Очередь

[Lex Z]

Очередь

Автор: Дмитрий Костюкевич

Очередь к иконе опоясывала храм.
– Ты шутишь? – спросил Дима.
Настя извинилась улыбкой:
– Это же Маркианушка. Она всем помогает, всех слышит.
«Прямо-таки всем?» – подумал Дима, но промолчал.
Очередь казалась бесконечной. Её хвост выползал за переносные ограждения и сворачивал к церковной лавке. Дима поднял глаза на храм. Жёлтый фасад с белыми колоннами, лизенами и карнизами. Башенка с куполом, позолоченный крест над тёмной луковицей. Дима где-то читал, что купола-луковки символизируют мужскую силу, плодовитость, наслаждение. Этакий титанический необрезанный фаллос; спасибо язычникам.
– Мы тут до ночи простоим, – сказал Дима. – А нас Паша ждёт.
Настя достала из сумки платок и повязала на голову.
– Не до ночи… А Паша просил позвонить, когда управимся. У него свои дела, и вообще он хороший, поймёт.
– Когда успела понять, что он хороший? Я вас только час назад познакомил.
– Чувствую, – улыбнулась Настя. – Он ведь твой друг. Помог тебе.
– Помог, – кивнул Дима.
– Кто последний? – спросила Настя у шеренги затылков. «Очередники-паломники».
– Я, – ответила грустная тётка в белом платке.
– Мы за вами.
Диму так и подмывало спросить: «Что дают?» Снова сдержался, разумеется.
– Кто последний, – прошептал он шаблонную фразу, прочно вошедшую в генотип советских людей и доставшуюся по наследству их детям.
Давно он не видел таких очередей – монолитного солдатского строя! – а уж чтобы угодить в эту паутину… Дима живо представил огромные очереди прошлого – за мебелью, бытовой техникой, со списком и номерами на руках, перекличками и выбывшими; очереди, в которых сближались, предвкушали близкое счастье, в которых нервничали и истерили. Очередь к иконе матушки Маркианы вела себя спокойно, чудес хватит на всех; наверное, так же вела себя очередь в Мавзолей. Да, не те нынче очереди… десять человек перед тобой – уже паника.
– А нельзя просто записку написать или что-то в этом духе?
К ним повернулось несколько голов в платках и шарфах.
– Тише… – попросила Настя. – Потерпи часик, ради меня.
– Да какой часик. Тут бы за три …
– Постой, а я займу очередь к мощам.
– А это разные очереди?
– Да. К мощам Маркианушки у другого храма. Прикладываешься к гробу, целуешь, просишь искренне, место благодатное. Там ещё цветы раздают, их можно высушить, а потом заваривать.
– Чай из одуванчиков, – вздохнул Дима.
– Я быстро. Свечи куплю.
Настя ушла. Дима тоскливо оценил перспективы. Иконы ещё не видно, а терпения осталось на донышке. Он посмотрел на колокольню, из-за которой выглядывало приземистое здание, расписанное фресками. «Где у них столовая? Или правильно будет – трапезная?» В животе просительно урчало.
В поезде они с Настей перекусили печеньем и чаем. Паша встретил на вокзале, подвёз к монастырю. Настя умела уговаривать – она и поехала-то с Димой ради того, чтобы икону святой увидеть, попросить… семейного уюта, детишек здоровых? «Счастья для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный».
Дима достал телефон и написал Паше: «Засада, брат. Застряли часа на два, не меньше». Сообщения были единственной связью – роуминг для звонков Дима не включал: дорого.
С Пашей он познакомился на заработках в Москве. Оба подрядились на строительство коттеджа. С Белорусского вокзала Диму отвезли на загородную свалку, забрали паспорт и поселили в ржавом автобусе. Колёс у автобуса не было, окна без стёкол занавешивали грязные тряпки. Диму, Пашу и других «строителей» заставили перебирать мусор. Работали без выходных: извлекали драгметалл из бытовой техники, реставрировали мебель, искали антиквариат. Питались отбросами, грелись у костров. Свалку охраняли амбалы с травматическим оружием, стреляли по поводу и без. Через охранников можно было достать выпивку (единственное лекарство от простуды), но деньги у Димы быстро закончились. Выручал Паша. За последнюю сотню «зелёных» Паша устроил им побег: договорился с водителем мусоровоза – так сплочённые лишениями друзья, страшные, грязные, тощие, оказались на заправке для дальнобойщиков, а дальше – автостопом по домам-городам. Рабство продлилось четыре месяца.
Дима поднял лицо к кресту на фоне стерильного неба: «Ну и где ты был эти четыре месяца?»
