Источник жизни, Сокровище Джалам хана

[Пелиас почти кофийский]

И вот ещё два старых рассказа довёл до ума.

Сокровища Джалам Хана


Тёмный силуэт возник над парапетом башни. Крепкие пальцы ухватились за поверхность растрескавшейся кладки, и в следующий миг могучая фигура незнакомца одним прыжком перемахнула через каменный бруствер. Она замерла, касаясь пальцами пола, прислушиваясь к звукам, доносящимся из верхушки донжона. Но лёгкий ветер приносил лишь неясное трепетание листьев. Тишина плотным покрывалом окутала крепость.
Наконец незнакомец пошевелился.
Бесшумно, подобно призраку, он преодолел несколько футов, отделяющих его от тёмного прямоугольника окна, расположенного на верхушке донжона. Его лица нельзя было рассмотреть из-за густой темноты, лишь глаза блеснули при свете звёзд, подобно глазам дикого зверя. Очертания высокой, атлетически сложенной фигуры, немного тяжеловесной, но в то же время перемещающейся с какой-то неуловимой, почти звериной грацией движений, невольно наводило на мысль о далеко не мирной профессии незнакомца.
Где бы не размещалась стража, но наверху её не было. Багряная луна скрывалась за невысокой надстройкой башни, и антрацитовая темнота объяла строение. Незнакомец двигался так осторожно, словно каждую минуту ему приходилось ожидать нападения. Придерживая рукой плащ, он осторожно потянул меч из ножен, но после некоторого колебания вложил его обратно.
Окно, забранное ажурной решёткой и занавешенное тонкими вуалями, служило одновременно и дверями в надстройку. Великан, осторожно, но с немалым умением ощупал засов, доступный его пальцам благодаря изгибам решётки. Его мрачное лицо прорезала суровая ухмылка. В этом деле он явно был профессионалом. С пренебрежением он легко отогнул металлические листья тонкой чеканки, и только прикоснулся к самому засову, как тишину прорезал новый звук. Грабитель молниеносно отступил – и спрятался в глубокой тени. Его чуткий слух уловил, как где-то в глубине помещение щёлкнул замок, и беспроглядная темнота на мгновение поколебалась – в глубине комнаты появился огонёк.
Одновременно с этим до него донеслись голоса.
— Какого дьявола тебе опять от меня нужно, колдун, — грубым, жестоким и уверенным в себе голосом вопросил тот, кто оставался невидим. — Мне неугодно больше участвовать в твоих омерзительных ритуалах. К чему нам нужно было тащиться к пустынным демонам на задворки вместо того, чтобы просто встретиться у меня во дворце?
Невидимый собеседник издал холодный смешок.
Притаившийся в темноте вор невольно вздрогнул. Было в этом голосе что-то холодное и неприятное, словно шипение потревоженной змеи.
— Не все разговоры следует вести в людных местах; некоторым должно вершится в темноте, — с холодным удовлетворением заключил тот, и прокравшемуся в башню вору почудилась тень насмешки в его словах. — Не стоит твоим слугам знать, о чём мы будем говорить, а у стен в Джапуре слишком много ушей.
Его собеседник фыркнул, но уже без прежнего напора.
Темнота за прямоугольником окна заколебалась и неохотно расступилась – там зажигали свечи. Жёлтый свет вырвался из занавешенного окна, трепещущим полукругом осветив часть кладки. Непрошенный гость не шевельнулся, хотя неверный колеблющийся ореол едва не выхватил из кромешного мрака его плечо. Он по-прежнему стоял прямо у самого окна. Ветерок трепал его густые волосы, но он оставался абсолютно недвижим. Со стороны могло показаться, что какой-то шутник установил бронзовую статую у самого окна. Тем временем в помещении диалог продолжался. Обладатель низкого голоса тяжело протопал в другую часть помещения и зазвенел серебром – очевидно, доставал себе чашу. Затем послышались глухие звуки льющегося напитка.
Заскрипела кушетка – или кровать.
— Уши найдутся и тут, — неохотно буркнул он. — В Джапуре сохранить тайну – всё равно, что переносить воду решетом. Стражники столь же охочи до тайн, сколь и торговки в базарный день. Такова наша порода. Только твоего чёрного колдовства они бояться, словно укуса змеи.
— Это верно, — самодовольно заявил его собеседник, и вновь притаившемуся грабителю почудилось в его голосе что-то не вполне человеческое. — Но тебе не стоит бояться, мой повелитель, — саркастически заявил он. — Здесь нас не услышит никто. Чернь боится Пурпурной башни больше чем демонов преисподней. Они полагают, что она проклята, — он издал мрачный смешок, — и что демоны по ночам забирают души тех, кто осмелится потревожить их покой. Что ж, эти слухи не лишены оснований.
