"Гора Бен-Морг"

[Михаэль фон Барток]

Бальдур фон Барток.

Бальдур проснулся уже ближе к полудню. Хотя жажда и головная боль - неминуемые последствия вчерашней пирушки были весьма сильны, он все равно чувствовал себя отдохнувшим. Бальдур поднялся и, накинув на плечи что-то из одежды Ниала вышел на улицу. Сам хозяин по прежнему лежал на топчане. "Видимо дела его плохи" - решил немедиец, когда увидел, что могучий кузнец кутается в шкуры. "Лишь бы кровь не загнила". Бальдур пожелал хозяину доброго утра и отправился на поиски нужника. Тот нашелся рядом с хлевом. Ему пришлось пройти мимо двух привязанных псов, которые проводили его настороженным взглядом.
"Эти верные стражи видимо еще не решили, стоит ли им разорвать меня на части, или наоборот, охранять мою жизнь как жизнь своих хозяев. Забавно лишь то, что рыжий пес смотрит на меня скорее злобно, а вот серый даже не соизволил поднять голову. Что ж, те кто утверждают, что у животных нет души видимо слишком редко смотрят в глаза собакам".
У хлева он встретил Маёв, которая шла к дому, неся на руках ягненка. Конана нигде не было видно.
- Утро доброе, прекрасная хозяйка. - Как всегда церемонно поприветствовал ее Бальдур.
- И тебе доброго утра, Бальдур. Не слишком ли крепок был напиток Ниала?
- О нет, благодарю. - улыбнулся немедиец, которому после трех лет в гвардии к похмельям было не привыкать. - Я чувствую себя превосходно. Как Ниал?
Маёв помрачнела.
- Рана оказалась тяжелее, чем ему показалось. Он потерял много крови. Я думаю зарезать ягненка - пусть напьется свежей крови. Принеси мне большой рог, чужеземец.
Бальдур промолчал. "Суеверия неискоренимы - подумал он, выгнанный с двух факультетов. - а впрочем, в предложении выпить много свежей крови вместо потерянной собственной есть хотя бы доля истины, тогда как отворять кровь что бы исцелиться от лихорадки по меньшей мере глупо. Зато варвары не считают блажью промывать раны. Ну и кто из нас более дик?". Он не намерен был вмешиваться в традиции горцев, поэтому сходил в дом и принес рог, из которого вечером пили пиво.
- Он силен. - сказал наконец барон. - Я сражался всю жизнь и видел много умирающих от ран. Это не та рана, от которой умирают. Хотя наверное он проболеет дней десять.
- Я тоже хочу в это верить.
Бальдур решил больше не терзать душу женщине разговором на столь тяжелую тему. Ее муж или умрет или выживет, третьего тут не дано.
- Вчера Ниал сказал мне, что если рана не будет его беспокоить, он хочет похоронить напавших на него воинов.
- Да, он чтит старые традиции.
- Но раз рана тяжела, он не сможет этого сделать. Что ты скажешь на это?
- Если бы то была моя воля, я бы так и оставила их на съедение волкам, но Ниал этого не позволит. Когда Конан вернется из деревни, то пусть пойдет и выполнит волю отца.
- Я помогу ему.
- Мы все будет тебе за это благодарны. Подержи голову этому ягненку.
Одним безжалостным движением Маев перерезала животному горло и подняла тушку за ноги. Алая кровь полилась в подставленный Бальдуром рог. "Вреда от этого точно не будет" - подумал Бальдур. Как скоро ему будет приличной уйти дальше и напротив как долго его общество будет для хозяев желанным? С одной стороны Бальдур знал, что злоупотреблять гостеприимством варваров нельзя, но покинуть дом следующий день тоже было оскорблением. Что в Пустоши, что в Киммерии всякий раз, решив что чужака убивать не стоит, варвары настойчиво приглашали его в гости, и стремясь в собственных глазах выглядеть как можно более широкими натурами устраивали форменные пиршества, в ходе которых немедийца поили и кормили по-царски, причем единственной платой были его истории о дальних странах. И Бальдур увлеченно рассказывал о величественных замках его родины, о теплых морях, о несущихся по ним парусниках, о торговых городах Аргоса, о сказочной роскоши дворцов земных владык и о богатствах храмов возведенных в честь владык невидимых. О золоченых латах аквилонских рыцарей, о реках, которые люди заковали в камень, о том, как тонет океане солнце и об огромных рыбах, которые рвут на куски и тут же поглощают упавших за борт людей. Ему и не верили, и смеялись, но слушали! Немедиец был хорошим рассказчиком, вот только знание языка сковало его, поэтому часто ему приходилось прибегать к живописным жестам. Наверняка и Ниал и его семья рассчитывают на свою порцию историй от чужестранца, да и по местным обычаям гость должен будет помогать хозяевам в их делах. Бальдуру уже доводилось с пиктами охотится на оленей, а с киммерийцами истреблять огромных волков, которые угрожали их стадам. Охотник он был умелый, а собеседник превосходный, так что племена не слишком спешили расстаться с рыжим чужеземцем, и порой из гостей ему приходилось едва ли не сбегать под покровом ночи. К тому же во всех племенах было полно молодых вдов и Бальдур предвидел, что ближайшие месяцы кое-где появятся рыжие полукровки...
Задерживаться в Киммерии вообще не входило в планы барона. Он собирался пробраться через земли варваров в Гандерланд и уже оттуда - в родную Немедию, но бросить человека, с которым дрался плечом к плечу Бальдур тоже не мог.
Вскоре вернулся Конан. Ему не пришлось просить мать или отца перебросить лестницу. Подросток легко перемахнул стену, и Бальдур увидел, что у парня в кровь разбито лицо, распухли губы, заплыл один глаз. Его явно избили, но кто?
Ниал тем временем нашел в себе силы подняться. Он вышел во двор, сильно побледневший и словно похудевший за прошедшую ночь. Маёв дала ему рог со свежей кровью, которую кузнец тут же выпил, по местному обычаю часть плеснув на снег в честь богов. По сосредоточенному лицу Ниала было видно, что он не только страдает от раны, но и от своего вынужденного безделья. Сегодня ему не работать в кузне, сегодня (и скорее всего ближайшие дни) он проведет в постели, на иждивении у жены и сына.
Окровавленный Конан тоже выпил немного крови, но было видно, что по-настоящему ничего кроме его гордости в драке не пострадало.
- Что с твоим лицом сын? - Ниал усмехнулся, а Конан как-то зло ощерился.
- Живодер.
- Кодкелден Живодер? Но ведь его изгнали из клана?
- Из клана он ушел сам. Но сегодня с раннего утра прибежал в деревню и выменивал мед и какие-то коренья.
- И все. И что же он не поделил с тобой? Даже Живодеру нужен повод что бы ударить.
- Пока ты спал, мать сказала мне разменять немного твоего огненного напитка на соль. Кодкелден решил отобрать у меня всю бутыль. Мое копье он разрубил топором, а за нож я схватиться не успел. Он сбил меня на землю и стал отнимать бутыль.
- Надеюсь, ему это не удалось? - помрачнел Ниалл.
- Нет, ему пришлось отдать мне вот это. - Конан разжал кулак в котором сжимал наконечник стрелы.
- Наконечник? Зачем он тебе во имя Крома? Или ты потерял свои? Дичь унесла их в себе?
- Мои стрелы в порядке. Но не отдавать же ему было бутыль просто так!
- Кодкелден не пьет. От выпитого он сходит с ума, хотя клянусь Кромом он и так совершенно безумен. Зачем же ему этот огненный напиток?
- Он сказал для друга.
- Что за друзья могут быть у Живодера я догадываюсь. Вскоре в наших краях начнет пропадать скот... Надо мне было убить этого щенка, пока он был слаб.
- Я вырасту и убью его. Я отрублю ему голову и руки и принесу их в деревню речного клана.
По тону Конана Бальдур понял, что это не пустая мальчишеская похвальба. Что через три-четыре года этот мальчишка превратится в молодого воина, и тогда тому, кто избил его сегодня придется нелегко.
- Кодкелден умрет раньше. Кто-нибудь убьет его.
- Я не хочу, что бы Живодера убили раньше, чем я подрасту. Я должен убить его.
- Он все-таки твой брат, Конан! Да он зол и безумен, но он не убил тебя, хотя мог бы, а разбитое лицо заживет! Лучше вызови его на кулачный бой и избей. А впрочем, хватит о этом безумце. Моя рана оказалась тяжелее чем я думал. Я не смогу пойти и похоронить южан. Ты должен сделать это.
- Я помогу тебе. - вступил в разговор Бальдур.
- Бальдур поможет тебе. - согласился Ниал.
Взяв двуручную пилу и большие топоры для рубки деревьев Конан и Бальдур пошли к месту вчерашнего сражения. За ночь волки обгрызли лица и кисти одному из мертвецов, но прочих не тронули.
- Даже волки не едят эту долинную падаль. - сплюнул Конан.
Они с Бальдуром свалили дерево в обхват толщиной и принялись пилить его. Конан был мрачен. Бальдур понимал его. Мало того, что отец ранен и возможно тяжело болен, а двоюродный старший брат вместо того, что бы помогать родственникам отбирает у них последнее, так еще и он должен с почетом хоронить каких-то подонков. Долгое время он молчал, но потом заговорил.
- Расскажи мне, как ты оказался в Киммерии.
"Началось" - подумал Бальдур, но чем-то занять себя за монотонной и не слишком тяжелой работой было необходимо, да и развлечь мрачного малого тоже хотелось. Бальдур не выносил угрюмых физиономий и видел в их владельцах либо больных разлитием желчи, либо тайных человеконенавистников. Кроме того немедиец был из тех людей, что любят говорить.
- Все началось с дуэли.
- Что это?
- Поединок на мечах между двум господами которые не подели некую важную вещь. Например очередность прохода в театр.
- Театр?
- Это... как бы сказать это по киммерийски... в общем там развлечения.
- Как на ярмарке летом?
Бальдур обреченно вздохнул. Если ему придется разъяснять каждое слово, долго же будет длиться его повесть! А куда ему спешить?!
Барон поведал о том, как в театре барон фон Драннх наступил его даме ("жена"- спросил Конан, "о да" - ответил Бальдур - "но к счастью не моя") на ногу и как за это Бальдур разбил ему в кровь то, что назвал "портретом осла в золоченой раме", как барон вызвал его на дуэль, как ловко он, Бальдур уложил барона на месте, и как ему поклялись за это отомстить два брата убиенного им "сиятельного придурка", как явились они за ним в бордель ("женщины отдаются там за деньги, хотя, по совести сказать, многие из них должны приплачивать мне"), где Бальдур отмечал свою победу, как впав в благодушие барон не стал их убивать, а велел раздеться донага и погнал, нахлестывая бичом через весь квартал красных фонарей...

