Осенние напасти

[Lex Z]

Осенние напасти

Первой про осеннего чёрта заговорила Лёля.
— У нас Ленка пряталась в учительском туалете, — тараторила младшая сестра за обедом, — она там его в зеркале видела, мохнатого, на него долго смотреть если, глаза начинают чесаться.
Дима выловил противную жёлтую клёцку из тарелки с супом, заляпал скатерть жирным бульоном.
— Чертей не бывает, — заключил он, — сказки для мелюзги.
— Бывают, — не унималась Лёля, — я потом сама видела его, мы когда на уроке смотрели телевизор, я отражение видела на экране, он рядом с учительницей стоял и что-то ей на ухо шептал.
— А почему осенний?
— С него шкура осыпалась, как листья с дерева. Может, может… он так из своего зазеркалья помаленьку к нам пересыпаться хочет…
— Как песок? — хмыкнул Дима.
— Как песок, ага. Ты же мне веришь?
Он вздохнул, притворился, что пропустил слова сестры мимо ушей. Та надулась и ткнула его под столом ногой.
— Скажи, что веришь! Скажи-скажи-скажи!
— Ладно, верю, — проворчал он, отставив пустую тарелку с супом.
За окном октябрьский ветер раскачивал дорожный указатель, пытался вырвать его из земли, как больной зуб. Небо затянуло серыми тучами, которые сами напоминали гигантские клёцки.
— Дурацкая погода, — проворчал из соседней комнаты папа, — дороги снова размоет, одна грязь останется.
Он весь день был не в духе, утром ему кто-то позвонил, и он долго ругался, кричал, что не собирается на север переезжать, у него семья, дом и работа. Дима тоже не хотел отсюда уезжать, ему нравился маленький посёлок, где все друг друга знали, где был свой уютный мирок с одной школой, парой-тройкой магазинов, скрипучим мостом и неглубокой речкой, где, по словам Лёли, обитал даже свой водяной.
Сестра ойкнула, расплескала остатки супа по столу.
— Чего ты? — глянул на неё Дима.
— Там… в супе… чёртик отражается!
— Ерунда, нет там никого.
Он на всякий случай сам заглянул в тарелку, увидел только своё лицо, похожее на перезрелую грушу.
— Был! Он смотрел на меня! Душу хотел вытянуть!
Дима фыркнул.
— Ерунда в квадрате. Зачем ему твоя душа сдалась? С супом есть?
— Он злится на меня! Знает, что я вижу его! И следит за мной! Он всякие мысли нехорошие нашёптывает взрослым, а мне не может, я его не слушаю, вот и злится! Ждёт, пока я усну и душу мою отнимет!
Тут на кухню заглянула мама, отругала сестру за недоеденный суп, Диме тоже сделала выговор за то, что не следит за Лёлей. Он жутко злился, когда получал нагоняй за сестру. Казалось, родители не могут наказывать семилетку, потому отыгрываются на старшем брате. Лёля не собрала портфель? Дима не проследил. Лёля не хочет есть? Дима отвлекает. Можно подумать, сами взрослые никогда ни в чём не виноваты.
Вот и сейчас…
— Мам? — позвал Дима. — У тебя газ…
Мама, включив конфорку, совсем про неё забыла, уткнулась в тетрадь с рецептами. Сейчас вот рассеянно взглянула на плиту, отложила тетрадь.
— Где большая сковорода? Дима, ты спрятал?
Он закатил глаза и поспешил уйти к себе. Хотел проскочить мимо папы, чтобы не получить нагоняй. Когда тот был не в духе, всегда придирался по пустякам.
— Ты уроки сделал? — недовольно спросил он, заметив Диму в коридоре. — Не мозоль глаза, уйди.
Несмотря на ранние холода, отопление в посёлке до сих пор не включили. Ледяные серые батареи тоскливо хлюпали под окнами, а дотошный октябрьский ветер дразнился, задувал во все щели, плевался в стёкла мелким дождём.
Странно, конечно, но Диме такая погода нравилась. Как и сама осень. Был в ней свой уют, какое-то неуловимое очарование. Ранние сумерки, золотистая листва под окнами, почти музыкальный звон капель по подоконнику. Всё это снаружи. А внутри мягкий свет настольной лампы, тёплая постель, любимые книги и старый телевизор с наклейками от жвачек. А ещё осенью у Димы день рождения. Наверное, поэтому она ему и нравилась.
Только вот эта осень, и этот промозглый октябрь были странные. Казалось, скверная погода пуще прежнего вгоняет в депрессию сам посёлок и его обитателей. Повсюду хмурые лица, рассеянные взгляды, пустые обиды. Создавалось чувство, что и в самом деле из какой-то сырой берлоги выбрался злой осенний чёрт (а, может, их было много) и принялся нашёптывать всякие нехорошие мысли жителям посёлка.
Как-то на уроке литературы учительница рассказывала, что нечисть любит осень, любит сырость и холод, бродит по ночам среди людей, скребётся в окна, стонет на пустырях. Дима, конечно, не верил в разных леших и чертей, но обитал где-то глубоко внутри него маленький пугливый «Димка», который иногда упрямо твердил, что вот силуэт за шторкой – это призрак старого дома, тени по углам – домовые, которые по ночам садятся на грудь и душат людей. А шорохи в подвале – это маленькие противные чертята, что утаскивают непослушных детей в темноту и там съедают у них глаза и уши…
Этот самый «Димка» глубоко внутри тоже походил на нечистого, который большую часть времени проводил в спячке, а просыпался больше осенью, когда наступали холода. Чтобы его усыпить, достаточно было просто отвлечься, сесть за уроки или телевизор. Дима выбрал первое. Раскрыл учебник по математике и уже через несколько минут позабыл про дождь, про осень и призраков за шторами.
