Конкурс - Опричник и Овда

[Lex Z]

Опричник и Овда

В село пришли на рассвете – внезапно, нежданно. Хотя война шла уже несколько лет, но деревня, лежащая в стороне от городов и торговых путей, до сегодняшнего дня не видела захватчиков. Появление сильного вражеского войска застало селян врасплох – они не успели ни уйти в лес, ни укрепиться.
Но и за столь невзрачную деревеньку враг заплатил высокую цену. Узкие улочки буквально загромождали тела убитых, захватчиков и защитников — всех объединил вечный сон. Мертвецы в кафтанах московских стрельцов, еще сжимавшие в окоченевших руках пику или пищаль, лежали вперемешку с трупами селян, вышедших против захватчиков с кольями и вилами. Но самый упорный бой дали не они — меж светловолосых литвинов в простой крестьянской одежде, виднелись мертвецы в холщовых кафтанах, покрытых причудливым орнаментом. Некоторые и мертвыми держали луки — и стрелы в телах московитов показывали, что союзники литвинов недешево продавали свою жизнь. На жителей села они походили еще меньше, чем московиты — смуглые, худощавые, с резкими скулами и узкими глазами. Головы их были выбриты, лишь у самых молодых на макушке виднелась завязанная в узел черная коса.
Такие же люди – смуглые и узкоглазые, — стояли сейчас на окраине деревни, угрюмо поглядывая на окруживших их московских стрельцов, направивших на них пищали. Особое внимание московиты уделяли двоим пленникам — немолодому человеку в черном одеянии и высокой войлочной шапке и красивой рыжеволосой девушке, презрительно посматривавшей на московитов узкими зелеными глазами.
Но вот стрельцы расступились и вперед выехал всадник на сером жеребце. Высокий мужчина с черной бородой и облаченный в черный балахон или рясу, под которой угадывалась кольчуга. Из-за плеча чернобородого выглядывал ствол притороченной к спине пищали, с пояса свисала татарская сабля с позолоченной рукоятью. К седлу всадника крепилась длинная метла, на которую была насажена собачья голова, также как и у въехавших следом воинов в черных одеяниях. Даже стрельцы, обступившие пленников, смотрели на них с опаской.
— Ну что босота черемисская, песье племя, вышел ваш срок?— насмешливо произнес чернобородый,— сколько не бегай, государь наш везде найдет.
Он презрительно глянул на угрюмых пленников, задержавшись на рыжеволосой девушке.
— Тулпеледыш, — сальный взгляд скользнул по угадывающемуся под одеждой цветущему телу,— вот уж где свидеться пришлось. Государь с дочерью самого князя Янчура завсегда будет рад свидеться. Жаль, что не девкой возьмет — у вас же поганцев, дочери с малых лет к блуду приучены. Ну да ничего, царь и до баб люб. Сколько не бегала, а от царского ложа не сбежала, б…ь черемисская, — он похотливо рассмеялся и его смех подхватили остальные опричники и стрельцы.
— Ну, а ты Эпанай,— обратился всадник к человеку в черном балахоне,— все не угомонишься, ворогун поганский? Сколько лет в черемисской земле воду мутил, народ против царя-батюшки бунтовать подбивал — не забыл, поди? Теперь у польского круля решил козни строить? Против кого прешь, дурачина?
— Против царя вашего кровопийцы и своры его опричной,— усмехнулся человек через разбитые в кровь губы,— коль уж не родной земле не получилось отпор дать, так хоть здесь глядишь получится.
— Да кому вы тут нужны, дрань бритая? Кто тут вам друг?
— Друг тот, кого псы твои нынче костьми по лесу раскидали, волкам да воронью на поживу. Все, кто под Ивана-безумца не прогнулся, все кто царю вашему враги, наши друзья.