[Михаэль фон Барток]

Бальдур фон Барток.

Конан сначала сдержанно хмыкал, а потом смеялся уже в голос. Бальдур рассказал, как отправили его, брата и дядю королей в ссылку в дальний форт, где он нес службу простым латником, как он прескучив этой службой бежал, как прибился к каравану бродячих артистов, стал ярмарочным бойцом, как дрался он на арене славного города Тарантрии с доселе непобедимым гладиатором из Куша ("сказать, что был черен как сажа не сказать ничего, сажа бела рядом с ним"), как ловкой подсечкой сбил он кушита наземь, как сломал он себе руку о подобную скале челюсть чернокожего, как из последних сил ударом левой руки отправил кушита наземь и каким славным малым оказался этот черный монстр, когда после боя они выпили с ним доброго аргосского, ("эх Конан запомни слова Бальдура Вальдемара фон Бартока, если ты не пил трехлетнего аргосского, то жизнь твоя прошла зря, пусть даже ты и стал великим воином и князем, а впрочем, что аргосское...")
Солнце уже клонилось к закату, когда Конан и Бальдур закончили свою работу. Костер был выше шести футов. Бальдур и Конан взгромоздили тела наверх и разожгли огонь.
Вскоре им пришлось отступать от жара. Плавился снег, а промерзшие за ночь тела южан долго не хотели заниматься. Наконец над лесом стал разноситься запах жарящегося мяса.
- Надо наверное что-то сказать. – скорее про себя произнес Бальдур.
- Это воля моего отца. Я бы не стал их хоронить.
- Он хороший человек, Конан. Редкий человек. Надо чтить традиции.
- Вы забрали у них мечи. Значит, они не смогут попасть в чертога Нейда.
- И что станет с ними?
- Не знаю.
- Никто не знает этого, Конан.
Они вернулись уже затемно. Ниал не стал спрашивать сына ни о чем, он знал, что тот выполнил его волю. Мрачный и больной, он сидел за столом и точил ножи – наверное просто что бы отвлечь себя от тяжких мыслей. Но в обществе сына и гостя он не позволил себе демонстрировать упадок духа. Как вчера он велел накрыть стол, как и вчера, лилось пиво, Конан и Бальдур после долгой работы на холоде жадно налегали на еду. Ниал же ел мало и неохотно, но шутил и рассказывал свои истории, странные то были истории, в устах другого человека они походили бы на древние легенды о великих подвигах, но кузнец рассказывал о кровопролитных сражениях, об убитом горном льве так, словно это были смешные похождения. «Жаль будет если это славный человек умрет. Мир станет хоть чуть-чуть а хуже» - подумал Бальдур.
Но что-то нехорошее витало в воздухе и не только болезнь хозяина была тому причиной.
Поэтому Бальдур слишком уж налегал на пиво.
- Конан, дружище, подлей мне еще. – уже чуть заплетающимся языком сказал немедиец и протянул руку с кубком.
Конан налил пива ему из большого кувшина, Бальдур опрокинул и этот кубок залпом.
- Дай пожать твою руку, парень. Ты нравишься мне, клянусь всеми известными богами. И кромом. – с усмешкой добавил барон.
Конан усмехаясь (сам он ограничился всего двумя кубками и не потому, что за ним следил отец), протянул руку.
Бальдур пожал ее и дернулся в каком-то ужасе, словно вместо руки подростка пожал ладонь мертвеца.
Всю жизнь он не верил ни в богов, ни в демонов, смеялся над религиями, озорничал в храме Светлоликого, разоблачал чудеса… но всем этим он не мог заглушить в своих ушах крики своей двоюродной бабки, которую сожгли по обвинению в колдовстве. Не помогло ни могущество семьи, ни заступничество одного из иерархов самой митрианской церкви. Вся ее вина заключалась в том, что она умела предсказывать будущее. Даже суд не приписывал ей ни наведения порчи, ни насланных ураганов, но сама способность видеть будущее была приравнена к занятиям черной магией.
Ее сожгли в полдень на центральной площади, а родственников (и семилетнего Бальдура) принудили присутствовать, что бы снять с себя подозрения в том же грехе. И Бальдур тогда поклялся себе что никогда и никому не предскажет его судьбы… Потому что за это могут сжечь на костре, если ошибешься и могут сжечь если твое предсказание окажется точным. Свой дар он запер в самый прочный сундук в самой глубине своей памяти, а ключ выкинул. И там его дар, и без того скромный умер. Но сейчас его ударило ослепительной вспышкой, каких не было даже в детстве.
Он увидел Конана. Не нынешнего конечно же, но того, каким он станет через тридцать лет – могучего мужа с лицом изуродованным шрамами и грозным пламенем в глазах, сидящего на троне, на троне, который он, Бальдур фон Барток, узнал…На том Конане были черные латы и пурпурная мантия, вышитая гербами многих и многих земель, гербами, которые он Бальдур тоже знал. И еще он увидел себя – седовласого, стоящего на коленях перед Конаном, сыном киммерийского кузнеца.
Бальдур содрогнулся – настолько реальным было видение.
- Ты что призрака увидел? – спросил Ниал.
Бальдур быстро приходил в себя.
- Можно сказать и так. Но кажется это был добрый призрак. – пошутил он.
В ту ночь Бальдур спал плохо. И виной тому было не съеденное в большом количестве мясо, не крепкое пиво и не сожжение трупов. Бальдуру снились тронный зал Тарантрии и Конан мечом касающийся его плеча.
На следующий день Ниалу стало немного лучше. Видимо его сильное тело одолевало забравшуюся в рану болезнь. Бальдур помог Маёв перевязать его и с удовлетворением заметил, что рана по-прежнему чистая.
Конана опять долгое время не было, оказалось, что отец отослал его чистить хлев. Освободился он к полудню. Парень был мрачен. Как видно к крестьянскому труду душа его не лежала.
Бальдур сидя у очага вырезал из дерева пиктского воина. Получалось неплохо.
«Он вырастет воином. Великим воином. А потом станет королем королей, и я Бальдур фон Барток рядом с которым наш нынешний дражайший король, да пожри желтая лихорадка его печень, всего лишь выскочка, буду стоять перед ним на коленях. Или у меня от пива помутился разум?» - Бальдуру никогда не было скучно наедине с собой. «Когда я буду старым и мудрым, хотя неглуп я и сейчас, я обязательно напишу книгу о своей жизни. Все-таки увлекательный роман – моя жизнь. А мне ведь всего двадцать пять. И уже сейчас мне есть что поведать миру. Положительно, есть что поведать» - размышлял он.
- Пикт? – спросил Конан.
- Да.
- Ненавижу пиктов! Они наши враги.
- Пикты не самые дурные люди на земле, Конан.
- Они наши враги!
- И это делает их плохими?
- Они кровожадные демоны. Они убивают нас, уводят в плен, что бы пытать у своих столбов, они едят человеческое мясо! Когда я подрасту и стану воином я пойду с Аэдом против пиктов.
- И вы будете убивать их, и пытать у столбов?
- Да.
- И чем же тогда пикты хуже вас, а вы лучше пиктов?
Конан задумался.
«Паренек – сын кузнеца из заснеженных гор. А я задаю ему вопросы, на которых сломали разум немало ученейших мужей университета. И почему-то уверен, что он ответит мне». Ниал на своем ложе приподнял голову и внимательно слушал их разговор. Кажется он хотел что-то сказать, но не стал перебивать Бальдура.
- Мы не едим людей. Не ходим в набеги только что бы убить врага и съесть его сердце. – сказал Конан.
- Мне пикты говорили, что таким образом они отдают честь убитому ими. И кого попало они есть не будут – они едят только отважных воинов, сильных мужей, что бы их сила и отвага перешли к ним.
- Ты жил с пиктами?
- Некоторое время.
- И почему тебя не убили и не съели? Ведь ты сильный. И ты храбрый.
- Наверное, потому что я не вкусный!
- Ты говоришь смешно, но это не правда. Почему пикты пощадили тебя?
- Почему? Во-первых когда они выяснили, что я не киммериец, из тех которые вторгаются к ним из-за гор, что бы жечь их поселки и грабить их капища, не асир, их тех, которые приплывают на длинных лодках, что бы захватить их в плен и продать в рабство в южных странах, не боссонец, из тех, которые охотятся на них с собаками и не зингарец из тех, что продают им разбавленное вино или ржавые топоры, они задумались, а стоит ли меня убивать.
- Значит, они пощадили тебя только потому, что ваши народы никогда не враждовали?
Для начала наверное поэтому. Но потом… я стал для них чем-то вроде игрушки. Я многое знаю и многое умею. Я, например, умею вырезать из дерева воинов!
Сказав это, Бальдур показал Конану плод своих трудов. Казалось, маленький пикт сейчас оживет и прыгнет с его ладони.
- Это умеют многие.
- Да, но я делаю это хорошо. Я умею петь почти как хороший трубадур и знаю много всяческих фокусов… Пикты они как дети.
- Как дети? Они демоны!
- Дети жестоки, Конан. Ты видимо давно был ребенком и забыл это. – пошутил Бальдур. – У них своя жизнь и прочим ее не понять. Даже я понял немногое, а ведь мои глаза были свободны от пелены многовековой ненависти. Они древний народ, они знали падения и возвышения и пронесли через века свою силу, сохранив чистоту древней крови. В мире у них нет друзей и даже союзников. Убей пикта. Хороший пикт – мертвый пикт – так говорят все, от вас, киммерийцев, до стигийцев, которые пиктов видят только тогда, когда их привозят на невольничьи торги асирские пираты… Боссонцы травят их псами, а вы сжигаете заживо, привязав к деревьям. Их не так много и они живут в Пустоши, среди чащоб и болот. И все равно века и века никто не может ни поработить, ни перебить пиктов. Вечерами у своих костров они поют песни о былом величии своего племени. Жаль я плохо узнал их язык и не понял всего в их песнях, но они красивы. Они как и вы чтут законы гостеприимства. Они очень преданы своему клану и племени и среди них не бывает воровства. Они люди, а не демоны. Но они жестоки, быть может как ни одно другое племя в мире. Тысячелетия войн приучили их к этому. Они не знают милосердия к врагам, они бросают своих раненых, они убивают своих стариков и они в самом деле едят человеческое мясо… Таковы пикты Конан.