За ним заняли очередь несколько человек, хоть какая-то отрада – уже не последний. Дима задумался, насколько будет уместно, начни он читать в очереди книгу. Не молитвенник, а любимую фантастику. Во внутреннем кармане куртки лежали «Рассказы о пилоте Пирксе» в мягком переплёте. Он нашёл книгу на свалке (удивительно, как много книг выбрасывают люди и как мало икон), перед самым побегом. О замызганной книжонке, единственной вещи, которую прихватил из ада, пропахшего нечистотами и горелой пластмассой, он вспомнил спустя год, когда Паша позвал в гости.
Вернулась Настя. Очередь за это время продвинулась на один шаг.
– Ну как ты?
– Как вкопанный.
– А я свечи купила.
– Рад за тебя.
– Ну Дим…
Мимо них проехала инвалидная коляска со скрюченным судорожным тощим парнем. Коляску толкала сгорбленная старуха.
– Таким тоже в очередь?
– Без очереди. И с маленькими детьми не надо стоять.
– Давай я пройдусь, украду младенца, и мы…
Она толкнула его в бок.
– Не смешно. – Лицо Насти приблизилось. – Маркианушка немой родилась, зато с голосом Боженьки в голове, даром творить чудеса. Людей исцеляла, никому не отказывала. И после смерти помогает, икона её и мощи...
Впереди стоящие сделали шажок, Дима и Настя повторили. Дима почувствовал, что на него кто-то смотрит. Девочка лет восьми в красном платке. Вжавшись плечом в стену храма, она внимательно изучала Диму. Затем подошла.
– А я ресницы сожгла. – Девочка показала пальцем на правый глаз.
Дима моргнул.
– Ой, как ты так? – всплеснула руками Настя. – Осторожней надо…
Девочка недослушала и, юрко виляя между взрослыми, углубилась в очередь. Остановилась у парня с рюкзаком, дёрнула за рукав.
Дима пожал плечами: «Пускай попросит у Маркианы новые ресницы».
О житии блаженной матушки Маркианы Дима прочитал в поезде, тайком от Насти. Для чего? Чтобы аргументированно спорить? Найти в истории святой изъяны?
Жизнь Маркианы подавали под соусом духовного подвига, самоотречения и терпения. Родилась в конце позапрошлого века в крестьянской семье, многодетной и бедной, как водится. Немая от рождения. С шести лет проявились способности к целительству. В скитаниях её сопровождали толпы страждущих. В военное время и пик репрессий помогала узнать судьбу пропавших людей. Умерла в первый год хрущёвского правления, свою кончину предсказала за пять дней. Спустя сорок лет была канонизирована. И потянулся к монастырю поток паломников, и не иссякал по сей день.
Икона, висящая на стене с противоположной стороны храма, приблизилась на полшага.
– А почему икона на улице, а не в церкви?
– Чтобы Боженьку видеть.
Дима открыл и закрыл рот. Мысли ворочались вокруг жития немой женщины. «Знакомая история… При жизни арестовать хотели, ни крова над головой, ни еды нормальной, а после смерти почитать и молиться начали…»
– Насть, а может, мне нельзя здесь? Верить ведь надо…
Она погладила его по плечу.
– Место святое, чистое. Если пришёл, значит, есть вера, хоть маленькая, угасшая, но есть.
– Так ведь я с тобой пришёл.
– Всё равно. Когда к иконе подойдёшь, сразу почувствуешь.
– Что?
– Лёгкость. Любовь.
– Давай ты за меня их почувствуешь? А я тебя подожду в сторонке.
Настя не стала спорить: уже говорили об этом в поезде.
– А курить здесь можно?
Она глянула на него уже без терпения и улыбки. Он примирительно поднял руки: шутка.
К ним обернулась женщина в зелёном платке, которая держала под руку лысеющего мужчину в чёрной рубашке.
– Нам Маркиана с ребёночком помогла. Долго не получалось, четыре года лечились, всё без толку. Тогда я отпуск взяла и каждый день сюда приходила, к мощам и иконе прикладывалась, просила матушку. А как месяц прошёл, узнала, что ребёночка мне Господь послал. – В глазах женщины стояли слёзы. Мужчина смотрел куда-то поверх головы Димы.
– Чудо, – просияла Настя, заглянула в лицо Димы. – Правда?
Дима кивнул.
Через сорок минут они свернули за угол. Очередь причудливо закручивалась по рельефу церкви. Дима облокотился на ограждение. Хорошо, если треть пути прошли…
Дима распрямился, нашарил в кармане книгу, но доставать не стал. Настя прижалась к нему, положила голову на плечо. Было тепло и безветренно, но казалось, что Настя озябла.
– Бога нет… – произнёс Дима одними губами.
Настя вздрогнула. Услышала.
– Зачем ты так говоришь?
– Это из «Золотого телёнка». «Бога нет, – сказал Остап. Есть, есть, – отвечали ксёндзы».
– Не говори так.
– А то что – уйдём?
