Кшиста

[Lex Z]

Кшиста

В 1951 году мне было девятнадцать лет.
Я работал журналистом в небольшой столичной газете «Советский голос», и писал заметки о героях Великой отечественной войны. Встречался с ветеранами, которые на тот момент, были еще молодыми и полными сил, и фотографировал их для пятой полосы, на выданный мне фотоаппарат марки ФЭД.
Сам я войны не видел. Мне было девять, когда она началась и тринадцать, когда она закончилась. Но я видел голод и разруху деревни, в которой я родился и вырос. Я видел ужасы изнанки войны.
– Завтра отправляешься в село Кшиста, – сказал мне в один из летних дней пятьдесят первого главный редактор «Советского голоса» - Михаил Петрович Степанчиков.
– Зачем? И где это? – устало, спросил я, пару дней назад вернувшийся из командировки в Корело-Финскую Советскую Социалистическую Республику.
– Ходят слухи, что в Кшисте творятся страшные, надуманные дела, – сказал Степанчиков и поправил свои темные очки, за которыми он прятал отсутствие левого глаза от ранения на фронте. – Злые антисоветские языки треплются, что в Кшисте, на территории Краснознаменного Дома инвалидов войны и труда, герои войны живут в ужасных условиях и это в наше то время. Сереж, ты можешь в это поверить?
– Конечно - нет, Михаил Петрович, – устало сказал я то, что ожидал от меня услышать мой начальник и снова спросил: – Так, где эта Кшиста находится?
– Возьмешь сопроводительные документы у Скворцовой и все узнаешь, – строго сказал Степанчиков.
Вообще мой начальник был добрейшей души человеком и героем войны, но он считал, что в молодом коллективе нашей газеты без строгости никуда. Старое воспитание, которое он получил, наш начальник прививал и нам.

До Кшисты я целые сутки ехал на поезде, под стук колес, сочиняя каркас статьи о том, как хорошо советская власть заботится о своих ветеранах, потом пол дня я трясся на почти новой грузовой машине ГАЗ-51, за рулем которой сидел добродушный, но болтливый шофер с обожженным лицом – Степан Бочкин.
– А вы журналист прям из самой Москвы? – с интересом и странным акцентом спросил меня водитель.
– Да, – деловито ответил я, мне понравилось, что в мои девятнадцать ко мне обращаются на «Вы». – Из самой что ни на есть. Столицы, так сказать, нашей необъятной советской страны.
– Небось, самого товарища Сталина своими глазами видели? – не унимался Бочкин.
– Видел, – ответил я. – Только из далека. Но я его хорошо разглядел.
– А какой он? Ну, Иосиф Виссарионович?
– Он, ну… Как бы это сказать, - старался я подобрать слова и выдал: - Он всеобъемлющий.
– Ого! – удивился Степан Бочкин и спросил, кивнув на кисть моей левой руки: - Что случилось? Где воевал?
– Нет, – ухмыльнулся я, почесав то место, на котором отсутствовали два пальца – мизинец и безымянный. – Это, когда я был еще совсем младенцем, мне крысы откусили. В тридцатых туго моим родителям пришлось, они из города в деревню перебрались, в поисках лучшей жизни. Первое время мы жили в колхозном коровнике, мама рассказывала, что там крысы водились величиной с собаку. Вот. Я легко отделался, моей старшей сестре крысы сожрали лицо. Она не долго прожила.
– Жаль, – тихонько сказал шофер, вытирая пот со лба.
– Что «жаль»? – спросил я.
– Жаль, что я не видел товарища Сталина.