[Михаэль фон Барток]

Бальдур фон Барток.

Конан слушал Бальдура широко раскрыв глаза. Казалось, он глотает каждое слово немедийца.
- Видишь этого пикта. – спросил Бальдур еще раз показав Конану деревянное изображение.
- Конечно.
Бальдур без сожаления бросил фигурку в очаг.
- Вот так проходит все в этом мире, Конан. Был пикт, и нет его. Дым. Пепел. Ничто. Только слава не умирает. Только память живет вечно. Только слава переживает крушение городов и держав, замков и скал.
- У себя на родине ты должно быть великий сказитель.
- Нет. Меня выгнали с двух факультетов. За буйство и за леность.
- А что такое факультет? Зачем он нужен?
Бальдур засмеялся.
- Если б я знал ответ на это вопрос, Конан, я бы не сидел здесь сейчас с тобой!
Некоторое время все молчали. Наконец Бальдур заговорил.
- Конан, Ниал, хотите я расскажу вам о том, как пошел защищать добро и справедливость в страну, где правит вечное зло, а стал убийцей?
- Это о битвах? – вспыхнули глаза Конана.
- Да это о битвах. О великих сражениях. Горы трупов вздымались так высоко, что по ним мы взобрались на крепостную стену. Это были трупы и наших товарищей и наших врагов. Это славная история! Налейте мне пива. И себе тоже! Это долгая история!

[Хасатэ]

Катанехта

Лежа в траве, она наблюдала за немедийскими крестьянами. Вот двое детей примерно шести лет начали смеяться, кататься по земле. Прошло несколько мгновений прежде, чем Катанехта поняла, что они занимаются тем, что здесь называют играми. Она знала, что этим здесь занимаются главным образом дети, хотя находились и взрослые. Она слышала об играх еще дома, но она никогда не видела. И даже в чем-то завидовала этим детям знавшим безоблачное детство.
У них есть несколько лет беспечной жизни – они почти невинны… почти. Кровь и смерть для них что-то далекое, что с ними никогда не случиться. Их первые слова, которые они произносят жизни - «отец» и «мать». Как это сильно отличалось от ее детства.
Она потеряла невинность еще в первый год своей жизни, когда на деревню напали дарфарцы. Сколько она себя помнила, Катанехта всю жизнь видела смерть. К шести годам она потеряла счет увиденным ею мертвым.
Страна не знала мира. Каждый день на нее совершалось несколько десятков набегов. Это была другая война, отличная от той, что велась здесь. Там не было звона труб и знамен. Это была война набегов и засад. Это была война на полное уничтожение врага. И все понимали, что Стигия не сможет выиграть эту войну: слишком неравны силы.
Но ненависть уже давно стала неистощимой. Катанехта не винила в это простых людей, которые хотят только хорошего урожая, здоровых детей и крыши над головой. Обычно их ненависть к Стигии не является смыслом жизни, но из таких простых людей создают армии. Войны желали те, кто имел власть. Ибо их ненависть к Стигии была уже кровной.
Она смогла бы никого не убивать, добираясь сюда, но она знала, что врагов у Стигии слишком много, чтобы кого-то оставлять в живых без необходимости.
Шел дождь. Катанехта сидела на крыше одного из домов примыкавших к стене в Золотом квартале. Под ней шла обычная жизнь Ианты. Два молодых кузнеца спорили о своем мастерстве. Чуть поодаль, пожилая женщина с десятилетним сыном несла купленные продукты.
Возможно, что женщина смогла бы вернуться домой, если б не столкнулась с каким-то торговцем. По улице разлетелись овощи, которые он привез для продажи.
- Стигийка, - заорал он.
Женщина побледнела и прижала сына к себе. На крик сбежались жители соседних городов. Они кидали в женщину камни и палки. Если б появившиеся солдаты, не сделали живой заслон перед несчастной, ее бы забили до смерти. Катанехта не могла поверить. Ей рассказывали, что в других странах так ненавидели стигийцев, но она тогда не верила. На следующий день, она видела как ее казнили. Люди на площади Висилы веселились видя смерть своей соотечественницы. Кроме маленькой кучки, должно быть родственников несчастной.
Только тогда Катанехта поняла как велика ненависть людей к Стигии. Она много пыталась понять почему люди так ненавидели ее родину, но так и не смогла.
Возможно ненависть родилась из причины войны. Когда известный валузийский король Кулл двинул свои армии против змеелюдей, Стигия была единственной страной отказавшейся преследовать их на своей территории. Стигию объявили предателем всего человечества. И с тех пор война не прекращалась.
Возможно, это было из-за постоянных поражений. Случаи, когда кто-то сумел прорваться хотя бы через границу случались раз в два-три столетия; хотя порой Стигии приходилось сражаться почти со всеми северными странами, Тураном и неграми.
Стигийская армия едва насчитывала две тысячи человек без учета Пограничной стражи. Почти сразу после начала войны стигийцы осознали, что их врагов всегда будет больше в десятки раз. Поэтому армия даже не пыталась воевать по той тактике, что использовалась другими странами. Война рейдов и засад. которые стигийцы за столь долгий срок освоили в полной мере.
Несколько раз страна стояла на пороге гибели. Пять тысяч лет назад, сразу после гибели Валузии, король Менахт решил превратить всю страну в большую армию. Потребовалось два столетия, чтобы осознать губительность такого решения. Оказалось невозможно вечно грабить других и сохранять мир внутри себя.
Через полтора тысячелетия Нехмотеп предпочел хорошую жизнь военным делам, что привело к появлению ахеронских армий в десятке иннах от границы. Именно тогда население Стигии взбунтовалось и совершив переворот потребовало для прав принимать важные решения.
Только тогда все осознали, что невозможно всегда жить по одним законам. Надо было меняться. И страна менялась.
А эти люди жили так же, как до них здесь жили другие народы. Их правители даже не хотят меняться, если не видят для себя никакой выгоды. Все реформы, которые они проводят меняют лишь внешность, но сущность остается прежней.
И Катанехта поэтому даже немного жалела людей за которыми наблюдала. Они хотят лучшей доли для себя, но не хотят ничего менять полагая что все даруется богами. В принципе убивать этих крестьян не было необходимости. Деревня находилась слишком далеко от дорог и крепостей. Здесь не было даже тропинок к другим деревням за перевалом. Значит и немедийцам и аквилонцам на эту деревню наплевать. И тем более они не будут пытаться набрать отсюда солдат, если конечно не полные дураки.