– Я не уйду.
– На вокзале ночевать будешь?
– Если надо – буду.
– С бродягами?
– Боженька защитит.
Пришло сообщение от Паши: «Скоро освобожусь. Вы как?»
– Паша скоро подъедет.
– Подождёт твой Паша.
– Вот так даже? – выдохнул Дима.
– Пускай Библию почитает в машине.
Дима вдруг разозлился.
– Больше ничего, кроме этого вороха нелепостей, не посоветуешь? Никакой другой книжки? – Он распалялся. Благо не кричал – его удивило, сколько раздражения умещается в шёпоте. – Как может Бог или кто там Заветы написал – Святой дух? – создать столько бредовых суеверий? Ты хоть сама вдумывалась в то, что читаешь? Логику включить слабо?
Лысеющий мужчина и его жена шагнули вперёд.
Настя опустила лицо в ладони.
– Не хочу тебя слушать.
– Почему? – Он уже понимал, что перегнул палку, но слова лились по инерции. – Правду не любишь? А видела, на каких машинах священники твои катаются? А пакеты какие за крещение берут? Посредники эти между небесами и землёй. И Бог… что он хорошего сделал? Лучше бы Бога в родителях искали, в друзьях, в доброте, справедливости…
Его легонько толкнули в спину. Случайно или подгоняют? Что решит этот шажок?! Дима хотел обернуться, но очередь снова пришла в движение, и он подчинился вялому потоку. Взял Настю за плечи – она по-прежнему прятала лицо в ладонях – и продвинулся вдоль ограждения. Может, раскупорится, быстрее потечёт?
На Диму недобро смотрела тётка в белом платке, но как только он перехватил её взгляд – отвернулась.
Настя опустила руки. Лицо было сухим и неподвижным.
– Я сейчас приду.
– Куда?
– В туалет.
Дима остался в человеческой реке, которую вновь сковал лёд. С проклюнувшейся головной болью и чувством вины. Зря он так с Настей… глупо… Зачем он на неё давит?.. Что, если бы Настя стала доказывать, что его любимые книги – нелепые выдумки? Она ведь так редко что-то у него просит, его отдушина, спасение…
Они познакомились три месяца назад. Настя помогла Диме пережить некрасивый развод, вновь почувствовать себя кому-то нужным. Даже с работой помогла – через знакомых нашла место в строительной компании. Деньги, конечно, пыль, точнее, их отсутствие, но сколько же он натерпелся от этой пыли, до и после московской свалки, сколько начихался. А потом появилась Настя. До сих пор каждое её слово и движение будили в нём волну теплоты – хотелось обнять, крепко-крепко. Только не сегодня.
Желудок урчал как-то совсем непристойно, в боку покалывало. Дима посмотрел на часы.
– Я отойду, хорошо? – сказал он впереди стоящей женщине, которой Маркиана помогла в зачатии. – Скоро вернусь. Или девушка моя.
– Вернёшься, – подтвердила та, глядя в мелко трясущийся затылок старика.
Дима выскользнул в щель между ограждениями и вздохнул полной грудью.
На детской площадке играла малышня – апатично и тихо, будто придавленная грозным взором. Дима обошёл церковную лавку; в витрине блестели пузырьки с маслом, рамки икон. Туалет нашёлся во дворике – бежевое строение, опрятное снаружи и внутри.
Дима вымыл руки в проходном коридорчике и подождал десять минут на улице. Наверное, разминулись, и Настя уже в очереди.
Возвращаться не хотелось. Хотелось есть. «И Насте заодно принесу, – решил Дима. – Не верой единой…»
Сморщенная старушка с охапкой толстых свечей подсказала направление. Здание с фресками и в самом деле оказалось трапезной (глянь, а слово-то прицепилось). Башенки ограды облюбовали вороны. Над клёнами темнели крыши келейных корпусов. Очередь к мощам спиралью обвивала второй храм, как две капли воды похожий на первый.
Дима прошёл по аллее на аромат свежей выпечки. Длинное светлое помещение напоминало теплицу (продольные стены – сплошное стекло) со столами и лавками вместо грядок. Монастырская кухня предлагала прихожанам и паломникам дымящиеся горшочки с овощами, рыбные и чечевичные котлеты, грибной суп, медовые коврижки и караваи… приготовленные с молитвой, так ведь говорят? Дима взял четыре пирожка с капустой и стакан кваса на родниковой воде.
Сел у окна и жадно откусил. Капусты в монастыре не жалели. Дима лениво пробежался глазами: семьи с детьми, пожилые пары, молодёжь… молодых девчонок было больше всего – наверное, и проблем больше. Напротив Димы трапезничали священник с монахиней.