Он сделал паузу.
— Я видел этих демонов и говорил с ними. Они столь же просты и понятны, как и все порождения ночи. Они хотят крови, но нас не тронут. Сила моего повелителя сегодня удержит их вдали.
Невольный свидетель их разговора поёжился.
Голос чародея – а это не мог быть никто иной – вызывал ощущение, подобное ушату холодной воды. Было что-то до невозможности жуткое в его интонациях, словно чёрные кошмары жили в них, жуткие тайны, сокрытые до поры до времени под душным саваном. Но его визави, казалось, не ощущал того почти сверхъестественного ужаса, который внушал этот голос – гулкий и в то же время какой-то гаснущий, словно задуваемый ветром огонёк свечи.
— Демонов я не боюсь, — проворчал он. — Это угодные тебе твари, но меня они не беспокоят. Но с чего ты решил, что охранники будут не столь любопытны? И что это за тайны, что мне надлежит скрывать их – мне, сатрапу Джапура?
— Сатрап — лишь человек, — загадочно сказал его собеседник. — Есть тайны, которые ведомы лишь порождениям ночи – и нам, ибо мы заключили договор с самыми чёрными силами этого мира. Я убрал стражей с верхнего этажа башни. Никто не услышит нашего разговора – только бесплотные духи полуночи.
Раздался грохот, словно чашу с размаху поставили на стол, и она, подпрыгнув, покатилась по столешнице.
— Что ты сказал? — прорычал сатрап. — С каких это пор ты стал распоряжаться моими воинами, словно своими слугами? Кем ты возомнил себя, паршивый факир? Или ты забыл, как я вытащил тебя из склепа в Кутшеме, когда ты просил воды, а глотка твоя была чёрной, как сама смерть? Как я укрывал тебя в караване, когда твои собратья гнались за тобой, насылая чудовищных потусторонних тварей? Лишь благодаря мне ты жив, чародей. Одно лишь послание – и твои кости сгниют прямо в твоей плоти – я знаю чёрную мощь чародеев Стигии!
— Я ведаю это, как никто другой, — тихо ответил ему невидимый собеседник, и в его голосе разбойнику почудились нотки застарелой ненависти. — Но тебе же будет лучше признать, что эти тайны должны ведать только мы.
Он помолчал, а зетам его шипящий голос продолжил, и на этот раз он был полон неизбывной горечи
— Солдаты знают, что ты приютил у себя одного из опальных стигийских жрецов, крысу, жаждущую твоего покровительства. О, с какой радостью они вонзили бы мне нож с сердце. Они бояться меня и той чёрной силы, что я владею. Они слышат хлопот чёрных крыльев, что тревожат покой ночи и слышат голоса демонов, что приходят ко мне из царства теней. Они бояться – а страх порождает ненависть и боль. И я знаю, что более не нужен тебе. Дворец Джугир Шаха отныне твой, и тебя беспокоит крыса в твоих покоях. Ты боишься меня и жаждешь избавиться от меня, Джалам Хан. Ибо тот, кто дал тебе силу, может её и отнять. Ты давно бы уже уничтожил меня, но я знаю вкус каждого яда, что ведом вам, юным народам и тебя пугают тени, что пляшут на стене напротив моего очага. Но не того ты боишься, Джалам Хан. Тебе следует бояться тех сил, с которыми ты заключил договор!
Голос колдуна возвысился, и последняя фраза прозвучала раскатом грома. Вору показалось – или так и было – но жёлтый круг света перед проёмом слегка колыхнулся, словно при последних словах колдуна в комнату устремилась тьма. Но это, наверно, лишь ветерок колыхнул огоньки свечи.
Долгое время в комнате царило молчание.
— Наверно, ты прав, колдун, — наконец тяжело уронил Джалам Хан, сатрап Джапура. — Демоны лишили меня рассудка, — но в голосе его не чувствовалось раскаяния.
Слова его источали смертельный яд.
— И всё же я гневаюсь на тебя, — его голос снова набрал силу, обращаясь в свирепый рёв. — Как ты посмел убрать солдат из башни, в то время как на меня одно за другим готовятся покушения? даже мой единоутробный брат, поговаривают, желает прикончить меня! Головы предателей каждый день чернеют и тухнут на колах возле дворца наместника!
— Тебе не стоит беспокоиться, — холодно сказал тот, и в его голосе вору почудилась усмешка. — Я – лишь твой верный раб. Здесь тебя не тронет ни зверь, ни человек; сила моего повелителя защитит тебя лучше всяких доспехов. К тому же я не стал отсылать стражу далеко – она охраняет башню внизу, в саду. Тебе не стоит опасаться врагов, Джалам Хан. Сегодня в садах Лейпура умерло несколько человек. Они лишь замыслили плохое против тебя.
— Клянусь Таримом, когда я понимался сюда, — пробасил голос, — мне почудился какой-то шум. Но сейчас, похоже, всё тихо. Ты наверно, прав, колдун. Мне чудятся враги на каждом углу.