— Друзья, — заржал опричник,— скоро и тут без них останетесь. У Литвы вздумали пересидеть, чухна лесная? Скоро и ее не будет. Наши эти земли от самого Владимира Мономаха, исконные. Полоцк мы взяли, а там и все остальное возьмем— и Киев и Вильно и саму Варшаву, если надо буде. Мы сейчас сила!
— Ничего, Иван Грязной, выйдет и тебе срок, — Эпанай рассмеялся, выплевывая сгустки крови,— и царю твоему. Йын долго терпит, да больно бьет, время придет – всех вас приберет.
Прозвучало это столь зловеще, что опричник замялся, глядя на нахмурившиеся лица его воинов. Слишком дурная была слава у черемисских жрецов-картов, чтобы опричника могло обрадовать то, что Эпанай знал его имя. Наполовину мариец, наполовину удмурт, (как и Тулпеледыш чьей матерью была дочь старейшины удмуртов, взятя в жены князем Янчуром), Эпанай служил общему богу этих народов — Керемету, хозяину смерти, тьмы и нечистых духов.
— Ты меня своими бесами не стращай,— храбрясь, сказал опричник,— на Господа мы только уповаем, он нам защита от силы диавольской. Думаешь, мы в этот поход двинулись за товаром заморским да за новыми холопами? Их и у нас хватает. Царю нашему, Иоанну Грозному, самим Христом предназначено весь мир объединить, ибо Москва Третий Рим, светоч веры христианской. Наш царь Акафист самому Архангелу Михаилу написал — он воитель небесный, а царь его подобие тут на земле, искореняет нечисть и скверну. В Полоцке вон всех жидов в Двину побросал. И не потому что царь злочинец, как погань вроде вас думает — молится и кается он после каждой казни. Но коль уж взялся со злом бороться — так и не отступай с пути, который сам бог кажет. Так и с тобой поступят — не должно быть поганства под русским небом!
Он кивнул опричникам и те, сноровисто оттащили от остальных девушку и жреца.
— Ее на царево ложе, а тебя — на царев суд,— ухмыльнулся опричник, — легкой казни не жди, ворожей и не надейся. Узнаешь, чего все твои идолы стоят. Сегодня и отправим к Государю,— займись Микитка.
Он кивнул одному из опричников.
— Но сначала, — опричник вновь похотливо осмотрел Тулпеледыш ,— проверим, годна ли ты девка для царской постели. А ну иди сюда!
— Пошел вон, — вскрикнула девушка, отпрянув от жадно тянущихся к ней рук. Марийцы кинулись на защиту княжны. Грянули выстрелы, несколько пленников упало, убитые или раненные в ноги. На остальных опричники направили коней, заставив людей смешаться. В толпу ворвались стрельцы избивали черемисов, навалившись кучей. Один из них ухватил за волосы кричащую Тулпеледыш и подтащил ее к коню Грязного. Тот, ослабившись, перекинул девушку через седло и развернул лошадь.
— Кончайте с ними,— хмыкнул опричник, через плечо, — наших похороните по-христиански, а этих – сами знаете.
На опушке леса зияла чернотой огромная яма, возле которой стояло с десяток испуганных литвинов с заступами в руках. У края ямы в общую кучу свалили и убитых черемисов, сюда привели и живых — избитых, связанных по рукам и ногам. Быстро и споро, московиты швыряли пленников в яму, вперемешку с мертвыми. К ним же кидали и тела убитых селян. Затем, отобрав у литвинов заступы, стрельцы и опричники принялись сгребать возвышавшиеся вокруг ямы земляные кучи на заживо погребаемых пленников. Стоны, крики, ругательства становились все тише, по мере того, как все новые комья земли укрывали и мертвых и пока еще живых в огромной общей могиле.
Отряд опричников ехал через густой лес, направляясь к Полоцку. Пленников усадили на одну лошадь, окруженную со всех сторон конными опричниками. Погоняя лошадей, московиты настороженно оглядывались по сторонам. Это была враждебная страна, враждебный лес, где за каждым деревом мог прятаться враг. В разоренной московским войском стране по чащам пряталась уйма народу, взявшегося за оружие.
Иногда сотник опричников раздраженно посматривал на своих пленников. Рыжая черемиска смотрела с бессильной ненавистью в запавших глазах, под которыми виднелись синяки, как и на тонких запястьях — Иван Грязной не особо стеснялся, утоляя свою похоть. Языческий жрец казался полностью погруженным в свои мысли и это тревожило сотника – кто знает, о чем думает ворогун? Слишком уж темные слухи ходили про черемисских и вотяцких колдунов. Была бы на то воля опричника — притопил бы жреца в ближайшем болотце. Однако приказ Ивана Грязного был четким— отдать царю на его суд. Творивший расправы в захваченном Полоцке, государь не мог отказать себе в удовольствии самолично казнить одного из последних вождей мятежных черемисов.