В вечерней Кшисте первой меня встретила однорукая и не молодая женщина с изуродованной щекой одетая в старый, но чистый сарафан в зеленый горох. Это была заместитель директора дома инвалидов войны и труда – Людмила Ивановна Сивоногова. Она показала мне поселок, в котором было с десяток покосившихся домишек и старую церквушку вдалеке, окруженную яблочным садом. Именно в этой церквушке и был дом инвалидов.
– Здравствуйте Сергей Васильевич! А мы вас еще вчера ждали, – сказала, улыбнувшись, Людмила Сивоногова с тем же акцентом что и у водителя Бочкина.
– Здравствуйте, – улыбнулся я в ответ, ведь меня уже второй раз звали на «Вы».
– Нам звонили из вашей газеты и предупреждали, – затараторила Сивоногова. – Скоро стемнеет, а вы с дороги, наверно еще и голодны, сегодня отдохните у меня в доме, а завтра я вас отведу в Дом инвалидов. Я познакомлю вас с нашим директором и со всеми обитателями.
– Большое вам спасибо, – сказал я. – Поужинать и отдохнуть, конечно же, не помешало бы.
Сивоногова жила вместе со слепым мужем. Еще пару лет назад они были обычными обитателями дома инвалидов и помогали работникам. А потом Людмила Ивановна дослужилась до зам. директора и ей отдали дом бывшего зама, на которого кто-то написал анонимный донос о том, что он «враг народа» и его, после часового разбирательства приезжих людей из особого отдела МВД, расстреляли прямо у стены церкви.
Людмила Ивановна и ее муж оказались щедрыми хозяевами, накормили меня жирной ухой, домашним ржаным хлебом, а на десерт к чаю поставили на стол яблочное варенье и кусковой сахар. Ночевать уложили на теплой печке, где я сытый и довольный как кот проспал до самого утра.

