Horror-конкурс - Матрёшка

[Lex Z]

Матрёшка

Матрёшку эту на блошином рынке Валёк ухватил. Если он видел, что у кого-нибудь от «блошиного рынка» лицо такое делалось, будто по мозгам самые настоящие блохи распрыгались, то без насмешек разъяснял: «На барахолке же… Толкучкой ещё кличут».
Радостей в жизни у Валька к его неполным тридцати годочкам маловато скопилось, да и откуда бы, так рассудить, многим взяться-то? В наследники миллионера судьба не пристроила, в детском доме он рос... Вот такие, значит, невесёлые клоуны…
Восемнадцать когда стукнуло, военком загрёб, в танковые войска угодил. А как гражданке «здрасьте» сказал, тут и на квартирку государство расщедрилось. Комната одна, площадь не ахти, какая великая, но, как ни крути, своё жильё, законное.
У всех после детдома жизнь разная. Хватало и таких, кого водяра с наркотой человеческого облика лишили, а то и вовсе – в землю втоптали. И кто за решётку загремел – на всё и сразу губы проспектом раскатал, да только ума с терпением при рождении не по хотелкам выдали…
А Валёк тихоней был. Но по характеру не размазня, хотя и не полный железобетон тоже. Главное, умел вовремя сообразить, где пряники не раздают, хоть и обещают взахлёб. И в чей рот пальцы лучше не совать, даже немытые. В общем, себе на уме парень был. Правда, безвредный.
Приспособился, короче. Работать пошёл, права на машину Валёк ещё в армейке получил. С семьёй, правда, не ладилось до сих пор. Сам не красавец – что анфас, что в профиль, росточка невеликого, а жену хотел, чтобы как Моника Белуччи или Шерон Стоун, не меньше. А такой денег прорву надо, шоферюга неприметный для неё – как «тьфу!» на пустое место. Валёк откладывал, конечно, в кубышку: много ли одинокому мужику для жизни нужно… Но понимал, что красивая баба его накопления размотает без оглядки. То, что год копилось – за неделю, если не быстрее, а потом что? А ничего хорошего потом…
Понимал, но от мечты, заразы прилипчивой, никуда деться не мог. Надеялся, что когда-нибудь всё само собой срастётся. Жутко ему любви и ласки хотелось, такой, от которой дух перехватывает до звёздочек и радуги в черепушке. Пару раз к дорогим, холёным проституткам сходил… не то. Вроде и кошкой ластится и знает, где и как мужика приголубить, а в глазах – ледок застыл и по нему стрелки часовые время стригут, поскорее бы вышло…
Ах, да, про матрёшку же забыли совсем! Так вот, одна из радостей жизни у Валька была – фигурки разные. И не из всяких там «Киндер-сюрпризов» или Макдональдсов, а такие, какие мало где увидеть можно. Материалы – любые! Кроме, пожалуй, металлов драгоценных. Хотя, таких тоже имелась парочка, крохотных, правда.
В жизни ведь как – один картины собирает, второй – марки, третий – вилки гнутые, к примеру, четвёртый вообще какую-нибудь несуразицу… А Валёк – фигурки. Не особо большие, места-то в квартире – не разбежишься, самая крупная – с его ладонь.
Даже на антиквариат не скупился, если что в душу западало. За всё время их без малого три сотни насобирал. Кое-что через интернет, по магазинчикам разным. Но большую часть на барахолке находил; и в своём городе, и в других – а уж он их повидал, по разным странам поколесил-поездил, у дальнобойщика с этим проблем нет…
Фигурки по большей части самодельные были. Существа диковинные, просто животные, люди, предметы и устройства – как обычные, так и странные, фантастические, и всякое другое. И затейливо смастерённые, и с простотой, но одно их роднило. У Валька глаз с душой отдыхали, когда на них смотрел.
Приедет, бывало, он из рейса очередного. Дома живой души нет, вроде печалиться надо. А он на полочки с фигурками полюбуется, пыль с них смахнёт, местами некоторые поменяет. И новую рядышком добавит. Глядишь, и как-то повеселее, и жизнь на лад пошла. Вроде как большая семья отца встретила. Всем хорошо.
А в последний раз Валёк по барахолке в своём городе прогуляться вышел. Ходит, по сторонам глазеет: нет ли чего интересного?