— Эй, Микита, — голос одного из опричников оторвал его от размышлений,— спешится надо.
— Чего,— поморщился сотник,— зачем?
— Сам глянь!— сказал опричник, кивая перед собой. Дорогу преграждало большое поваленное дерево, разлапистыми ветками, делавшее невозможным путь коням.
— Вот б…дь, — выругался Микита, — пока тут провозимся стемнеет. Ладно, быстро только!
Воины соскочили с коней, подходя к дереву, сам сотник и еще двое человек остались стеречь пленников.
Дальнейшее происходило так быстро, что никто не успел ничего сообразить. Микита открыл рот, чтобы еще раз поторопить своих людей, но не успел — что-то свистнуло и вылетевшая из леса стрела пробила ему нёбо, выйдя из затылка. В этот же момент вокруг загрохотали выстрелы, послышалось конское ржание,.
— Геть, б….кие души! На ножи падлюк!— слышались воинственные крики.
Из леса вынеслись всадники, больше похожие на диковинных лесных духов. С гиканьем и смехом обрушились они на ошеломленных опричников. Те отбивались как могли, но численный перевес нападавших делал свое дело, к тому же из леса летели меткие стрелы, поражавшие московитов. Вскоре все были мертвы – кроме трех опричников бросивших оружие и двух пленников.
— Ай, добре пани, — послышался насмешливый голос,— що не чекала допомоги?
Сказавший это человек был столь причудливого вида, что Тулпеледыш, несмотря на пережитые волнения, удивленно распахнула глаза. Высокий мужчина на гнедом коне, усмехнулся ей в ответ, лихо подкрутив витой ус. Он был одет в простую белую рубаху, широкие шаровары, вроде татарских, перехваченных алым поясом и красные сафьяновые сапоги. С бритой головы спускался длинный чуб, из-под кустистых бровей весело смотрели серые глаза.
— Здоровеньки, пани Тулпеледыш,— он слегка склонил голову, — яка хоробра паненка. Ничуть не боишься нас?
— Устала бояться всех,— безразлично ответила Тулпеледыш,— откуда ты знаешь мое имя?
Мужчина раскатисто рассмеялся, вслед за ним расхохотались и окружившие бывших пленников всадники — такие же рослые, крепкие мужики, в шароварах и длинных чубах на бритых головах.
— Та як же тебе не знати, якщо лише за тобою ехали?,— отсмеявшись сказал всадник,— вон ти хлопцы казав, що без тоби не пойдут никуда.
Марийская царевна оглянулась — из леса выходили смуглые, скуластые воины, с завязанными на темени черными косами. У многих из них были колчаны, в которых были стрелы – такими был убит опричник Микитка. Тулпеледыш знала, что помимо их отряда, в здешних лесах скрывались и иные марийские беженцы, но не думала, что они рискнут выручать княжну.
— Ты знаешь меня, но я не знаю, кто ты, — сказала Тулпеледыш, невольно проникаясь доверием к воину, говорившему пусть и на языке врага, но как-то непонятно.
— Я-то,— усмехнулся воин, неожиданно перейдя на московский говор,— да Михайло зови, Михайло Вишневецким. Гетман я у запорожских казаков, по приказу короля Батория, иду на помощь войску, дабы московских псин,— он пренебрежительно кивнул на собачьи головы у седл мертвых опричников,— по конурам разогнать. Так что выходит, в союзе мы нынче, пани Вогненна Квітка.
На большой поляне горели костры, вокруг которых возле которых сновали запорожцы: переговаривались, переругивались, перебрасывались солеными шутками, варя в походных котлах наваристую кашу с комьями мяса. Слепой кобзарь присев на поваленном бревне затянул странную, но красивую песню, которую тут же подхватили остальные.
В центре казачьего лагеря стоял большой шатер гетмана Вишневецкого. Войско храбрых днепровских лыцарей откликнулось на призыв нового короля Стефана Батория, выйдя на подмогу против могучего врага, упорно пробивавшегося на Запад. Сейчас украинцы не таились – привычные к лесам марийцы и помощники из местных прочесали окрестности и заверили, что московитов поблизости нет, если не считать тех, что засели в разоренной деревне. Но те сейчас вряд ли вышли бы из села.
