Улица Морг. Дом 1

[ArK]

Добавлено через 41 секунду
Эдгар По — пролагатель путей

Тот факт, что По жил в первой половине XIX века, не менее изумителен, чем тот, что испанский художник Гойя жил в конце XVIII века. Произведения По созданы как будто в наше время.

Александр Блок

По тому влиянию, какое Эдгар По оказал на самых разных и несхожих между собой писателей разных стран, его место в мировой литературе уникально. Быть может, потому, что он сам был ни на кого не похож.
Сегодня странно читать, что при жизни его обвиняли в подражательности, говорили, что он копирует Гофмана. Что ж, когда критика сталкивается с чем-то непонятным, она обычно идет по пути наименьшего сопротивления — а именно ищет, у кого внезапный и дерзкий автор позаимствовал стилистику, приемы, язык, а когда решает, что первоисточник найден, сразу успокаивается. На обвинения в «гофманианстве» Эдгар По отвечал, что не из немецкой романтики, а из его собственной души рождается тот ужас, который его объемлет.
От молодой литературы в молодой стране все ждут вторичности — даже в самой этой стране, — ждут до тех пор, пока не придет первый ни на кого не похожий национальный гений. Правда, ожидающие могут долго не замечать, что он уже пришел. Именно это и произошло с Эдгаром По. Его признали и оценили в Европе задолго до того, как это произошло в его родной стране.
«Поговорите о По с американцем, — писал Шарль Бодлер. — Он, может быть, признает его гениальность, может быть, даже будет гордиться им, но язвительным тоном превосходства человека положительного… Соединенные Штаты были для По лишь громадной тюрьмой, по которой он лихорадочно метался как существо, рожденное дышать в мире с более чистым воздухом, — громадным варварским загоном, освещаемым газом». Дж. Б. Шоу выразил ту же мысль следующим образом: «По не жил в Америке, он там умер».
(Справедливости ради отметим, что слова Бодлера были написаны 150 лет назад, а Шоу — 100. С тех пор Америка полюбила и признала своего несчастливого сына — лучше поздно, чем никогда.)
Надо сразу сказать: хотя первое и главное определение Эдгара По в наши дни — «отец детектива», первоначально он поразил своих европейских почитателей, в первую очередь французских символистов, не торжеством логики сыщика-любителя Дюпена, не изяществом криптографии добровольного робинзона Леграна. И конечно, не «страшными рассказами» как таковыми — этот жанр, именуемый готическим, благополучно возник и расцвел еще в XVIII веке. Будь По эпигоном романтизма, высокомерные символисты лишь пожали бы плечами.
Но их поразила та отвага, с которой он заглянул в бездны и пропасти человеческой души. Он помог им понять, что знание человека о себе неполно без этой отваги, и они энергично устремились по стопам «безумного Эдгара» (как его прозвал Александр Блок), зайдя, надо признать, довольно далеко. Это особенно относится к таким авторам, как Шарль Бодлер, Билье де Лиль-Адан, Барбе Д'Оревильи, Жорж Гюисманс, Франц Кафка, Густав Майринк, Ганс Гейнц Эверс. Воздействию Эдгара По, веерообразно (если так можно выразиться) расходившемуся с тех пор, подверглись за полтора века сотни авторов, хотя по мере возрастания временной дистанции это воздействие становилось все более опосредованным и все менее доказуемым.
Не менее, если не более, мощным оказалось литературное влияние тех образцов аналитической мысли Эдгара По, какие мы видим в таких его рассказах, как «Убийство на улице Морг», «Тайна Мари Роже», «Похищенное письмо». Историю детективной литературы вообще можно отсчитывать от дня публикации первого из этих рассказов в скромном филадельфийском журнале в апреле 1841 года. Правда, постоянно звучат возражения, что детективный жанр родился много раньше.
На этом стоит задержаться. Роман-тайна прекрасно существовал сам по себе, дав такие образцы, как «Удольфские тайны» (1794) Анны Радклиф (в нем, кстати, разрабатывается очень важная в дальнейшем для детективного жанра проблема «закрытого помещения»). «Судебно-криминальный» жанр украсил своим именем, среди прочих, Бальзак («Мэтр Корнелиус», 1831; «Неясное дело», 1841). Повесть, описывающая полицейское расследование, притом вышедшая в свет еще в 1820-х, обнаружилась даже в норвежской литературе.