На душе было тяжело. Глупо себя повёл, глупо. И тут даже не в Насте дело… Понятно ведь, что спорить с верующими – себе дороже. Вера – аккумулированный страх человечества (кто это сказал?). На Бога удобно спихнуть свой страх, переложить ответственность… Обрести утешение. Великая ложь, без которой многие бы сломались. Она помогает, когда случается плохое.
Дима нахмурился: зачем он спорит с Настей? Хочет обратить её страх на себя? Совсем ошалел. Эту почву вообще не стоило копать: одни камни, обиды и упрёки. Бесполезный, бессмысленный спор. Ни одна сторона не может похвастаться доказательствами. Да и не сказать ведь, что сам ни во что не верит. Несколько раз, когда тяжело болела мама, обращался с молитвой… к кому-то… просил, возлагал…
Дима обозвал себя идиотом. Чего добился? Испортил настроение себе и Насте. Атеизмом очередь не продвинешь. До темноты хоть успеют?
«Хватит ныть, – приказал он себе. – Допивай квас, возвращайся к Насте и пройди сие причастие достойно». Он написал Паше сообщение, извинился, попросил не ждать, доберутся на такси.
Дима отложил телефон, взялся за стакан с квасом и поднял голову.
Священник за соседним столом размазывал по лицу монахини гречневую кашу. Монахиня смиренно хлопала ртом, ложка тыкалась в щёки, пачкала апостольник.
– Перевесило… опрокинулось…. – донеслись до Димы слова священника.
Монахиня перекрестилась – почему-то от груди ко лбу, от левого плеча к правому. Со щёк и лба на подрясник падали разваренные зёрна. Священник сидел к Диме спиной, наперсный крест был перекинут через правое плечо, как надоевший галстук.
Дима непонимающе потряс головой. Монахиня взяла салфетку и стала медленно вытирать лицо. Священник бросил ложку в тарелку.
Дима поднялся, подхватил пакетик с пирожками и направился к дверям.
В голове крутилось: «Плохое». В плохом есть закономерность, но это не Бог, а теория вероятности. Дима часто смотрел научно-образовательные телеканалы. Как говорится, умных людей и послушать приятно. Так вот – число несчастных случаев оказалось довольно предсказуемой вещью. Выбираем город, смотрим статистику обращений в травмпункты за прошедшие годы и видим примерно одинаковые цифры. То есть абсолютно случайное событие (нельзя предсказать, кто конкретно сломает ногу или словит темечком кирпич) становится закономерностью (сломают и словят плюс-минус столько-то человек); цифры, конечно, растут, но это тоже закономерность. И если к этому приложил руку Бог, то уж больно он смахивает на гаишника, выполняющего план по штрафам.
Когда-то Дима верил в Бога, но жизнь настырно твердила о том, что если Бог – хозяин положения, мистическая сила, толкающая из стороны в сторону – всё-таки есть, то с ним что-то не так. Хорошего от него не жди.
По кленовой аллее, справа от него, шли две женщины.
– Маркиана отцу помогла, – говорила высокая. – В больнице лежал при смерти. Я у матушки просила за него, она и услышала. Отец, когда поправился, приехал со мной поклониться, поблагодарить Маркиану. Ещё семь лет после больницы прожил… урод пьяный на мотоцикле сбил…
Дима ускорил шаг. В воздухе витал сильный запах. Что это? Ладан?
Почему существует зло, почему плохое случается с хорошими, беззащитными людьми? Абсурд. Единственный Бог, который объяснял бы происходящее, – злой Бог. Лишения и испытания, смирение и покорность, язвы и кровь, мертворождённые дети…
«…умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рожать детей» , – и это ваш добрый Бог? А не злобный тиран, жестокий садист и эксплуататор, который никогда не отвечает за дурные свойства своей души? Нелепость какая-то выходит…
Дима обошёл храм и стал высматривать женщину в зелёном платке и лысеющего мужчину. Не найдя, свернул за угол, двинулся вдоль ограждений и тут увидел знакомую плешь над чёрным пятном рубашки, и зелёный платок, и икону на стене церкви.
Маркиана была изображена с тонкой, почти неразличимой линией рта, в зрелом возрасте. Добрые усталые глаза. Белый узел платка на зелёной тунике. Образ Богоматери в руках. Золотой фон. Икону обрамляли светильники в виде уличных фонарей – тоже золотого цвета; на кронштейнах висели горшки с цветами. Полная женщина в синем платье два раза перекрестилась и прижалась губами к раме, затем снова перекрестилась, поклонилась иконе и сошла по деревянной приставной лестнице. Её место занял молодой мужчина в клетчатой рубашке.