Послышался протяжный скрип, словно тяжелая фигура обратно опустилась на кушетку, с которой незадолго до этого вскочила в порыве гнева.
— Я слушаю тебя, Сенусет. И пусть речи твои будут коротки, а просьбы – невелики. Иначе, клянусь пресветлым Таримом, завтра твоя голова будет красоваться над воротами башни. Меня не страшит твоя сила.
— Да, ты отмечен печатью богов, — согласился собеседник. — И твой род долгое время был благословлён. Но ты продал душу и совершил много чёрных дел. Ты продал свою душу и благословления богов больше нет над тобой. И ты всё ещё не отдал богам то, чего они ждут от тебя.
За проёмом наступило молчание.
— Клянусь, ты испытываешь моё терпение, колдун. Так вот зачем ты назначил встречу здесь, в этой башне! Я не отдам девчонку тебе. Я получил её в одном из набегов, и более прелестного цветка не видели сады Джапура. Что мне до твоих богов? Я не обещал её им.
— Верно, не обещал. Ты обещал им сотни рабов, но им угодна лишь одна. Не тебе одному приглянулась её красота. Она родилась под счастливой звездой. В её жилах течёт светлая кровь. Она отмечена богами. Её кровь даст моему повелителю то, чего не дадут сотни ничтожных рабов. Она должна умереть на алтаре в храме Ханумана.
— Твой повелитель – не Хануман, — сумрачно ответил сатрап Джапура.
— Мой повелитель – не человек, — грабитель, притаившийся у стены, казалось, почти воочию увидел, как жрец пожимает плечами. — Ему не важны имена. Как только кровь девочки коснётся алтаря, сделка будет завершена. Тебе лучше повиноваться, Джалам Хан. Сила моего повелителя превосходит представление смертных. Твоя душа проклята навеки, но ты может вскоре утратить её – быстрее, чем ожидаешь.
— Не смей мне угрожать! — взревел сатрап. — Так вот что ты задумал – избавиться от меня с помощью своих старых богов. Я единственный, кто может выдать тебя чёрному кругу Стигии! О, я знаю многое про ваши тайны! Ты хочешь использовать свои чёрные ритуалы, чтобы отправить мою душу в ад раньше предначертанного срока!
— Ты дурак, — тихо возразил ему голос. — Я десятки раз мог убить тебя, Джалам Хан…
В ответ раздался дикий рёв. Что-то затрещало, ломаясь. Тяжёлое дыхание, сопение, вскрики – до замершего грабителя донеслись звуки отчаянной борьбы. А затем голос, полный торжества.
— Вот так, паршивая овца… Больше ты и твои боги не смогут помещать мне. Я знаю, что колдунов нужно убивать быстро – вы ничего не стоите без ваших божков!
В ответ ему послышалось клокочущее дыхание умирающего.
Грабитель вздрогнул: голос смеялся. Этот ужасающий, клокочущий предсмертный смех, в котором казалось, кровь хлестала из горла, врезался в память, словно раскалённый нож.
— Дурак, — прохрипел умирающий. — Последний дурак! Они идут на кровь… они чуют кровь… скоро они будут здесь, сатрап Джапура… теперь, когда ты нарушил клятву, они придут за твоей душой. Встретимся в аду!
Последнее клокотание, и всё затихло.
В комнате слышалось лишь тяжелое дыхание убийцы. Затем послышалась тяжёлая поступь и оставшийся в живых проревел:
— Габал! Тащи сюда девчонку и убери отсюда эту падаль. Так покончат все мои враги. Твой господин желает развлечься.
Тяжёлый скрип шагов и наступила тишина. А затем грабитель внезапно вздрогнул: до него донёсся отчаянный всхлип женщины.
— Вот она, — донёсся до него густой, словно бронзовый голос. — Я привёл её, мой господин.
— Можешь идти. И забери эту… — послышался глухой удар, словно тело пнули ногой.
— Будет исполнено.
Послышалась возня.
Всхлипывания девчонки затихли, и грабитель подумал о том, что она должно быть, смертельно напугана. Он легонько потянул меч из ножен, как вдруг до него донёсся неявный звук. Что-то ещё находилось позади него на смотровой площадке башни. Грабитель молниеносно обернулся… и застыл. Ничего более невероятного он не видел в жизни. Бесстрастно и неподвижно, словно бронзовый силуэт, на краю парапета стояла фигура.
Она была высокой, выше человеческого роста, и тёмной, словно квинтэссенция ночи. Но самое поразительное в нём не было не это. За его спиной медленно, словно клочки исчезающего тумана, таяли огромные чёрные крылья. Фигура появилась совершенно беззвучно – вор не слышал хлопанья крыльев, не видел, как она прилетела. Она словно возникла из самого средоточия ночи – безмолвное и бесстрастное изваяния. Странным холодом повеяло от него, словно от древнего седого ледника. Крылья истаяли, и демоническое порождение ночи медленно шагнуло вперёд