На следующий день Сивоногова познакомила меня с седовласым и властным директором дома инвалидов, офицером НКВД в отставке – Василием Васильевичем Воскресенским. Не смотря на почтенный возраст, он был физически крепок, обладал цепким, проникающим в самое нутро взглядом, и командным голосом. Единственное что портило его идеально-совершенный образ советского человека – он немного прихрамывал.
– Сейчас я вам все здесь покажу, – браво рявкнул Воскресенский и повел меня на экскурсию по дому инвалидов.
Здание бывшей церкви, как в нутрии, так и снаружи было не ровно зашпаклевано и покрашено по верх нее серой и белой краской, которая от времени начала трескаться. Внутри дома инвалидов было относительно тепло, но очень влажно. А еще в воздухе витал не выветриваемый запах мочи и фикалий. Пол из досок с облупившейся краской был чистым. Крыша была сделана из листов проржавевшего метала, кое-где с дырочками, сквозь которые проникали солнечные лучи. Помещение церкви делилось на палаты, в каждую из которых мы заходили.
– Ой, – испугался я, увидев пробежавшую крысу в палате для слепых.
– В Москве у вас все, что ли пугливые такие? – рассмеялся Воскресенский.
Я, смущаясь, показал левую кисть, на которой отсутствовало два пальца. В ответ Воскресенский поднял правую штанину, и я увидел деревянный протез. Я не стал спрашивать, что произошло с его ногой, мне было не интересно.
– В палате для слепых частенько снуют крысы, – рявкнул Воскресенский и показал в сторону сидящих на кроватях инвалидов. У кого-то не было рук, у кого-то ног, но у всех было то, что их объединяло - все они были слепыми. Инвалиды тихонько поздоровались со мной и с директором и продолжили сидеть молча и немного напряженно. Возможно, из-за того, что они побаивались приезжих, гости то к ним не приходили. А возможно они так себя вели при суровом директоре, который был похож на человека никому не дающего спуску.
– Каждый прием пищи, – продолжил Воскресенский, – проходит под чутким контролем наших работников и помощников из здешних… э-э-э… отдыхающих. Людей у нас не хватает. Мы следим за тем, что бы слепые вовремя кушали и что бы крысы не воровали их еду. А вот этот, который в углу, это герой Советского Союза, летчик Бронкин. У него нет родственников, вот он и живет у нас, а истории какие рассказывает любо-дорого слушать. А вот этот без обеих рук, известный разведчик Шополов. Когда его фрицы поймали, издевались сильно, по рукам пошли гангрены, вот и ампутировали.
Потом мы заходили и в другие палаты. Воскресенский на перебой хвалил здешних обитателей и знал истории почти каждого. Больше всего мне запомнилась история разведчицы Серафимы Кремневой, которая, выполняя ночное задание зимой, вмерзла ногами в болото. Боевые товарищи нашли ее только под утро и вырубили изо льда топорами.
В маленьком закутке, который Воскресенский тоже назвал палатой, особенно воняло испражнениями. Там находилось семь «овощей», инвалидов с деформированными от ран головами, с огромными пульсирующими вмятинами из-за отсутствия частей черепа.
– Я не думал, что с такими ранами можно жить, – удивился я.
– Еще как можно, – сказал Воскресенский с долей хвастовства. – Лучший уход и трех разовое питание делают свое дело.
Дойдя до последней палаты, я увидел, что там никого не было, только пустые кровати, шкафчики и разные грязные тряпки, платки, простыни.
– А местные… э-э-э… отдыхающие. Сейчас находятся на природе, – таким же командным голосом сказал Воскресенский. – Тут у нас живут и отдыхают так называемые «Самовары».
– Кто это? – спросил я.
– «Самовары» это инвалиды, у которых нет ни рук, ни ног. Только тело и голова, - сказал Воскресенский. – Вы можете сейчас посмотреть, как они проводят свое время. В яблочном саду. А я пока пойду всех подготовлю для общей фотографии.
Мы вышли из бывшей церкви. Воскресенский ушел по своим делам, а я направился в яблочный сад. Там, на деревьях, висели что-то вроде походных мешков, а из отверстий в верхних частях мешков торчали человеческие головы. Семеро спали согретые лучами солнца, а из глаз одной головы текли слезы.
– Самовары, – прошептал я и подошел чуть ближе.
Плачущий «Самовар» смотрел в даль, на реку, и что-то бубнил. Я подошел ближе и услышал слова бедолаги.
– Они пришли… они пришли за мной… моя жена… мои дети… они пришли за мной…
Я посмотрел по сторонам. Никого не было, даже работников дома инвалидов, возможно у них был обед.
– Где они, твои жена с детьми? – тихонько спросил я.
Голова задрожала и изошла лающим кашлем, возможно у человека было воспаление легких. А потом губы плачущего прошептали: – Они вон там, у реки.
– Я никого не вижу, – сказал я и еще раз осмотрелся.
– Ты их не видишь, – сказала голова, – потому что они мертвы и ждут меня. В другом мире.
– А почему ты их видишь?
– Потому что я тоже скоро умру, – ответила голова и снова закашляла.
– А что с ними случилось?
– Их расстреляли.
– Фрицы?
– Нет… Свои.
Я хотел выругаться, обвинить «самовара» во вранье, но мне его стало жалко и я, сдерживая злость спросил:
– Что случилось?
– Во время блокады Ленинграда, зимой сорок второго, моей семье, как и всем, было очень тяжело, – сквозь слезы и слюни начала рассказ голова. – Голодное время было. Я с женой еще держался, а вот мои дочки теряли сознание. Просто падали. Я боялся, что они вот-вот умрут, если я ничего не сделаю. В нашем доме жила только наша семья и старая, костлявая бабушка, и вот однажды, моя жена зашла ее проведать, а она была мертва. Мы разрубили тело в ее квартире на куски и целую неделю брали по не многу мяса и варили. Дети ели с удовольствием, не зная «что» у них в тарелках, а мы с женой частенько блевали.
– Как вы могли? – разозлился я.
– Мы хотели спасти наших детей, – ответила голова.
– А как ты руки с ногами потерял? – спросил я.
– Мясо соседки быстро кончилось, – ответила голова. – Я был на грани что бы сорваться и покончить с собой, что бы у детей и жены было новое мясо. Но я не смог. Я боялся их оставить одних. И я решился пожить временно у соседки, что б дети меня не видели и отрубить себе левую руку по локоть, а рану прижечь. Жена сказала детям, что я ушел бить фрицев, а мне приносила мясную похлебку. Я давился, но ел сам себя. Потом жена пришла и избила меня и плача, со словами – «прости, но дети должны жить» отрубила мне ноги. Прижгла горящей головешкой раны и бросила одного. Через два дня пришли НКВДшники с моей женой и детьми. Ее вычислили на улице по здоровому румянцу, который появлялся у… этих…
– У каннибалов, – добавил я. – У людей, которые едят других людей. У сытых.
– Да, – подтвердила голова. – У этих самых.
– И что стало с твоей женой? – спросил я.
– Ее расстреляли на моих глазах, в месте с детьми, – захлебывалась в слезах голова.
– А что случилось с твоей оставшейся рукой?
– Отрезали в госпитале. Обморозил. Заражение.
– Все понятно, – выдохнул я.
– А теперь они пришли, – заскулила голова. – Моя жена с детьми. Стоят у речки. Машут. Меня ждут.
Тут начали просыпаться и другие «Самовары», но мне не хотелось с ними говорить, на душе «кошки скреблись» и я вернулся к дому инвалидов.

