Конкурс - Самый выгодный бизнес

[Lex Z]

Самый выгодный бизнес

Никитин складывал из спичек силуэт единорога. Спичка сломалась – рог не получился. Ногу журналиста кто-то тронул. Опустив глаза, Роман увидел того уродца, который едва не довел его до припадка при входе в кафешку.
Шерстистое существо небольшого роста, на заросшей густой шерстью морде светились красные глаза. Гремлин из детского ужастика, ежик – людоед из старого фильма. Осмотрев Романа, существо направилось в сторону. Никитин склонен был уповать на то, что после яркого дня принял за страшилище бродячую собаку. Но сейчас «мираж» стоял у его ноги и опять сверлил демоническими гляделками.
— Заказ делать будете? – хрипатый голос вынудил сердце Никитина пару раз дрогнуть. Неприятная осклизлая тошнота начала заполонять нутро. Роман почувствовал, что его сейчас вырвет: кошмарное воплощение бредового сна разговаривало по-русски!
Он боролся с дурнотой, как будто проехал полсотни километров на старой машине, в салоне которой царил стойкий аромат бензина. Изредка сглатывая слюну, Роман силился понять – что за диковинной зверушкой обзавелось затрапезное городское кафе? Откуда?
До руки дотронулись. Роман вскочил, издав краткий вопль, рванулся к окну. Около столика стоял Зимин – старший следователь.
— Ты чего это? Нервишки шалят?
— Фу… — Роман вернулся на место. Его сердце продолжало выделывать тарантеллу, но бешеная дробь немного уняла дурноту.
— Зачем звал? — Зимин уселся на стул, окидывая глазами кафе, – где можно заказать минеральной?
— Сходи на кухню. Прямо и налево. Сходи и закажи там, — сипло проговорил журналист.
Степан удивленно посмотрел.
— Да что с тобой?
— Сходи на кухню и поймешь.

Разговор возобновился через десять минут.
— Тебе категорически нельзя работать в кунсткамере, — заметил Зимин, ввернувшись из кухни с бокалом воды и тонко нарезанным лимоном, — ты бы в сознание сроду не возвращался. Обычный урод, рожденный алкоголиками.
— Ты видел его глаза?
— Я видел ребенка со сплошным бельмом на обоих зрачках. Его мать была наркоманкой.
— Ладно, ну его. Так вот, дело на мази. В субботу выходит репортаж о Макарове. Там даже слепой поймет, какими он занимается аферами. Его арест теперь лишь дело техники.
Зимин сделал ироничный кивок головой.
— Я должен расточаться в благодарностях твоему независимому каналу, которому не писаны законы. Но не буду заниматься словоблудием. Услуга за услугу. По-моему, тебя это должно заинтересовать.
Никитин изобразил любопытство.
— Вот, — Зимин положил перед ним блокнот. – Самоубийство. Супруги Колобовы удочерили девочку. Говорят, души в ней не чаяли. А она вздернула себя на крюк.
— Забавно, — проговорил Никитин.
— Не то слово. Эта дерьмовина держит в себе столько непоняток, только держись.
— Например?
— Например. Девчонке десять лет. Не рановато ли для ухода из жизни?
— Тлетворное влияние интернета. Горечь первой любви. Переход в пубертатный период. Мало ли что еще…
— По словам матери, отец своими руками заблокировал все те сайты, которые могли свихнуть ребенка. Девочка по интернету смотрела мультфильмы. По-моему, от этого вешаться не станешь.
— Ну, это сомнительно.
— Ребенок был жутко избалованным. Мы осмотрели ее комнату. Игрушек, нарядов – без счета. Зарубежные курорты – родителями были продемонстрированы фотографии из Ниццы, Хургады, Дубая. При скромных заработках, мать с отцом ни в чем ей не отказывали.
Никитин продолжал скучать.
— Все еще не понимаю, с чего меня это должно завлечь?
— Ты живешь в раю. У тебя любящие без границ родители, куча игрушек, нарядов, деликатесов. Тебя каждое лето вывозят на курорт. Ты покончишь с собой при таких условиях?
— Если начну дуреть. Забалованные дети часто склонны к истеричности, — молвил Никитин.
— По словам матери, она вернулась домой из магазина. И нашла своего ребенка висящим на перекладине у входа в туалет. На полу валялась табуретка.
— Может быть, она хотела испугать родителей, а смерть не входила в планы?
— Не знаю. Мы не исключаем и такой вариант. Вот, попытайся провести самостоятельное расследование. Еще одно. Под ногтями у девочки обнаружена грязь. Платье испачкано землей, на подошвах башмаков налипли кусочки древесной трухи. А лоб свезен. Судя по всему, она накануне убегала в парк и упала. Мать утверждает, что она гуляла за день перед смертью. Так ли?
— Может быть. Ты лучше меня должен знать.
Зимин ухмыльнулся:
— Я открою тебе маленькую тайну, приятель. Каждый божий день в этих районах кто-то помирает. Это суицид, или нормальная бытовуха. Но прокуратура давно уже не парит себя мутью расследования. Десятилетняя девчонка, кинувшая на шею удавку, не сделала отдел более внимательным. Кто знает, может статься, она была обычной наркоманкой. Ее не вскрывали. Мать не позволила.
— Они могли поругаться?
— С такими мамашами в принципе невозможно ругаться. Ты ее увидишь и сам поймешь. Из нее можно не просто вить веревки. А целые канаты. Вот, сходи-ка по этому адресу и все разузнай. – Зимин указал на блокнот.
Роман задумался.
— Под каким я появлюсь там видом? У родителей горе, а я припрусь – расспрашивать. Неудобно.
— Каждый суицид должен быть рассмотрен следственным отделом, хотя это и простая формалистика, — сказал Степан, — не боись, ссылайся на нас. Ты штатный борзописец. Все давно уже занялись другой свистопляской и о девчонке не вспоминают. А о том, что здесь не все понятно, я сам дотумкал и никого не посвятил.