[Михаэль фон Барток]

Рассказ Бальдура.
Стигийский поход четырех держав.
Стигия проклятая светлыми богами страна, страна полная жутких тайн.
Стигия, которой правят черные маги, страна, в которой по улицам ползают огромные змеи, посвященные богу Сету, пожирая местных жителей, и они не смеют сопротивляться священным монстрам.
Стигия, где в подземных катакомбах пирамид творятся жуткие ритуалы, где жрецы Сета раскраивают грудь и вырывают сердца жертв, и пожирают их сырыми, а тела бросают в бездонные колодцы, и лязгают во тьме зубами порождения мрака, которым не место на этой земле.
Стигия, могучая держава, надежно защищенная широкой рекой Стикс, чьи берега охраняют закованные в бронзу воины.
Стигия, живущая по законам зла, где каждый иностранец может быть в любой момент схвачен и брошен в пасть крокодилам Стикса, потому что так велели жрецы.
Стигия, царство, царь которого не правит, а лишь восседает на троне и иногда ведет войска в бой, царь, за которого решения принимают жрецы. Каждый год он дожжен преодолевать испытания, демонстрирующие, что его тело и дух его крепки, а если он окажется слаб – не сумеет натянуть тетиву лука, пробежать по раскаленному песку перед храмом так же быстро как молодой конь, не сможет переплыть священный Нилус, его ждет смерть, которую принесет кинжал в руках жреца.
Стигийские войска совершают походы на юг, в Черные Королевства, захватывая невольников не только для рабского труда (так делают многие), но и для того, что бы прокормить чудовищ, живущих во тьме под пирамидами.
Все это мы в Немедии знали о Стигии.
Стигия была для нас страной зла, но далекой и непонятной, мы рассказывали о ней страшные сказки, я читал книги о невероятных обычаях этой страны, но никогда не думал, что стану одним из тех, кто пройдет половину Стигии огнем и мечом.
Это было четыре года назад.
Стигийские армии перешли Стикс и обрушились на Шем. Они разоряли города, уводили их жителей в плен, и шемиты обратились за помощью к нашему преславному королю Гариану, что б лопнули его почки, что б в его животе завелись черви… Они кричали о страшном насилии, которому их подвергают стигийцы, о пирамидах из шемитских черепов, сложенных у стен тех городов, что не покорились и о стоне и плаче, царящем в городах покоренных. О том, как стигийские солдаты вырезают живым шемитам внутренности и бросают их своим псам, о том, как стигийские князья развлекаются, стреляя из лука по бегущим пленникам, о том, как в медной бочке сожгли одного митрианского священника, что обличал стигийцев за их злодеяния. Они рассказывали много ужасов. И я уверен, что все было правдой. О, в чем в чем, а в этом я уверен!
И сердце Гариана воспылало ненавистью ко злу и несправедливости. И Гариан призвал своих рыцарей, а в их числе и меня, числом восемь тысяч человек, восемь тысяч человек, чьим единственным занятием была война!
Но этого было мало и Гариан позвал с собой в поход Иштвана – князя Семиградья с его закованными в броню всадниками, которых было больше пяти тысяч, и аквилонского принца Гая, который привел с собой малую толику рыцарей, зато прославленной гандерланландской пехоты, целых двенадцать тысяч мечей, и бритунского принца Этельреда, что привел восемь сотен рыцарей, десять тысяч стойких копейщиков и три сотни боевых колесниц…
И все мы ненавидели стигийцев и горели желанием покарать их за творимое зло. Горели наши сердца… О велик был порыв, обуявший вдруг и рыцарей и простолюдинов по всей славной Хайборее. Старинные кровожадные песни пелись теперь на площадях, рыцари и простые латники прилюдно точили свое оружие, сколько было заключено пари и дано обетов, сколько девичьих сердец дрогнуло, не устояв перед очарованием идущих на смерть героев...
Бальдур прервал свою пафосную речь и усмехнулся.
Шлюхи давали участникам похода бесплатно!
Из Нумалии из логова львов вышли мы со знаменами, развевающимися по ветру и песнями….
К границам Шема подошли мы голодными оборванцами, подпруга лопалась, лошади погибали от жажды, люди страдали от болезней. Сначала пошли дожди и шли недели три не меньше, обратив дороги в жидкую грязь, а сияющих рыцарей в землекопов.
Потом старина Страбонус, что б в его кишках поселились змеи, подвел нас. Он обещал не только пропустить славное воинство через свою страну, но и снабдить нас фуражом, и предоставит для похода несколько тысяч лошадей. Но конечно же не сдержал своих обещаний. В отместку мы сожгли ему пару крепостиц и убили его племянников, которые эти крепостицы защищали. Заодно перебили и всех рыцарей и солдат, что защищали эти крепости вместе с ними. Славно начали мы свой поход против страны зла – разорив два города соседу.
Но мы продолжали двигаться вперед…
Во главе ехали наши короли-предводители, потом бароны с их дружинами и я в том числе, потом – рыцарство, потом шла пехота, а следом тянулся на многие мили обоз, полный людей разного звания. Оружейники, лекари, торговцы вином и мясом, ростовщики, и просто сброд.
В Шеме кузен Гай, недурной малый, но скверный военноначальник позволил своей пехоте растянуться какой-то непотребной змеей по степи и когда со всех сторон налетели всадники-зуагиры и принялись поливать гандеров стрелами и топтать конями, те несказанно удивились. Но прежде, чем гандеры перестроились для отражения атаки зуагиры исчезли в степях, напоследок пустив тучи стрел. Убитых было немного, но потрясение было велико. Оказывается уже на Севере Шема хозяйничают союзники стигийцев!
Так долгий поход закончился, и началась кампания.
Самих стигийцев мы встретили только через две недели, но зуагиры тревожили нас отныне ежедневно. Как саранча налетали они из степей, осыпали наши ряды стрелами и исчезали вновь, не ввязываясь в рукопашную. Конечно, мы пытались преследовать их, но наши тяжелые кони не могли состязаться в скорости с их лошадками. Мы проклинали их трусами и требовали, что бы они сражались как мужчины, но они снова и снова налетали и исчезали.
А потом нам стали встречаться караваны беженцев-шемитов. Сначала мы искренне призревали их, делились с ними хлебом и водой, но постепенно наше войско стало напоминать табор. Слишком много было с нами шемитов, слишком путались они под ногами, слишком много уходило на них хлеба… Мы стали выгонять их из лагеря, требовали, что бы они уходили дальше на север, либо на запад, но они все время оставались с нами, их вожаки требовали, что бы мы скорее шли на юг, выбивать стигийцев из их городов и каждый говорил, что именно их город подвергся более жестокому насилию и именно его надо освобождать первым. Они бежали с разоряемой земли, но многие унесли с собой свои сокровища, и богачи лезли к нам с подкупами, предлагая деньги рыцарям за то, что бы те сопроводили их до безопасных земель.
Над лагерем воцарился гвалт как на рынке, звенели кошели с монетами и журчала речь шемитов, суливших несказанные богатства, и загорались огнями жадности глаза благородных рыцарей, хоть и не вашего покорного слуги, потому что я богаче многих королей.
А потом мой племянник Амальрик Торский, мальчишка годами пятью старше Конана заподозрил, что один из шемитских беглецов, нанявшийся ему в услужение, украл у него какую-то безделицу. Возможно, шемит и в самом деле украл. А быть может Амальрик ее потерял, ведь это был поход! Амальрик за бороду вытащил его из шатра и при всех перерезал бедняге горло.
Славный мальчик Амальрик!
Шемиты стали требовать от Гариана, что бы он отдал им Амальрика, на что кузен, конечно, ответил отказом! Не все шемиты были кроткими обывателями или толстыми купцами. Среди них были отважные воины, которые только что видели разорение их страны и сражались за нее, отступив только под ударами одной из самых мощных армий мира. Шемиты выхватили из ножен за мечи, Амальрик схватился за секиру и королям пришлось разнимать их! В наказание Амальрика заставили выплатить денег родственникам убитого, и он затаил за это обиду.
Тем временем Иштван подался посулам шемитов из Эрука и вместе со своими рыцарями повернул на восток – к Эруку. К нему присоединился Этельред. Мой дражайший кузен Гариан вместе с не менее дорогим моему сердцу кузеном Гаем продолжали двигаться на юг, к Стиксу.
Вскоре прекратились налеты зуагиров и наконец, нам довелось скрестить мечи со стигийцами. Это был не слишком большой отряд, поэтому против них послали только три сотни рыцарей, которых возглавил Амальрик, спешивший исправить свою испорченную убийством репутацию. Налетел он во главе своих торских рыцарей как вихрь! Очень скоро от стигийцев остались только окровавленные тела на песке, да лошади оставшиеся без хозяев метались вокруг. Амальрик хвастал, что лично убил десяток. Мы пересчитали тела врагов. Их было больше пяти сотен. Едва ли хоть два десятка спаслись бегством.
Так мы уверовали в свою непобедимость. Мало кто в мире может противостоять удару панцирной конницы. Амальрик и его рыцари не стольких убили мечами, скольких поразили копьями, затоптали своими огромными лошадьми.
Пир в честь этой победы затянулся на три дня.
С основными силами стигийцев мы столкнулись уже на берегах реки. Их войско возвращалось домой, нагруженное награбленным и уводя тысячи пленных. Я сам возглавил конную атаку.