Непрошенный гость схватился за клинок, и узкое лезвие сверкнуло серебром под лучами звёзд. Его глаза цепко держали демона в поле зрения, мускулы напряглись – казалось, он уже вступил в битву с порождением пекла. И, в некотором роде, оно так и было. Дыхание стало глубоким и ровным, словно огонь пробежал по жилам – всё его тело напряглось, он подобрался, как дикое животное, готовясь вступить в бой не на жизнь, а на смерть. Но демон бесстрастно прошествовал мимо него, словно не замечая, и шагнул в окно. Серебрящаяся в свете звёзд решётка не удержала его – она взорвалась и рассеялась в воздухе подобно сотням сверкающих метеоров.
Послышался бешеный рёв и отчаянный крик.
Несколько мгновений слышались звуки отчаянного сражения, а затем – глухой звук, словно что-то тяжёлое упало на мягкий ковёр. И потом – отчаянный, истошный крик женщины.
— О, Кром! — пробормотал грабитель.
Он хмуро взвесил клинок в руке – и шагнул в комнату.

Комната, была обставлена с угрюмой, какой-то мрачной роскошью. Стены скрывал массивный гобелен. Мебель из дорогих сортов дерева, обтянутая шёлком, усыпанные драгоценными камнями ятаганы на стенах – и массивная фигура туранского градоначальника, лежащая на полу; серебрящаяся на плечах кольчуга – повелитель Джапура всегда боялся нападения. Под ним расплывалось кровавое пятно.
Позади, отчаянно прижавшись к стене, судорожно дышала тоненькая фигурка. Распахнутые глаза, казалось, были зеркалом для наступающего на неё ужаса. Густые волосы развевал какой-то иной, нездешний ветерок. А прямо перед ней, между непрошенным гостем и окном стояла фигура. У неё более не было крыльев, но даже теперь она производило демоническое впечатление.
Казалось, все дремлющие древние инстинкты, что человек пронёс из первозданных времён, кричали о немыслимой, чудовищной опасности, призывали скрыться от реализованного кошмара. Но, невзирая на это, грабитель сделал тигриный прыжок вперёд и одним рывком всадил в спину существа свой длинный клинок. Демон медленно повернулся, и в его нечеловечески прекрасном лице не было ничего – ни боли, ни ненависти, ни беспокойства.
Его движение вырвало клинок из рук преступника. Грабитель тут же схватился за рукоять огромного бактрийского ножа – длиной почти не уступающего иному мечу. Однако демон опередил его. Чёрные руки обхватили его плечи, и вор почувствовал, что, невзирая на силу его стальных мускулов, его связки напрягаются и почти рвутся под нечеловеческим напором. Вор откинулся назад, судорожно пытаясь вытащить нож – но это было подобно тому, как противостоять урагану – багряный туман поднялся перед его глазами, боль охватила всё его тело, и он почувствовал, как сознание ускользает от него….
И в этот момент объятия муки отступили. Раздался странный звук – словно звон одинокой, невыразимо печальной струны, и когда багряная плена с его глаз спала, он увидел лишь пятно неявной формы на полу – и девушку, сжимающую разбитый хрустальный шар.

