Конкурс - Конечная

[Lex Z]

Конечная

Сейчас, уже зная, к чему всё это привело, Филипп пытался вспомнить, с чего же началась эта изощренная пытка. Пытался и никак не мог нащупать кончик нити, из которой сплелся дьявольский клубок.
— Очередной виток экономического кризиса окончательно поставил экономику на колени, — диктор всем своим видом выражал озабоченность судьбой страны и народа. – В связи с этим мы пригласили в студию…
Взвыв, словно от зубной боли, Филипп выключил телевизор. Окружающее казалось дурным сном. Просто дурным сном. Хотя, как раз со снов, пожалуй, все и началось… Или все же не совсем с них, а чуть раньше?

Вагонный шулер подсел к Филиппу настолько незаметно, что Кройд подпрыгнул от неожиданности. Сын немецкого инженера и русской учительницы настолько глубоко погрузился в собственные мысли, что вкрадчивое предложение мужичка в дешевых спортивных штанах и линялой майке заставило сердце бешено заколотиться.
— Сыграем? – мужичок строил рожи, призывавшие, как ему самому казалось, расположить к себе потенциальную жертву.
Идти на поводу совершенно не хотелось, Филипп сам не понял, как согласился… По крайней мере, он скоротает дорогу.

До прошлого года Филиппа Кройда вполне можно было назвать успешным во всех отношениях человеком: высокая должность в банке, семья, много полезных знакомых, тихая и спокойная жизнь, интересное хобби – свободное время Филипп посвящал холсту и кисти, – что еще нужно сорокалетнему мужчине для полного счастья?
Но в каждой бочке меда есть своя ложка дегтя. Единственное, что отравляло Кройду жизнь – это беспросветная нищета младшего брата. Виктор был патологическим неудачником: автобус всегда уезжал прямо у него из-под носа, в столовой как раз на нем заканчивались котлеты, он вечно попадал в какие-то иногда забавные, но чаще просто неприятные истории – в общем, порой Виктор боялся даже палец к виску поднести, потому что существовал шанс, что палец выстрелит…
Филипп всячески пытался помочь брату, но тот был слишком горд, чтобы принять руку помощи, предпочитая самостоятельно запутываться в клубке неприятностей и безнадеги.
Когда Виктор женился, Кройд-старший вздохнул было спокойно, рассудив, что уж теперь-то жизнь братца пойдет более-менее понятным курсом, что, обзаведясь семьей, младший изменится, и лет десять спустя они вместе будут с улыбкой вспоминать злоключения Виктора… Как бы то ни было, мечтам Филиппа не суждено было сбыться: жену братец выбрал себе под стать – взбалмошная и скандальная Кристина вечно делала из мухи слона и вообще обладала способностью инициировать скандал на пустом месте. Щуря упрятанные за толстыми линзами круглых очков бесцветные глаза, жена Виктора всем и каждому при первой встрече заговорщицким тоном сообщала, что она – непризнанный гений современности и вот-вот допишет свой роман века, и уж тогда… Что будет «тогда» варьировалось, в зависимости от ситуации и собеседника. Филипп был более чем уверен, что «роман века» никогда не увидит свет, а Кристина всю свою жизнь обречена играть роль непризнанного и непонятого гения, по сути, оставаясь всего лишь растрепанной алкоголичкой с манией величия.
В любом случае, после свадьбы Виктора, старшему брату стало проще помогать своему непутевому родственнику: он передавал деньги Кристине, время от времени проверяя, на что еще эти средства тратятся, помимо сигарет и алкоголя.
Иногда, как правило, из-за того, что «ты опять отдал почти половину жалования этому неудачнику и его истеричке», у Филиппа возникали ссоры с собственной семьей, и тогда он часами ворочался в постели, не в силах заснуть и терзаясь злобой и обидой.
Как раз в одну из таких ночей, – вернее, уже под утро, – Кройду-старшему приснился сон, перевернувший его жизнь. Перевернувший жизнь всей страны…