У отдельного костра сидели черемисы. Эпанай уже успел переговорить с некоторыми соплеменниками и теперь пересказывал услышанное Тулпеледыш.
— Ты же знаешь княжна, что нам некуда возвращаться, — тихо говорил карт,— чем бы не закончилась эта война, нам не вернуть земли, в которые царь Иван вцепился как голодная собака в брошенную кость. Но пан Вишневецкий обещал нашим людям новый дом и новую землю, если мы поможем ему сейчас. Там на юге, в коронных землях, есть город Бар, где мы обретем пристанище. Ты можешь отправиться туда прямо сейчас — к детям и женщинам, которые уже в пути. С ними твоя младшая сестра, Увий.
Княжна сидела у костра, молча уставившись на языки пламени, пляшущие перед ее глазами. Сколько лет прошло с тех пор как ей рассказывали о добрых духах, «кудо водыж» стерегущих домашний очаг? Где они теперь, когда вся их земля – под московской властью? Не в ее ли волосах, по которым она получила имя?
— Это хорошо, что моя сестра жива,— глухо произнесла Тулпеледыш,— значит, есть кому продолжить род Сур мари, пусть и в чужой земле.
— Конечно будут, — кивнул Эпанай,— не только твоя сестра, но и ты?
— Нет,— Тулпеледыш вскинула голову, в ее глазах блеснули злые искры, — нет Эпанай, для меня все кончено. Я не хочу жить куклой в далекой земле, не способной отомстить тем, кто на моих глазах закапывал в землю мой народ, тому кто надругался надо мной и хотел отдать на забаву царю-зверю! Я хочу мести!
Выкрик был столь громким, что даже запорожцы у своих костров, начали беспокойно оглядываться на говоривших не незнакомом языке чужеземцев.
— Тише, Тулпеледыш, — понизив голос, прошипел Эпанай, — в себе ли ты? Разве можешь ты воевать наравне с воинами? Ты княжна, но ты же девушка…
— У меня будет собственное войско,— зло усмехнулась Тулпеледыш и Эпанай невольно содрогнулся, заглянув ей в глаза.
— Помнишь, — продолжала княжна,— ты рассказывал мне об Овде, злобной ведьме Овде, властной над злыми духами и неспокойными мертвецами?
— Тулпеледыш, ты…
— Замоли меня, Эпанай,— страстно зашептала марийская княжна,— по обычаю мари и удмуртов, чья кровь течет в моих и твоих жилах. Сверши обряд, чтобы я встала из земли карающей мстительницей, убийцей жадной до вражеской плоти.
— Ты сошла с ума… — воскликнул карт.
— Да!— почти выкрикнула марийская княжна,— это безумие! Безумие Керемета – разве ты не видишь его в моих глазах? Разве не слышишь желания его в моей просьбе? Разве откажешься ты исполнить волю своего бога?
Глаза девушки сверкали, волосы растрепались по плечам, ноздри возбужденно раздувались. Сейчас она и вправду походила на ночного духа, выпущенного из преисподней Властелином Тьмы. Эпанай невольно отвел глаза и медленно кивнул.
Обряд вершился в глухой чащобе, подальше от новых союзников — зная об истовом православии запорожцев, Эпанай не хотел смущать их языческим колдовством. Впрочем, и остальные марийцы предпочли остаться у своего костра— с Эпанаем и Тулпеледыш в лес пошли только трое молодых людей, бывших учениками карта еще на родине. По велению жреца они поймали в лесу трех зверьков — горностая, ласку и крота. Эпанай шептал заклинания возле пня от огромной ели — дерева, посвященного Керемету. На нем был распят раздетый догола опричник — один из трех пленников, доставшихся казакам и, по просьбе Тулпеледыш, отданный Вишневецким Эпанаю. Руки и ноги московита были накрепко привязаны к вбитым в землю колышкам, рот затыкала грязная тряпка из его собственного черного одеяния. На груди пленника возвышалась черная свеча, сделанной Эпанаем еще в Черемисской земле, — «Йын Сорта», свеча Йына. Несмотря на все дерганья и усилия пленника, свеча стояла намертво, будто пустив корни в грудь. Уставившись на язычок пламени карт шептал заклятия сразу на двух языках — удмуртском и марийском.
Ближе к лесу у небольшого костерка сидела Тулпеледыш, раскачиваясь из стороны в сторону и уставившись на огонь остекленевшими глазами. Позади нее зияла глубокая черная яма, вырытая помощниками Эпаная и застелившими ее белой тканью.