Нередко можно прочесть, что лишь традиция мешает причислить к детективам некоторые произведения таких английских писателей, как Уильям Годвин и Булвер Литтон. Проявляя научную честность, следовало бы рассмотреть и «заявки» немецкоязычных авторов — например, австрийца Адольфа Мюльнера, автора повести «Калибр» (1827). Можно объявить матерью детектива вестфальскую поэтессу Аннетту фон Дросте Хюльсхофф (ее прелестное лицо украшало купюру в 20 марок, имевшую хождение в Германии до перехода этой страны на евро), которая, правда, опубликовала свой рассказ «Иудейский бук» годом позже первой детективной новеллы По, но написала много раньше. Или вести отсчет от маленького шедевра Э. Т. А. Гофмана «Мадемаузель де Скюдери» (1819), включенного в наш сборник.
Нельзя отмести и кандидатуру Джозефа Шеридана Ле Фаню, напечатавшего в 1838 году рассказ «Эпизод из тайной истории одной ирландской графини». Если не бояться парадоксов, можно заявить, что детектив уже существовал к моменту своего изобретения.
И все же истинный создатель детектива — именно Эдгар По. Лишь у него налицо, как говорится, все необходимое и ничего лишнего: блестящий сыщик-любитель Огюст Дюпен; рассказчик — он же «задаватель вопросов» и благодарный слушатель соображений Дюпена; полное единство действия, метод научной дедукции, скрупулезная наблюдательность, неотразимая логика, бестолковая полиция, газетные репортажи и объявления, атмосфера большого города с бесконечной многовариантностью людских связей и возможностью затеряться как в лесу. И никакого случайного везения в расследовании, никакого deus ex machina. Его предшественники до всего этого почему-то не дошли.
Эдгар По пренебрегал крупными формами и уже поэтому не мог стать отцом, например, детективного романа. Если бы По и решил соорудить вокруг своего Дюпена роман, этому вольнолюбивому автору, возможно, оказалось бы тесно в рамках жесткого набора правил, пусть даже им самим изобретенных. Истинный гений не любит повторяться — даже на уровне общей идеи. Исчерпав для себя идею детектива-любителя, Эдгар По преспокойно распрощался с месье Дюпеном, предоставив жанр, который он назвал «логическими рассказами» (слово «детектив» появится много позже), собственной судьбе.
Деление живой литературы на жанры вообще достаточно условно. Жанры перерастают один в другой, не спрашивая разрешения критиков и историков литературы. Схемы вообще хороши лишь применительно к посредственностям. Писатель покрупнее непременно выйдет за их рамки.
Чтобы стать достоянием массовой культуры, инженерная идея, небрежно брошенная литературным гением, должна была подвергнуться технологической разработке и доводке под пером сочинителей попроще. Правила игры, придуманной для малого пространства рассказа, должны были быть перенесены на просторы романов.
На указанный процесс ушло изрядное время, ставшее своего рода инкубационным периодом развития детектива. В Англии формирование жанра было подстегнуто попытками придумать конец оставшемуся после смерти Диккенса неоконченным роману «Тайна Эдвина Друда». Только в течение 1870-х годов было выпущено четыре окончания романа, в них придирчиво вчитывался весь англоязычный читающий мир. Каждый, кто брался за эту задачу (естественно, не все версии увидели свет), оказывался в положении сыщика, имеющего возможность оперировать только фактами, сообщенными Диккенсом. Их позволялось сопоставлять как угодно, но нельзя было задним числом добавлять новые. Это методическое ограничение оказалось крайне полезным и дисциплинирующим, заставив сочинителей до предела напрягать свои творческие способности и воображение там, где так соблазнительно было бы приделать, например, случайного бродягу, который совершил преступление и тут же затерялся в складках местности. Может быть, именно тогда англосаксонский детектив набрал разбег, благодаря которому он вырвался так далеко вперед. Но его судьба была бы совсем другой без Эдгара По.
Не будем недооценивать усилия его последователей. Все вместе, они чрезвычайно развили возможности жанра, но вклад каждого из них несопоставим с вкладом По. Одно из возможных решений проблемы «преступления в закрытом помещении» дает в своем рассказе «Дьявольское ложе» (включен в данную антологию) Уилки Коллинз, автор едва ли не самого первого детективного романа «Лунный камень» (1868).
Но как бы ни совершенствовался детектив, придуманный По образ сыщика-любителя содержит в себе минимум три четверти материала, из которого слеплены и конан-дойлевский Шерлок Холмс, и честертоновский отец Браун (в чем читатель может убедиться на примере включенного в настоящий том рассказа «Вещая собака»), и Эркюль Пуаро неистощимой Агаты Кристи.
Трудно сказать об этом лучше, чем сказано Александром Куприным: «Конан Дойл, заполонивший весь земной шар детективными рассказами, все-таки умещается вместе со своим Шерлоком Холмсом, как в футляр, в небольшое гениальное произведение Эдгара По „Преступление в улице Морг"».