Роман отправился на улицу Радужную, где громоздился муравейник из заводских стандартных квартир – малогабариток, общаг и прочей фигни. Всякий раз, ступая на пыльный тракт городских муравейников, он испытывал неприятное чувство, неподдающееся определению. Это и жалость к тем, кто вынужден всю жизнь проживать в такой убийственной тесноте, и странное устыжение того, что сам он жил в лучших условиях. В раннем детстве Рома часто навещал свою тетку, живущую в таком районе. Тетка была парализована, сидела в кресле, и передвигалась с помощью зубов: подтягивалась по протянутым по всем комнатам бинтовым полоскам. Может быть, это тоже оказало свое воздействие на его ассоциации?
Даже запах за эти двадцать с лишним лет не изменился: в подъездах пахло кошками и газом. Роман поднялся на четвертый этаж и позвонил в клеенчатую дверь. Пока тянулось время, он думал о том, как нестерпимо жить за дверью, за которой два дня тому назад с маленькой девочкой случилось страшное.
Дверь распахнулась. На пороге стояла полноватая женщина в байковом халате. Никитин вспомнил слова Зимина, едва глянул на нее. Пришло на ум слово «слишком». Слишком доброе лицо, слишком заплаканное. Слишком толстые губы.
— Простите, я… — от кого? – Прокуратура должна провести расследование по факту самоубийства…
— Да-да, заходите, — гундосым голосом сказала женщина. Она плакала несколько минут назад, — проходите в комнату. Прямо.
Роман ступал по миниатюрному коридору. Того и гляди – из комнаты выедет кресло с пугающей, неподвижной теткой, которая передвигается с помощью зубов. Он даже зажмурился, проходя мимо прибитого на стену зеркала: что, если увидит в нем свое отражение – восьмилетнего пацана?
Запах супа с фрикадельками. Это тоже клише стандартных малогабариток.
Журналист вошел в комнату и сел в костлявое кресло с гобеленовой обивкой. В таких креслах неимоверно жарко сидеть летом, шерстяное покрытие колет и раздражает кожу.
Женщина, следовавшая за ним, заняла диван.
— Прежде всего, примите соболезнование, — проговорил Никитин, ненавидя себя за бездушную формальность, — это ужасно. Простите меня за то, что я должен,…что я вынуждаю вас опять теребить раны….
Женщина начала плакать, уткнувшись в промокший до нитки платок. Нет, журналистская вынужденная циничность не смогла полностью изменить Романа; он пересел на диван и прижал безутешную мать к себе. Когда-нибудь его жалость против него же оскалится. Но сейчас он не мог оставаться бездушным.

— Мы с мужем всю жизнь работали на заводе. Заработали квартиру, особо не шиковали, но и не бедствовали. Я рожать не могла, переболела… Дашеньку в роддоме мать оставила — молодая, безмозглая. Я в женском отделении лечилась, Вася однажды пришел, под окном встал и давай по стеклу камешками пулять. Я подошла, а она держит перед собой ватман, а там написано: «паздравляю, мамаша», именно так – «паздравляю». Он-то не шибко грамотный. Я удивляюсь – напился что ли, думаю. А он, что учудил – про дитя все узнал, и уже почти, что собрал все документы, чтобы его забрать. Через неделю привезли Дашеньку. Вася, я думала, с ума рехнется, так радовался. Да и я. Мы, если бы Дашка луну с неба захотела, полезли бы и достали. Не знаю – чего ей было так делать? Чего не хватало?
— Вам не нужно себя упрекать. Современные дети совсем не дорожат жизнью, — проговорил Никитин. Лукерья Павловна покачала головой:
— А кого ж мне упрекать? Ночами не сплю, все думаю – думаю, что не так было? Конечно, Васю сократили, да и я полиартрит заработала, теперь живем на пенсию — в прошлом году Дашеньку на моря не возили. Но она все понимала, хорошая же девочка. Неужто так сильно расстроилась? Не могла она из-за этого…
Никитин не отважился высказаться о том, что девочка, может быть, хотела ее припугнуть.
— Расскажите, как все было…
— Ну да, — Лукерья Павловна расправила платок на колене, — я утром в магазин пошла, за продуктами. Даша спала еще. Купила печенья, пряников. Дашенька их так любила. Думаю: «Сейчас чайку попьем, потом погуляем». Прихожу, а тут,…а тут…
Новые рыдания сотрясали плечи несчастной женщины. Никитин поглаживал ее по спине.