Начиналось все как самый обыкновенный и ничем не выдающийся классический кошмар: только что он лежал в мокрой от пота постели в душной комнате, и вот уже Филипп со всех ног несется сквозь ночную чащу, пытаясь убежать, скрыться от них. Кем именно были эти самые они, Кройд понятия не имел, но в том, что ничего хорошего ждать от этих неведомых существ не приходилось, был более чем уверен.
Спотыкаясь и чувствуя, что сердце готово выпорхнуть из грудной клетки загнанной птицей, а преследователи его вот-вот настигнут, Филипп ворвался в обшарпанный вагон советского еще образца. Пролетая вдоль вагона, неведомо как оказавшегося посреди леса, Кройд совершенно четко увидел, что на табличке черным по белому выведено «Москва-Вологда».
Он все ждал и ждал, что неведомые звери начнут ломиться в дверь вагона, чтобы разорвать на части такую вожделенную человеческую плоть, уже представил, как твари лакомятся его душой, его ужасом, а их все не было и не было.
Когда Филипп осмелел настолько, чтобы вновь открыть глаза, ни о ночной чаще, ни о вагоне поезда «Москва-Вологда» не напоминало ровным счетом ничего: он стоял посреди просторной комнаты в обычной многоэтажке, за окном которой, отражаясь в зеркальных окнах уродливого банковского здания, в муках и надеждах на лучшее рождался новый день.
Убранство комнаты ни в коем случае нельзя было назвать изысканным: пошлые белые в ярко-красный цветочек обои, пара ободранных кресел бежевого цвета, старый, прячущийся под толстым слоем пыли, телевизор, да огромный стол у окна.
За столом сидел человек. По крайней мере, именно так Кройду показалось на первый взгляд. Внешним видом незнакомец напоминал мумию, только вместо ткани он был укутан в газеты – цветные и черно-белые, отдающие девственной белизной и пожелтевшие, новые и мятые, серьезные издания и желтую прессу. На столе перед «мумией» лежала пачка сигарет, спички, пепельница и колода карт.
— Садись, не стесняйся, — газетный человек пригласил Филиппа к столу. Филипп не постеснялся и сел.
Прямо на месте лица на странице одной из газет на него с надменным выражением глядел кто-то из современных поп-звезд – имя Кройд забыл, в общем, это был один из мальчиков, очень похожих на девочек, как сейчас модно. Когда эта напомаженная малолетняя физиономия принялась корчить ему рожи, Филипп протянул руку, чтобы сорвать газету, однако ладонь неожиданно прошла прямо внутрь фотографии. Растерявшись на пару секунд, Кройд от души залепил кривляющейся физии оплеуху и, на всякий случай, тут же отдернул руку.
«Мумия» аккуратно сняла с головы газетный лист с поп-звездой, скомкала, небрежно бросила рядом с пепельницей…
— Мне он тоже не нравится, — хохотнул человек. С Филиппом теперь разговаривал видный американский политик, удобно расположившийся на ладони мумии. — Зови меня Доброй Вестью.
— Филипп Кройд, — чинно представившись, руки новому знакомцу он все-таки не протянул.
— Сыграем? — Добрая Весть был сама вежливость.
Брови клерка поползли вверх от удивления – с этого начался разговор с вагонным шулером. Наяву он проигрался в пух и прах, так что же будет во сне?
— Хорошо, — легко согласился Кройд. – Во что?
— Тебя больше должно интересовать не во что мы будем играть, а что будем ставить на кон, — лукаво подмигнул с ладони видный американский политик.
— И что же я могу поставить?
— То, что ты хочешь изменить, — пластиковая натренированная улыбка становилась все шире, а голос приобрел больше менторских ноток. – То, чем ты готов пожертвовать.
Над ставкой Филипп размышлял не больше секунды.