Хлопнула дверь в прихожей. Видимо, папа уехал по делам. Лёля, которой в первом классе уроков почти не задавали, бродила по дому и чего-то искала. На кухне мама гремела посудой, долго не могла найти какие-то специи, просила отдать их Барабашку. Запах подгоревшей картошки заполнил комнаты, от него даже голова слегка кружилась. Ответ в задачке по математике упорно не желал сходиться с тем, что был написан в конце учебника. Дима решил во второй раз, а потом в третий. Противная задача никак не покорялась…
— Он к тебе зашёл, — пробормотала Лёля в дверях.
Дима вздрогнул, уронил ручку.
— Не пугай так! Тут нет никого.
— Есть. Я видела. Он из одного зеркала в другое прыгал, прятался от меня. А потом к тебе убежал.
— Да кто, блин? Чёртик твой?
— Он не мой, — Лёля надула губы, тыча пальцем в зеркало трюмо, — надо его накрыть. Пледом или одеялом. Тогда он ничего не сделает.
Дима не увидел ничего кроме своего растрёпанного отражения. Но самому сделалось неуютно. Может, всему виной темнота, которая медленно отвоёвывала себе комнату. Может, проснувшийся опять маленький «Димка».
— Ладно, давай. Тащи плед из кладовки.
Они вместе закрыли зеркало в его комнате, потом в прихожей и комнате родителей. С кухни мама их прогнала, велела сидеть в комнате и не мешать. Тогда Дима с Лёлей сели смотреть телевизор, там как раз показывали «Звёздный час».
Сестра уснула уже минут через пять. Прямо в кресле. Дима тоже заклевал носом, но каждый раз дёргался, когда мама что-то роняла на кухне. В полутьме чудилось, что за спиной ведущего в телевизоре стоит некто едва заметный и нашёптывает ему на ухо гадости. Потом начались скучные новости, а следом не менее скучный сериал. Лица на экране превратились в размытые пятна, которые звали его по имени, о чём-то предупреждали и…
Он проснулся, когда с зеркала слетело серое покрывало.
За окном бесновалась ночь. Норовила выдавить окно в комнате, как глаз человеческий. Одинокие столбы вдалеке напоминали скрючившихся от холода фонарщиков. Казалось, кто-то прыгает возле них. Или кружится, как на крошечной сцене.
Часы над телевизором показали половину первого. В такт тиканью поскрипывал старый дом. Вернулось нехорошее предчувствие, что за шторами кто-то стоит, в углу кто-то тяжело дышит. А под окном… кто-то ходит.
Дима с завидной прытью сбросил на пол покрывало, сам нырнул под одеяло с головой. Мысленно отругал себя за трусость, пообещал себе не бояться темноты, не поддаваться внутреннему «Димке», не давать волю воображению…
Не получилось.
В прихожей кто-то постучал в дверь. Дима затаил дыхание, прислушался. Глухой стук повторился. Тук. Пауза. Тук. Пауза. Тук. Такое чувство, что незваный гость снаружи бился головой. Пьяный дурак заблудился? Или беда случилась, и это соседи… нет, они всегда сначала звонят, просто так, да ещё посреди ночи, никогда не заявятся! Папа, может, он? У него же ключи, на худой конец он бы маму попро… стоп. Звука подъезжающей машины Дима не слышал, тогда точно не отец, кто же…
Постучали в окно, и Дима чуть не обмочился. Глухой удар сменился паузой, а потом снова повторился. Даже под одеялом было слышно, что стучат во все окна, не только в его комнате. Воображение тут же нарисовало картину, как над домом навис громадный чёрный паук и стучит мохнатыми лапищами в окна, проверяет, есть ли кто внутри. И чудовищной силы удары его отзываются звоном посуды в шкафах, вибрацией стен и…
Почему не просыпаются родители? Почему Лёля не кричит от страха? Почему он один дрожит под одеялом и боится пошевелить рукой, потому что тогда его схватят, утащат в ночь и где-то там выдавят глаза и высосут кровь. Неужели все остальные в доме крепко спят или… они мертвы… или… дома нет никого, кроме него?
От последней мысли сделалось совсем нехорошо. Живот сдавило от страшного спазма, затёкшие ноги пронзили тысячи иголочек. А что, если входная дверь не заперта? А тот, что ломится снаружи, просто не догадался проверить, и вот-вот дотронется до ручки, потянет дверь на себя и ворвётся внутрь, впустит ночь. И тех, кто притаился в темноте…
Тук. Тишина. Тук. Снова тишина.
В этот самый момент, когда дом погрузился в тишину, скрипнул пол в прихожей, кто-то сонно пробормотал ругательства. И… у Димы отлегло. Мама. Зазвенела ключами, открыла дверь. И приветливо сказала:
— Проходи.
Не загорелся свет в прихожей или на кухне. Только пол скрипнул. Это мама прошла на кухню. Следом за ней тяжёлые шаги. Папа? Сосед? Участковый?
Шаги стихли, и снова дом погрузился в тишину. Даже ночь снаружи успокоилась, как набесившийся кот. Притаилась где-то рядом, всегда готовая опять вскочить и схватить зазевавшегося прохожего.
— Нет, — громко сказала мама на кухне, — я никого не убью.
И сердце его чуть не пробило грудную клетку.
— Да что ты, — это мама хихикнула, что-то уронив на паркет, — вот же я… было, да… все вместе… а что там? Нет, никогда… бензин и кровь, я запомнила.
Каждое слово сопровождалось шлепком, кто-то бил маму по лицу, может, била она. Может, они друг друга били. Раздался смех, больше похожий на кваканье, он быстро сменился кашлем, таким громким и сильным, точно кашлявший пытался выплюнуть свои лёгкие.
В прихожей хлопнула дверь, которую позабыли закрыть, затем снова отворилась, внутрь ворвался сквозняк. Дима, едва дыша, обливаясь потом, проделал небольшую дыру в одеяле, вдохнул поглубже. И чуть не закричал.