Поздним вечером, Роман попытался осмыслить все, чем разжился за день.
Он пару часов провел в комнате погибшей девочки. Да, роскошь обстановки сбивала с толку. Обилие дорогих игрушек, изысканная мебель. Шкаф переполнен изящными вещами ребенка. Планшет, айфон, ноутбук – все то, без чего немыслим современный подросток. Наскоро проверив почту. Роман был разочарован: она оказалась пуста. В закладках яндекса – сайты с мультфильмами. Десять сайтов. Степан прав, девочка только смотрела в интернете сказки. Айфон его также не порадовал: несколько голосовых сообщений, в основном, напоминания матери, чтобы дочка пообедала. В приложениях ничего заманчивого: несколько фотографий с моря и детские рисунки в «галерее». Ничего такого, что могло бы натолкнуть на догадку девочкиной смерти.
Он пытался узнать окольными путями – ссорились ли мать и дочь, но Лукерья Павловна намеков не понимала, а спросить в лоб Никитин не отважился. Судя по всему, мать действительно уходила из дома, когда девочка спала.
-Вася не знает, еще не знает! Он в больнице, ему желчный вырезали. Как сказать-то? – убивалась Лукерья Павловна, — все спрашивает: «а Дашка как? Пусть мне картинку нарисует». Как скажу? Он помрет сразу. Он-то ее боготворил.
Роман постарался выкинуть излишнюю жалость из головы, сделаться холодным и бессердечным. Если ему предписано расследовать смерть ребенка, он не должен поддаваться эмоциям.
По словам матери – она заперла квартиру на ключ, идя утром в магазин. Девочка спала. Еще один ключ – запасной, у Василия. Отец находится в больнице. Один миг Романа посетила нелепая мысль о насильственной смерти, но он тут же ее отмел: никто не мог войти, вздернуть ребенка на перекладину и незамеченным удалиться.
Многое, очень многое казалось ему непонятным. Но совсем не то, на что обращал его внимание старший следователь.
Смущала Романа, в первую очередь, нелогичность ситуации: ребенок и мать, без ума его любящая. Нет никаких шероховатостей в их отношениях, одна сплошная сметана. Они, многократно перецеловавшись, расстаются вечером, ложатся спать, потом мать уходит в магазин, видит лакомство, которое любит дочка, покупает его и спешит домой в предвкушении совместного чаепития. А девочка, тем временем, пробудившись и выйдя в коридор, рассеянно посмотрела на перекладину и думает: «а не поиграть ли мне в виселицу»? Абсурд.
Самые несмышленые, ни ценящие жизнь дети, не могут оставаться спокойными, замыслив страшный шаг. Или мать не общалась с девочкой накануне, или они действительно поссорились. Может, она запрещала дочери дружить с каким-то мальчиком? Такие истеричные проявления свойственны подросткам, зря Зимин думает, что десятилетняя пигалица не могла решиться на суицид. Роман набрал номер следователя:
— Мне нужна вся информация о тех, с кем общалась девочка. Вся.
Зимин издал смешок.
— Не, давай каштаны для тебя буду из огня таскать? Вот уж – посади свинью за стол…
— Взялся мне помогать? Помогай до конца, — рявкнул Никитин.
Зимин вздохнул:
— От тебя, хрен, отцепишься. Ладно, слушай…

* * *

Итак.
Максимов Виталик. Мальчик двенадцати лет. Ребенок, рано познавший невзгоды жизни: его родители — пьющие люди, старшая сестра сбежала из дома с дальнобойщиком. Почему мальчик дружил с Дашей? Непонятно. Два года назад у него пропал младший братишка. Мальчик бегал к Коробовым, его привечали. Иногда кормили супом. Он готовил с Дашей уроки, когда пьяная мать начинала буйствовать. Постепенно дети сдружились.
Ромашин Дима. С ним Дашу могли связывать исключительно дела школьные. Учится на твердую тройку. Та же картина: пьющая мать, никакого отца. Может быть, Даша его подтягивала по некоторым предметам? Роман решил сходить в школу и узнать – как училась девочка. Спрашивать мать бесполезно. Кроме того, что она абсолютно неадекватна, она и правды не скажет. Для нее сейчас все, что было связано с дочкой, идеально и совершенно.
Звонок в дверь вывел Никитина из раздумий. Он пошел открывать. На пороге стояла Вика.
— Привет. Можно зайти?
Никита посторонился.

Вика была уникальной девушкой. Роману иногда казалось, что она даже не женщина, поскольку — все, что принято отыскивать в представительницах слабого пола, в ней отсутствовало абсолютно. Никаких истерик, никаких ужимок, кривляний. Никитин часто ловил себя на мысли, что из всех своих друзей и знакомых, только с ней отправился бы в разведку. Вика обладала удивительной способностью: где бы ни появилась, все начинало блестеть и скрипеть от чистоты. Продукты чудесным образом превращались в лакомые кушанья, пыль сбегала с поверхностей и притаивалась на мокрых тряпках. Но самое лучшее качество девушки: она всегда давала бесценные советы в трудных ситуациях.
Как, например, в этот раз. Выслушав Романа, девушка решила:
— Я не думаю, что девочку кто-то убил. Нет способа оставаться невидимкой, к тому же – он не знал, когда вернется мать.
Знаешь, что? Давай-ка – ты дуй в школу, а я опять нанесу визит безутешной матери.
— Зачем ты туда пойдешь? И как преподнесешь свой визит?
— Об этом не думай. Мне не дает покоя возникшая догадка…
Никитин отправился в школу, где училась Даша. В принципе, ничего удивительного, о чем не догадывался, он не узнал. По всем предметам девочка едва успевала на тройку. Судя по рассказам учителей, она принадлежала к тем трудным детям, которые портят в классах дисциплину: ей ничего не стоило вытащить из портфеля планшет и начать смотреть мультфильм прямо во время контрольной работы. Задавака, одетая на порядок лучше других. Хвастунишка. Роман мог подумать, что девочка раздражала некоторых учителей — есть же такие, что относятся к детям с пристрастием. Но о Даше Колобовой ни один педагог не отозвался положительно. Все лишь жалели ее мать, которой сейчас так плохо.
По возвращении домой, Роман решил навестить Максимовых.