Дима просочился в очередь и кивнул женщине в зелёном платке. Та никак не отреагировала.
– А девушка моя не возвращалась?
Женщина невнятно передёрнула плечами.
Хм, может, ушла? Да ну, глупость… куда, в чужом городе… И не напишешь даже – Настя не включила роуминг. Дима вспомнил про очередь к мощам и немного успокоился. Настя говорила, что у гроба святой задерживаться нельзя – значит, очередь движется поживее. Дима приподнялся на цыпочки. До иконы оставалось человек десять-двенадцать. Что ему делать, если Настя опоздает? Пропускать людей вперёд?
Дима достал телефон. Почему Паша не отвечает? Дима пролистал список контактов, бесполезных без роуминга. Зачем-то открыл галерею фотографий. Папка была пуста. Смеющаяся Настя, танцующая Настя, Настя с клубничным мороженым, на пароходе… снимки остались лишь в воспоминаниях. Дима вышел из галереи и проверил папку с документами. Пусто.
Ничего не понимая, он поднял глаза, будто очередники могли вернуть ему исчезнувшие фотографии.
На него сонно смотрел лысеющий мужчина, и его жена, и тётка в белом платке, и… Все развернулись и теперь стояли лицом к нему. «Что за фокусы?» Он обернулся и увидел, что те, кто стоял за ним, тоже развернулись. Бритый затылок, платок, платок, седой затылок, платок…
Очередь поменяла направление.
В полном недоумении, измятый тяжёлыми взглядами, он тоже развернулся на сто восемьдесят градусов. Безумие заразительно. Тут же посмотрел через плечо на икону – поясное изображение в золочёной раме. Очередь текла от лика святой, хмурые лица смотрели в другую сторону. С кронштейнов исчезли цветы; над иконой темнело пятно, будто кто-то растёр по стене землю. Диму толкнули в спину, увлекли за угол.
Икона скрылась из виду. Если дорога к ней была дорогой к богу, то куда сейчас стремится очередь?
Шорох голосов стих. Никто не молился, не делился полушёпотом чудесами и надеждами.
– Что случилось? – спросил Дима у очереди.
– Ась? – отозвался старик с серебристой сединой.
– Почему развернулись?
– А как иначе, – туманно ответил старик.
– Дядя, дай пирожок! – дёрнула за рукав девочка с подпаленными ресницами. – Дай пирожок! Ресницы болят.
Дима отдал ей пакетик, плохо понимая, что делает. Он словил на себе несколько двусмысленных взглядов. Зазвонил телефон – как? – но когда Дима достал его из кармана, экран был чёрным. Диму качнуло, будто он стоял на… плоту.
Про плот часто говорил Паша. Отношение Димы к вере, к тому, кто смотрит или не смотрит на человечество с небес, во многом укрепилось в разговорах с другом. У костров, в зловонном автобусе без колёс.
«Мироздание – это ковчег, – говорил Паша. – Представь океан без границ, по которому на плотах плывут люди. Они недовольны настоящим. Они верят, что раньше было лучше, но потом случилась катастрофа и Эдем исчез под водой. Им остаётся только слепо плыть по ветру. И верить, что скоро покажется берег, земля обетованная. Ха! Но никакого берега не будет, и катастрофы не было, ничего не было… А если сыщется новый Эдем, он окажется непригоден для человека».
«Всё бессмысленно?»
«А когда было иначе? Вот только мало кто хочет себе в этом признаться. Легче сразу сигануть за борт».
За борт…
Дима пошёл напролом, но толпа не пустила. Очередь вышла из берегов, переносные ограждения смыло к забору, повсюду были плечи, спины, хмурые лица. Набежали серые облака с чёрными краями. Небо над купольным крестом прорезал глубокий тёмно-синий росчерк, похожий на трещину. Дима налёг плечом. Будто упёрся в камень… Зажат… увяз… тонет…
Словно угодил в один из ужастиков Кинга. Дима не относился к Кингу всерьёз; впрочем, прочёл у него довольного много, и даже был готов признаться в любви к «Долгому джонту», отличной научной фантастике, которую не испортил мимикрирующий под ужастик финал.
Диму оттеснили к храму. Немного расступились. Под подошвами кроссовок захрустела штукатурка. Он посмотрел под ноги, затем поднял голову и увидел церковный зал. Он смотрел на него свозь дыру в толстой стене.
Тёмно-красный кирпич. Византийский стиль (в голову пришло слово «величественный»). Дима слышал голоса, но не видел говорящих.
– Здание под охраной, – делилась невидимая женщина. – Государство не разрешает реконструкцию. Церковь хочет обновить, но церковь у нас отдельно от государства… Вам куда иконку, в машину?
– В машину, – подтвердил невидимый мужчина.