Большая холодная рука пролезла внутрь, нащупала его голову, сжала волосы. А потом сдёрнула одеяло.
У кровати стояла мама, склонившись в неестественной позе, точно большая сильная лапа давила ей сверху на шею. Глаза у мамы были закрыты, лицо испачкано в крови, из открытого рта вываливался прокушенный язык.
— Мама, — прошептал Дима, — мамочка… не надо.
Кто-то стоял в дверях комнаты. Стоило на него взглянуть, как он сразу отступал, прятался в темноте. На мгновение показалось, что у него нет рук. И головы тоже нет. Зато есть хвост, который шуршал по полу, выстукивал едва слышные сигналы.
— Мама… что ему надо?
Она, не открыв глаза, стояла у кровати, покачивалась. Пыталась что-то выговорить, но тот, в дверях, ей не позволял.
В соседней комнате кто-то всхрапнул, и мама резко подскочила, замахала руками. Рванула в коридор, но в дверях ударилась о косяк, да так сильно, что хрустнули кости. Дима взвыл, то ли от страха, то ли от жалости. Неправильно всё это, неправильно! Не должна мама себя так вести, не должна никого впускать ночью в дом и калечить себя, калечить других. Почему… где папа? Почему он не защитит её, не защитит Диму и Лёлю…
Он вздрогнул, когда увидел его в дверях. Папа стоял с кружкой в руках, смотрел на Диму и как будто не дышал.
— Папа, что…
— Пей, — он протянул кружку, — быстро.
— Папа, я… мама…
— Пей! — рявкнул он и больно ткнул кружкой по губам, чуть не выбил ему зуб.
Дрожащими руками Дима взял её в руки, принюхался, потрогал языками холодную кислятину, которая плескалась внутри.
— Это от-трава? — с трудом спросил он.
Папа покачал головой, взял его за волосы, наклонил лицом к кружке.
— Пей. Быстро. Пей.
«Кровь и бензин», вспомнились слова мамы. Он сделал маленький глоток, закашлялся. Казалось, странная кислятина застряла в пищеводе, превратилась в камень, не давала говорить и дышать.
— Па, — Дима протянул руки, выронил кружку, хотел встать с кровати, но не слушались ноги, всё тело налилось тяжестью.
Он пытался вглядеться в силуэт, который поднял папу, как пушинку, унёс куда-то. Веки сами собой опускались и поднять их не получалось, сколько он не пытался. Липкая какая-то чернота сомкнулась над головой, иногда в ней что-то шевелилось, заливалось ему в рот, уши. Он закашливался и пытался выбраться наверх, молотил руками, отталкивался ногами и ударил во что-то холодное, металлическое. От боли сверкнуло перед глазами, чернота отступила, и он, едва не ударившись головой, проснулся.
Кто-то уложил его под кровать, где было холодно и пыльно. Может, он сам залез туда во сне. Перед глазами темнели ржавые пружины, на кухне шумела вода, рядом кто-то стоял.
— Мы в школу опоздаем. Пошли.
И выбежала из комнаты.
За окном неприлично ярко светило солнце, такое непривычное для октября. Не лежала у кровати разбитая кружка, не осталось на полу следов, которые напоминали бы о кошмарной ночи. Он хотел отыскать доказательства того, что всё происходило наяву, но… не мог вспомнить, что произошло? В памяти всплывали размытые образы, душное одеяло, стук в окно, тени в прихожей. И всё.
Пока он одевался и собирал портфель, Лёля крутилась в прихожей.
— Ты ночью ничего не слышала?
— Я? Только, как ты плакал!
— Я не плакал, не ври.
— Плакал-плакал! Просил тебя обнять! Осенний чёрт вышел из зеркала, чтобы обнять, а ты спрятался, трусишка!
Вот коза.
Дима заглянул на кухню, где мама колдовала над плитой. По столу была разбросана посуда, рассыпаны продукты и специи.
— А, это ты, — улыбнулась она рассеянно, — куда собрались?
— В школу, ма.
Он сглотнул, не сводя глаз с уставшего маминого лица. Глаза открыты, крови нет, только вот оно за одну ночь будто… постарело лет на десять.
— Ма, с тобой всё хорошо?
— Хорошо? — она приподняла брови. — Хорошо. Я поесть приготовлю, когда вы из школы придёте.
И отвернулась к плите.
Он не стал говорить, что она пытается сварить картошку в дуршлаге. Не хотел, наверное, ещё больше её расстраивать. Папа спал на диване в какой-то неестественной позе, словно ему кто-то склеил руки и ноги. От такой картины мурашки бежали по спине, Дима вытолкал сестру на улицу, следом выскочил сам, отругал себя за трусость, но что делать в такой ситуации, когда взрослые ведут себя, как лунатики, он не знал. Поэтому сбежал в надежде, что всё само пройдёт. Родители сами часто так делали.
— Смотри, — воскликнула Лёля, заглянув под крыльцо, — тут собачка.
Дима присел на корточки. Разглядел грязные лапы, бурую шерсть, оторванное ухо, ошпаренный бок. Один глаз у дворняги кто-то выдавил.
— Бедная, она дрожит, — Лёля скинула ранец, достала хлеб, — смотри, у неё лапка сломана…
— Сильно её потрепали, — Дима разглядел у собаки ошейник, хотел её погладить, но та заскулила, отползла подальше.
— Она боится, не пугай её, — сестра высыпала хлеб, подвинула его к собаке, — не бойся, не дрожи.
— Идём, — Дима поднялся с колен, — пусть сидит, скоро хозяева придут за ней, заберут.
— А если нет? Если не придут?
— Тогда мы сами будем лечить её.
За ночь лужи на дорогах затянулись тонким льдом, отчего походили на едва зажившие коросты. У некоторых домов ветер свалил палисадники, у одной избушки даже ворота повалил. Но не это поразило Диму. А тишина, которая царила в посёлке. Собаки не лаяли, машины не месили грязь. И если не считать пары опаздывающих школьников, улицы практически пустовали. И до того, как они перешли старый мост над рекой. И после.