Эпанай, гремя висящими на поясе уточками из черной меди,– еще один символ Керемета — взял из рук помощника извивающуюся ласку, с мордой завязанной тонкой, но крепкой нитью. Выхватив из-за пояса острый нож, карт кольнул зверька под лопатку. Пламя свечи зашипело, но кровь не потушила огня — также как и от зарезанных горностая и крота. Напротив, пламя «Йын Сорта» только разгорелось сильнее.
— Мар ужаськод, — не меняя выражения лица, обронила Тулпеледыш.
— Луд дун виро сетско, — ответил жрец.
Оба говорили на удмуртском, но творимый ими обряд был общим у марийцем и удмуртов, воплощенной сутью темного культа поволжских дебрей.
— Кинлы виро, — мерно роняла Тулпеледыш.
— Виро Луд-перилы, Тол-перилы, — отвечал Эпанай.
— Йын-Йын-Йын,— монотонно тянули марийцы, обступившие девушку и жреца.
Тулпеледыш порывисто вскочила, одновременно скидывая одеяния. Эпанай, взяв из рук помощников ведро с водой из лесного озера, принялся обмывать гибкое смуглое тело, не пропуская самых укромных мест. Кожа девушки покрылась пупырышками от холода, когда Эпанай, отставив пустую бадью, выхватил из-за пояса костяной нож и вонзил его в грудь девушки. Княжна пошатнулась, но удержалась на ногах, чувствуя, как двигается лезвие в ее теле.
Эпанай выдернул нож, не замечая как кровь ударила алой струей, пачкая его одеяние. Девушка покачнулась, только не упав на землю, но Эпанай подхватил ее и бережно опустил тело в могилу. Туда же он кинул и жертвенный нож. Затем, разрыв землю в трех концах поляны, Эпанай закопал там трех зверьков, шепча над ними новые заклинания. Закончив с этим, карт подошел к плененному опричнику, принимая из рук помощника легкий топорик. Московит забился и замычал в своих путах, когда острое лезвие со смачным хрустом врубилось в его плоть. Следя за тем, чтобы не задеть свечу Эпанай сделал несколько сильных, но точных ударов, после чего запустил руку в образовавшийся разрез, вытаскивая окровавленное сердце и легкие. Вырезанные внутренности Эпанай уложил в могилу к Тулпеледыш..
— Душа его — в твоих руках, — торжественно сказал он.
Его помощники забросали могилу землей и еловыми ветками, после чего разрезали тело врага на части. Усевшись вокруг, они отправляли в рот куски окровавленной плоти – древний обряд, позволявший людям уподобится кереметам и стать ближе к их страшному прародителю. Йын Сорта продолжала гореть, освещая кровавую трапезу.
Черные тени кружились в воздухе, во мраке вспыхивали огоньки-глаза, а на своей поляне чубатые запорожцы невольно крестились, слыша доносящиеся из леса слова чужого языка. Их собственные предания кишели чертями и ведьмами, так что им не надо было объяснять, что происходящее в глубине темного леса — совсем не то, что подобает знать православному христианину. Сидевшие у костров марийцы вполголоса молились Керемету, и в их голосе слышался страх и одновременно надежда.
Надежда, что обидчик их племени получит по заслугам.
Вот опять.
Опричник беспокойно заворочался на ложе, медленно выныривая из пьяного сна. Спалось ему плохо и это его тревожило – никогда еще за всю его бурную жизнь, ему не снились кошмары: ни во время кровавых расправ в Новгороде, ни после пьяных игрищ на царском пиру, заканчивающихся жестокими казнями, где врагов государя подвешивали за ребро на железные крючья, а медведи терзали окровавленные тела. Да и при взятии Полоцка, кровь лилась как водица, даже когда бои кончились и московская армия вошла в покоренный город. Черные всадники, с метлой и собачьей головой у седла, по долгу службы безжалостно истребляли всякую скверну. Именно так, выполняя волю Государя, Ивашка Грязной, худородный дворянчик, чуть ли не из царских псарей сам добился того, что его теперь со страхом и почтением именовали Иваном Андреевичем. Из псарей он стал псом государевым безжалостно выгрызавшим крамолу в царстве. Раскаяния или сожаления, он не испытывал никогда, так как и когда приказал живьем закопать черемисов, веря в правильность и праведность своих поступков. Разве не святое дело творят они сейчас воссоединяя исконные земли православной Руси, разве не угодное Господу? Сам опричник в этом никогда не испытывал сомнений.
И все же сейчас Иван Грязной спал плохо.
Скрип— скрип— скрип.