Вика пришла поздно ночью. Роман, пробудившись от неспокойного сна, побрел отпирать входную дверь, и девушка ввалилась в коридор. Она производила странное впечатление, точно у нее высокая температура, или она узнала что-то о Романе, и думала – выдавать ли ему этот компромат.
— Понимаешь, не могут родители покупать своему ребенку такие вещи, как бы сильно они его не любили, — говорила Вика, — айпад этой серии стоит пятьдесят штук, телефон – тридцать. Это уже без малого сотня. Да ноут тысяч за семьдесят. Вот и скажи – откуда у двух работяг, которые не работают по причине слабого здоровья, могут быть средства?
— Кредит… — неуверенно промолвил Роман. Вика покачала головой:
— Хорошо, допустим. А чем они его выплачивают каждый месяц? Я посчитала – на двоих, Колобовы получают меньше двадцати тысяч в месяц. Один айфон стоит дороже.
— Ты что хочешь сказать?
Закутавшись плотнее в халат Романа, Вика уставилась в угол. От тусклого света кухонной лампы ее лицо имело зеленоватый оттенок, глаза лихорадочно блестели.
— Я хочу сказать: все ведет к тому, что у родителей девочки есть какой-то источник доходов. Но он того толка, о котором не принято упоминать вслух. И я это раскопаю.
Вика ушла, ни за какие коврижки, не пожелав остаться на ночь. Она была взбудоражена, и Роман подумал о том, что она была не совсем откровенна. Что-то потрясло ее сильнее дорогих технических игрушек.
Наутро Никитин поехал к Максимовым. Вдребезги пьяная мать, стойкий запах устаревшего перегара, которым пропитался убогий дом. Худенький ушастый мальчик, который выглядел не на двенадцать, а на восемь лет. Он подтвердил, что накануне они виделись с Дашей. Только это было в школе. А потом она уехала с матерью, наверное, к отцу в больницу.
— Ты приходил к ним домой? Зачем?
— Мне надо было переписать домашнее задание, — ответил Виталик.
— Когда это было?
— В половине четвертого. В это время они всегда уезжали в больницу.
— И больше ты ее не видел?
— Видел, — мальчик содрогнулся, — когда ее сняли с веревки.
Никитин решил выяснить мучивший его нюанс.
— А ты заметил, что у нее грязное платье?
Мальчик испуганно покачал головой.
— А в школе Даша не говорила, что они поедут к отцу в больницу?
— Не, — Валерик облизал губы, — она ничего не говорила. Я, это… с уроков сбежал. Только вы мамке не говорите, а то она меня прибьет.
— А мать Даши не запрещала вам общаться, как ты думаешь?
— Да не знаю. Мне об этом неизвестно.
— А Ромашина Диму ты знаешь?
— Знаю. Только он вам ничего не скажет. Он насвайщик.
— Что его могло связывать с Дашей? Как думаешь?
— Не знаю, — Валерик пожал плечами, — может, Даша ему помогала с уроками?
— А они могли быть в одной компании?
— Вряд ли, — мальчик пожал плечами, — только мы с ней вне школы общались.
— А вы с Димой дружите?
— Не очень, — признался Виталик, — он, как его братан пропал, начал по подвалам огинаться. А я так не могу.
— У него пропал братишка? Я слышал, у тебя тоже был брат....
— Был. Да сплыл. Наверно, цыганы утащили...
Пробудившаяся пьяная женщина начала громко и матерно звать сына.
Чтобы не смущать мальчугана, Роман покинул дом.
Новая загадка его истерзала. Что могло связывать Дашу с теми, кого принято нарекать отщепенцами? Что она не помогала Ромашину с уроками – это ясно. Сама училась на тройки. А что еще? Совместное потребление мерзкого препарата?
Никитин решил: утром опять наведается в школу. Или к Зимину в следственное управление.
Он до утра промаялся в постели. Две мысли разламывали голову страшной болью. Что такое узнала Вика, из-за чего у нее был такой испуганный и растерянный вид? И второе. Что могло связывать вконец избалованную девочку с подростками из неблагополучных семей?