[ArK]

При этом влияние По на детектив несводимо к чисто технологическим находкам, сделанным им в трех вышеназванных рассказах. Тема преступления для него неизмеримо шире (а в «Убийстве на улице Морг», строго говоря, нет и преступления). Расплата за грех, за злодеяние и просто за обман может прийти со стороны необъяснимой силы («Падение дома Эшеров», «Черный кот», «Сердце-обличитель» и др.). В этом же ключе была написана и включенная в наш сборник новелла Проспера Мериме «Венера Илльская» с ее удивительно «эдгаровским» сюжетом и с «эдгаровскими» «подробностями неправдоподобного». В 1837 году, когда новелла вышла из-под пера Мериме, он едва ли хотя бы слышал о начинающем заокеанском литераторе, поэтому мы можем говорить лишь о типологическом сходстве. Случайно или нет, но эта тема, традиционно принадлежавшая фольклору (пусть и в обработке писателей и поэтов), стала начиная со второй половины XIX века постоянным элементом литературы, включая «мистический детектив».
Проклятие несправедливо казненного не оставляет в покое обитателей старого дома («Дом о семи фронтонах» Натаниела Готорна, 1851); призрак убитого не даст убийце уйти от наказания («Суд над убийцей» Чарлза Диккенса, 1865; включен в настоящий том); портрет расправляется с оригиналом, превратившимся в преступника («Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда, 1891) и т. д.
Идея рассказов «Ангел необъяснимого» и «Бес противоречия» состоит в том, что человек не до конца знает себя, не знает, на что способен. А если память дает маленький сбой? У вас уже нет уверенности, совершен вами тот или иной поступок или нет. Эдгару По определенно понравился бы рассказ Рюноскэ Акутагавы «В бамбуковой чаще», также отобранный нами. Каждый участник и свидетель преступления и даже дух убитого (которому врать уж совсем ни к чему) дают свою версию случившегося. Все говорят правду, но согласовать их показания невозможно.
Внимательное чтение рассказов «Метценгерштейн», «Черный кот», «Сердце-обличитель», «Длинный ларь», «Золотой жук», «Вильям Вильсон», «Труп-обвинитель», «Бочка амонтильядо», «Прыг-скок» ясно показывает (другие рассказы показывают это чуть менее ясно, но тоже показывают), как сильно занимала Эдгара По такая группа тем, как тайна, преступление, месть, логическая дедукция, тяга к злу, борьба добра со злом, поведение преступника, его изобличение, муки совести, раздвоение психики. Герои Эдгара По могут совершить преступление, как будто не собираясь это делать, а могут долго готовить его, чтобы остаться безнаказанными («идеальная месть» в «Бочке амонтильядо»). Какой контраст с «Идеальным преступлением» Жана Ришпена (в настоящем томе), героем которого «руководил не тот дух порочности, который заставляет, например, персонажей Эдгара По разглашать свои тайны, но исключительно литературное тщеславие»! Литературоведы установили несомненную связь темы расщепленной совести преступника в «Маркхейме» Стивенсона (1885) с «Преступлением и наказанием» Достоевского, но не вызывает сомнения и знакомство Стивенсона с рассказом Эдгара По «Вильям Вильсон».
Не Эдгаром По было сказано, но мог сказать и он: «Если вы слишком пристально всматриваетесь в бездну, бездна начинает всматриваться в вас». Только человек, знающий, что такое «ужас души», мог придумать сюжет «Колодезя и маятника» — сюжет, не повторяющий (что почти невозможно) уже существующие сюжеты мировой литературы. Не будь этого рассказа, не было бы «Пытки надеждой» (1879) Вилье де Лиль-Адана (с эпиграфом из Эдгара По; см. в настоящем томе), не было бы рассказа «В исправительной колонии» (1914) Франца Кафки и, возможно, не было бы «Приглашения на казнь» (1937) Владимира Набокова. Характерно, что и у Эдгара По, и у Набокова «преступник» не знает, в чем его преступление (у Кафки лишь догадывается).
Замыкает предлагаемый вашему вниманию сборник рассказ Александра Грина «Крысолов» (1924) — может быть, самый «эдгаровский» во всем томе, — просто потому, что «ужас души» его автора совпал с ужасом Петрограда зимы 1920 года.
Лишь недостаток места не позволил включить в этот том рассказ Джона Диксона Карра «Джентльмен из Парижа», герой которого — сыщик-любитель Эдгар По.


Эдгар По — один из «вершинных» писателей мировой литературы, и тень от этой вершины длинна. Вот почему состав этого сборника мог бы быть совершенно иным. Пусть не огорчаются те, кому покажется, что влияние По ярче проявилось в других произведениях совсем других авторов. Присылайте ваши предложения. Как знать, быть может, мы продолжим нашу антологию.


Александр Горянин

[Кел-кор]

А вот это интересно... Рассказов Гофмана и Мериме, что присутствуют в этой книге, не читал, часть III интересна, в части IV есть как минимум «Крысолов», который хочется иметь в бумаге... Пожалуй, надо будет взять...

[ArK]

А мне интересно, будут ли Дом 2, Дом 3 и т.д.

[Кел-кор]

Говорят, что в серии будет ок. 10 книг.

[ArK]

А вот это уже интересно

[Стас]

Цитата: Автор: ArK Дом 2

Чур на Вас!.

[Terrano]