— Такое чувство, что посёлок вымер, — сказал он сестре, когда они уже свернули из проулка к школе.
— Мне кажется, сегодня все проспали, — то ли пошутила, то ли всерьёз ответила Лёля.
Урок уже начался, коридоры пустовали, даже техничка, обычно дремавшая у батареи, куда-то пропала. Лёля убежала к себе в класс, а Дима поднялся на второй этаж. Постучал в дверь, заглянул в кабинет. Ребята, на удивление тихие и спокойные, сидели за партами, а учителя не было.
— Опаздывает, — сказал кто-то из девчонок за первыми партами, — уже десять минут…
— Останется после уроков дежурить, — пошутили с последних парт, и кто-то в классе рассмеялся.
Урок перевалил за половину, но никто не ушёл, даже не бесился, как обычно бывало. Возникало чувство, что и у других выдалась «та ещё ночка». Но никто об этом не рассказывал. Ребята всё ждали, что директор сам отпустит их домой. Сарафанное радио донесло, что и в других кабинетах учителей нет. Ближе к концу урока в кабинет заглянула завуч, больше похожая на безобразно накрашенную кротиху, велела сидеть до конца четвёртого урока, читать учебники и решать упражнения «дальше по учебнику». За старшего оставила старосту. Никто, конечно, ничего не решал, многие валяли дурака, кто-то рисовал или дремал прямо у стены.
— Наверное, эпидемия, — сказал Димин сосед по парте Антоха, — закроют школу на карантин, каникулы, считай, на неделю раньше начнутся…
— Не знаю, — пожал плечами Дима, — странная эпидемия какая-то, учителей свалила, а детей нет.
— А у тебя у самого родители как? — насторожился Антоха. — Не болеют?
— Нет, — соврал он, вспомнив странное мамино поведение, — нормально, вроде. А у тебя?
— А у меня бабуля вечно болеет, — махнул сосед по парте рукой, — то суставы, то сердце, то почки. По ней не поймёшь. Зато у соседей, я под утро видел, все взрослые в машину дружно сели и уехали. Мне издалека почто не видно, канеш, но показалось, что они тупо в речку скатились прямо в машине. И всё.
Неприятное чувство родилось в животе, поползло вверх, к желудку.
К четвёртому уроку так никто из учителей и не пришёл. Старшаки донесли, что почти все взрослые дома больные отлёживаются. Самые смелые одноклассники сбежали на улицу, некоторые остались в кабинете. Короткая перекличка подтвердила нехорошую теорию о том, что странная эпидемия поразила только взрослых. У кого-то мамы и папы сорвались ночью за лекарствами, у кого-то просто лежали в кровати, не просыпались. Про ночные стуки в окно или странные визиты никто не заводил разговоров, Дима тоже решил промолчать, боялся, что на смех поднимут. Или ещё чего похуже.
— А нас девочка сегодня из десятого класса учила весь день, — похвастала Лёля после четвёртого урока. — Мы даже в прописях не рисовали, только играли и мультики смотрели.
— А чёрта своего осеннего не видели? — поинтересовался Дима.
— Не, не видели его. Наверно, кого хотел, всех поцеловал. Или гадостей нашептал. Мож, ночи ждёт, тогда придёт.
На улице снова зарядил дождь, мелкий и колючий. Обувь намокла уже через пару минут и при ходьбе постоянно хлюпала. Но Дима всё равно предложил сделать крюк и пойти домой вдоль берега реки. Лёля охотно согласилась, но потребовала с брата, чтобы они зашли в магазин, купить собаке «вкусненького».
На берегу реки, где летом купалась детвора, стоял только один милицейский уазик, двери его были распахнуты, но внутри и снаружи никого не оказалось. Маячки на крыше слабо поблескивали, отчего походили на маяки, предупреждающие об опасности. Повсюду на берегу виднелись следы шин, глубокие и не очень, словно совсем недавно здесь устраивали гонки. У самой реки следы обрывались, от чего фантазия рисовала в воображении целое подводное кладбище автомобилей, в которых сидят чьи-то мамы и папы, учителя, родственники, а они вместе с сестрой стоят на берегу и ничем не могут помочь.
Лёля побоялась подходить к воде, сказала, что оттуда на неё смотрит чужое отражение, а Дима только на секунду заглянул в мутную воду, подобрал с берега камень, кинул его подальше. Посередине реки плавала пустая лодка, за ней тянулась сеть. И кто-то постоянно дёргал её в воде. Водяной, может. А, может, кто похуже.
— Идём, — Лёля потянула его за рукав. — Я боюсь.
Он оглянулся напоследок на заросли камышей, на лес по ту сторону реки. Лодка так и плыла по течению, и кто-то снизу дёргал сеть. Вспомнилось, как прошлым летом они на спор ныряли с ребятами на дно. Одни говорили, что у речки глубина метров пять, другие уверяли, что опускались на десять метров, но дна так и не достали. А что если и нету дна у реки? Что, если долго плыть, то можно вынырнуть совсем в другой посёлок, где жители ходят с закрытыми глазами, а вместо ног у них огромные хвосты…
Лёля не успокоилась, пока они не дошли до магазина. Но тот оказался заперт. Никакой записки не висело на двери. Они постояли минут пять и отправились домой. Остаток пути, пряча лицо от дождя, Дима прислушивался к затихшему посёлку и пытался уловить хоть какие-то признаки жизни. Старый скрипучий мост под ногами, казалось, хотел что-то сказать, предупредить. Но Дима не понимал язык старых мостов и сколько не вслушивался в эти почти магические поскрипывания, ничего не разобрал. Может, мост не хотел, чтобы они возвращались домой. Может, предупреждал, что на другом берегу, за спиной, кто-то прячется. Дима только вздохнул и попросил сестру не прыгать на гнилых досках, не то провалится. И утонет. Или в другой мир попадёт…