[Михаэль фон Барток]

Поход четырех держав II.
Обрушились мы на них как град на виноградники!!! Сначала под нашим натиском стигийцы дрогнули. Их всадники не могли наравне рубиться с нами. Мальчишка Амальрик и тот возвышался над многими и них гигантом. Их пехотинцев мы поначалу просто втаптывали в песок. Налетая галопом мы не столько рубили их мечами, сколько хлестали боевыми бичами, оружием бесполезным против воина одетого в доспехи или хотя бы в стеганую кожаную одежду, но стигийцы, то были полуобнажены… Кости хрустели под нашими ударами, а сколько голов было раскроено, а скольких мы пронзили длинными пиками…
Так продолжалось до полудня.
А потом мы, изнывая от жара в доспехах, загнав своих лошадей, вынуждены были отступить, оставив умирать на земле сотни и сотни стигийцев и потеряв всего пять десятков рыцарей.
Стигийцы оправились от первого удара, и стали перестраиваться. Делали они это ловко. Надо было продолжать битву, но мы промедлили, посчитав, что дело уже сделано.
И когда мы бросились в новую атаку вместо смятенной толпы нас встретили сомкнутые ряды. Выдвинулись вперед длинные копья, а за спинами копьеносцев натянули тугие луки…
Небо стало черным от стрел. Часть их скользила по нашим доспехам, но многие пробивали латы, раня и убивая. Но главное – они ранили и убивали наших лошадей. Убитая лошадь падала, часто погребая под собой закованного в железо всадника, но раненая лошадь начинала метаться, сбивая с ног других и наводя хаос в наших рядах. Трижды мы бросались на стигийские ряды и трижды были отброшены.
Мой кузен Гариан был ранен в лицо, а подо мной били двух лошадей. Мы отступили, потеряв за один день больше, чем за всю кампанию. Стигийцы начали было преследовать нас, но пехотинцы Гая встретили их.
Той ночью над полем битвы стоял страшный стон и крик. Стигийцы добивали наших раненых. Но не просто убивали их кинжалами милосердия, нет, они по своему обычаю пытали их, вырывая органы. Многие оруженосцы тоже рыскали по полю, ища своих хозяев, вассалы искали своих господ, а господа вассалов, и часто, то там, то тут вспыхивали стычки со стигийцами.
За ту ночь стигийцы успели возвести укрепления, опрокинув свои телеги, засыпав их песком и камнями. Мы же пренебрегли этими работами и не только потому, что были изнурены сражением. Мы все еще считали, что битва уже выиграна и осталось только добить стигийское войско. В шатрах рыцарей лилось вино за славную победу, а в лагере стонали от жажды и умирали те раненые, которых успели подобрать свои.
Утром славное воинство еще не успело облачиться в доспехи, когда на наш неукрепленный лагерь налетели стигийцы и зуагиры. Многие были убиты во сне или спросонья, ибо спали на улице вокруг костров. Еще больше было ранено. Какой-то стигиец ворвался прямо в центр нашего лагеря и подсек древко знамени Гариана. Его самого тут же порубили на куски телохранители кузена, но позор был велик.
Конечно же, это был просто налет, серьезного вреда нам две сотни легковооруженных всадников нанести не могли, но все же они раскроили голову одному маршалу короны и обрушили королевское знамя, отступив прежде, чем мы успели схватиться за оружие.
На второй день мы не стали бросаться на стигийцев как на стену. Мы понемногу осознавали, кто наш враг. Стигии тысячи тысяч лет и все это время она воевала.
Гай бросил в бой своих гандеров, которые первый день, когда наши рыцари близки были к тому, что бы сокрушить стигийцев, стояли в отдалении и все потому, что третьего дня Гариан поругался с гандерскими баронами и те сказали, что не дадут своих людей. «Обойдемся без этого мужичья» - возопил Гариан и потребовал коня…
Но прошедшей ночью кузен, истекая кровью из рассеченной щеки, призвал «мужичье» к себе и попросил прощения. Это насколько я понимаю единственный случай, когда человек стал лучше на этой войне.
Гандеры сомкнули щиты и двинулись на стигийцев. Это было столкновение двух лавин! Грохот от столкнувшихся тысяч щитов огласил окркгу. Треск сломанных копий, вопли умирающих и – песня битвы – лязг скрещенных мечей!
Под первым натиском стигийцев гандеры попятились, но назад они прошли не более четверти мили. Потом они встали насмерть. Стигийцы наступали длинной линией, и гандеры в нескольких местах прорвали их строй, но в основном битва шла грудь в грудь, место убитых и раненых занимали их товарищи, и резня продолжалась. Конница стигийцев вступила в битву чуть позже, терзая левое крыло гандерского строя, но тогда Гариан выслал против них свою гвардию.
Стигийцы вынуждены были отойти к своему укрепленному лагерю. Мы воспользовались передышкой, что бы подобрать раненых и тут мы увидели, что среди раненых стигийцев нет. Отступая они добивали своих. Тех же, до кого не дотянулась рука товарищей, покончили с собой, заколовшись ножами, или обломками мечей, или вогнав в себя поглубже вражеские стрелы. Среди них было много знатных, в латах украшенных золотом и каменьями. Наши славные рыцари принялись грабить убитых, тут же, пока их тела еще не остыли.
Я же размышлял над другим. Почему стигийцы добивают своих. Почему они кончают с собой?
Только ли потому что они боялись попасть к нам в плен? Только ли ужасов плена боялись они? А может быть для них плен был ужасным позором сам по себе?
Но мы считали в тот день, что победили. Гандеры сумели оттеснить стигийцев, и поле боя осталось за нами, и потери наши были меньше чем у врага, а
На третий день стигийцы приберегли для нас нечто неожиданное – они бросили в бой плененных ими шемитов, безоружных, связанных веревками и скованных цепями. Даже самым жестокосердным вроде Амальрика стало не по себе от этой картины. Безоружные люди толпой устремились на нас и руки, сжимающие луки стали опускаться. Гандеры не могли решиться стрелять по пленным. А за спинами пленных шли сами стигийцы, нахлестывая их бичами! Так стигийцы хотели подойти ближе. Наконец кто-то пустил первую стрелу! Это было началом бойни.
Несчастные пленные. Спереди их встретили стрелы и копья, а сзади по-прежнему нахлестывали бичи и тоже кололи копья.
Я видел все это из ставки Гариана, потому что мне дражайший кузен повелел в тот день остаться в резерве с отборными рыцарями. Сам он после ранения не готов был вести воинов в бой и посчитал, что я достаточно знатен для этого.
И тогда Гариан приказал мне атаковать. Я взгромоздился на коня, взял двуручный меч, затрубили трубы…
Мы обогнули небольшой холм, оказавшись почти в тылу у стигийцев, смяли сопротивление небольшого конного отряда и врезались в самую гущу их строя. Повторился первый день. Никто не может сдержать натиск панцирной конницы! Сомкнутым строем стигийцы могли бы нас остановить, но не мы ударили в бок. Длинные копья они не успевали повернуть против нас, лучники не успевали натянуть тетивы… Впереди были гандеры, а сбоку мы!
Стигийцы дрались яростно, но и их сила имела предел. Вскоре они начали сначала отступать, а потом и побежали к своим укрепления.
Мы бросились за ними. Нельзя дать им по-настоящему укрепиться в лагере! Иначе битва растянется на многие дни!
Ярость застилала нам глаза. Наши голоса, должно быть, звучали как голоса демонов. «Не дать им отойти!!!» «убьем их всех!!!».
Гариан восстал с одра болезни. Он велел посадить его в седло и взял в руки меч. Во главе своей гвардии он устремился в погоню за бегущим врагом. Мы настигали бегущих, сбивали их с ног, и если подсчитать убитых в тот день стигийцев, то больше половины из них были поражены в спину… Мы хвалились числом убитых.
Но те враги, что не обратились в бегство сумели отойти под защиту своего лагеря. Там они встретили наших стрелами и камнями. Кто-то из наших ворвался было в лагерь, на коне перемахнув низкое укрепление, и некоторое время видна была его секира, вздымающаяся и опускающаяся над черноволосыми головами… но потом этого рыцаря стащили с седла. И он был единственным, кто пробился. Присутствие духа вернулось к стигийцам и они отразили наш натиск. Они били наших стрелами, а тех, кто лез на стену, рубили мечами и сбрасывали обратно ударами копий.
На следующий день бой прекратился. А в нашем лагере не покладая рук трудились лекари и цирюльники и шлюхи.
Много в тот день было сбрито бород и острижено голов и много было зачато ублюдков, что станут со временем наемниками, головорезами без роду-племени, не зная, что в их жилах течет кровь королей…
Потому что многие рыцари дали себе обеды не брить бороды, не стричь волос, а кто не делать ни того ни другого и не прикасаться к женщинам пока не убьют кто по дюжине, кто по две дюжины, а кто и по три дюжины стигийцев…
И хотя многие лгали, что выполнили обет, многие были честны. Я сам убил, наверное, две дюжины.
Но я-то не давал обетов, и верьте или нет, даже на третий день битвы у Стикса подбородок мой был чисто выбрит, а усы завиты как велела тогдашняя мода!
Будь нашим врагом, например зингарцы или аргосцы или хотя бы старина Страбонус, то мы предложили бы стигийцам мир или почетную капитуляцию. Мы бы заставили их утопить в Стиксе оружие, порубили бы их знамена, взяли бы в плен их вождей и наложили бы на врага дань, а потом вернулись бы домой.
Но это была не просто война!
Мы шли не для того, что бы обложить Стигию контрибуциями. Мы шли уничтожить гнездо черной магии. Никто не задумался, почему маги, если они столь могущественны, не поразили нас всех молниями и не наслали на нас чуму!