Разбудил его телефонный звонок. Не взглянув на высветившееся на экране имя, Филипп прямо со сна окунулся в истерику Кристины. Благодаря выцеженной из всхлипов и причитаний информации, Кройд-старший понял, что брата с женой этой ночью ограбили. Ценных вещей было не так уж много, но всё это наживалось годами, и что им, бедным, теперь делать. Кроме того, исчезли все деньги, даже те, которые этот скрытный наглец, его младший брат, прятал от собственной жены, которая всегда делила с ним все горести и радости. Да, они уже звонили в полицию, но и так понятно, что эти дармоеды все равно ничего не найдут, и за что только все платят налоги? Боже, как здорово, что у этого непутящего Виктора есть такой щедрый и добрый старший брат, который уж точно разберется со всем этим вопиющим безобразием! Поверить трудно, что они вообще одной крови – настолько большая разница. А уверен ли Филипп, что Виктор действительно его…
На этом Филипп повесил трубку. Угораздило же Виктора жениться на этой беспардонной дуре!
Весь день прошел в беготне за полицейскими всех мастей и ведомств, безрезультатных попытках разобраться, что именно произошло в доме брата и просто привести нервы в порядок.
О том, чтобы связать сон и происходящее вокруг, Филиппу даже в голову не пришло.
Усталый и раздраженный, он буквально дополз до дома, проглотил ужин, не ощущая ни вкуса, ни запаха пищи, после чего пожелал спокойной ночи семье и провалился в сон…

Во сне он вновь спасался от тварей. Бежал по пустынному городу, наперегонки с обрывками газет, которые подгонял осенний ветер. В панике Филипп спустился в подземку. Такая же пустота, как и наверху. Перемахнув через турникет, Кройд запрыгнул в закрывавшиеся уже двери. За окном замелькали заброшенные станции… Упав на сиденье, Филипп забылся сном во сне…
Комнату в типовой многоэтажке сменил разрушенный дом: крыши не было, из всех стен более-менее целой осталась всего одна, украшенная вуалью копоти и побегами трещин, пол ощерился изломанными досками, вокруг раскинулся расчлененный бомбежкой городок, а над головой – светло-голубое небо, тут и там украшенное мягкими на вид гроздьями облаков.
Добрая Весть сидел за столом на поставленных друг на друга пластмассовых ящиках и от нечего делать барабанил по крышке стола, как по клавишам рояля.
Однако внимание Филиппа целиком и полностью занимал не газетный человек, а собственная тень – вместо темного силуэта, на скрипучих досках разрушенного домика расплескался во всем великолепии кусочек неба, контуром точно повторявший фигуру Кройда. Филипп присел на корточки и заворожено вгляделся в «тень»: облака проплывали в ней точно так же, как и над покореженным неведомой войной городком. Не удержавшись, Кройд запустил руки в лежащие под ногами небеса. Пальцы ничего не почувствовали, но от них, словно по воде, пошли круги, очертания начали размываться, и Филипп, сомкнув ладони, резко вынул из «тени» одно из облаков.
Поднеся плотно сжатые кулаки прямо к лицу, он медленно и осторожно разжал пальцы, с нетерпением желая разглядеть свою добычу. Ладони были пусты. Пристально разглядывая собственные руки, Филипп заметил под кожей какое-то шевеление. Спустя пару мгновений она прорвалась, и оттуда показалась маленькая черная лапка – было очень похоже на рождение какого-нибудь насекомого или ящерицы, как их показывают по телевизору в разных познавательных передачах. За первой мохнатой лапкой показалась вторая и, растягивая кожу Кройда, вытолкнула наружу крохотное тельце. Муравьишка суетливо побежал по ладони по своим муравьиным делам. То же происходило и с другой ладонью. За первым показался второй, третий, а вслед за муравьями из ранок на ладонях вылезли гладкие паучки, переливавшиеся всеми цветами радуги жучки – и все они разбегались по рукам Филиппа, падали на землю, забегали ему под рукава, а он всё так же заворожено глядел на это волшебное действо. Темной разноцветной кровью насекомые бежали из разорванных ладоней глупо улыбавшегося Филиппа нескончаемым потоком, а скрученный из газет человек яростно и вдохновенно играл что-то из классики на воображаемом рояле посреди разрушенного дома в разбитом войной городке.
С трудом оторвавшись от созерцания забавных крохотных существ, Кройд сел напротив Доброй Вести, который, успокоившись, тихо устроился на ящиках, а напечатанные на разных языках в разных странах строчки совершенно отчетливо складывались в уродливо ухмылявшуюся пасть, расходились кругами глаз и притягивали взгляд кляксой носа.
— Сыграем?
— Конечно, — это ведь всего лишь сон, правда?
— Что собираешься поставить на кон на этот раз, мой маленький Филипп? – сарказм газетного человека раздражал не на шутку, но пока Кройд твердо решил игнорировать эти досадные подначки.
— Ставка та же.
— Не годится, — мгновенно отреагировал Добрая Весть. – Денежки Виктора ты уже проиграл. Ставка должна быть другой.
— Дай мне время подумать, — Филипп впервые за весь разговор взглянул на свои руки. Лучше бы он этого не делал – картина была просто жуткая… Пока шла беседа, выползшие из ранок на ладонях насекомые вгрызались в тело Кройда – кто просто жалил, а кто старался оторвать от него такой лакомый кусочек. И если предплечья пока просто покрылись волдырями и взбухли от укусов, а сгибов локтей просто не было видно под кишащей массой насекомых, то ниже локтей руки уже были обглоданы фактически до костей, лишь кое-где к ним липли ленточки сухожилий.
Едва сдержав крик ужаса, Филипп решил успокоиться – это ведь всего лишь сон, правда? Сейчас он разомкнет веки, и вновь всё исчезнет, а картинка вокруг изменится до неузнаваемости. Это обязательно должно сработать.
Филипп открыл глаза. Исчезли только насекомые – все остальное осталось без изменений… Кожа клочьями свисала с предплечий, на фоне режущей глаз белизны костей и жировой прослойки гнойно-желтого цвета, мышцы были сюрреалистически красными, и этот яркий контраст бил по нервам гораздо сильнее всего остального безумия.
— Подумал? — участливо поинтересовался Добрая Весть. Казалось, ему вообще нет никакого дела до обглоданных рук собеседника.
— Да, — удивившись прозвучавшей в голосе уверенности, сказал Филипп.