У одного из соседских домов они заметил высокую фигуру, кажется, это был кто-то из папиных коллег, имени они не помнили. Дима хотел позвать, но человек вдруг резко сорвался с места и побежал прочь. По пути несколько раз споткнулся, даже упал, тут же вскочил, продолжил бежать и в конце концов исчез где-то за сараями.
— Взрослые с ума сходят, да? — спросила Лёля, когда они уже подходили к дому.
— Не знаю, — честно ответил Дима, но не сказал, что, возможно, их кто-то сводит с ума.
Решил, что если не думать об этом, то этого не случится. Трусишка-зайчишка…
— А с мамой и папой всё хорошо будет?
— Д-да, — Дима запнулся, но тут же добавил:
— У них же мы есть. Мы ничего… мы им поможем.
Дождь плавно перерос в ливень, и к дому они подошли вымокшие до нитки. Наверное, кто-то сверху задумал смыть посёлок, как смывают грязь с машин. Но они же не грязь. Хотя…
Однажды Дима никак не мог уснуть и смотрел допоздна телевизор. Там шла какая-то передача о том, что весь мир состоит из границ, какие-то видимы, какие-то нет. Какие-то границы прочны, а какие-то не очень. Наверное, такие вот противные дожди размывают те самые незримые границы. И кто-то по ту сторону (света, жизни, восприятия) только и ждёт, когда размоется очередная граница…
— Смотри, — Лёля кинулась под крыльцо, — собаку никто так и не забрал! Давай её домой возьмём! Она же тут замёрзнет.
— Нельзя, — вздохнул Дима, — родители не разрешат.
А сам подумал, что родителям, верно, сейчас на всё плевать. И на чужую собаку. И на собственных детей…
— Давай, если до вечера никто не заберёт её, мы возьмём к себе домой?
— Давай, — согласилась сестра, — только надо покормить её. Ты голодная, девочка?
Та заскулила в ответ и забилась в угол.
Капли дождя стучали по крыше и ступеням. На крыльце уже образовалась маленькая лужа. Дима перешагнул её и обнаружил, что двери в дом… открыты.
Заглянул в прихожую. Тихо. Пропустил вперёд сестру, следом сам. Глянул на улицу. Вдруг, дома ловушка, а кто-то снаружи ждёт, пока они в неё угодят?
Нет. Никого. Только кусты черёмухи из палисадника машут костлявыми ветками.
— Мама? — бросилась Лёля на кухню. — Мамочка! Ты чего… ты плачешь?
Она сидела на полу, спрятав лицо в ладонях. И повторяла:
— Не получается, ничего не получается. У меня… ничего… не получается.
Они помогли ей подняться, проводили в спальню. Руки у мамы оказались холодные и липкие. Похоже, она испачкалась в масле или ещё чём-то, постоянно трогала себя пальцами, зачем-то щупала пульс. Словно не верила, что жива.
— Мамочка, — шептала Лёля, в глазах у неё уже набухали слёзы, — тебе, может, таблетку дать? Или лекарство? Ты скажи, мы принесём… скажи…
— Пусть поспит, — Дима укрыл её одеялом, задёрнул шторы, словно этот нехитрый ритуал мог отогнать все беды и болезни.
Папа так и лежал на диване, раскинув руки и ноги, как утопающий. Лёля потрогала его лоб, всплеснула руками, побежала на кухню за холодными припарками. Дима ей не мешал, решил прибраться на столе и на плите, подмёл пол и даже думал приготовить что-то на вечер, но мама в бесплодных попытках сделать завтрак перевела все продукты. Пришлось довольствоваться чаем и бутербродами с вареньем.
Лёля есть напрочь отказалась, но унесла один бутерброд маме. Сама осталась сидеть в родительской спальне и… тихо рассказывала маме сказки. Дима невольно улыбнулся, когда проходил мимо. Сестра описывала, как колобок от бабушки и дедушки ушёл, но отчего-то в сказке его преследовали мёртвые звери. Дослушивать сказку он не стал, хотя был уверен, что Лёля изменит финал истории, она всегда меняла концовки у всех сказок, «чтобы запутать злодеев и прочих редисок».
Он закрылся в своей комнате, включил лампу и сел читать. Обычно повести Крапивина захватывали его с первых страниц, но не в этот раз. История про синего фламинго и странное государство совсем не увлекала, строчки перед глазами превращались в чёрных расплывающихся гусениц. Усталость навалилась большим булыжником, придавила к креслу. И он сам не заметил, как задремал.
— Дима, Дима,— в комнату ворвалась сестра, затрясла его, — вставай, пожалуйста…
— Что случилось? — он едва шевелил затёкшими ногами.
— Я… даже… Дима, — она запнулась и прошептала ему на ухо, — это не наша мама.
Сон как рукой сняло.
— Как не наша? Я сам её видел. Ты чего?
— Не наша, — она замотала головой, — у нашей были ожоги на плече, она же в детстве на себя кипяток опрокинула… а у этой… этого нет ожогов.
Мысль эта, как ядовитая таблетка, растворилась в голове, и стало совсем нехорошо. Во рту сделалось горько, а родной дом вдруг показался чужим и враждебным.
Он взял сестру за руку.
— Ты уверена? Уверена, что у неё нет ожогов?
Она заплакала, уткнувшись ему в плечо.
Ночь за окном уже отвоевала себе посёлок и сейчас безбожно топила соседние дома в черноте. Как слепых котят. То и дело чудилось, что кто-то неуловимый бродит в темноте, чтобы в любой момент превратиться в огромное смертоносное нечто. Осеннего чёрта…
— Папа, — опомнился он, с трудом оторвав взгляд от окна, — что с папой?
— Не знаю, — прошептала она, — я боюсь к нему подходить. Мне… мне кажется, он не дышит.