Утром, приняв ледяной душ и перекусив наспех, Роман взял направление на здание прокуратуры, где работал Зимин.
Пройдя по темному мрачному коридору, он завернул направо, продвигаясь к кабинету следователя. Нет, не может он в одиночку расследовать дело, имея так мало информации. А самое главное – не зная толком, что именно собирается искать. У двери в кабинет Степана, Никитин услышал, как кто-то на одной плаксивой ноте приговаривает – часто-часто, будто молитву. Не меняя интонации, не сбиваясь с ритма. Очень редко эти причитания перемежались голосом Зимина. После чего возобновлялись с новой силой. Спустя пятнадцать минут из кабинета следователя вышла женщина. Она прижимала ко рту носовой платок. Никитин вспомнил Колобову, и сердце опять сжалось болезненным спазмом. Зимин возник на пороге.
— Заходи, уф, вот достала! – без перехода промолвил он, — надо за детьми смотреть и бухать меньше.
— Что такое? – Никита вошел в кабинет и прошел к креслу.
— Кофе будешь? Да одна пьяница. Пришла с заявой, что ее трехлетний сын вчера пропал. Играл на улице с машинками, а когда заботливая мать вышла, чтобы покормить ребенка, вдруг исчез. Я так думаю – через сутки мамаша спохватилась. Когда проспалась после выпивки.
— Ну и что собираетесь делать?
Зимин задумался с чайником в руках.
— А что делать? Если что-то выявится, будем начинать поиск. Как, с чего искать ребенка? Он, в конце концов, мог утонуть. Причем, приговаривает: « такой был хороший мальчик, такой спокойный, послушный, в курточке синенькой». Как будто, если в желтенькой, то его и искать не стоит. Или цвет куртки неотделим от нрава. Что у тебя?
Роман рассказал о своих достижениях за сутки. Зимин уверил его, что девочка не потребляла никаких наркотиков:
— Или мать своими руками покупала ей насвай и ныкала в ванной. Потому, что на нашем учете малолетних торчков ее нет. Что еще тебя интересует?
— Меня смущает интернет, — признался Роман, — не укладывается в голове, что девочка только лишь смотрела мультфильмы. Всего лишь. Что-то же привело ее к решению? Что-то?
— Мы выяснили, что в деревне живет родной брат Колобовой с двумя взрослыми сыновьями, — Степан передернул плечами, — они не общались, по-моему, лет пять. Если хочешь – съезди, наведайся. Но племянницу они точно не видели вчера и в расследовании тебе ничем не поспособствуют.
— Ну и какого рожна я туда поеду?
— Не знаю, может, что-то накопаешь?
После расставания с Зиминым Роман вернулся домой. Зудящее и болезненное наваждение ни на миг не отпускало журналиста. Он испытывал чувство человека, у которого отгадка причудливого ребуса крутится в ближайшем участке мозга – вот она, стоит чуть поднапрячься, и все получится, но никак не ложится на память. От чего-то, до невозможности важного зависело его дальнейшее существование. Он обязан разгадать то, вопрос к чему еще толком не может сформулировать. Казалось бы, все ясно: самовольная девчонка общалась с испорченными подростками, естественно, пристрастилась от них к вредным веществам, под общую мозаику идет и ее суицид. Малолетки склонны к истерике, они частые пользователи черных сайтов, где учат, как уходить из жизни. Казалось бы, все понятно. Но, притом, Роман ощущал, что вся эта мнимая ясность спутывается невероятным клубком, в центре которого — то самое. Что его терзает. Сев за кухонный стол, Роман высыпал на него коробку спичек и начал складывать фигурку животного, пытаясь разобраться в мыслях.
За годы жизни Роман убедился в том, что люди умеют искусно притворяться. На ум шла заплаканная мать повесившейся девочки, ее растерянность и жалкий понурый вид. Но почему он, циничный репортер оказался одурачен ее видом? Вдруг мать – беспредельно любящая и балующая ребенка, была склонна к агрессии и запрещала ей общаться с проблемными подростками? Кто его уверил, что она не могла впадать в амок временами, избивая девочку и грозясь ей страшными карами, если проговорится, а двумя днями ранее, как знать, не повесила ребенка, выдав все под суицид? Ну, может, сама не убивала, только была косвенно повинна в гибели девочки. Платье. Испачканное грязью платье. Земля под ногтями, свежая ссадина на лбу. Что это? Почему? Малышка убегала от разъяренной матери, забежала в лесопосадку, упала, мать ее избила, а потом что? Не выдержав унижения, повесилась? В квартире? Проснувшись утром?
Стоп.
А кто его уверил в том, что все было именно так, как рассказала Колобова? Ее показания никто не может ни подтвердить, ни опровергнуть. Слишком уж лубочная получается картинка, ни дать, ни взять – рисунок к детской сказке.
Все криком кричит о неправдоподобности иных фактов.
Во-первых, почему мать так спокойно отнеслась к тому, что дочкино платье испачкано, а она сама легла спать с грязными руками, если знала и даже сказала следователям, что дочь гуляла накануне? Охраняя сон ребенка, она уходит в магазин, а затем приносит вкусности с мыслью о чаепитии. Нормально? Даже если она сама виновница ссадины, если ударила девочку – должна была обработать рану, чтобы не загноилась. Заставить ее переодеться, помыть руки. Колобова не производит впечатления сумасшедшей, а ведь – и ссадина, и грязь на одежде сигнализируют о насилии. Избалованная девчонка могла побежать к соседям и продемонстрировать им это. Но что же происходит? Встав с кровати, Даша сразу идет вешаться. Любовь к матери не позволила причинить ей вред? Но откуда мать была уверена в том, что она именно так поступит?
Роман переложил одну спичку и замер над вздыбившимся на столе драконом.
Нигде, близь жилого муравейника нет леса и липкой мягкой почвы, которая могла бы испачкать платье. Для этого нужно ехать в парк. Зачем маленькой девочке пришло в голову, ехать в парк, который располагался в десяти километрах от ее дома? Решила погулять? С кем-то из своих друзей? А потом, что? Чему она стала свидетельницей, что решилась на страшный поступок следующим утром?
Звонок телефона выдернул Никитина из раздумий.
Это была Вика.
— Рома, ты дома? Мне срочно надо тебя увидеть.