[Михаэль фон Барток]

Поход четырех держав III.
Отдохнув день, мы напали на лагерь стигийцев. Они дрались отважно, но силы были уже не равны. Слишком многих мы убили во время бегства их с поля боя. Дух их был надломлен.
Но все же наши потери при штурме были огромны.
Вечером наши рыцари сумели зацепить стены канатами и могучие кони опрокинули укрепление. В проем устремились пешие и конные. Бой превратился в резню.
Оставшихся стигийцев мы согнали в середину лагеря.
Будь они зингарцами… нет, им пришлось бы испить чашу унижения. Мы быть может, продали бы их в рабство в Туран, а может быть угнали в Немедию и Аквилонию строить новые замки и дороги. А их знатных отвезли бы в свои замки, где держали бы в плену до тех пор, пока родственники не выплатили выкупы.
Но они были стигийцами.
Мы поставили их всех на колени. Все две тысячи человек.
И потом всю ночь соревновались наши воины, кто ловчее одним ударом снесет с плеч голову, кто ударит палицей по голове так, что выскочат глаза, кто одним ударом копья пронзит сразу троих.
Наши хвалились между собой этим мясничеством едва ли не больше, чем победами в бою.
Потом Гариан совершил мудрый поступок.
Он велел собрать весь обоз стигийцев, все то, что они награбили в Шеме, и утопить в Стиксе!
В мутную воду летели серебро и золото, много серебра и много золота.
Поступил так кузен Гариан не потому что был бесеребренником. Но он понимал, что тяжелый обоз таскать с собой невозможно, а награбленное золото приведет к разложению в войске.
Потом мы три дня хоронили убитых. Потом пировали.
Мы совершили великое дело – мы разбили одну из самых могучих армий мира. Пусть это было не все стигийское войско, пусть тут не было их отборных частей, пусть их король-бог Рамзес с тысячами лучших воинов оставался на том берегу Стикса, пусть его брат отважный Менептар сражался на юге с Черными королевствами, пусть небольшие отряды стигийцев остались за нашей спиной в Шеме…
Но мы разбили стигийцев!
Мы переправились через Стикс и устремились к Кеми.
Тем временем Иштван освободил Эрук, перебил всех стигийцев что занимали его, стигийских военноначальников казнил, заживо зажарив их в железных бочках, а самих шемитов обложил такой данью, что они тут же застонали, указуя Иштвану, что стигийцы и то отбирали не всё.
Иштван быстро доказал им что он не стигиец. Пришедших к нему с жалобами шемитских старейшин он распял на крестах, а потом, посадив в городе наместником своего брата Раду, которого сам в минуты гнева называл «кровавой собакой», продолжил поход. К нему подошли большие подкрепления из его родного Семиградья, из самой Немедии и из Бритунии. Этельред был почти все время болен лихорадкой, а еще до того как заболел, полностью попал под власть Иштвана, человека от крика которого приседали кони, а от взгляда мутилось в голове у ветеранов многих битв.
Иштван повел свои войска кружным путем. Миновав горы, он вторгся в Туран, осадил, потом взял штурмом, а потом разграбил Замбулу. В Туране царило очередное междуцарствие и поэтому Иштвану это сошло с рук. Жителей Замбулы он продал в рабство самим же туранцам. Потом он повернул обратно на юг, пересек Стикс выше по течению, и вторгся в Стигию даже раньше нас.
Первым под его ударами пали приречные крепостицы стигийцев.
Иштван в войске, которого служило немало мастеров осадного дела, брал их одну за другой, а потом истреблял их защитников до последнего, причем вел записи в своем походном журнале. Здесь – тысяча двести пятьдесят, здесь две тысячи триста голов…
Так он и шел вдоль Стикса, оставляя за собой только дымящиеся развалины… Он осадил, но не смог взять Птейон, тогда он опустошил его предместья, отравил все колодцы в округе, а потом его солдаты запрудили реку, что снабжала Птейон водой, и когда стигийцы начали сходить с ума от жажды Иштван вызвал их вожаков для переговоров. Он захватил их и перебил до последнего, велев влить в горло каждому кипящую смолу, а потом жители сами открыли ворота завоевателю. Иштван казнил каждого десятого жителя, а прочих заставил разрушить городские укрепления.
Король-бог Рамзес готовился к защите Кеми. Он привел в готовность свои лучшие войска и готовился вооружить жителей. Несколько раз наш лагерь беспокоили вылазками стигийские воины. Не думаю, что мы смогли бы взять столь могучий город своими силами, но из Аквилонии и Немедии к нам уже спешили подкрепления, молодой граф Троцеро ди Пуаттено во главе своих рыцарей и несколько тысяч отборной пехоты. Мой отец прислал больше трех тысяч воинов. Амальрик получил подкрепления из Торы.

Я не помню каждого дня штурма, все они слились в один. Мы карабкались на стены, но нас сбрасывали, мы пробовали высадить ворота, но на нас лилась кипящая смола, мы пытались разрушить стену, но только много наших погибло в развале, а за ночь стигийцы отстроили стену. Меня ранили дважды, Гариана тоже, среди нас не было тех, кто не получил хотя бы легкой раны. Началась лихорадка, косившая тех, кто пил местную воду, не смешав ее с вином или «зингарским огнем», я сам однажды три дня провалялся в своем шатре, страдая не от раны, а от желудочных колик, но все обошлось.
По ночам стигийцы устраивали вылазки и резали наших дозорных.
Когда подошли свежие силы во главе с Троцеро мы уже изнемогали от усталости и в нашем лагере начинался голод.
А еще через месяц подошел Ишван со своими осадными орудиями.
Мы собрались в тот день в шатре Гариана – короли, графы, герцоги, бароны, усталые израненные мужчины в пропитавшейся потом и кровью одежде. Но дух наш был тверд. В глазах горел тот же огонь, что когда мы поднимали кубки за успешный поход в залах своих замков. Только теперь это был не радостный огонек предвкушения будущих подвигов, а яростная, мрачная, фанатичная решимость.
Неделю лучшие плотники строили штурмовую башню. Нам надо было во что бы то ни стало прорваться внутрь крепости, иначе мы все разбились бы о ее стены как волны о скалы.
Рыцари давно уже спешились, и велели кузнецам облегчить свои доспехи. Были отобраны пять сотен самых сильных и умелых воинов в наших армиях. Они вооружились короткими тяжелыми мечами и секирами. Разница в звании и происхождении утеряла значение. Сам Иштван решил драться плечо к плечу с сыновьями мельников и землепашцев.
В полдень, истекая потом от натуги, защищаясь щитами от льющихся со стен потоков стрел, мы подкатили башню к стене. Я не был на той башне, я вместе со своими людьми ждал чем завершится эта отчаянная попытка. Стигийцы несколько раз выстрелили по ней из катапульт, но нашим повезло, попали они лишь однажды и башня устояла.
Она встала вплотную к стене, распахнулись створки и сидевшие внутри воины устремились на стену.
Те, кто остался внизу рассказывали нам, что сверху на них лилась кров, падали отсеченные руки и ноги, сыпались вырванные внутренности…
И все же Иштвану и его людям удалось сломить стигийцев. Хотя их к тому времени было уже меньше двух сотен начало было положено!
Подошла вторая башня, за ней третья….
Их крушили катапульты, их поджигали огненными снарядами, но большинство достигло стен.
Так пал Кеми…