Дом подозрительно молчал. Может, специально глушил все звуки.
— Дима…
— Что?
— Давай уйдём?
— Куда мы пойдём?
— Хоть куда. Я боюсь тут оставаться.
Он поднялся на ноги. Противное кресло отозвалось громким скрипом, ему вторил ветер за окном. В окно ударили брызги, как будто это ночь плюнула чем-то чёрным.
— Тихо, — велел он сестре, — надо одеться, чтобы они не услышали.
— Пойдём в школу, — взмолилась Лёля. — Там старшие ребята. Они помогут, защитят…
— Ночью все спят, — ответил он и приложил палец к губам.
Кто-то постучал. Не в дверь. Не в окно…
Стучали из зеркала. Но в отражении он не видел никого, кроме себя и сестры.
— Ты видишь кого-то?
— Нет, — сестра дёрнула его за руку. — Идём, пока тот… из зеркала их не разбудил.
Стук повторился.
Они пробрались в прихожую, сняли с вешалок куртки. Мысли в голове разбегались, ухватиться за какую-то одну не удавалось. Что, если сестра ошиблась? Тогда надо проверить, самому убедиться, что это не мама. Вот ещё, не пойдёт он в спальню. Но если сестра права? Куда тогда идти? В школу? Там наверняка никого. К соседям? Но ведь ни одно окно не горит в соседних домах, что если и там, в постелях, тоже лежат неудачные копии, жалкие пародии на людей? Тогда куда? В соседний посёлок? Они же просто не дойдут.
— Ой, — тихо прошептала Лёля и спряталась у него за спиной.
В коридоре стояла мама. Или что-то, притворявшееся мамой. Глаза у неё были широко открыты, а в руках она держала огромный… чешуйчатый хвост.
— Вы куда?
Он попятился к дверям, нашарил в кармане курточки ключи.
— Мы уходим.
— Вы… вы не наши мама и папа! — выпалила вдруг сестра и заплакала.
Тот, кто притворялся мамой, скорчил недовольное лицо. И на секунду кожа на нём сморщилась. Словно ненастоящая.
Дима подскочил к двери, отпер её ключом и вывалился в ночь. Лёля повисла у него на руке и не сводила взгляда с прихожей, где теперь маячили два силуэта.
— Вы их не вернёте, — сказал папиным голосом один из них.
— Что они вам сделали? — снова заплакала Лёля. — Почему вы их…
— Вы их не вернёте, — повторили они хором и двинулись вперёд.
Дима захлопнул дверь. Помедлив секунду, запер её ключом.
— Идём, — он взял сестру за руку, — скорее.
Где-то на другом конце посёлка стало светло-светло, словно там развели огромный костёр. Соседние дома по-прежнему не подавали признаков жизни. И казалось, что на всём свете остались они одни.
— Кто это такие? — всхлипнула сестра. — Что им надо?
— Не знаю…
— Куда они забрали маму с папой? Они убили их? Убили?
— Я не знаю…
— Куда мы идём? Дима… куда мы идём?
— Да не знаю я! Понимаешь, не знаю!
Крик его будто разнёсся по всему посёлку, разбудил каждого призрака, каждую тень под окном, и все они теперь тянулись к дороге, шептались где-то рядом.
Лёля никак не успокаивалась, растирая слёзы кулаком, а он брёл куда глаза глядят. Не покидало чувство, что их кто-то преследует, не отстаёт, но держится в тени.
— Это собака, — выдохнула сестра, — смотри, она за нами бежит. Девочка… иди сюда, девочка.
Та самая псина со сломанной лапой доковыляла до ребят, обнюхала подозрительно, уставилась на Диму одним-единственным глазом.
— Она будет нас защищать, — шмыгнув носом, заверила сестра.
— Она себя-то не смогла защитить, — Дима глянул на ошпаренный бок собаки, оторванное ухо, — идём, давай, пока не догнали…
Но никто не гнался за ними. Казалось, странным существам попросту плевать на перепуганных детей. Они будто и не злились, когда Дима с Лёлей сбежали. Скорее удивились. Зачем тогда они убили взрослых? И куда подевали? Или не убили? И никуда…
— Смотри, — прошептала сестра, когда они вышли к мосту, — там школа горит.
Даже в темноте он видел дым и языки пламени, издалека напоминающие безобразные то ли щупальца, то ли клешни. Не похоже было, что кто-то торопится тушить пожар. Так весь посёлок может выгореть, если сильный дождь не зарядит.
— Страшно, — призналась Лёля.
— Ты на мост посмотри…
Кто-то разрушил его. Из воды торчали гнилые опоры. По реке медленно плыли доски. На другой стороне стоял огромный бульдозер.
— Как мы теперь в посёлок попадём? — прошептала сестра.
— Никак не попадём. Не хотят они, чтобы мы туда… попали.
Сестра держала собаку за короткий поводок, обе они зачарованно глядели на зарево пожара. Дима прочитал на ошейнике кличку. Оди. Но сестра упрямо продолжала звать собаку «Девочкой».
— Зачем они тогда подожгли школу? Чем она им помешала?
— Может, она сама загорелась, — Дима поёжился, — обогреватель кто-то оставил или… чайник.
В памяти сразу всплыло лицо невыспавшегося завуча. Если это, конечно, на самом деле была она.
— Вот бы сюда машину времени, как в книгах, — сказала Лёля, пока они топтались у моста в нерешительности, — вот бы назад отправиться, чтобы предупредить маму и папу… и нас самих…
Какая-то совсем призрачная мысль мелькнула в голове. Дима огляделся по сторонам, скомандовал:
— Идём.
— Куда? — захлопала глазами Лёля.
— К берегу. Скорее!
Непонятно, зачем они торопились. Никто их не преследовал. Никто их не ждал. Только деревья махали им вслед ветками, словно на прощание. И какая-то птица кричала человеческим голосом. Может, и не птица. Может, и не кричала.
По тропинке они спустились к берегу. В темноте река походила на чёрное зеркало, по которому разбегалась едва заметная рябь. Словно кто-то осторожно стучал по этому зеркалу изнутри.
