Поэзия

[Кел-кор]

Роберт Говард был большой ценитель и знаток поэзии. Среди его любимых поэтов были Редьярд Киплинг, Эдгар По, Омар Хайям, Гилберт Честертон, Оскар Уайльд... Но ведь и он сам писал стихи. Не только поэмы наподобие «Царя и дуба» или «Возвращения Соломона Кейна» — также и стихотворения, не относящиеся к тому или иному циклу. Данная тема и посвящена поэзии Говарда (в переводах на русский язык).

[Кел-кор]

Некоторые стихи Говарда в переводе Максима Калинина:
http://magazines.russ.ru/ural/2006/7/go1.html

И вот еще парочка его переводов:

Чернозыбье

Смотрю как волны зыблются в ночи
И размыкают берега кольцо.
Верхушки скал острее, чем мечи,
А ветер неизменно бьёт в лицо.

Я на пороге выбора застыл.
Ночное небо звёзды серебрят.
И чей-то голос шепчет, глух и стыл:
«Из Чернозыбья нет пути назад...»

Black seas

I have heard black seas booming in the night
On dim uncharted shores beneath the stars,
With reefs that never gleamed to moral sight,
And winds that never hastened man-hewn spars.

I waver on the threshold of my choice —
Oh, silver stars that gleam the oceans black! —
For through the night there sounds a nameless Voice:
«Who ride the dusty seas — they come not back.»

Король и Дуб

Подкрадывалась к солнцу тень. По небу плыл орёл.
Широкой просекой в лесу мечник высокий брёл.
«Король идёт! Идёт король!» — к стволу склонялся ствол.
Метнулась тень — и солнца след простыл, и ночь — черна.
Но тут же прободала мглу лобастая луна.
И призрачным сияньем мир наполнился до дна.
Деревья навевали жуть, ветвями шевеля.
Как будто — чудища пришли взглянуть на короля.
Как будто — кости мертвецов извергнула земля.
Не счесть вокруг горящих глаз, не счесть покляпых рыл.
И вдруг пятиобхватный дуб корнями землю взрыл,
Прополз вперёд и королю проход загородил.
Тот даже вскрикнуть не успел — узлистые суки
Его зажали в кулаке, рассудку вопреки,
И выпал сломанный кинжал из сломанной руки.
И тут запели древеса, стоявшие молчком,
Так, словно вытолкнули вдруг из горла горький ком:
«Низвергли люди нашу власть, но мы своё возьмём!»
Король подумал, что сейчас пойдёт лесная рать
И уничтожит мир людей, топча за пядью пядь.
Так он подумал прежде чем сознанье потерять.
Руками попирая ствол, стоял он поутру.
Всё было тихо. Лишь листва шепталась на ветру.
Король на свой вернулся путь стряхнув с одежд кору.

The King and the Oak

Before the shadows slew the sun the kites were soaring free,
And Kull rode down the forest road, his red sword at his knee;
And winds were whispering round the world: «King Kull rides to the sea.»
The sun died crimson in the sea, the long gray shadows fell;
The moon rose like a silver skull that wrought a demon's spell,
For in its light great trees stood up like spectres out of hell.
In spectral light the trees stood up, inhuman monsters dim;
Kull thought each trunk a living shape, each branch a knotted limb,
And strange unmortal evil eyes flamed horribly at him.
The branches writhed like knotted snakes, they beat against the night,
And one gray oak with swayings stiff, horrific in his sight,
Tore up its roots and blocked his way, grim in the ghostly light.
They grappled in the forest way, the king and grisly oak;
Its great limbs bent him in their grip, but never a word was spoke;
And futile in his iron hand, a stabbing dagger broke.
And through the monstrous, tossing trees there sang a dim refrain
Fraught deep with twice a million years of evil, hate and pain:
«We were the lords ere man had come and shall be lords again.»
Kull sensed an empire strange and old that bowed to man's advance
As kingdoms of the grass-blades before the marching ants,
And horror gripped him; in the dawn like someone in a trance.
He strove with bloody hands against a still and silent tree;
As from a nightmare dream he woke; a wind blew down the lea,
And Kull of high Atlantis rode silent to the sea.

И вот стихотворение, которое я сам однажды пытался переводить. Очень оно мне нравится.

Осень

Гомерову струну подгрызла ржа.
Кружится жёлтый лист по белу свету.
И древеса, затравленно дрожа,
В провисшем небе видят смерти мету.