Подсвечники, рушники на иконах, алтарь… Ребристый мальчик в одних грязных шортах у ящиков для пожертвований.
– Бросай куда хочешь, – раздался уже знакомый женский голос. – Чёрный увидит.
«Чёрный?»
Мальчик высыпал в ящик горсть чего-то похожего на личинки и убежал.
Диму увлекла за собой толпа. Очередь текла, как поток грязи. Тряпичная река. И ничего, кроме этого медленного, но неумолимого движения. Дорогу в Ад не ищут (и уж тем более не в сердцах человеческих), дорога сама находит глупцов, до поры до времени не замечающих осклизлых камней и бесноватых глаз прохожих.
Очередь свернула за угол. Остановилась. На уровне лица Димы зияла ещё одна дыра. На битом кирпиче темнели влажные пятна, в пустотах лежали жёлтые зубы.
В помещении для крещения Дима увидел священника и монахиню. Они стояли за большой чашей с низкой подставкой и двумя ручками; священник, склонившись, что-то примерял к лицу. Вода в чаше была красной. Рясу священника пятнали следы подошв.
– Подойдёт? – спросила монахиня. Её лица Дима не видел.
– Думаю, да.
– Хорошо?
– Идеально.
Священник разогнулся, и у Димы что-то заклинило голове – у священника было другое лицо.
Лицо монахини.
Диму снова толкнули, больно хлопнули по шее, течение потащило вперёд. Очередь двигалась, не останавливаясь. Дима обернулся, чтобы понять, кто его ударил.
Лица представлялись смазанными пятнами. Если присмотреться – а он очень старался, – то они обретали резкие черты, но лишь на секунду, чтобы снова расползтись мазками губ, щёк, глаз. Что-то чудовищно необъяснимое творилось с людьми в очереди.
У него подкашивались ноги. От страха, от слабости, от мерзкого запаха гнили… с примесью ладана.
– Ты мигаешь, – сказала девочка с подпаленными ресницами.
Дима хватанул ртом воздуха.
– Что?
– Веришь и не веришь. Включить, выключить.
– Да что происходит?!
– Много будешь знать, будешь старше деда своего !
Девочка показала язык и отвернулась. Она стояла к Диме спиной, и он задался вопросом, как она умудрялась смотреть прямо ему в глаза, если её туловище последнюю минуту оставалось неподвижным.
– Я ведь ничего не сделал… ничего плохого…
– Это не имеет значения, – ответил лысеющий мужчина. Теперь он стоял справа – охранник или такой же мученик?
– А что имеет?
Мужчина пожал плечами. Его пустые глаза слезились.
– Ничего.
«Да что же это…»
Дима достал пачку, выдернул сигарету, сломал в спешке, бросил под ноги, достал вторую, и плевать, что нельзя, что осудят, обругают, проклянут; спички густо шипели, не загораясь; голову обволокло серное облако. Он чертыхнулся и далеко зашвырнул пачку с коробком, они исчезли в толпе.
Очередь сделала круг. Вывела к иконе.
Дима не сразу понял, что икону перевернули исподом к зрителю – глаза Маркианы, которые запомнились ему усталыми и добрыми, смотрели в стену. Изнанку рамы покрывали зеленоватые пятна гнили, в углах белела толстая пушистая паутина. Люди двигались в направлении прямоугольника чёрного вампирского цвета, который высасывал свет.
Воздух взорвался аритмичным колокольным звоном, и Дима едва не закричал. Над куполом взвились вороны. Дима рванулся из силков. Лысеющий мужчина качнулся вперёд, старушка перед ним отклонилась назад, со всех сторон навалился смрад людских тел, затрещали рёбра, но Дима нашёл лазейку – левая рука на плечо мужчины, правая – на голову седовласого старика, и вверх, как отжиматься на брусьях… Он поднялся над толпой с победным криком и увидел, что очередь разлилась до самого забора, выплеснулась за ворота. Озеро грешников. Ряды сошлись плотнее, сомкнулись на его ногах, в бедре болезненно хрустнуло, и Дима застонал. Его словно по пояс залили бетоном и дождались, пока он высохнет. Голова металась из стороны в сторону, будто язык колокола, с губ срывалась белая пена, а потом…
Потом он увидел Настю.
Настя стояла на противоположной стороне улицы напротив монастырских ворот. Она сняла платок и распустила каштановые волосы. Она плакала, красиво, насколько может быть красивым плач, и тихо – Дима знал это. Точно так же она, девушка с тонким лицом, плакала три месяца назад, и он подошёл к ней, чтобы спросить, не нужна ли помощь, и она ответила, что ничего не случилось, просто что-то нахлынуло и ей стало очень одиноко. Она попросила побыть рядом, всего несколько минут…