— Вместилище духа… это то, что держало его в этом мире, — прошептала она. — Я случайно подслушала, как мой хозяин и колдун говорили об этом. Джалам Хан заключил договор с силами тьмы – и не сдержал его… Сегодня его убил собственный слуга.
Она уронила шар, и едва коснувшись пола, он обратился в пыль. Некоторое время она тяжело дышала, и смертельная бледность медленно сходила с её лица, а затем молниеносно схватила со стола нож для чистки перьев и приставила его к своему горлу.
— Кто ты? — вопросила она, и в её голосе не было ничего, кроме решимости. — Слуга Джалам Хана? Я лучше умру, но больше никогда не буду рабой!
— Нет, — покачал головой незнакомец. — Я просто вор.
С трудом, ибо от небывалого напряжения мышцы свело судорогой, он подобрал меч с багряного пола и вложил его обратно в ножны.
— Я только вчера прибыл в Джапур, — проговорил он. — Люди везде говорят о сокровище Джалам Хана, вот я и решил попробовать удачи.
Она горько рассмеялась и отбросила нож.
— Я – сокровище Джалам Хана, — произнесла она, и большие серые глаза невольно наполнились слезами. — Я принадлежу к одному из знатнейших родов Бритунии. Что ж, ты по праву добыл своё сокровище, вор. Можешь увести меня с собой – или продать работорговцам в туранские серали – увы, девушки сейчас стоят немного, но за такую красавицу как я, тебе наверняка дадут неплохую цену.
Незнакомец покачал головой.
— Мне не нужны рабы.
— Тогда убей меня! — с мукой вскричала девушка. — Ибо я не делаю более так жить! О, зачем ты спас меня от него!
— Прикончить себя ты всегда успеешь, — буркнул грабитель. — Но, если хочешь, можешь пойти со мной. Ты красивая девица, и твоя компания кажется мне приятной. Конечно, мало хорошего быть подружкой вора и наёмника, но это ничуть не хуже, чем всю жизнь прозябать в серале.
Девица стояла, кусая губы.
— Скажи, почему ты пришёл мне на помощь, — наконец, внезапно спросила она.
— Во имя Крома! — буркнул незнакомец. — Мне как-то не по себе, когда на моих глазах убивают женщину.
И тогда она, наконец, сделала свой выбор.
Её глаза наполнились слезами. Она судорожно оправила изодранную тунику – всё, что на ней было – и, поддавшись внезапному порыву, бросилась вперёд и оказалась в его объятиях. Грабитель на мгновенье застыл, а затем стиснул её так, что девушка едва не лишилась чувств. Крякнув, он с несвойственной ему грубоватой лаской провёл громадной рукой по её волосам.
— Внизу ждёт мой конь, — грубовато пояснил он. — Хватит с меня Джапура, можно поискать счастья в Акифе.
Она молча утёрла слёзы, но выпускать его из объятий не спешила.
— Скажи мне, как тебя зовут, — тихо шепнула она. — Чтобы я знала, кому я вверяю свою жизнь.
Гигант весело ухмыльнулся.
— Не самое мудрое решение, как по мне! Я и сам-то толком не знаю, как распорядиться своей жизнью. Хотя, как я и говорил, быть подружкой наёмника ничуть не хуже, чем торчать всю жизнь в гареме. Ей-богу, сейчас нам нужно думать о том, как унести ноги от стражи, а не о каких-то представлениях. К слову, я и твоего имени-то не знаю. Но так и быть… меня зовут Конан!

Добавлено через 1 минуту
Источник жизни

Всадник тронул поводья и остановился. Под ним был конь прекрасной аграпурской породы, с густой чёрной гривой, угольным телом, сильными ногами и дикими зелёными глазами. Сам всадник выглядел не менее колоритно. Высокий, массивный, с бронзовыми буграми мышц и широкими плечами, он казался чужеродным явлением среди бескрайней пустыни. Его место было среди заснеженных полей сурового севера; его грива была чёрной, как мрак беззвездной ночи, а глаза – холодными, словно льдинки. Тонко плетёная кольчуга облекала его могучее тело; поверх нагревшейся в сухом воздухе Аш Шохра стали был накинут белый бурнус. Левая рука задумчиво потрепала коня по холке; правая лежала на рукояти меча.
Всадник был, по меньшей мере озадачен. Хотя он знал пустыню, как свои пять пальцев, он не мог припомнить ни этой красноватой гряды, словно из ниоткуда выросшей в раскалённом дрожащем воздухе, ни трепещущего зелёного листьями на ветру нефритово-жёлтого оазиса. Словно пустынные демоны принесли и воздвигли его посреди золотого песка.
Неподалёку проходил оживлённый тракт из Маупура в Чердрур; здешние места, заросшие колючками и редким тёрном, были неплохо известны бывшему грабителю караванов. Возможно, жаркий воздух и духи сыграли с ним плохую шутку, но этого места здесь было быть не должно.
Но отнюдь не загадочное место, выросшее из ничего, словно колдовской мираж, завладело его вниманием; изумлённый взгляд варвара остановился на сидящей у основания финиковой пальмы девчушке. Она казалась столь же неуместной среди заброшенного пейзажа, как и зелень листвы в пыльном саване пустыни. На вид ей было не более семнадцати лет; она была прелестна, как бутон распустившейся розы, и нежна, как дуновение ветерка.
Она сидела на коленях, опустив голову, и лёгкий ветерок играл с её золотистыми прядями, словно чистыми струями ласкового солнца. Румянец цвёл на её щеках, словно розы в шахпурских садах, и она была одинока – и полностью обнажена. Её кожа была нежнее шёлка и белее слоновой кости; взгляд Конана невольно остановился на юных упругих грудях; на алебастровом изгибе бедра; на золотом огне внизу живота. Девушка походила на прекрасное видение, неведомым образом оказавшееся посреди забытой пустыни.
Между коленями она сжимала пустой кувшин.