Продавцы, кто знакомые, сразу руками разводят: нечем порадовать сегодня, извини. Валёк кивнёт и дальше идёт, зыркает цепко. Глаз, что капкан: увидит редкость какую, не выпустит уже.
И тут, глядь – матрёшка!
С литровую банку высотой, бокастая, белая – аж глаз слепит, облупившаяся чуток.
Начистоту говоря, к матрёшкам Валёк до этого дня как-то равнодушен был. А тут перевернулось всё внутри, затрепетало, обомлел, и глаз не отвести. Вот такие, значит, мистические клоуны…
Матрёшка словно магнитом взгляд его притянула. И сама как будто смотрит, внушает: «Купи, не пожалеешь». Вроде и разрисована скупо, дюжина линий – волосы, глаза да улыбка, а кажется, что ничего красивее Валёк в жизни не видывал…
Валёк толком и не понял, как возле продавца оказался. Тот - грустного таракана копия: рыжий, худой, глазки маленькие и усы вислые, длиннющие. На раскладном стульчике съёжился, моргает, ждёт, когда Валёк скажет чего…
Тот, понятно, в переглядки играть не стал и слона за яйца тянуть – тоже.
- Сколько за матрёшку хочешь? - спрашивает.
Продавец замялся, как будто ему за пять тыщ предложили усы начисто смахнуть. Потом плечами пожал:
- А сколько дашь?
- Пятьсот! - чеканит Валёк. Хотя готов был и в десять, и в пятьдесят раз больше дать. Потому как решил: без матрёшки он с барахолки ни ногой!
Продавец, как ни странно, торговаться не стал.
- Пятьсот, так пятьсот, - говорит. – А ещё чего-нибудь не надо?
Валёк по его столику взглядом пошарил. Стопка журналов «Наука и жизнь», старых пластинок штук пять – Пугачёва, Кобзон, Высоцкий. Фляга алюминиевая в брезентовом чехле, циркуль без коробочки, подсвечник деревянный и ещё всякая дребедень, Вальку ни с какого бока не интересная.
- Не надо, - ответил.
Деньги отдал, матрёшку бережно взял. На ладони понянчил, улыбнулся на её улыбку. И решил спросить напоследок:
- Откуда такое чудо?
Продавец опять замялся, но уже недовольно, как будто Валёк что-то постыдное выведать намерился. Потом за ухом почесал и Вальку в глаза посмотрел, пристально так.
- А если отвечу, обратно не вернёшь?
У Валька прямо в ноге засвербило – носок ботинка ему между усов вколошматить. Чтобы зубы фейерверком выплюнул. Еле удержался.
- Не верну!
- У брата покойного взял, - отвечает тот, как бы через силу. Будто хочет правду утаить, а что-то никак не разрешает. – Брат учёным был, изучал всякое такое… странное. Да и сам был с причудами. Не от мира сего, как говорится…
- А умер почему? – Валёк этого говорить не хотел. Но вопрос, будто сам собой вылетел.
Продавец понурился совсем, в сторону взгляд отвёл:
- Повесился он… А матрёшка рядом стояла. Я не только её взял, но остальное уже продал. У брата, кроме меня, всё равно никого не было, а я в последние годы ему помогал, чем мог… И продуктами, и деньгами иногда. Так что, имею полное право хоть немного обратно отбить. А матрёшку эту и выкинуть жалко, и оставлять не хочу: о брате каждый раз напоминает. И как вспомню – в груди ёкает, нехорошо так… Я её и открывать-то не открывал. Точно не будешь возвращать?
У Валька опять в ноге засвербило, до ужаса просто. Но всё ж безобразие назревающее прищучил, пусть и не вмиг, но совладал. А после пожелал сквозь зубы:
- Да провались ты, знаешь, куда… - и ушёл с покупкой.
Вернулся Валёк домой, поставил матрёшку не на полочку к остальным, а на стол. Сел напротив и душевное равновесие начал в порядок приводить. Он на матрёшку смотрит, она – на него. Мысли все куда-то разбежались, в голове пустырь до горизонта, и благодать потихоньку прибывает. Вот такие, значит, романтические клоуны…
Сидит Валёк пять минут, ещё пять минут… Незаметно час прошмыгнул, время аккурат к полудню подошло. Тут вдруг, то ли над ухом, то ли в голове, сразу голосок возник.
- Открой меня, - шепчет. Ласково так, застенчиво.
Встрепенулся Валёк. Вороны лысые, как же он сразу-то не сообразил! Быстрее, быстрее открыть…
Матрёшку аккуратно взял, а от неё тепло исходит - волнующее такое, почти как от женщины. У Валька аж в груди заныло, да между ног взбодрилось…