— Что ты хочешь? — догнала его чуть отставшая сестра.
Он и сам пока не знал. Увидел на другом берегу милицейский уазик, который скатился в воду и наполовину затонул. Над водой торчала одна кабина. И там… там внутри будто кто-то сидел.
— Лодка, — пробормотал Дима, — ты видишь лодку? Эй!
Он замахал лодке на середине реки. Её не сносило течением, вот что странно. И сеть куда-то пропала…
— Эй, вы там! — закричал он, размахивая руками. — Я знаю, вы там! Вы нас видите! И слышите…
— Дим, — попыталась остановить его Лёля. — Но там никого…
— Я знаю, вы здесь, — не унимался он, — я знаю! Ответьте! Ну же! Где наши родители? Слышите?
Лодка так и покачивалась на волнах, так и светилось зарево от пожара, разбивались слабо волны о кабину уазика.
Никто им не ответил.
Он ещё покричал, потом сел на берег, закрыл голову руками. И заплакал, впервые за последние несколько лет. Рядом села сестра, обняла его, уткнулась носом в куртку.
«Вы не вернёте их»
Он не сразу понял, что незнакомый хриплый голос доносится из машины на том берегу. А когда понял, чуть сам не прыгнул в воду.
— Постойте! Мы не хотим их вернуть! Мы не хотим оставаться здесь! Пожалуйста! Мы хотим к ним! К маме с папой! Они живы! Мы знаем! Мы хотим быть с ними! Пожалуйста…
И уже совсем тихо добавил:
— Пожалуйста.
И снова молчание, которое хуже любой пытки. Рядом, затаив дыхание, стояла Лёля, виляла хвостом собака. И где-то далеко-далеко была новая жизнь. И новый мир.
Наконец, хриплый голос в машине спросил:
«Откуда вы знаете, что они живы?»
Он и не знал, как ответить. Рассказать про то, как верил, что глубоко на дне реки есть, наверное, другой, перевёрнутый мир со своими законами. Как у Крапивина. Или про то, как он чувствует ту самую незримую тонкую совсем границу, за которой их ждут родители.
Он ответил просто:
— Знаю. Потому что они позвали нас.
— Откуда? — удивилась Лёля.
— В зеркале… в отражении… силуэты. Ты их видела. Никакой это не осенний чёрт. Это они. Стучали… оттуда. И машина времени не нужна, понимаешь?
Она кивнула, скорее просто так. Собака тоже кивнула, словно понимала. Пожар, похоже, разрастался. И отсюда чудилось, что горит уже весь посёлок.
— Ну так что? Вы нас пустите?
Он почему-то не сомневался, что хриплый голос звучит из рации или какого-то приёмника. И не сомневался, что их пустят.
Но вряд ли пустят просто так.
«Собака. Избавьтесь от неё»
Лёля сильнее сжала поводок.
— Я не оставлю её.
— Придётся, — вздохнул Дима, — ей туда нельзя.
— Но она тут пропадёт! Погибнет…
— Не погибнет. Она же умная.
Он попытался забрать у сестры поводок. Та не отдала. Тогда он вырвал его, сестра от досады ударила его, ещё и ещё. Он подождал, пока она успокоится. И отвёл собаку подальше.
— Иди, — велел он, — иди, девочка. Подальше отсюда. Слышишь. Иди…
Собака не шелохнулась.
— Да не стой ты, глу… беги давай!
Сам сделал шаг обратно к берегу. Нет. Собака тоскливо смотрела на него, ещё и заскулила. Наверное, все её бросили. Сначала хозяева, теперь вот они.
— Мы вернёмся за тобой, — соврал он зачем-то. — Мы… вернёмся.
И поспешил обратно, только бы не видеть её безобразную морду.
Лёля сидела у самой воды, пыталась там что-то разглядеть.
— Значит, это не чёрт был?
— Не чёрт.
— И родители живы?
— Я верю. Живы.
— Почему они нас бросили?
— Они не хотели. Их заставили.
— Но они нас бросили.
— Бросили…
— Почему эти… — она оглянулась на посёлок, по которому гулял огненный змей, — почему эти существа пришли и заняли их места?
Он вздохнул. Потому что не знал ответа.
— Наверное… наверное, потому что захотели. Потому что они могут. Может, они себе место удобное ищут для жизни. Как змеи. Или пчёлы. Вот и приходят туда, куда нравится.
— У нас им не понравится.
— Нечисть любит холод. И сырость.
— Любят, — клюнув носом, кивнул сестра. — Дим, а почему они только… только маму с папой забрали? А нас нет…
— Может, у них, у нечисти этой просто детей нет. И не бывает. Вот и не знают, что с нами делать, как быть… или за зверей нас приняли каких-нибудь… питомцев…
— Мы разве настолько на зверей похожи?
Дима не ответил. Вспомнил разговор отца пару дней назад, вспомнил, как не хотел куда-то переезжать. Он и сейчас не хотел. Только ради мамы с папой, пусть ругаются, придираются по пустякам, он ко всему готов, лишь бы снова быть с ними…
Показалось, что лодка на середине реки тронулась с места. Может, это воображение играло с ним злые шутки.
— Что нам делать? — повернулся он к уазику, махнул рукой. — Что нам…
«Ждите»
Больше «оттуда» не сказали ни слова. Лёля прижалась к нему, задремала. Он сначала всматривался в воду. Потом глаза устали, и он тоже задремал. За спиной в кустах что-то зашуршало. Может, собака пришла обратно. А может ещё кто похуже.
Он засыпал, и ему казалось, что где-то рядом плывёт лодка, в ней сидят родители. Казалось, что в другом мире их ждут соседи, друзья, что там наверняка им будет ещё холоднее и неуютнее, чем здесь. Но ведь главное, чтобы рядом с тобой были близкие. Наверняка.
Он засыпал и почти не слышал, как всё ближе подбирается пожар, как плещутся волны и что-то шепчет ветер.
Он засыпал и верил, что впереди новая жизнь, долгая и, быть может, не такая страшная. И ничего эту жизнь не испортит. Никакой осенний чёрт, никакие призраки и водяные. Или ещё кто похуже...