Густой лес смыкает над головой ветки, с мерзким скрежетом трущиеся друг о друга. Огромные деревья вонзают извивающиеся, словно змеи корни в землю — черную, жирную, рыхлую. Совсем свежую — ещё видны капли крови там, где оглушали заступами черемисов. Сейчас эти засохшие пятна на глазах разрастаются, становятся четче, набухая свежей, красной влагой. И, словно напитываясь ею, земля приподнимается и опускается, словно пытаясь вдохнуть полной грудью. И меж осыпающихся земляных комьев, словно черная трава, прорастают длинные волосы. И все это — под мерзкий скрип веток.
Скрип-скрип-скрип.
Опричник хочет закричать, но рот его бессильно открывается, не в силах издать ни звука. Хочет сорваться с места, убежать из этой проклятой чащобы, подальше, к людям. Но ноги его не могут сдвинуться с места, словно приросшие к земле. Он даже не может зажмуриться, чтобы не видеть того, что поднимается из-под земли.
Скрип-скрип-скрип.
Резко, словно вынырнув из реки, опричник проснулся, с криком сев на ложе. По спине тек холодный пот, на лице тоже выступили крупные капли. Опричник, тяжело дыша, оглядывался по сторонам и все еще не в силах поверить, что это был только сон.
— Присниться же такое, — поворчал он, потянувшись к стоящей на столе недопитой кружке с пивом,— чертовы черемисы…
Большими глотками он жадно глотал прогорклое пиво, вытирая со лба холодный пот. Чертова деревня, приснится же такое— небось, всех переполошил своим криком. Странно, что еще никто еще не ворвался в комнату. Трое стрельцов стерегут его сон в сенях, еще несколько — на улице. Почему же никто не прибежал?
Скрип.
Похолодевший от ужаса Грязной замер, не замечая как пиво льется на его борода, марая черный кафтан. Его била крупная дрожь, он хлестал себя по щекам, не то пытаясь проснуться вновь, не то просто чтобы не слышать доносящиеся из-за стен жуткие звуки.
Побелевшие губы сбивчиво, торопясь, читали все молитвы, какие только мог вспомнить опричник, но то, что помогало всегда, сейчас не казалось надежной опорой. Бессильно осев на кровать, он смотрел как медленно с жутким, вопящим скрипом открывается дверь.
Взлохмаченная голова просунулась в комнату и серые глаза уставились на Ивана.
— Фролка, сукин ты сын, — облегченно выдохнул Грязной, — неужто сказать ничего не мог?
Опричник Фрол Елманин молча смотрел на воеводу.
— Ну, что уставился? — раздраженно спросил Грязной, — язык проглотил?
Фрол медленно кивнул, но в глазах его застыло какое-то странное выражение— никогда не видел доселе Иван таких глаз у слуг государевых. Только сейчас Грязной заметил в растрепанных русых волосах комья грязи, а у уголка рта— струйку запекающейся крови.
— Фрол, — произнес опричник, чувствуя как вновь подкатывает страх, — Фрол, не дури.
Взлохмаченная голова вновь кивнула и вдруг… упала на пол, подкатившись к ногам опричника. Мертвые глаза уставились на московита и тот только сейчас разобрал их выражение— слепой, нерассуждающий страх.
— Фрол, — еле выдавил из себя Грязной.
Побелев от страха он смотрел как в дверях появляется жуткая фигура – белое, словно рыбье брюхо, лицо, спутанные рыжие волосы, в которых извиваются земляные черви. Нежная грудь, которую он еще совсем недавно кусал в любовном угаре, исполосована страшными шрамами. Мерзкий трупный смрад разлился по комнате.
— Нет,— прошептал он,— нет…
Окровавленные губы растягиваются в довольной улыбке, обнажая черные зубы. Зеленым, гнилушечным светом светятся глаза мертвой черемиски, когда она шагает вперед. На пальцах протянутых к Грязному рук вырастают иссиня— черные когти.
— Тулпеледыш, нет, — шепчет, пятясь задом, Грязной — не меня...
Между ног становится горячо и мокро, но Грязной уже не осознает своего позора. За спиной девушки вырастают все новые тени— с синими от удушья лицами, комьями земли в черных и светлых волосах. Рядом — мертвецы в разорванных черных балахонах и разрубленных кольчугах, со страшными шрамами через все тело, с черемисскими стрелами, торчащими из вытекших глазниц.
— Тулпеледыш, — умоляюще шепчет Грязной.
— Я больше не Огненный Цветок, — раздается глумливый хохот, — я Овда!
Истошный, полный смертельного ужаса вопль разносится над мертвой деревней, над лежащими посреди улиц изглоданными телами, в обрывках черных хламид. И крик этот звучал до тех пор, пока на горле опричника не сомкнулись острые зубы.