И открыл.
И провалился в пучину наслаждения! Захлестнуло Валька с головой, завертело, каждую клеточку холостяцкого тела ласкает сладко, как он и мечтать не мог. В голове даже не звёздочки с радугой, а что-то волшебное даже, к чему и слов-то не найти…
Очнулся Валёк на полу. В трусах спереди тепло и по-хорошему влажно, на душе – радость, что-нибудь нежное под нос мурлыкать хочется.
Ничего себе матрёшка, думает Валёк. С такой и Моники Белуччи не надо. Денег не потратит на разные тряпки, и мозги компостировать почём зря не станет.
Потом на часы посмотрел: это ж сколько он в удовольствии купался? И удивился – минута лишь прошла. А показалось, что гораздо дольше всё тянулось… Вот так матрёшка! А где, кстати, она?! Испугался Валёк, вскочил, головой вертит. Правда, успокоился сразу. Стоит его ненаглядная на столе, где и была.
А через секунду нахмурился растерянно. Потому что вторая матрёшка совсем не белая оказалась.
Чёрная. И красными кляксами обляпана: вроде как кровью и без всякого смысла, хотя и нечасто.
Валёк в затылке почесал, матрёшку повертел так и сяк. Потом думает: а чего странного-то? Она у кого была? У учёного, который повесился к тому же. Как хотел, так и размалевал, вот и весь ответ. Не удивительно будет, если третья золотой окажется…
Бросил Валёк штаны испачканные в стирку, сходил в душ. А когда в комнату вернулся, хотел матрёшку обратно собрать, да не вышло. Соединил половинки, а они трещинами пошли сверху донизу, точь-в-точь – скорлупа яичная, которую в кулаке стиснули. И рассыпались кусочками мельче мелкого, даже и думать не стоит, чтобы склеить…
Валёк огорчился, стоит – едва не плачет. Никогда в жизни его такая обида не брала. И, видимо, с расстройства, взял и открыл вторую. А в ней – опять белая.
«Один в один – как жизнь наша: полосами разными, - смекнул Валёк. – А вот любопытно мне, будет сейчас что-нибудь?»
И вдруг за спиной у него – звук странный! Шорох – не шорох, скрип – не скрип… У Валька душа в пятки не ухнула, но морозец спину легонько пощекотал.
Обернулся Валёк. Смотрит и глазам своим не верит: прямо из потолка верёвка свисает, с петлёй. А в петле – человек. Белый халат на нём, сам худой, лицо посиневшее, страшное. И усы – рыжие, вислые, как у продавца сегодняшнего.
Валёк дух перевёл, а с места сойти духа не хватает: откуда тут этот покойник? И покойник ли вообще?! А что ещё ужаснее – он ведь и в самом деле на продавца похож, не отделаться от впечатления, что под копирку рисовали. Единственное Валёк понять не может: почему в халате?
Вдруг у висельника веки задрожали – это Валёк чётко увидел - и начал он глаза открывать. Медленно-медленно, как после спячки многолетней.
У Валька аж в груди что-то сдавило. А ну, как мертвец сейчас из петли выберется и горло ему порвёт, мясом давиться станет, как зомби какой-нибудь?
И вдруг с лестницы – крик! Как Вальку всерьёз показалось, смертный.
Валёк на миг всего взгляд отвёл невольно, а как снова посмотрел – нет покойника! Пропал вместе с верёвкой, без следа. А из-за двери снова масла в огонь льют, не скупятся:
- Помогите, убивают!
Побежал Валёк в прихожую, а в голове кавардак: что делать? Вроде сам не робкого десятка, но когда вот такое под боком заворачивается, поневоле растеряешься… Замок повернул – раз, другой, но дверь настежь распахивать не стал. Чуть меньше половины открыл, мало ли что?
И видит Максима, соседа. И жену его – Василису. Она в халатике, он вообще полуодетый, как будто из квартиры второпях выскочили. Максим Василису на лестничной площадке к стенке прижал, левой рукой за горло держит.
А правой рукой, замахивается, да не пустой – с топором.
Валёк ему кричит:
- Стой, не надо! Брось топор!
А сосед – тяп жену по руке, которой она его оттолкнуть пыталась. У неё повыше локтя сразу красная щель открылась, и оттуда – кровь ручьём!