Свет кухонной лампы придавал рисункам мистическую зловещность.
Вика сидела на стуле, опираясь об стол локтями. Роману не нравилось выражение, гулявшее в ее глазах. Смесь страха и растерянности.
— Я сказала ей, что детский психолог и попросила разрешения заглянуть в телефон ребенка, — промолвила Вика, подразумевая, что Никитин должен знать, о ком речь, — меня сразу насторожили рисунки. Ты знаешь? Когда ребенок не может высказываться вслух, он начинает вести записи в дневнике, или что-то прячет в телефон. Я не нашла ничего, кроме рисунков. Тебе не кажется любопытным то, что я обнаружила в приложении «галерея»? Лишь сегодня удалось добраться до редакции и распечатать.
Роман ее почти не слышал, с удивлением рассматривая бумажные листы с изображениями. Он же сам просматривал галерею несколькими днями ранее и не обратил внимания на картинки. На всех десяти рисунках был начертан дом. Самое удивительное – везде одинаковый. На одной иллюстрации около дома стояла фигурка девочки со светлыми волосами и смотрела в сторону, будто выискивая кого-то, кого художница не посчитала нужным изобразить. На другом — к девочке присоединились взрослые люди – женщина с огромной прической и два парня в темной одежде. Еще тройка иллюстраций была сделана в стиле фэнтэзи: дом окружали непонятного вида уродцы, какие-то животные – мутанты. Опять девочка, теперь уже одна.
Последний рисунок – дом в разрезе, жирно замазанный черным карандашом, только по острым углам можно было догадаться, в каком виде он изображен. Странно, что на каждом рисунке с домом было не все в порядке: то он горел, то дымился, то над крышей зависала черная туча. «Наш дом» — надпись на каждой иллюстрации аккуратным детским почерком. Но даже не это явилось основным потрясением.
На одном из листов, который был изрисован мутантами, Никитин увидел шерстистого кривоногого урода. Его глаза были жирно отмечены послюнявленным красным карандашом. Именно такой монстр обслуживал их с Зиминым в кафе.
— Она пыталась что-то сказать. Но не смогла. Телефон, почему надо было хранить рисунки в телефоне?
— Господи… — прошептал Роман. Вика увидела, как с его лица спала краска и распереживалась:
— Тебя сдурнило?
— Она хранила в телефоне. Чтобы родители не добрались. Они же простые работяги, не петрят в технических новинках, — мертвые губы журналиста говорили, а голова едва не лопалась, — Наш дом. Наш. Дом, где что-то происходит. Девочка узнала то, из-за чего не смогла жить. Господи, она увидела что-то кошмарное. Я к Зимину.
Не слыша Вику, напрочь позабыв о времени суток, Никитин вызвал такси и поехал к старшему следователю домой. Он стал зомби, и вел себя неадекватно.