Снялась со взморья стая чёрных птиц
За край небес, похожий на секиру.
А ветер расхитителем гробниц
Проходит по стенающему миру.

Упали с веток мёртвые плоды.
Трава сомкнулась над разбитой лютней.
Прибой слизнул с песка мои следы.
Жизнь кажется всё зыбче, всё минутней.

Autumn

Now is the lyre of Homer flecked with rust,
And yellow leaves are blown across the world,
And naked trees that shake at every gust
Stand gaunt against the clouds autumnal-curled.

Now from the hollow moaning of the sea
The dreary birds against the sunset fly,
And drifting down the sad wind's ghostly dree
A breath of music echoes with a sigh.

The barren branch shakes down the withered fruit,
The seas faint footprints on the strand erase;
The sere leaves fall on a forgotten lute,
And autumn's arms enfold a dying race.


Стихи взяты с форума сайта «Век перевода».

[Пелиас Кофийский]

Да, стихи Говарда мне очень нравяться. Хотя они и немного мрачноваты, но полны экспрессии :)

[Кел-кор]

Вот еще перевод довольно известного творения Говарда, выполненный Максимом Калининым:

Киммерия

Я помню:
За чернолесьем прячутся холмы.
В подлобье неба вьются облака.
В траве крадутся мутные ручьи.
Ютится ветер в каменных щелях.
До горизонта взгорбья громоздят
Обросшие кустарником холмы.
Заматерелый край. С крутой скалы
Туманным взором видит человек
Единственно холмы, за строем строй —
Как близнецы в обвислых башлыках.
Издревле помрачённая земля,
Обетованье снам и облакам.
Разлапистые дремлют древеса
И ветер в голых прутьях говорит.
Больное солнце скупо на лучи
И тени — куцы. Этот край зовут:
Глубоководье Ночи — Киммерия.
Я позабыл за долгие века
Все имена, какими был реком.
И лишь во сне я слышу свист стрелы
И зверя рык. Но не забуду ввек
Молчание нахмуренной земли,
Напластованье тусклых облаков,
Оцепененье вековечных чащ.
Глубоководье Ночи — Киммерия.

Cimmeria

I remember
The dark woods, masking slopes of sombre hills;
The grey clouds leaden everlasting arch;
The dusky streams that flowed without a sound,
And the lone winds that whispered down the passes.
Vista upon vista marching, hills on hills,
Slope beyond slope, each dark with sullen trees,
Our gaunt land lay. So when a man climbed up
A rugged peak and gazed, his shaded eye
Saw but the endless vista — hill on hill,
Slope beyond slope, each hooded like its brothers.
It was gloomy land that seemed to hold
All winds and clouds and dreams that shun the sun,
With bare boughs rattling in the lonesome winds,
And the dark woodlands brooding over all,
Not even lightened by the rare dim sun
Which made squat shadows out of men; they called it
Cimmeria, land of Darkness and deep Night.
It was so long ago and far away
I have forgotten the very name men called me.
The axe and flint-tipped spear are like a dream,
And hunts and wars are like shadows. I recall
Only the stillness of that sombre land;
The clouds that piled forever on the hills,
The dimness of the everlasting woods.
Cimmeria, land of Darkness and the Night.

[Пелиас Кофийский]

А ещё есть?

[Кел-кор]

Вот еще. Переводил сам, поэтому уж не обессудьте, если плохонько вышло.

Барабаны пиктов

Как мог нести я бремя тяжкого труда
И потом обливаться ежедневно,
Когда в душе запечатлелся навсегда
Звук барабанов пиктов гневный?

The Drums of Pictdom

How can I wear the harness of toil
And sweat at the daily round,
While in my soul forever
The drums of Pictdom sound?

[Пелиас Кофийский]

В сузшсноти, неплохо!

[Кел-кор]

Стихотворения из книги «Конан и другие Бессмертные»:

Из цикла «Бран МакМорн»:

Песнь народа
(пер. С. Степанова)

Сидел Бран МакМорн на троне высоком,
Бог-солнце канул, запад пылал.
На деву Бран глянул мрачным оком;
«Пой Песнь Народа», — он приказал.

Тьмою морскою темны ее очи,
Алым закатом губы красны,
Скинув, как роза, в преддверии ночи,
Дева коснулась рукою струны.