Василий Васильевич Воскресенский вместе со своими работниками, собрал около двадцати инвалидов возле главной двери церквушки для общей фотографии. Там были люди с разными увечьями, но все в чистой одежде и с медалями и орденами. На фото оказались только счастливые, улыбающиеся лица. А в моей голове, плачущий «Самовар» продолжал скулить:
– Они пришли… они пришли за мной… моя жена… мои дети… они пришли за мной…

И вот, мне уже не девятнадцать, спустя годы, я добрался до отметки - семьдесят один. Я, старик, сижу в мягком кресле, в своей уютной квартире, почесываю, то место на левой кисти, на котором отсутствуют два пальца и смотрю на пол, где лежит мешок, из которого выглядывает голова «Самовара». Губы головы двигаются, и я слышу голос своего старого безымянного знакомого:
– Я пришел… я пришел за тобой… моя жена и мои дети хотят с тобой познакомится…

[Тусек]

Без всяких подозрений на плагиат, просто вспомнился рассказ Кинга "Тот, кто хочет выжить" https://fantlab.ru/work344
-----------
Простое документальное изложение. Ужас в самом событии, а не в цветистых описаниях. Прочитал вполне нормально, легко.
Вот только финал я не понял. Совсем. Видимо, невнимательно читал.

[Рэм]

Цитата: Автор: Тусек Без всяких подозрений на плагиат, просто вспомнился рассказ Кинга "Тот, кто хочет выжить"

Отличный рассказ Кинга, но схожести нет совсем. Если вы имеете ввиду каннибализм, то во время блокады Ленинграда такое случалось и причем даже задокументировано.
А на счет финала, ангел смерти у каждого свой.

==================

P.S. Конкурс анонимный, отвечаю от другого имени, так что правила священны и не нарушены

[Джек]

Рассказ про аднаногую сабачку.
Фу, автор, так писать. Вы применили негласный запрещённый приём, которые порядочные авторы никогда не станут использовать: стали описывать больных, немощных людей.

Сопереживание читателя нужно добиваться средствами художественной выразительности, а не перечислением ужасов войны, тем более, что получилось у Вас это на редкость неудачно.

Будничным голосом перечислили всех увечных и всё – вот и весь сказ. А где, мля, сам рассказ-то? Где идея? Где сюжет? Где коллизия? Где кульминация? Где катарсис? Где это всё?!

Далее: никогда не запихивайте в текст, размером с клочок туалетной бумаги, 100500 персонажей. Все имена, фамилии и отчества из Вашего рассказа слепились в один нездоровый ком, который не принёс никакой информации, кроме боли от прочитанного, не раскрыл никакие коллизии и перипетии сюжета – не только потому, что сюжета нет и в помине, а ещё и потому, что имена героев не работают. Вообще.

Далее, цитата:

Цитата: Без всяких подозрений на плагиат

Именно плагиат, причём, голимый, товарищ Тусек.
Обокраденный Шпак Кинг прибил бы автора канделябром на месте за такие вещи: к счастью для автора, Стивен никогда не узнает о его существовании.
Украден не сюжет, конечно, а сама идея: сожрать самого себя ради выживания. Только у Кинга получилось так, что у читателя волосы стынут в жилах, а у автора висят груши – нельзя скушать.

Далее, цитата:

Цитата: Вот только финал я не понял. Совсем. Видимо, невнимательно читал.

Вам повезло, товарищ Тусек – я, к сожалению, всё, вот это вот, внимательно прочитал.

Финал прост, как три рубля: облаку в штанах мерещились убиенные жена и дети, когда он чувствовал, что готов сурово склеить ласты, а герою этого конкурсного набора букв перед прижмуриванием на старости лет померещился ветеранский колобок.