Валёк вроде трусом себя никогда не считал, а тут такая жуть взяла - ещё хуже, чем когда висельника увидел. Прирос к полу, сердце «тук-тук-тук» как шальное, того и гляди – из груди стрекача даст!
Василиса хрипит, горло-то передавлено, рукав халатика красным стал, сырым… Максим не унялся, ещё раз – тяп! К шее ближе, ключица хрупнула, не выдержала, лезвие пальца на два в глубину засело, Максим не сразу выдернул. А потом сосед как с цепи сорвался, руку с горла убрал и начал рубить без передышки, да куда попало. Под лезвием то хрустит, то хлюпает, осколки разлетаются, волос клочки, мясо да кровь – вся лестничная площадка да стены ближние в этом безумии!
Вальку совсем плохо от этого стало. Стоит, ни шагу никуда, за косяк уцепился, в голове всё кувырком, да в разные стороны, перед глазами туман колышется – красный-красный…
Сосед недолго топором махал, хотя Вальку показалось – уйма времени сгинула. Потом повернулся и на Валька глаза свои, от крови дурные, вылупил.
«Трындец!» – думает Валёк и хочет дверь захлопнуть, да оцепенение беспощадное ничего сделать не даёт, словно в трясину засосало. Кажется, ещё капельку, и кинется Максим на него, станет рубить так же, если ещё не злее…
Только сосед вдруг топор на пол уронил, на Василису посмотрел, у которой голова, грудь и плечи на жуть кромешную похожи были. Потом на руки свои, которые в крови жениной без просвета…
И завыл, как зверюга, словно дошло до него, что натворил. А после – опрометью вниз побежал, на улицу. Был, и уже нет его.
К Вальку вдруг силы вернулись. Захлопнул он дверь и к телефону поспешил – полицию вызвать, да скорую, хотя от последней толку-то уже никакого…
Вызвал, присел дух перевести. Смотрит – вторая матрёшка тоже в осколки превратилась. А белая стоит себе целёхонькая и Валька манит: открой меня.
Валёк себя всё ж пересилил, не стал. Из головы никак бойня не идёт, какое уж тут удовольствие…
Встретил Валёк полицейских, рассказал им всё, как было, узнал, что соседа-душегуба уже изловили. Ну, правильно, полуголый да в кровище – долго не побегал. А тут уже и вечер подоспел, завалился Валёк спать, хотя и думал поначалу, что сна ни в одном глазу будет, после такого-то…
А утром проснулся, настроение получше стало. Убийство вчерашнее почему-то нечётко, отдалённо так помнится, как будто в голову кто-то залез, ластиком поганые воспоминания подтёр старательно. Валёк, впрочем, из-за этого унывать не стал, с чего бы? Не миллион же потерял…
Зато минута, когда ему хорошо-замечательно было, в памяти пышным цветом расцвела. У Валька аж в зубах заломило, как ему ещё такое пережить захотелось.
Не упомнил он, как возле матрёшки очутился. Погладил её, как лучшую в мире женщину, и открыл.
Наслаждение на него свалилось, тайфун, как цунами. Завертело-закрутило, ещё сильнее, ещё сказочнее, чем в прошлый раз. Такое блаженство непередаваемое, какое Валёк себе никогда и представить не мог. Как будто от всего города отобрали и ему одному такое счастье подарили.
И длилось это, длилось-длилось-длилось – почти бесконечно. По крайней мере, Вальку показалось, что никогда не закончится.
А когда всё же закончилось, то понял он – десять минут прошло. Но ради таких десяти и целую жизнь отдать не жалко, нисколечко…
Смотрит Валёк, а четвёртая матрёшка – опять чёрная с красным. Неужели опять кого-то убьют? Или в тот раз совпадение было? Он ведь порой слышал, как Максим с Василисой ругаются, ревнивая она была до невозможности. Может из-за этого всё и стряслось, а матрёшку в соседском безумии обвинять совсем не стоит? А если висельник снова появится, то уж с ним-то Валёк как-нибудь совладает, не такой уж и грозный, покойник этот, веником перешибить можно…
Но Валёк для себя решил, что пока погодит открывать. Хотя в ней ещё одна должна была быть, и если всё, как раньше, получалось, то – белая.
Дела домашние поделал, телевизор посмотрел, а только мысли всё чаще к матрёшке сворачивают. Валёк помаялся ещё и решил открыть: была, не была! Только схитрить вздумал: одеться и на прогулку пойти, а перед уходом – матрёшку открыть. И пусть висельник один в квартире что хочет, делает, Вальку наплевать с крутой горки…