Примечания:

Литвины — в Московском царстве так именовали не только литовцев, но и жителей современной Белоруссии, тогда — территории Великого Княжества Литовского.

Йын — марийское имя Керемета, древнейшее именование бога (у удмуртов— Луд)

Черемисы, вотяки— устаревшие русские названия марийцев и удмуртов.

Вогненна Квітка — «Огненный Цветок». Дословный перевод имени «Тулпеледыш»

Сур мари— «рогатый человек», легендарный князь марийцев.

Замоли меня — в язычестве поволжских финнов «замолить» значило «принести в жертву».

Мар ужаськод — что делаешь?(удм)

Луд дун виро сетско — Луду чистую жертву приношу (удм)

Кинлы виро – кому жертва? (удм)

Виро Луд-перилы, Тол-перилы — Жертва Луд— пери, Тол-пери (удм)

Кереметы – общее название духов у марийцев и удмуртов. От имени Керемета.


* Текст выложен полностью.

Оценки судей:

[Kazak37891]

Ничего так, правда, слегка сжато и больше подходит под темное фэнтези.

[Vlad lev]

Текст интересный, но попытки "устарить" - стилизовать речь под "некогдашнюю" всё же не лучший способ придать исторический или псевдоисторический колорит.

[Баффи]

Ощущение, что у автора на конкурсе не только этот рассказ, а еще есть парочка как минимум. Извиняюсь, если ошиблась.

Цитата: Истошный, полный смертельного ужаса вопль разносится над мертвой деревней,

Тогда уж вымершей деревней.

Цитата: К седлу всадника крепилась длинная метла, на которую была насажена собачья голова,

метла - это черенок и пучок прутьев с другого конца. И куда голова собаки крепилась? На веник? И все равно образ скорее смешной, чем страшный получился.

Рассказ не плох, но поработать бы над ним еще немного.

[Monk]

Задумка любопытная, есть попытка автора сделать что-то с ракурсом в историю, но вот мастерства ему явно не хватило.