Шло время, ажурная тень пальмовых листьев пробегала по ней, сплетаясь в причудливые узоры. Девушка не шевелилась. Словно неведомое проклятие приковало её к этому месту. Картина казалась странной, почти ирреальной – могучий всадник и нагая девушка посреди забытой богами пустыни. Всадник неуверенно повёл плечами. Звякнула пластинка кольчуги.
Девушка подняла голову.
У неё оказалось прекрасное, будто изваянное из мрамора лицо с мягкостью черт, непривычной для племён пустыни. И голубые глаза: их взгляд со смесью надежды и отчаяния остановился на незнакомце. Конь неуверенно всхрапнул и переступил ногами; и у всадника холодок пробежал между лопаток. Что-то в этой картине было неестественное, словно перед ним была гуль или джинния, да и сама долина словно пришла из далёких, волшебных миров. Было во всём этом ощущение нереальности; словно на странника повеяло ароматом давно забытых сказочных королевств и городов, ароматом волшебства, царящего на рассвете веков.
А она всё смотрела на всадника. И в этом взгляде была боль и отчаяние целых эпох.
— Чего ты желаешь в долине Ээла, незнакомец, — сказала она, и поплыл над барханами её голос, звучный и мелодичный.
Ощущение реальности расплывалось, как будто исчезало, и всадник невольно помотал головой.
— Я следую из Маупура в Чердрур, — хмуро пояснил он. — А далее собираюсь наведать Иранистан, и, может быть, даже горы далекой Химелии. Я дикарь, вор и разбойник, а говорят, что сокровищ больше всего в загадочной Вендии. Жемчуга там лежат прямо на песке, а смарагды – сияют в камнях. Я украду королеву Вендии и потребую за неё выкуп!
Девушка рассмеялась – словно в воздухе повис перезвон золотых колокольчиков.
— Скажи, как твоё имя.
— Я Конан, из Киммерии, — сказал всадник. — Это порядочно далеко отсюда, ты и названия страны-то такой, небось, не слыхала.
— И впрямь, название это неведомо мне, — согласилась она. — Мне неведомы все эти страны и города; должно быть они лежат далеко отсюда, в иных краях. Но ты храбр и неукротим, загадочный незнакомец. К тебе благоволят боги, я вижу предначертание звёзд, и тебе наверняка удастся исполнить задуманное. Но чужестранец, вода нужна всем – не хочешь ли ты выпить из моего кувшина?

Всадник хотел возразить, ибо на пересохшем старинном тракте было рукой подать как до Маупура, так и до Чердрура, но слова застряли у него в глотке. Сама вечность словно смотрела на него из искристых синих глаз.
Вместо этого он хрипло сказал:
— Но у тебя в кувшине нет воды, — кивнув на потрескавшийся старый сосуд.
Глаза девушки наполнились слезами.
Она опустила золотоструйную голову.
— Это верно, — едва слышно прошептала она. — И нет уже множество веков. За что мне эта мука? Моя душа пылает, как в аду, что жар пустыни по сравнению с ним? Уже долгие, долгие годы я посылаю странников за водой, за водой в глубины пещер, и ни один не вернулся.
Такое отчаяние прозвучало в её голосе, что варвар невольно вздрогнул. И невольно бросил взгляд на высокую узкую пещеру, разрезающую песчаник у неё за спиной – тёмную и угрюмую, словно душа ростовщика.
Слёзы текли по бархатистым щекам.
— Да, там есть вода, — прошептала она. — Но есть и смерть. Чёрная, страшная смерть. И рядом с ней – избавление. А я так хочу воды! Хочу уже множество веков!
Её глаза, полные муки, обратились на киммерийца. И было в них столько отчаяния, что всадник дрогнул.
Она внезапно встала, и молитвенно заломив руки, потянулась к киммерийцу. Так отчаянно гнётся под порывом ветра тростник.
— За что? — простонала она. — За что? Чёрный волшебник Кутшема поставил меня оберегать источник Алого Лимба. За что обрёк меня на тысячелетние муки? За то лишь, что отвергла его у подножия Акшема, у Источника Жизни, в стране Зелёных Снов? Какое чудовищное наказание он мне измыслил! — её тело содрогнулось. — И приставил ко мне стража, ужасного, как само зло. Он приходит ко мне по ночам. И – о ужас! – каким чудовищным испытаниям, как извращённым удовольствиям он подвергает меня! Какие адские муки мне приходится выносить! Каждую ночь, когда восходит луна!
Она задрожала, словно лист на ветру.
И закрыла лицо руками.
— О боги! Я не могу об этом говорить!