Теперь рядом с Настей стоял парень в спортивной куртке – заглядывал в лицо, о чём-то спрашивал. Она улыбнулась сквозь слёзы: всё нормально. Просто что-то нахлынуло.
Дима прикусил губу. Осознание навалилось подобно гранитной плите, раздавило в кровавые брызги. Он увидел их первую встречу с другого ракурса: камера облетела парня и девушку, его и Настю, и сняла их на фоне храма… Да, он познакомился с Настей возле храма (тогда это не имело значения), в другом городе, в другой стране… вокруг церкви толпились люди…
– Не-ет, – прохрипел он.
– …перед нами врата ада внутри церкви Христовой!
Дима обернулся на голос. Очередь была повсюду, она и была мир.
Узколицый парень читал вслух. А может, девушка – над разворотом «Киномании» виднелась лишь бледная полоска лба и короткие рыжеватые волосы. Тонкие пальцы впились в обложку. Бесполый голос. Всё-таки парень – девушка покрыла бы голову платком, так? Дима скользнул взглядом: пёстрые платки, бугристые черепа, кровавые проплешины…
Над книгой всплыл странный оранжевый глаз, впился в Диму.
– Сохрани каждую крупицу испражнений… – Голос парня или девушки стал неразборчивым. Теперь чтец всхлипывал, говорил непонятно, будто пускал пузыри из фраз.
Второй глаз так и не показался, словно сполз на щёку. Под белёсой бровью тянулась вертикальная складка кожи. Книга поднялась, скрывая единственный оранжевый глаз.
Давление на ноги ослабело, и Дима соскользнул вниз. Толпа оставила ему немного личного пространства: достаточно, чтобы подняться и, припадая на правую ногу, шагнуть вместе со всеми вперёд.
До иконы оставались считанные метры. На мгновение он вновь увидел лик святой. На исподе иконы проступили добрые и усталые глаза. Они росли и становились темнее, они слились в один глаз, чёрный провал, заполнивший раму.
А вдруг и правда… чудеса, бескорыстная помощь…. «Маркиана… матушка…. Если ты ещё там, за исподом... если ты меня слышишь… пускай этот кошмар закончится…»
Однорукую женщину с чавкающим звуком засосало в икону.
Люди исчезали в чёрном провале рамы.
Неожиданно страх ушёл. Боль ушла. Вытекла без остатка. Глаза приятно слипались. Дима повернулся к лысеющему мужчине, коснулся его плеча. Затем поклонился тётке в белом платке. Старику. С их лицами было что-то не так, но ему льстило внимание этих уродцев.
Дима улыбнулся. Девочка с подпаленными ресницами вернула ему пакетик, внутри копошились дождевые черви. Дима едва слышно пробормотал слова благодарности… Кто-то пел… или кричал… Человек со шрамом… Дима решил, что шрам очень ему идёт, делает его похожим на… на… правду… правду чего? жизни?..
Люди в очереди улыбались ему, придвигались ближе, трогали руками.
Лысеющий мужчина ступил на деревянную лестницу, протянул к иконе руки – и исчез.
Дима поставил ногу на первую ступень.
Он всматривался в глубокую тьму, но ничего не мог разобрать. Зато представил в этой чернильной пустоте (или в том, что притворялось пустотой) уродливого бога – уродливого, как и любое другое человекоподобное существо, вывернутое наизнанку.
Что ещё могло прятаться в иконе? Что его ждало?
Огромные пульсирующие круги, как в рассказе «Операция «Орфей» Яцека Пекары… «Куда ведут чёрные дыры?»
Или исполинская кротовья нора, по которой…
Дима поставил ногу на вторую ступень. Бедро прострелила боль. Следом вернулся страх. Страх был похож на ведро затхлой холодной воды, которую опрокинули ему на голову.
Дрожащей рукой он выудил из куртки «Рассказы о пилоте Пирксе» и выставил перед собой, словно Библию или связку чеснока против вампира. Потрёпанный томик вырвало из бессильных пальцев и уволокло в прямоугольную дыру.
Дима раскинул руки и упёрся ладонями в раму. Его засасывало в икону, будто она была ртом великана, который тянул воздух.
Может, надо затаить дыхание? Или приложиться головой о раму, выбив из себя сознание, чтобы не оказаться, как мальчик из рассказа Кинга, на долгие-долгие годы («Дольше, чем ты можешь себе представить!») в бесконечной тьме?
Небо налилось пурпурно-красным. В кучах мусора копошились крысы. Кто-то выстрелил ему в спину из травматического пистолета.
К аритмичному колокольному звону добавился хруст – руки Димы сломались в плечах, глаза широко распахнулись, и тяжёлый сухой жаркий воздух, вырвавшийся из рамы, вдавил их в череп.
«Плот, пускай это будет плот», – успел подумать Дима, прежде чем икона обглодала его лицо.