В общем, так и сделал. Собрался, открыл, и быстренько топ-топ на улицу. Погода чудная, солнышко светит, и у Валька душа запела. Ля-ля-ля, как жить на свете хорошо…
Только недолго эйфория эта тянулась. Не успел он и ста шагов пройти, как глядь – тот же самый покойник. Верёвка прямо из воздуха торчит, а висельник на Валька смотрит – пронзительно так, словно в душу взглядом залезть хочет, и вызнать – какая она у Валька.
«Да шёл бы ты в задницу тараканью, - скрипнул зубами Валёк. – Висишь, вот и виси себе спокойно… Нечего на меня таращиться, как негр на гуталин».
А покойник вдруг улыбнулся ему, как старому знакомому. Рукой легонько помахал: дескать, не бойся ты меня. И из петли выбираться начал, как будто ему под ноги табуретку невидимую или ящик какой подставили.
У Валька аж внутри всё захолодело. Хотел он бежать, куда глаза глядят, лишь бы от висельника подальше. Но вдруг за спиной, недалеко совсем, как загорланят страшно, да потом как шандарахнет что-то, будто комета с неба свалилась!
Валёк оглянулся и видит: на другой стороне улицы – люди сбитые, раздавленные. А чуть подальше – КАМАЗ, в угол дома врезался. Это он, значит, с дороги на тротуар выскочил и поехал всех подряд давить.
Волосы у Валька дыбом встали, чуть про висельника не запамятовал. Но обернулся, как ужаленный: вдруг тот уже рядом, вот-вот вцепится?!
А покойник опять как в воздухе растаял. Ни его, ни петли - пустота! Валёк, ясное дело, переживать из-за этого не вздумал, снова на КАМАЗ уставился. У грузовика уже прохожие собрались, дверь открыли и водителя наружу волокут. Тот благим матом вопит, выдирается, да куда там, прохожих больше, как клещи вцепились, лица злющие.
Ну, думает Валёк, сейчас сдадут убийцу куда надо. И даже близко не угадал! Схватили его за руки, за ноги, раскачали вверх-вниз и шмякнули об асфальт. Кости хрустнули, водитель обмяк сразу, изо рта кровь плещет. А прохожим этого мало! Начали топтать его, прыгать наперебой, словно не человек под ногами, а батут.
Спустя миг Валёк почувствовал – это только начало, дальше будет ещё хуже. Далеко безумие поползёт, зараза смертельная. Очень многих затронет, и бороться с ним бесполезно. Соседское убийство мелочью покажется, ерундой сущей…
Валёк за голову схватился. Зачем он эту матрёшку открыл?! Надо было в лесу её закопать, подальше и поглубже. Или к кирпичу привязать и в реке утопить. Или сжечь попробовать.
Надо было. Но поздно уже.
А прохожие водителя растоптали и друг на друга набросились. Сцепились, как звери хищные, рычат, зубами куски мяса отрывают, кровь во все стороны брызгает! Валёк сжался весь, испугался, что они и к нему побегу, но в его сторону даже никто не посмотрел.
Повсюду крики, грохот! Машины друг в друга врезаются, собаки на людей бросаются, люди из окон прыгают, неважно, какой этаж – нижний или верхний, кровь повсюду, трупы изувеченные. Патрульная машина остановилась, но полицейские спасать никого не стали, а наоборот – из автоматов во всех подряд палить начали. Оскалились, глаза жуткие: вылитые демоны!
У Валька чуть мозги набекрень от всего этого не съехали. Втянул он голову в плечи и домой поспешил. Думал, что набросится на него кто-нибудь, но нет. Впору думать, что невидимым он стал, все как будто сквозь него смотрели.
Добрался он до квартиры своей целым и невредимым. Дверь запер и к окну побежал. А на улице всё по-прежнему, ещё хуже становится. Такие вот кошмарные клоуны…
Валёк перепугался, что не только в городе, а во всём мире жуть эта творится... В интернет полез. Смотрит: нет, только в городе, и то не везде, а в ближней к Вальку половине. Те, кто нормальные, фотографии страшные выкладывают, видео, на телефоны снятое, как будто из фильмов ужасов: не на всякой войне такого насмотришься…