Жалость невольно шевельнулась в душе киммерийца.
— Сотни, сотни веков уже миновали, — напевала, раскачиваясь, она. — Пока леденящее дыхание вечности разрушало горы и выпивало моря. Но моя судьба, здесь, со мной. Моё безумие приходит ко мне каждую ночь. Сколько дней я ещё выдержу? Сколько ночей? А ведь один глоток из Источника Жизни освободил бы меня. Но нет среди сынов земли того, кто способен победить зло… Сотни были их, прекрасных, статных мужей, могучих, словно суровые горы, и быстрых, словно ветер в ущельях Эр-Ки. И где они теперь? Их кости лежат на полу древней пещеры, будто жуткий саван. Беги, могучий незнакомец, прощай… уходи из этого проклятого места! Более никого не пошлю я на смерть! Беги, пока тебя не коснулась крыльями ночь. А моя судьба ждёт меня…
Девушка замолчала.
Лишь прохладными пальцами касался его разгорячённого тела ветер, и слёзы катились по пунцовым щекам, словно алмазы.
Конан нахмурился.
Когда она говорила, странные видения овладели её сознанием; словно не его слуху обращалась она, но к самому сердцу. Там, где ныне лежало лишь золото песков, расстилались зелёные поля; над садами вишни и груши возносились алые минареты. И боль её была острой, словно лезвие ножа – и настоящей. И он упрямо сжал рукоять клинка.
— Говоришь, демон поджидает меня в пещере, — хмуро бросил он. — Это не так уж плохо, значит, не придётся его искать.
— Ты поможешь мне?
Тяжело спрыгнув с коня, он взъерошил её волосы, подобные лику солнца.
— В пустыне быстро сохнет глотка, — буркнул он. — Я бы тоже не отказался от глотка воды.
— Тебя настигнет смерть!
— Всему на свете приходит конец, — невесело улыбнулся он. — В том числе боли и мукам. Туранцы верят, что нет и в чертогах богов, но клянусь Кромом, лучше уж избавится от них и при жизни! Дай-ка мне свою игрушку, незнакомка!
И, подхватив пузатый сосуд, молча зашагал вперёд.

В леденящих ли скалах Киммерии, на раскалённом ли плато Агурххаш, Конану уже доводилось бывать в пещерах. Поэтому он уверенно нырнул в темноту и, касаясь стен руками, пошёл вперёд.
Тьма не была абсолютной – сквозь трещины в скале проникали робкие лучики света. Извилистый, осыпающийся ход привёл его в полукруглую пещеру, едва обработанную руками человека. Посередине её стоял массивный, украшенный прихотливой резьбой саркофаг. Выточенный из мрамора, он был угольно-чёрным. Странные лица и фигурки, искажённые в пароксизме боли и ужаса, украшали его.
Холодом веяло от саркофага – холодом безвоздушных пустот за пределами миров. Сделав шаг, Конан прикоснулся к крышке. Это прикосновение обжигало и леденило одновременно. Не обращая внимания на опаляющую боль, он обхватил холодный камень обеими руками, и, напрягая свои могучие мышцы, рванул в сторону творение умерших мастеров. Крышка со скрежетом сдвинулась, и взору киммерийца предстало странное видение давно ушедших веков.
В гробу лежал человек – несомненно, человек, хотя поразительная соразмерность его фигуры и неземная красота черт заставляли усомниться в собственном рассудке. Его тело было чёрным, словно само средоточие тьмы; но в нечеловечески прекрасных чертах не было ничего негроидного; скорее это была красота древних повелителей земли. Он спал, сложил руки на груди. Его лик был бесстрастен и спокоен, словно холодное величие звёзд.
Конан молча потянул из ножен клинок; хотя ему и претила мысль убивать спящего, но в этой фигуре человеческого было не больше, чем в холодных огоньках звёзд. И в этот момент создание открыло глаза и село, и взгляд его пылающих глаз почти физически ударил в киммерийца.
Конан отшатнулся.
Нечеловеческие глаза незнакомца хранили мудрость – и безумие. Это была мудрость зла. Проснувшийся медленно выпрямился и встал в саркофаге, нисколько не смущаясь своей наготы. С каждым мигом, Конан осознавал, что, несмотря на внешнюю оболочку, в нём не представимо мало человеческого. Намного больше существо походило на язык чёрного пламени, застывший в прихотливой форме. Демон сделал шаг и сошёл со своего каменного пьедестала.

