончание славной охоты. На завтра было назначено выступление в новый поход.
Каррас – лев.
Своего сына отсылает на край известного мира...