С тех пор, как Кройд-старший видел брата в прошлый раз, Виктор сильно изменился – если до этого он как-то пытался бороться с собственными неудачами, хоть в этих тщетных усилиях он более всего и напоминал бьющуюся в стекло мошку, то сейчас невооруженным взглядом было видно, что младший брат сломлен. Лицо осунулось и напрочь забыло, что такое бритва, взгляд потускнел, руки трясутся…
— Я не хотел тебе говорить, — запивая очередную вялую затяжку сортовым кофе рассказывал Виктор, — но ты мой брат, и… и ты просто обязан быть в курсе… Мне очень тяжело это говорить, Фил, — старший брат никому не позволял так себя называть, но видно было, что сегодняшняя беседа явно выходит за рамки обыденного. Казалось, на Виктора навалилась тяжесть всех предыдущих поражений – Я тут в больницу заглянул на днях… У меня рак, брат…
Филипп заплакал.

Убегая от тварей, он забегает в такси. У водителя голос вагонного шулера.
— Сыграем?
Юрта посреди ледяной пустыни, слышно, как снаружи завывает ветер…
— Конечно.

Семейная жизнь самого Филиппа катится в тартарары. Клара от него уходит. Суд разрешает видеться с детьми.

Кройд бежит по бесконечному горному серпантину. Абхазия – он бывал там с семьей.
— Сыграем?
Законсервированный военный объект, толстый слой пыли девственно нетронут…
— Конечно.

Диагноз Виктора не подтвердился. Филипп в первый раз в жизни напился до беспамятства.

Самолет “Qatar Airlines”. Москва-Мюнхен-Доха. Стюардессы уродливы и неповоротливы, их заляпанные жиром костюмчики трещат под напором жирных складок. Филипп – единственный пассажир «Боинга». Одна из уродин поворачивается к Кройду.
— Сыграем?
Пещеры или катакомбы. Отсветы от костра пляшут по разрисованным древними людьми стенкам. Добрая Весть то и дело просит Филиппа подбрасывать в костер сухие ветки. Сам подойти к огню боится…
— Конечно.