Некоторое время они стояли друг напротив друга – порождения разных эпох. А затем демон набросился на киммерийца. Его лицо оскалилось в безумной усмешке, обнажая острые, словно иглы, клыки. Конан невероятным усилием остановил голову демона, тянущиеся к его горлу. Клыки впились в его плечо, и он зашипел от боли. Под чёрной кожей демона перекатывались стальные мышцы.
Глаза Конана застилала ярость, перед ним плавал кровавый туман, но он мощным усилием всё-таки оторвал костистые руки и извлёк из ножен клинок. И в следующий миг они оказались на полу – демон рывком повалил его на колени. Меч, зазвенев, покатился по мраморным плитам пола. С приглушённым рычанием раненного волка Конан подмял демона под себя. Его кости и мышцы трещали, словно ему приходилось сдерживать стадо разъярённых буйволов.
Наконец, Конан высвободил одну руку, зажав конечность демона под коленом, и подхватил мерцающий на полу меч. Остро отточенное лезвие вошло в плоть демона так же легко, как и в тело любого смертного. Но монстра это не остановило. Кровь не выступала из разверстых ран; движения не становились более слабыми или медленными. Зарычав от разочарования, киммериец двумя ударами отсёк клацающую голову; она, сверкая глазами, покатилась по полу.
Но даже это не остановило демона. Тело по-прежнему рвалось из рук киммерийца. Острые когти располосовали его кожу; кровь лилась из нескольких разлохмаченных ран. Противники катались по полу, словно сцепившиеся дикие собаки. Внезапно они оказались возле самого саркофага; прямо под наполовину отодвинутой, свисающей крышкой. Новая мысль сверкнула в голове киммерийца; чудовищным рывком, отозвавшимся болью во внутренностях, он одним махом опустил массивную крышку на демона. Раздался омерзительный хруст, и всё затихло.
Покачиваясь, варвар встал на ноги; перед глазами плыл багряный туман. Бесчисленные раны жгло, как будто огнём; прикосновение демона оказалось подобным смерти. Почти ничего не осознавая, погружаясь в призрачные болота безумия, варвар побрёл к противоположной стене помещения; угасающий разум помнил об обещании, данном девушке. Об Источнике Жизни.
Неуверенная поступь привела его к невысокой каменной чаше; и когда окровавленные руки упали в неё, и живительная влага коснулась обескровленного лица, приятное забытье снизошло на него.

Прошли эоны беспамятства и мрака, но его рассудок покинул океаны тьмы. Неуверенно, словно заново ощущая своё тело, Конан поднялся, с изумлением осмотрел свои руки – израненные и исцарапанные в битве с порождением мрака, они вновь были целыми, словно и не было безумной молчаливой схватки под сводами древней пещеры. Конан молча подобрал оставленный у входа в пещеру сосуд, и подставил его под странный лик то ли человека, то ли животного, извергающего столь ценную в пустыне влагу. А затем подобрал с мраморных плит поблёскивающий в полумраке меч, вложил его в ножны и направился к выходу.

Солнце на миг ослепило его. Оно било в глаза, как огромный янтарь. Вокруг был бескрайний простор, казавшийся особенно необъятным после тесных объятий пещеры. Лазурь небес оправляла золото солнца. Ветер негромко шумел в мохнатых макушках пальм. И одинокая алебастровая фигурка всё так же сидела на коленях у мохнатого старого ствола.
Конан молча поставил рядом с ней сосуд.
— Мрак и тьма не вечны, — улыбнулся он. — Хоть и утверждают так безумные жрецы древних богов. Ночь не вечна, и за ней всегда приходит рассвет. Хотя бывает так, что ранее угасает надежда.
Девушка открыла глаза, и снова их бездонный аквамарин поразил киммерийца. Она смотрела на него, не веря.
Конан крякнул.
— Кутшем давно мёртв, — помолчав, сказал он, — Лишь зуагиры шёпотом рассказывают о нём страшные сказки у своих костров. Я слыхал те странные названия, что произносила ты, в землях просвещённых мудрецов.
Он хмуро запустил пятерню в нечёсаную гриву смоляных волос.
— По правде говоря, я обычный бродяга, каких множество скитается по дорогам Турана, — усмехнулся он. — Грабитель, вор и наёмник. Странствовать со мной небезопасно для хорошенькой девушки. Но лучше уж так, чем торчать тут в пустыне. В конце концов, тут же нечего жрать.
А девушка не шевелилась.
Но её широко распахнутые глаза наполнились сверкающими слезами. Конан понял, что вряд ли сейчас она слышит его, и тогда он просто поднял и протянул ей кувшин, и с грубоватой нежностью взлохматив её искристые волосы, сказал:
— Пей.
Она пила, пила, и слёзы счастья текли по щекам

[Vlad lev]

Цитата: Автор: Пелиас почти кофийский вот ещё два старых рассказа довёл до ума.

ещё подкинь!