Примерно через час стало стихать всё. Валёк дух перевёл и заплакал. Это ж, получается, он столько народу загубил почём зря… И Максим с Василисой, выходит, никакое не совпадение, а тоже из-за матрёшки. От такой мысли прямо в петлю лезть захотелось, как тому, рыжеусому.
Вдруг чувствует: матрёшка его зовёт, в мыслях. Оглянулся, а от неё ласковое такое свечение исходит. Понял Валёк, что если открыть её, то ждёт его удовольствие неземное, от которого даже и помереть не страшно…
Валёк и думает: «Открою в последний раз. Терять-то всё равно нечего». В полицию бежать и каяться, что из-за него уйма народа погибла, глупо. Кто ж поверит, что такая баня кровавая из-за какой-то матрёшки? Да ни в жизнь не поверят! Хорошо, если просто прогонят, а если в психушку запрут? Не-е-ет, точно не стоит в полицию, да и никуда не стоит – ни к журналистам, ни на телевидение… Как пить дать – за спятившего примут.
В общем, открыл Валёк матрёшку, а внутри у неё пусто, последняя она. Секунда прошла, вторая, третья…
А наслаждения нет! Матрёшка уже рассыпалась как пепел, ни следочка после себя не оставила. Валёк растерялся, не понимает ничего…
И вдруг – висельник опять появился! Из петли уже вылез, к Вальку идёт – вразвалочку, не спешит ни капли. Усы топорщит, улыбается нехорошо, а в глазах – тьма шевелится, как будто змеи чёрные в клубок сплелись.
Валёк хотел из квартиры сбежать, да руки-ноги слушаться перестали! Даже пальцем пошевелить не выходит, только дышать и можно.
Висельник вплотную подошёл, потом спиной повернулся и давай Валька на себя надевать, как пальто какое-нибудь. Тело вроде ничего не чувствует, а душа от боли зашлась. Кажется Вальку, что покойник её комкает без всякой жалости ручищами своими, будто бы раскалёнными, в закуток дальний выпихивает.
Минуты не прошло, как висельник управился. Встал перед зеркалом, новое своё тело рассматривает, похмыкивает довольно. А Вальку тяжко, почти невыносимо, потому что двум душам в одном теле жизни быть не может.
Потом он своей душой к чужой прикоснулся. И к нему сразу понимание пришло, что же за матрёшка была, и откуда висельник взялся.
Он и в самом деле учёным был. Изучал те силы, от которых человеку ничего хорошего ждать не стоит. Много знаний накопил, опасных, жутких… А потом заболел неизлечимо. Но исследований своих не бросил и всё-таки нашёл способ, как бессмертие обрести, с помощь сил тех. Надо было повеситься, чтобы душа на земле осталась, а потом новое тело для себя найти.
Матрёшка ключом к этому была. Белые матрёшки – приманка для Валька, а чёрные с красным – платой силам тёмным за новую жизнь. Открыв последнюю матрёшку, Валёк сам своё тело висельнику отдал, и исправить это никак нельзя.
По правде говоря, брата-близнеца у учёного не было, под видом его демон матрёшку продавал. Потому он Вальку про смерть учёного и рассказал, чтобы проверить – не выбросит ли тот матрёшку, как только с барахолки выйдет, а после этого до последней откроет… И на сто процентов уверен был – не выбросит, не залежится она у него, откроет как можно скорее.
Ещё узнал Валёк, что учёный теперь новых матрёшек наделает, чтобы не только тело, но и блага разные, и власть нешуточную получить. А когда тело Валька состарится, новое себе найти - это же проще простого теперь. Ведь если с тёмными силами связался, то как в бездну прыгнул, без возврата…
Страшно раскаялся Валёк, что позволил всему этому начаться. Да только какой с этого раскаяния прок?
А учёный улыбнулся погано и лицом к полкам с фигурками повернулся, чтобы Валёк их увидеть смог. Как будто на прощание. Дескать, никаких клоунов тебе больше не будет, даже и надеяться не смей.
После этого проговорил что-то на странном языке, от которого у Валька душу наизнанку выворачивать стало. Зашёлся Валёк криком беззвучным, потому что боль пронзившая – сильнее удовольствия от матрёшки была. В ней и огонь, и стужа, и ещё что-то неведомое, с ума сводящее.
Учёный засмеялся, и говорит:
- Спасибо за тело.
Валёк хотел ему что-нибудь ответить - злое, жгучее, чтобы запомнил навсегда.
Жаль, не смог.
Умер.