[Нефидимка]

"Небо налилось пурпурно-красным. В кучах мусора копошились крысы. Кто-то выстрелил ему в спину из травматического пистолета.
К аритмичному колокольному звону добавился хруст – руки Димы сломались в плечах, глаза широко распахнулись, и тяжёлый сухой жаркий воздух, вырвавшийся из рамы, вдавил их в череп.
«Плот, пускай это будет плот», – успел подумать Дима, прежде чем икона обглодала его лицо." - вот прямо прониклась до печёнок. Здорово! Всё остальное - так себе.

[Джек]

Нда-а-а... ну и навертел автор
Возникло ощущение, что ему кто-то сверху скомандовал:


- Пиши про всё, о чём знаешь, о чём думаешь и что ты прочитал - это последний рассказ в твоей жизни!



Что ж, попробуем размотать этот копошащийся клубок смыслов.


1. Нужно было оставить одну центральную идею: проверку на вшивость героя, которую, по щучьему велению, по своему(?) хотению, осуществляет Настя. Всё остальное притянуто за уши, путает читателя и тормозит, и без того медленное движение сюжета, как вяло -текущая шизофрения.



2. Описание очереди и событий, в ней происходящих, закопало динамику рассказа в могилу, а интерес к сюжету положило в гроб. Зачем столько нужно было мусолить эту грёбаную очередь беззубым стариковским ртом? Это ведь старт рассказа - зачем автор так старательно убивает интерес к своей истории нудным речитативом?


3. История про Вангу эту, иконописную - фтопку! Что нам дало для понимания происходящих событий подробное описание жития святой? Ноль целых, ноль десятых - это никак не двигало полумёртвый сюжет.


4. Нинада поражать читателя аллюзиями на творчество мэтров и киломэтров: тут тебе и Станислав Лем, и Яцек Пекара, и Стивен-мать-его-Кинг - зачем это всё?! Вы извиняетесь за то, что слямзили у великих по куску? Или хвалитесь, что читали этих трёх авторов? К чему эти экивоки?

Вы же пытались нам показать историю - так показывайте! Зачем, внезапно повернувшись к камере, говорить, проникновенно глядя зрителю в глаза:
- А вот это вот предложение, прям как у Сомерсета Моэма в "Игре в бисер", видите, как классно получилось?


Не надо так.


Что получилось хорошо: жрущая адова икона.

Так перевернуть христианские святыни - это ж как надо сильно ненавидеть верующих людей



Всё остальное - тягомотно и не страшно, а уныло и тоскливо. Вы читателей запутали во всяких философских клише и околорелигиозных штампах, свалив всё это барахло в одну авоську.


А мне нужен чистый кокаин

[Нефидимка]

Так-то "Игру в бисер" написал Герман Гессе.

[Джек]

Цитата: Автор: Нефидимка Так-то "Игру в бисер" написал Герман Гессе.

Это была ирония и сарказм

Я и без Вас знаю, что Сомерсет Моэм написал "Три товарища".


P.S. Это не Вы автор "Очереди", случайно?

[Нефидимка]

Цитата: Автор: Джек Это была ирония и сарказм Я и без Вас знаю, что Сомерсет Моэм написал "Три товарища". P.S. Это не Вы автор "Очереди", случайно?

Боже упаси... Не я. Но знаю: "Три поросёнка" написали вы! Не отпирайтесь и исправьте, плиз, название: нельзя забывать об авторе-рассказчике. Так что "Четыре поросёнка" и не иначе. И не обижайте Моэмом Э.-Марию.

[Джек]

Цитата: Автор: Нефидимка И не обижайте Моэмом Э.-Марию.

Эриха и Марию невозможно обидеть: эти брат с сестрой всегда заступаются друг за друга!
Вот такая будет от меня авторская Ремарка.

[Тусек]

Пока лучший рассказ, что я прочитал на этом конкурсе. Но местами, да, можно было бы и убрать отсылки.
А начало тут почти у всех рассказов скучное. Не знаю, почему.
Автор москвич, как я понимаю? Тогда привет земляку. Матрёнушка эта реально в какой-то культ превратилась.

[Monk]

Мне в целом понравилось. Неплохо написанный сюр. С изложением у автора порядок, ощущения ужаса присутствуют. Над этим рассказом можно думать - а это дорогого стоит!
Из минусов отмечу затянутость и полное отсутствие динамики (но где же ей взяться в очереди?)

[Разумный Я]

Здорово. Атмосфера вязкая, она цепляет тебя сразу, и выдраться - то бишь прекратить читать - нелегко. А уж когда очередь разворачивается, и вовсе - невозможно. Описания, детальки - всё отлично.
Автору - зачёт.