[Михаэль фон Барток]

Поход четырех держав IV.
Когда нашим удалось раскрыть ворота в город хлынули тысячи озверевших после года войны людей.
Стигийцы сражались за каждый камень, но дело их было проиграно. Сам Рамзес пал, защищая свой дворец.
Мы совершили подвиг. Мы взяли считавшуюся неприступной крепость.
Дальше нам гордится нечем.
Благородные рыцари Хайбореи, князь Семиградья и король Немедии спорили о том, кто убил больше стигийцев.
Но не в бою!
Наши состязались, кто больше настиг и убил на улицах города. Мы хватали пленных, но только затем, что бы отрубать им головы, хвастаясь тяжестью своей руки или расстреливать из луков, похваляясь своей меткостью.
А потом Иштван и Амальрик захватили центральный храм Сета и перебили всех, кто укрывался в нем. Не только жрецов и их прислужников. Нет, в стенах храма искали спасения женщины, старики и дети…
Может быть, Троцеро и не сделал бы того, что сделали Амальрик и Иштван. Да и Гариан не стал бы совершать такого. Но Иштван это волк, который пьянеет от запаха крови. И за годы войн он вырастил из своих людей таких же волков.
В центре храма был колодец в который жрецы сбрасывали свои жертвы.
Амальрику захотелось узнать, сколь глубок он…
Они подводили стигийцев по одному, Амальрик стоял там с секирой в руках, он раскраивал человеку голову и бросал его в колодец. Потом следующего.
Потом Амальрик устал и его место занял рыцарь из его свиты.
К вечеру эта забава надоела им и они просто начали кромсать всех подряд.
Храм Сета огромен – больше чем вы можете представить.
Так вот, верьте или нет, они перебили столько людей, что крови на полу было по лодыжку.
- Вы стоили мне хороших сапог! – ругал Амальрик мертвых стигийцев.
А тем временем кровь перелилась через порог и заструилась по улицам.
Это продолжалось неделю.
Потом когда нам надоело убивать мы начали грабить!
Ранее Гариан не давал грабить, что бы богатство не обременило войско.
Но теперь рыцари и простые воины заслужили награды!
Мы купались в фонтанах города, смывая походную грязь и кровь, мы пили вина их кладовых, насиловали их женщин, облачали свои тела в их одежды, спали на их кроватях.
Простые латники грузили телеги награбленным золотом, мечтая о домах и землях, что купят они на родине, знатные рыцари мечтали уже о замках, а короли мыслили о новых городах, что воздвигнут в честь победы.
Потом кончилось безумие, и мы собрали оставшихся в живых стигийцев, которых оказалось не так мало, требуя от них покорности, требуя дани. Гариан же хотел провозгласить себя королем Кеми, но Иштван считал что этот титул должен принадлежать ему, началась ссора, они схватились за мечи…
Золото сводило нас с ума, опьяняло, сознание собственного величия мутило разум.
Мы то мечтали вернуться на родину за почестями, то идти дальше на Юг, к Сухмету, который еще богаче и красивее разоренного нами Кеми…
Конец же нашего похода был бесславен.
Наше войско разлагалось от свалившегося на нас богатства. Начались стычки между собой. Иштван отвел своих людей из города и встал лагерем на берегу реки, Гариан же остался в Кеми и жил так, словно он настоящий король Стигии. Я был в ужасе, когда увидел его в стигийской тунике. ОН требовал называть его королем королей.
Но с родины стали приходит новости.
Что к бритунским границам двинулись гиперборейские армии, пользуясь тем, что король Бритунии стар и слаб, а принц воюет где-то на берегах Стикса.
Что зингарский король перешел Алиман и его войска движутся к сердцу Пуантена.
Что пока здесь в Стигии Амальрик Торский сидит за одним столом с Гарианом, там в Немедии его отец отказался приносить ежегодную присягу на верность Нумалии, заявив, что барон Тора не подчиняется королю Кеми.
Что гирканские орды вновь обошли Вилайет, вторглись в Замору и вот-вот обрушатся на Семиградье.
А потом Менептар вернулся из Черных Королевств во главе своей гвардии.
Он быстро собрал на Юге Стигии новое войско из стигийцев горящих жаждой мести к северным варварам, заливших кровью из страну, и разрушивших священный город.
Славный Троцеро тем временем вернулся уже в Пуантен, Иштван, решив, что лучше быть князем маленького Семиградья, чем императором без Империи пошел отражать нападение гирканцев. Он шел через Шем и по дороге еще раз его разорил, требуя дани вдвое от прошлой, а несогласных распинал на крестах.
Этельред тоже рвался на родину, которой угрожали гипербореи.
Даже Гариан видимо устал от похода.
Мы ушли из Кеми через три месяца. Мы бежали за Стикс, увозя с собой награбленное, но многое пришлось бросить по дороге. К тому же в войске началась чума и многие, конечно же, говорили, что ее наслали черные маги Стигии, но большинство только смеялось над этим.
Вернулась едва ли треть из тех кто уходил.
Да кто-то купил себе дом и землю, кто-то построил новый замок, но большинство награбленного золота утекло к хозяевам кабаков и притонов.
Да, много песен написано об этом походе и много лет еще кузен Гариан будет именовать себя «королем Кеми».
Один латник из моей дружины привез себе из Стигии жену – он добрый малый, рука его не поднялась на юную девушку, молившую о пощаде, он так же не дал своим товарищам надругаться над ней.
Сейчас у них двое детей.
Но это единственная польза от нашего похода.

[Chertoznai]

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток сколько девичьих сердец дрогнуло, не устояв перед очарованием идущих на смерть героев...

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток Шлюхи давали участникам похода бесплатно!

вот где настоящий патриотизм))))))))))))типа даже шлюхам было не все равно, что там твориться в шеме?!)))давали бесплатно помогали как могли))))))))))один вопрос - они тоже не могли спать, зная что за тысячи километров кто-то из шемитских черепов пирамиду сложил? не хочу ассоциировать - но людей страны, которая послужила прототипом шема всегда недолюбливали,мягко говоря - а откровенно устраивали погромы. какая тут нахрен солидарность)))))

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток Из Нумалии из логова львов

че за логово?

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток Потом старина Страбонус

меняй страбонуса на другого)))) Страбонус - ровесник Конана

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток К границам Шема подошли мы голодными оборванцами, подпруга лопалась, лошади погибали от жажды, люди страдали от болезней. Сначала пошли дожди и шли недели три не меньше, обратив дороги в жидкую грязь, а сияющих рыцарей в землекопов. Потом старина Страбонус, что б в его кишках поселились змеи, подвел нас. Он обещал не только пропустить славное воинство через свою страну, но и снабдить нас фуражом, и предоставит для похода несколько тысяч лошадей. Но конечно же не сдержал своих обещаний. В отместку мы сожгли ему пару крепостиц и убили его племянников, которые эти крепостицы защищали. Заодно перебили и всех рыцарей и солдат, что защищали эти крепости вместе с ними. Славно начали мы свой поход против страны зла – разорив два города соседу.

а причем Страбонус, он король КОФА, а не Шема. что он мог за своими границами дать?

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток союзники стигийцев!

)))))зуагиры - союзники стигийцев))))
без комментариев

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток Мальчишка Амальрик и тот возвышался над многими и них гигантом.

арабы люди совсем не низкие, это ж не пигмеи

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток Но не просто убивали их кинжалами милосердия, нет, они по своему обычаю пытали их, вырывая органы.

пытка на поле брани))))лучше напиши что прямо во время битвы вырывали пожирали дымящиеся внутренности.

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток Мы понемногу осознавали, кто наш враг. Стигии тысячи тысяч лет и все это время она воевала.

с кем же?

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток Отступая они добивали своих. Тех же, до кого не дотянулась рука товарищей, покончили с собой, заколовшись ножами, или обломками мечей, или вогнав в себя поглубже вражеские стрелы.