[Нефидимка]

Здравствуйте, автор. Громадное спасибо за рассказ, читала с удовольствием и интересом, люблю про предметы, которые привязаны к тьме. Отличная выразительная речь, умение создать полноценный образ героя, которому против воли сочувствуешь, мир, вовлечённый в кровавый круговорот, что ещё нужно для приятного чтения? Текст экспрессивный, цепляющий. Но! Сцены "мировой катастрофы" показались карикатурными. Вот хоть убейте, не поверила в них, в зловещего удавленника, замыслившего многоходовку. Всё время преследовало чувство, будто писал мастер, который во тьму и иже с ней сам ни капельки не верит. Всё вроде сходится, логические дыры в созданном мире не зияют, события последовательные, всё работает на идею. Но - не верю! Послушаю, что скажут другие участники.

[Monk]

То чувство, когда о страшном рассказывают языком анекдота или байки. То есть автор убил потенциально неплохой сюжет юморным изложением. Ну, куда это годится... В теме конкурса ясно написано: рассказ должен стремиться вызвать у читателя чувство страха... а не смеха.
Плохо.

[Vlad lev]

Изложенное скорее в стиле былички или народной сказки о мертвяках (эдакий нью-Афанасьев) в современном изводе.

[Дарио Россо]

Хороший, годный рассказ. Сочный язык, живой герой. Не понравилась слишком замудренная многоходовочка, которую провернул чувак с матрешкой. Там тебе и ученый, и черная магия какая-то, и демоны. Как по мне, ученый - это в одну сторону, а магия - в другую. Но не вместе
Вижу рассказ на 4-10 местах по результатам. Да, пожалуй как-то так. Хотя еще много текстов не читано.

[нмдживладимир]

Хороший рассказ и сюжет и форма - все на уровне. Только как-то получилось мягко о жёстком. Кажется мне, что женская рука тут постаралась.

[Разумный Я]

И в самом деле, есть что-то от Афанасьева Помню его сборник сказок, про мертвецов да ведьм доставляло дико, один спать боялся
Кстати, поддержу, что, возможно, писала женщина. Полной уверенности нет, но проскакивает что-то такое...
Язык на уровне, жутики тоже есть. Финал бы, да позаковыристей, а то это переселение душ уже не ново. Но, в общем и целом не самый плохой рассказ на конкурсе. Автор, спасибо и удачи!

[Рэм]

понравился рассказ. необычненько написано, за это уже плюс. местами юморца сквозит.

[Ґрун]

Показалось, что автор может быть автором рассказа „Слепень”, представленного на конкурс 2018 года.

Последнюю часть нужно бы упростить, про находки и планы этого учёного. А в целом хороший рассказ.

[Тусек]

Такая подробная объяснялка в конце, да ещё с былинно-сказительной инверсией ... это либо стёб над читателями, либо детская страшилка. Не знаю, что выбрал автор, но для серьёзного конкурса хоррора это странно.
Я сам не читал, но говорят, есть некий Р. Л. Стайн (R. L. Stine), который пишет всякие детские ужасы.