Кристина сошла с ума. Убитый горем Виктор полез в петлю, и Кройду-старшему еле-еле удалось уговорить брата не дурить.

Время от времени Филиппа охватывала жуткая тоска оттого, что встречи с Доброй Вестью столь редки, и тогда Кройд буквально на стенку лез и на ровном месте цеплялся к переехавшему к нему Виктору. Практически все свободное время Филипп размышлял, от чего зависит интервал между партиями. Что играет ключевую роль? Время? Место? Сколько раз он засыпает и просыпается?
Чтобы проверить верность последнего предположения, Кройд купил в аптеке снотворное и больше недели постоянно его принимал, чтобы днем засыпать без проблем.
Однажды, придя домой, Филипп не нашел пузырек с лекарством. Вначале он подумал, что забыл его в кармане оставленного в прихожей плаща. Вернулся. Несколько раз проверил карманы – пусто. Вернулся к письменному столу и с возрастающей паникой истерически зашарил по выдвижным ящичкам, без разбора выворачивая на пол их содержимое.
Внезапно на Филиппа снизошло озарение.
— Виктор!!! – истошно завопил он. Из кухни, нацепив озадаченно-взволнованное выражение лица, выбрался небритый брат. – Ты куда их дел?
— Кого? – сама невинность. Но Филиппа так легко не проведешь.
— Послушай, — смотрел Виктор куда-то в сторону. – Я не…
— Куда? Ты? Их? Дел? – Кройд-старший схватил брата за грудки и при каждом слове встряхивал его.
— Я смыл их в унитаз, — сдался Виктор.
И вот тогда Филипп сорвался. Он впервые в жизни ударил младшего брата. Ударил от злости, что этот бедолага-неудачник ничего – то есть, ВООБЩЕ НИЧЕГО!!! – не понимает. Филипп носился по комнате, с остервенением ломал мебель, вазы, раскидывал и рвал книги и журналы, пинал колонки музыкального центра, а Виктор тихонько стоял в коридоре и пережидал эту диковинную для него вспышку ярости.
Наконец, Филипп выдохся и в изнеможении сполз по стенке.
— Ты дурак, — тихо, едва слышно прошептал он. – Все это из-за тебя. Ты ведь ничего не знаешь.
— Так расскажи, — младший брат сел рядом. – Что я должен знать?
— Не важно… — спохватившись, Филипп попытался уйти от разговора, в то же время, прекрасно понимая, что Виктор вряд ли от него отстанет. После расспросов и совместно выпитого алкоголя, Кройд-старший все-таки сдался. Он рассказал брату все от начала до конца, не скрывая даже самой мелкой детали, самого мелкого страха.
Когда Филипп закончил, он с надеждой попытался поймать взгляд младшего, ища понимания и поддержки…
— Тебе надо к специалисту, — естественно, Виктор ему не поверил! Да и глупо было надеяться, что кто-нибудь вообще ему поверит. Хотя бы частично. Зачем, зачем он рассказал это? Вот уж, действительно, язык мой – враг мой. Хорошо, если Вик не попытается сдать его в дурдом.
— Ладно, проехали, — Филипп жалко улыбнулся. – Считай это шуткой.

— Сыграем?
Корабль времен великих географических открытий. На Доброй Вести замызганная треуголка, залихватски сдвинутая на бок.
— Конечно.

Планету одна за другой подкашивают эпидемии. Врачи всех стран пытаются изобрести панацею, однако, несмотря на все их усилия, синтез препарата проходит слишком медленно. Население охватывает истерия.

Спасаясь от тварей, Филипп выбегает на трассу и чуть не попадает под колеса фуры. Дальнобойщик сперва ругается, затем соглашается подвезти. Ни с того ни с сего, повернувшись к Кройду, он предлагает:
— Сыграем?
Сцена какого-то крохотного старого театра. Под колченогими стульями неистово скрипят доски.
— Конечно.