[Нефидимка]

Автор, вы очень хороший. У вас дети не радуются тому, что взрослые от них отцепились, что учителя в школу не пришли, что она сгорела. Вы здорово пишете, при чтении хотелось сказать: "Вот как нужно атмосферу прописывать! Вот как нужно саспенс создавать! Вот как нужно наполнять смыслом и эмоциями детали! Вот как нужно затянуть действие, чтобы, зевая, читатель челюсть вывихнул! Вот как нужно прикрыть пустячный финал анафорой, чтобы он казался насыщенно-значительным!" Так что я в полном раздрае: автор хороший, а текст не понравился.

[Monk]

Цитата: Автор: Lex Z Дима с завидной прытью сбросил на пол покрывало, сам нырнул под одеяло с головой. Мысленно отругал себя за трусость, пообещал себе не бояться

Сам, себе, себе... очень плохо со стилем, очень. Множество лишних слов и слов-паразитов. Очевидно, что автор очень неопытен. Но пишет бойко, хотя и не без ляпов...

Цитата: Автор: Lex Z Сестра держала собаку за короткий поводок

который непонятно откуда вдруг взялся у бездомной собаки))
И все же текст слаб. Слишком много вопросов и все без ответа. Что это было, откуда взялось, зачем их преследовало, и так далее... Концовка смазана, будто автор и сам не знал, что дальше придумать...

[Джек]

Положительная сторона этого рассказа, на мой взгляд, заключается в том, что у автора есть потенциал, куда стремиться. У автора есть понимание, какими приёмы стоит использовать, чтобы писать страшные истории.

Этот текст, конечно, образцовым назвать никак нельзя, но отдельные моменты, фрагменты рассказанной истории, получились очень даже ничего.

Чтобы написать цельный рассказ, нужно воспользоваться простым универсальным вопросом: "Что будет, если...?" И постараться дать на этот вопрос внятный ответ.

Автор в этом рассказе нашинковал на мелкую тёрку все кошмарики, которые ему подвернулись под руку, обшил этот комок вопросов белыми нитками и, когда сам окончательно запутался, сел на берегу вместе с героями, не понимая, что ему теперь делать дальше...

На мой взгляд, совершенно не обязательно называть монстра или требовать от него предъявить паспорт, но концепция его возникновения (монстра, а не паспорта), его желаний, его возможностей - должна быть чётко прописана. А не так, как в рассказе, обо что я спотыкался несколько раз:

Цитата: И какая-то птица кричала человеческим голосом. Может, и не птица. Может, и не кричала.

или:

Цитата: Собака тоскливо смотрела на него, ещё и заскулила. Наверное, все её бросили. Сначала хозяева, теперь вот они.

Этих "наверное" и прочих всяких "неуверенностей" в тексте пруд пруди. Если автор не знает и всё время пишет "наверное", то читателю-то как догадаться, о чём идёт речь?

Что произошло с родителями? Что за подмена - кто они? Были черти в зеркалах, или нет? А домовые? А водяные, дёргающие за сеть? А барабашки, отбирающие специи?

Читатель должен представлять себе, кого он боится - хотя бы в конце истории. А у Вас - то мост разрушили (кто?), то школу подожгли (кто? зачем?!), "то у вас собаки лают, то у вас руины говорят" (с)

Надо почистить Вашу кашу наждаком, выстроить чёткий сюжет на основе внятной идеи, и тогда я с удовольствием буду читать Вас в памперсе, уважаемый автор.

Успехов в конкурсе!

[Разумный Я]

Мне понравилось. Да, недочёты есть, но из-за атмосферы на некоторые вещи закрыл глаза. Даже открытая концовка рассказ не портит, как по мне. Спасибо, автор.

[Ґрун]

Осталось чувство незавершённости по прочтении. Может, автору дедлайн не позволил «отжечь» как следует? Такое бывает. Но писать автор может.

Отрадно, что в тексте имеются не просто правильно расставленные знаки препинания, а длинные тире, кавычки-«ёлочки», точки над буквами «ё» и даже отдельные символы многоточия (а не группы из трёх точек). За такую заботу о нас, читателях, да благословит тебя Господь, автор.

[Дарио Россо]

Замечательный рассказ! Мы лишь несколько опечалены фактом, что у Наиля Измайлова в его "Убыре" захваченные НЕХ родители получились страшнее и достовернее, чем в данной истории - но в остальном все хорошо. Страшное присутствует, читается легко, атмосферно. Замечательный рассказ!