таких клинических фанатов своей страны я еще не видел)))))))))))

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток Наши славные рыцари принялись грабить убитых, тут же, пока их тела еще не остыли.

вот где слава!!!обобрать еще теплый труп...

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток А в нашем лагере не покладая рук трудились лекари и цирюльники и шлюхи.

не критика - просто вопрос: эти три категории трудящихся одно и тоже делали?

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток Никто не задумался, почему маги, если они столь могущественны, не поразили нас всех молниями и не наслали на нас чуму!

очень любопытно почему? совсем как в Ираке - войной на него шел почти весь мир, уничтожить ядерное оружие - а его херма.

Цитата: Автор: Бальдур фон Барток Тем временем Иштван освободил Эрук, перебил всех стигийцев что занимали его, стигийских военноначальников казнил, заживо зажарив их в железных бочках, а самих шемитов обложил такой данью, что они тут же застонали, указуя Иштвану, что стигийцы и то отбирали не всё. Иштван быстро доказал им что он не стигиец. Пришедших к нему с жалобами шемитских старейшин он распял на крестах, а потом, посадив в городе наместником своего брата Раду, которого сам в минуты гнева называл «кровавой собакой», продолжил поход.

так и надо, вот он гуманизм - славься аквилония!)))))))))

ну и самое главное: никогда и не у кого не было упоминания о подобной войне и в таких громадных масштабах. одумайся
Бальдур фон Барток, ты этим воспоминанием развязываешь руки на перекрой истории хайбории, в частности на точно такой же поход против аквилонии всех держав, включая Кхитай. грех не воспользоваться.

[Chertoznai]

Дело было четыре года назад, Аквилония в очередной раз попыталась расширить свои границы за счет соседей, два года озверевшие аквилонские пожиратели падали огнем и мечом уничтожали пиктов и киммерийцев, зингарцев и офирцев. Кровавые жрецы митры с перевернутыми крестами на груди ловили на улицах городов и деревень невинных людей и пожирали их живыми, раздирая на куски, еще верещащие тела. Культ черного митры вознес свои перепончатые крылья над половиной государств хайбории. Король аквилонии жил во дворце таранти из черепов людей, ел из отделанного драгоценными камнями черепа офирского короля. Но ужаснее всего был верховный служитель митры – он снимал с служителей иных культов кожу, посыпал солью и варил на медленном огне – этим и питались его подручные. Его же ненасытное сатанинское брюхо не принимало иной иной пищи, кроме не рожденных младенцев . закрыли небеса кровова - красные крылья митры, щупальца его опутали страны запада творя беззакония и произвол. Стон стоял превеликий, но только смеялись собакоголовые аквилонцы над покаренными народами. Дети аквилонцев играли головами пиктов, родители этих детей собственноручно душили пленников и рабов – вырезая сердца и пожирая внутренности.
И собрались всем миром изничтожить эту заразу, порождение скверны и сатаны. Засновали гонцы между гордыми и непокоренными странами хайбории. с востока, разгоняя облака прибыл император кхитая, Три Юаня. Только в кхитае бойцы использовали вместо лошадей трехместных драконов. Они были должны высадится в тылу аквилонии на куполах из синего шелка. Следом прибыли восемь махараджей Вендии на высоких боевых слонах. С севера прибыли асиры и ванахеймцы. Киммерийцы, правда, отказались – сказали у них всего несколько кланов вырезали – это не причина ссорится с соседом, тысяча человек принесенных в жертву на богопротивные алтари митры не в счет. Подтянулась панцирная пехота гипербореи, во главе с Жрицей-королевой Лоухи, женщина сказочной красоты – олицетворение справедливости и правдолюбия на севере. Конечно некоторые и вовсе отказались помогать король шема заявил, что он пограбить не против, а вот проливать кровь ему в лом. Подлое порождение сатаны, воскликнул тогда Три Юаня – мы пролетим над твоей страной на своих покорителях поднебесной и буря поднявшаяся от крылов занесут песков все твои оазисы. И тут же короля Шема и его свиту мы изрубили мечами на порционные куски, потом был неплохой шашлык, мясо-то кошерное.
Зингарцы и аргосцы забыли свои распри и вместе явились на совет семнадцти, именно столько государств решило выступить против произвола и несправедливости, творимого жестокой аквилонией.
Но больше всего ждали помощи от Стигии, оплота справедливости, закона и добра – несокрушимую конницу гигантов – стигийцев было видно издалека, ибо тучи пыли поднятые на горизонте было видно почти седмицу. Вел их Амон-Тот, выдающийся полководец и жрец змееглавого Сета, мудр был Амон-Тот, аки отец Сет. Ослепительное белое сияние исходило из его чела, мы все преклонили колена пред ним и час Освобождения пробил.
Путешествовали мы долго, ибо добирались из самого турана, но только там мы могла разместить наши армии вместе. Пыль, поднятая ногами наших бесстрашных воинов, засыпала Хорайю и Хауран. Во всех городах нам открывали ворота, кормили до отвала, шлюхи давали всем и везде бесплатно, даже слонам и драконам. Нас осыпали цветами и благословляли простые люди, заглядывая в глаза просили: вырежьте внутренности этим жестоким собакам, в глаза забейте им гвозди …мы клятвенно обещали все это сделать, ибо долг наш превыше всего и милосердие оружие наше.

Наконец мы подошли к границам аквилонии, вот она наша цель – уже рядом. Каким - то колдовским образом аквилонские собаки пронюхали о нашем выступлении, что еще раз доказало причастность секты жабоголового митры к чернокнижию.
Сражались мы все время ночью, ибо солнце не восходило над проклятыми землями аквилониии, не желая освещать творимое беззаконие. Они напали на нас как дьяволы, если аквилонцу отрубали руки, он грыз зубами. Но тяжелее всего оказалось когда пришли жрецы черного митры – руки опускались при виде их нечеловеческих фигур, ужас и страх начал проникать в нас. Амон-Этот появился внезапно на большом белом драконе, его белые одежды блестели и переливались на солнце, он рассмеялся и морок пропал. Мы с утроенной яростью кинулись в бой – разя направо и налево, каждый взмах меча, каждая стрела приближали всю хайборию к миру и всеобщему процветанию. Наконец нам удалось сломить сопротивления богомерзких аквилонцев, но и тут Амон-Этот показал, что ему не чуждо сострадание – он предложил сдаться собакам аквилонцам, пообещав им честный суд. Часть аквилонских воинов тут же сдалась, отдав оружие. Мы их сразу же порубили на куски, ибо никто своего слова перед аквилонцами не держит. Оставшиеся в живых с дикой яростью бросились на нас, лишний раз доказав что им верить нельзя. Три дня мы отрубали головы аквилонцам и зажаривали на костре жрецов митры.
После небольшой передышки мы двинулись на тарантию, главное зло было имеено там – там плел свои ужасные сети верховный служитель митры, там пожирал мозги король аквилонии. Мы спешным маршем шли к тарантии, по пути восстанавливая справедливость, попранную аквилонцами – грабя и насилуя, расчления и распиная мы возвращали аквилонии чистоту и добро.
Вот она – тарантия, цитадель черного колдовства и ужаса. Стены неприступного города были черны от защитников. Там и сям мелькали багрово красные глаза жрецов митры. Амон-Этот махнул рукой и мы двинулись в атаку. Огромные осадные башни, окованные металлом стали медленно подкатывать к стене, у аквилонцев были баллисты, но нам повезло и ни одну из 20 башен не задело. Схватки уже закипали прямо на стене города. За оружие взялись даже простые жители, глаза их горели мрачным фанатичным огнем, они предпочитали умереть, но не раскаяться на алтаре Света. На крыши высадились драконьи всадники и зажженными стрелами стали поджигать город. Сметая все на своем пути, уничтожая всех аквилонцев мы приближались ко дворцу, они в очередной раз отвергли наше предложение сдаться. Но заклинание наших чародеев лишили их возможности двигаться, тем самым спася не мало наших жизней.
Короля и жреца мы нашли забившихся под королевскую кровать, подлые собаки думали что мы их не найдем. Наказания было немного жестоким, но и они натворили достаточно. Короля и жреца кормили только мясом их детей, а у обоих их было не мало. Простые солдаты наконец смогли передохнуть – разграбить у уничтожить город до основания. Аквилонцев сажали на кол, забивали в глаза гвозди, расчленяли снимали кожу – смерть каждого собакоголового аквилонца несла мир и процветание всем державам.
Спустя три месяца дети кончились – тогда милосердная Лоухи придумала новую забаву, от жреца и кроля отрезали по кусочку, варили и скармливали им же. Так они пожрали друг друга, как ядовитые пауки в пустынях Эрука.
Тарантию мы снесли – засыпав всю землю аквилонии солью. Но слухи о наших подвигах и Союзе семнадцати еще долго будут будоражить кровь будущим поколениям