Террористы наносят точечные, но крайне болезненные удары по самолюбию ведущих государств, многие годы упорно делавших вид, что успешно с этим самым терроризмом борются. Тюрьмы заполняются любого рода инакомыслящими. Секты цветут буйным цветом. Закипающие на экстремистском огне ненависть и злоба взрываются перегретым котлом и выплескиваются на улицы подожженными автомобилями, разбитыми витринами, расистскими лозунгами, убитыми и ранеными.

— Очередной виток экономического кризиса окончательно поставил экономику на колени, — диктор всем своим видом выражал озабоченность судьбой страны и народа. – В связи с этим мы пригласили в студию…
Взвыв, словно от зубной боли, Филипп выключил телевизор. Окружающее казалось дурным сном. Просто дурным сном. Хотя, как раз со снов, пожалуй, все и началось…
Если бы только можно было все исправить, вернуть к исходной точке, словно бы ничего и не было. Виктор по-прежнему пытался бы устроиться в жизни, Кристина писала бы свой «роман века», Филипп вел бы тихую семейную жизнь и радовался каждому прожитому дню, а мир все так же полусонно купался бы в людских триумфах и поражениях, радостях и горестях, слезах и улыбках – все было бы как всегда… Если бы только можно было…

Трамвай. Кондуктор в старом плаще, с кошельком-сумкой и мотком билетов на поясе, держась за поручни, подходит к Кройду. Тот встает и направляется к выходу из вагона.
— Куда? – гаркнул кондуктор. Хамство Филиппа задело, однако на конфликт он решил не идти.
— Моя остановка, — объясняет он.
— Нет. Ты едешь до конечной! – кондуктор тычет в схему проезда. Проследив за жестом, Кройд понимает, в какую именно точку указывает главный трамвайный хам.
Кладбище. Конечная остановка. Последний приют. Конец пути. Место, где сплетаются все дороги. На остановке толкутся твари. Они все здесь: шулер, таксист, дальнобойщик, стайка стюардесс – никто не хочет пропустить представление. Взяв Кройда под локоток, вышедший из трамвая кондуктор подвел несчастного клерка к остановке – маленькому островку света среди могил.
— Сыграем?
— Конечно. Я… — Филипп до боли сжал кулаки. – Я хотел бы все исправить. Сделать так, как было до нашей самой первой партии. Это возможно?
— Да. Но ты уже проиграл почти все. Тебе в любом случае осталось сыграть всего один раз. Максимум.
— И какой у меня выход? – голос Кройда предательски дрогнул.
— Ты действительно готов поставить на кон судьбу всего мира?
— Мне надо подумать.
— У тебя есть время до следующей ночи, Филипп.

Весь день Филипп пытался справиться с волнением, трезво взвесить все «за» и «против», просто успокоиться, в конце концов. Ничего не вышло – все его мысли занимал ответ Доброй Вести, этому великому искусителю, воплощению игры, ставшей проклятием для всего мира, ставшей его, Филиппа, личным проклятием и неподъемным грузом… К ночи Кройд накрутил себя настолько, что сна не было ни в одном глазу. Он бродил по дому, пил, цедил сквозь зубы ругательства, снова пил… Успокоился и заснул Филипп лишь под утро… Любой путь начинается с первого шага. Ему же предстояло сделать последний шаг. Разве мог хоть один здравомыслящий человек быть готовым к тому, чтобы его сделать?

— Ну, как? Сыграем?

* Текст выложен полностью.

Оценки судей:

[Monk]

Не интересно. Претензии на эпохальность, судьбы мира, зависящие от какой-то игры какого-то Филиппа... Смешно, и уж тем более не страшно.

[Vlad lev]

Цитата: Автор: Monk Не интересно.

да уж!

[Sibirjakov]

Сюр в рассказе понравился. Газетный человек, сопровождающая его появления обстановка - чем-то напомнило игру sublustrum. Довольно ярко.
Собственно... на этом все. Остальное в рассказе - не айс. И,конечно же,это не ужасы.