Дом.
Вместе со следователем Зиминым, Роман и Вика продвигались к тому дому, который – по слова следователя, принадлежал родственникам Колобовой, с которыми мать погибшей девочки не общалась. Следователь узнал его по детским рисункам. Дом на обочине деревни, в самом безлюдном расположении.
Натянувшееся до скрипа напряжение не позволяло людям разговаривать. Каждый из них понимал, что очень скоро раскроется загадка смерти десятилетней девочки.
Подходя к дому, Зимин вытащил из-за пазухи пистолет с глушителем. Перепрыгнул через забор, оказался во дворе.
Огромный питбультерьер с характерным хрипатым кашлем выскочил из – за угла. Зимин, не мешкая, уложил его на месте.
Роман и Вика вошли в калитку. Короткая зеленая травка пушистым ковром устилала двор. Люди поднялись на крыльцо. Зимин дернул за круглую ручку входной двери. Она не поддалась. Воспользовавшись пистолетом, следователь открыл дверь…
От шага в прохладное нутро дома и до переворота в разуме Романа прошла тысяча лет. Целый виток цивилизации. Кто— то рождался, вырастал и умирал от старости, вулканы и цунами уничтожали материки и страны. А тут был дом, и они ходили по комнатам. Перестало ощущаться время. Все они стали прахом, духом, бесплотной субстанцией. Они жили этот миг, а все предыдущее сгинуло в бездну.
Ничего угрожающего: комнаты, беленные известью. Посреди коридора старомодный стол, накрытый крахмальной скатертью. Даже ваза с цветами. Зимин со стремительностью профессионала обошел все комнаты и вернулся в коридор. По его виду можно было судить, что и в остальных комнатах нет ничего особенного.
А потом они услышали тонкий плач котенка. Слабый, отдаленный. Точно звереныша сунули в коробку и затолкали ее в дальний угол шкафа. Не сговариваясь, люди ринулись на звук. Шкаф в спальне, еще один в гостиной. Наверное, это была гостиная – диван, телевизор, два кресла. Вика рванула в спальню, Роман подскочил к шифоньеру и распахнул его створки. Писк заглох. Никакой коробки внутри не оказалось.
Пока Зимин охранял вход в дом, молодые люди перерыли весь дом. Голова Романа лопалась на части, сердце едва не выскакивало наружу. Точно в насмешку над их усилиями, вновь послышался жалобный писк. Вика подняла глаза к потолку.
— Это на чердаке…
Никитин устремился к выходу. Следователь и Вика спешили за ним.
Они вышли во двор, и вдруг опять услышали хныканье. Только слышалось оно не с чердака, а откуда-то из-под земли. На Вику было страшно смотреть.
— Господи, мы же совсем упустили подвал…
Выбив выстрелом входную дверь, люди оказались в темном коридоре. Остро пахло хлороформом, йодом и еще каким-то дезинфектором. Жалобный писк теперь звучал отчетливо. Никитин вначале не сообразил, но неожиданно услышал горестный всхлип Зимина, и увидел, как он, наклонившись над чем-то в углу коридора, стискивает зубами кисть, как будто сдерживая крик.
Роман подошел к нему, в какой-то мере еще удивляясь – что же могло довести Зимина. А как увидел сам, чуть не рухнул без сознания.
В пластиковую корзину – ту самую, которую продают в магазинах бытовых товаров для мусора, был всунут ребенок. Его большую голову не могла держать тоненькая шейка. Он таращил бессмысленные глаза, и время от времени издавал тот жалобный писк, который спутали с кошачьим. Роман схватил его подмышки и вытащил из мусорки. Начиная от рук, тело ребенка напоминало туловище змеи. Да не просто змеи – тонкой, длинной, а заплетенной в косичку. Точно кто-то взял и сплел из пресмыкающегося жгут макраме, да скоро заскучал от своей забавы и бросил. Ног у ребенка не было.
Сознание начало заволакиваться темной пеленой. И вдруг Роман услышал жесткий голос Вики:
— Прекрати истерить как девка! Нашел время! Нам много еще надо обследовать.
Зимин уже подбегал к стеклянной двери и, не целясь, высадил ее одной пулей. С оглушительным звоном посыпалось стекло. Они увидели большую комнату, освещенную лампами дневного света. Около одной стены стоял накрытый резервуар. Под ним что-то шевелилось. Провода от датчиков уходили внутрь приспособления.
— Тут дверь еще, — чужим голосом сказал Зимин.
Три человека вошли в следующую комнату. Она была открыта, даже стрелять не пришлось.
На стенах комнаты висели фотографии маленьких детей – голых, смешных. Со снимками поэтапного превращения их в монстров. Как склеивали ножки ребенка, найденного в мусорной корзине, как перекручивали слипшийся конгломерат, отрубали стопы, делая на конце туловища закругление,… воспринимать эти изображения без того, чтобы не впасть в безумие было очень сложно. А вдоль помещения стояли клети. И в них находились эти самые мутанты после своего окончательного превращения. В чертах иных угадывались дети. Другие ничем не напоминали людей. Заслышав шорох шагов, существа подскакивали к стальным калиткам. У кого-то из них был вывернут позвоночник, кто-то передвигался на коленях. Пару раз один из монстров издал угрожающее рычание. А какой-то мутант подпрыгнул к дверце как огромный кузнечик.
В чужом измерении, которое окутывало разум, Роман услышал голос человека:
— Теперь я понимаю, почему повесилась девочка. Она узнала… — и не понял, что это говорит он сам.
В это же самое время послышался мужской крик, изрыгающий непечатные ругательства. По их следам бежал другой зверь. Но теперь в человеческом обличье.
Зимин не стал дожидаться, когда к нему пристанут с расспросами. После сочного звука, изданного пистолетом, зверь улегся на пороге.
— Хватит стоять, как столп! Ищи ключ, открывай клети. Да живо шевелись! – крикнула Вика, — нет уверенности в том, что этот парень единственный жилец дома.
Роман держался, понимая – стоит издать звук, как ничего его не удержит. Он балансировал между здравомыслием и жарким помешательством. Вика поминутно тормошила его, пока они, вскрыв клети, вытаскивали несчастных мутантов на улицу. В полутьме помещения маячило белое лицо Зимина с остановившимися глазами и желтоватое, — не лицо, а череп, обтянутый желтой кожей – Вики.
Последний – мальчик, чей хребет был выгнут в форме сердечка, достался Роману. Все эти двадцать метров, пока он нес ребенка во двор, пытался уговорить себя в том, что ничего страшного, что это причудливая кукла, которая почему-то теплая. Мальчик смотрел на него через ноги почти весело.
У Зимина еще хватило сил вызвать подмогу.
Они успели за минуту до приезда хозяев дома. Племянник Колобовой, первого из них следователь уложил выстрелом. И ее брат. Тот, который все затеял.
А потом Никитин неимоверным усилием воли загнал этот кошмар вглубь разума – отдавая себе отчет, прекрасно понимая: он будет преследовать во снах, как того ветерана, который пронес тягостные воспоминания через всю жизнь. Вот он травит с другом анекдоты, и вдруг осколок снаряда срывает у того половину головы, и он еще какое-то время балансирует на ногах, точно обдумывая соль последнего анекдота, но уже с красной выемкой вместо лица. Это будет с ним, если не сойдет с ума прежде, если не перестанет пытаться забыть. Вырвать из себя кусок памяти, стать дегенератом, чтобы забыть.
И когда уже подъехала оперативная группа, и людей завели в машину, Вика разрыдалась. Ее начала бить страшная дрожь, почти судороги: дикое напряжение отпустило. И уже Роману приходилось утешать ее какими-то глупыми словами.
Внезапно откуда-то из преисподней послышался пробирающий до мозга костей смех. Вздрагивая от животного страха, они поспешили в проклятый двор, из которого – подпрыгивая, переползая как пауки, или гусеницы, на брюхе, при помощи носа — убегали существа. Посреди двора стояла Колобова в черной одежде, с нависающими на лицо седыми космами. На вытянутых руках она держала ребенка, которого вынес из комнаты Роман, и, задыхаясь от смеха, кричала:
— А это,… а это подарок ко дню влюбленных. Самое трудное было – придать позвоночнику форму сердца. Но за то один ресторатор пообещал хорошо заплатить. Да он уже внес задаток.
Мальчик вяло пытался освободиться.
Лукерья Павловна Колобова не смогла вынести самоубийства дочери и сошла с ума.