Два слова о грамотности текста: она чудовищна.
В этом, пожалуй, и заключается главный хоррор рассказа, которого нет.
Приведу одно предложение в качестве примера, чтобы товарищи тусики не обвиняли меня в предвзятости и голословности:

Цитата: Здание бывшей церкви, как в нутрии, так и снаружи было не ровно зашпаклевано и покрашено по верх нее серой и белой краской

В этом коротеньком предложении четыре ошибки: три грамматические и одна пунктуационная.
Не собираюсь заниматься ликбезом – пусть автор сам вспоминает русский язык за пятый класс – позволю себе лишь одно замечание: нутрия – это выдра или болотный бобр, и «здание бывшей церкви» никак не может располагаться в ней.
Это какой-то чудовищный, ничем не оправданный сюр. Или просто текст не вычитан, что совершенно не простительно для участника конкурса: это неуважение к коллегам по перу и к команде жюри.

Но я благодарен автору за такое творчество: подобные рассказы неумолимо приближают меня к победе

Добавлено через 6 минут

Цитата: Автор: Рэм Отличный рассказ Кинга, но схожести нет совсем. Если вы имеете ввиду каннибализм, то во время блокады Ленинграда такое случалось и причем даже задокументировано.

Милейший Рэм:
блокадный каннибализм - это страшный эпизод из жизни страны, разрушенной войной, а автор рассказа "Кшиста" пишет хоррор-рассказ - так же, как и Кинг.
Блокадный каннибализм - это боль нации, а некоторые кшисты пытаются использовать эти события в качестве антуража хоррор-истории - чем же не плагиат?
Только Кинг был честнее: он не спекулировал ни на чьей боли: насколько мне не изменяет память, в рассказе Кинга шла речь о хирурге, который анестезировал себе кокаином во время уробороса.
Is not it?

[Рэм]

Цитата: Автор: Джек Фу, автор, так писать. Вы применили негласный запрещённый приём, которые порядочные авторы никогда не станут использовать. Сопереживание читателя нужно добиваться средствами художественной выразительности, а не перечислением ужасов войны, тем более, что получилось у Вас это на редкость неудачно.

Я рад что мой рассказ вызывает эмоции и рад что у вас подгорело

Не сочтите за бестактность, но не соблаговолите ли вы явить моему взору название вашей нетленки? Безумно хочется прочесть победителя. Но если вдруг ваше творение не вызовет восторга обещаюсь не писать нелицеприятный комментарий.

[аке]

Цитата: Автор: Рэм Я рад что мой рассказ вызывает эмоции и рад что у вас подгорело

Блин, ребята, ну что за детский сад. Критика есть критика. Каждый высказывает свое мнение (об этом Lex давно говорил). И сколько бы вы не "бодались" друг с другом - ответ все равно останется за судьями.

[Рэм]

Цитата: Автор: аке Блин, ребята, ну что за детский сад. Критика есть критика. Каждый высказывает свое мнение (об этом Lex давно говорил). И сколько бы вы не "бодались" друг с другом - ответ все равно останется за судьями.

Есть критика, а есть обвинения в плагиате, но это пол беды. Человек обвиняет форму повествования
Это примерно как говорить, что "правильные фотографии только цветные, а черно белые это не правильные и фу так делать".
И я не вижу ничего страшного в том что бы прочитать рассказ человека ставящего свою вкус превыше остальных. В чем "бодание"? Я максимально корректен

[аке]

Я не говорю, что вы не корректно ведете разговор. "Бодание" заключается в том, что вы начинается кидаться друг в друга - "ваше плохо", "а ваше еще хуже", не понимая,что человек вас к этому и ведет - судя по его разговорам, серьезной критики нет, только смешки. Я бы назвал это "подначиванием", которое можно обозвать и как "травля соперников" (хотя скорее всего это не совсем уместно). Вы уже раскрыли себя и начинаете отвечать.

[Рэм]

аке, Я вас понял, но я же соблюдаю правила и авторства не раскрыл.
А кто знает, может Джек и впрямь пишет что-то фундаментальное, что нужно обязательно прочесть. А отвечаю я из-за интереса общения, у нас конкурс и думаю присутствие "духа соперничества" это не плохо, естественно в пределах разумного.

А вот Джека не Артуром ли зовут?

[Тусек]

Цитата: Автор: Джек Финал прост, как три рубля: облаку в штанах мерещились убиенные жена и дети, когда он чувствовал, что готов сурово склеить ласты, а герою этого конкурсного набора букв перед прижмуриванием на старости лет померещился ветеранский колобок.

Всего лишь? Хм...
----------------------------------
Рэм, позвольте спросить, сколько вам лет?