Игорь Павлович Самойлов вел себя достойно в кабинете следователя. Он не отрицал ничего из обвинений, всем видом своим, показывая, что снисходит до жалких следователей, и они должны быть ему благодарны за то, что он их облагодетельствовал своим визитом:
— Есть древний культ компрачикосов. Это еще описывается у Гюго, но сейчас его немного подзабыли. Хотя, в самых бедных провинциях Китая и Индии всякий многодетный отец рад отдать своего ребенка для того, чтобы его немного изменили, а потом, демонстрируя зевакам, он в состоянии прокормить семью. Скажите, неужели это хуже того, чтобы убивать младенца в чреве, или обрекать его на голодную смерть? Я давно заинтересовался культом, и собирал все подробности о нем. И когда созрел, наконец, у меня подросли два сына и один успел окончить медфак. Ну да, первые опыты были не удачны, как и тот ребенок, которому случайно повредили позвоночник. Это брак, его никто не купит. А так – все рестораны и клубы готовы с руками оторвать такое диво, чтобы привлекать к себе больше клиентов. Ну, конечно, пока у нас не было хорошего помещения, и качество экземпляров было соответствующим. Пока мой зять не надумал из старого погреба сделать операционную. На данный момент, это самый выгодный бизнес.
Мы осторожничали, никогда не крали детей из благополучных семей, а все больше тех, у кого пьющие родители, кому суждена несладкая судьба быть обгоревшим от пожара, или обморозившимся. И если бы не девчонка – ничто не помешало бы нам в нашем деле. Хотя, в самом начале нашей деятельности, ее заставили подружиться с мальчишками, чьих братьев мы забрали. Чтобы отвлечь от подозрений. Ну, потом дело пошло, конечно, главное было набить руку. Надо ж было ей пронюхать о подвале, ведь сроду не была любознательной. Стас догнал, чуть пристукнул, конечно. А она, сопля, вон что сделала. Лушку жалко, пропала она без девчонки.
Роман и Вика слушали его, находясь в другой комнате. Человек, так спокойно выговаривавший кошмарные слова, не казался психически больным. Но он по законам природы не мог быть здоровым. Никитин не мог объять разумом степень человеческой циничности, когда Самойлов рассказывал, при помощи каких средств они превращали детей в монстров. Наверное, этого не мог постичь и молодой следователь, ведший допрос. Время от времени его лицо делалось зеленым, и становилось, очевидно, что парень едва как борется с дурнотой.
— Самый выгодный бизнес, — повторяла Вика, — господи, он говорит так, как будто наладил выпечку горячих булочек.
— Теперь понятно, почему у девочки было измазано платье, — промолвил Роман, — она убегала в лес. А потом вернулась в город.
— И другое понятно. Мать в этот день не видела дочку, она помогала рассовывать по клеткам детей, — сказала Вика. – Святой человечек. Она пыталась сделать так, чтобы мы узнали правду.
— Никто не узнал бы. Если бы не ты.
Ночь окутывала город. Подлая, бездушная ночь, маскирующая деяния тех, кто основал самый выгодный бизнес.

* Текст выложен полностью.

Оценки судей:

[Vlad lev]

Этот текст всё-таки - не ужастик, а скорее - детектив

[Monk]

Идея - компрачикосы - вполне себе интересна и не затерта. За это плюс. Правда, я смутно представляю рестораны или еще какие заведения, куда покупают этих калек... У меня лично бы всякий аппетит пропал... Здесь все надумано и не продумано.
Автору бы подсократить детективную линию и расширить похождения в подземной лаборатории, нагнать там саспенса, неожиданностей - и вот тогда рассказ несомненно блеснул бы.
А пока... не слишком сильно. В первый десяток я бы не поставил. Во второй, быть может...