Лира златая в сдавленном стоне
Вспомнила древний, прекрасный язык.
Бран неподвижно сидел на троне,
В отсветах алых бронзовый лик.

«Первый народ мы, — так дева пела, —
Из неведомой дальней страны мы пришли,
Где море пылало, закат без предела
И высились горы на кромке земли.

Первый Народ — Последняя Раса,
Му затонул, он — легенда и дым.
Ныне акулы по голым террасам,
О Атлантида, гуляют твоим».

Бронзовым Бран сидел изваяньем,
В сполохах алых бился закат,
Лира исполнилась грозным звучаньем,
Словно бы струн перестроили лад.

«Слушай сказание древнего утра —
На берег выбросил моря бурун
Дивную раковину перламутра
С вязью таинственных лунных рун.

Руны гласили: «Первым по водам
Вышел ты из тумана Времен.
Знай — ты станешь Последним Народом
В год, когда будет весь мир сокрушен.

Сын твой, на гору взойдя, содрогнется
Вместе с горою, грозой обуян,
Узрит, как мир, словно свиток, свернется
В мареве дымном и канет в туман.

Ветер смятенным промчит небосводом,
Звездное крошево сдует навек,
Первый Последним станет Народом,
Сын твой — последний земли человек».

Голос тонул, оглушен тишиною,
Эхом вдали затихая без сил,
Ветер веял прохладой ночною,
Запахи леса с собой приносил.

Дева умолкла, кончив сказанье;
Мыши летучие, ночь, тишина.
Бран на троне, как изваянье,
Звезды зажглись, и встала луна.


Из цикла «Соломон Кейн»:

Погибший друг
(пер. М. Семёновой)

Туман стелился под луной,
Клубясь, перетекал.
Один в лесу, во тьме ночной,
Усталый путник спал.

Сэр Ричард Гренвиль встал над ним
И тронул за плечо:
«Беда! Беда! Скорей проснись
И встреть врага мечом!»

Проснулся Кейн и испытал
Лишь радость, не испуг:
Его в ночи остерегал
Давно погибший друг!

И молвил Кейн: «Не мне, о сэр,
Господень смысл понять!
Увы, я видел вашу смерть,
Но вы со мной опять!

Как вышло, что из-за черты
Вернулись вы в сей мир?..» —
«Не время, Кейн! Дрожат листы,
Грядет кровавый пир!

Спешат нагие дикари
По голову твою,
И каждый клялся до зари
Предать тебя копью.

Отмщенья жаждает толпа,
И в бегстве смысла нет:
От их шагов гудит тропа,
Где ты оставил след!»

Едва лишь Кейн успел вскочить,
Стряхнув последний сон, —
Раскрашенные палачи
Бегут со всех сторон!

Но выстрел грянул, точно гром,
Врага сшибая с ног,
И под луною серебром
Сверкнул его клинок!

И с каждой вспышкой серебра
Багровый пламень гас
В зрачках не ведавших добра
Дикарских злобных глаз.

А рядом с ним другой боец
Разил в полночной мгле,
И с каждым выпадом мертвец
Пластался на земле!

Врагам добычи не видать, —
Поют, звенят мечи...
...И прочь отхлынула орда
И сгинула в ночи.

И вновь тиха ночная сень,
И лес молчит опять,
И обернулся к другу Кейн,
Спеша его обнять,

Спеша прижать его к груди:
«О сэр, откуда здесь...»
И что ж? Он снова был один
Под куполом небес.


Возвращение Соломона Кейна
(пер. М. Семёновой)

Над скалами белые чайки вились
И пеной хлестал прибой,
Когда наконец кочевая жизнь
Его привела домой.

Под ветром шуршал прибрежный песок
И к ночи клонился день,
Когда в свой маленький городок
Пришел Соломон Кейн.

Народ сбегался с разных сторон
И следом валил толпой:
Он шел, как призрак былых времен,
По уличной мостовой.

Он все смотрел и смотрел вокруг,
И странен был его взгляд.
Он видел столько горьких разлук
И вот — вернулся назад.

В таверне старой сквозь гул голосов
Поскрипывали слегка
Стропила из девонширских дубов,
Помнившие века.

Кейн поднял пенную кружку в честь
Павших в давнем бою:
«Сэр Ричард Гренвиль сиживал здесь...
С ним я ходил на юг.

Тела мертвецов с собой унося,
Текла по палубам кровь:
На каждое наше по пятьдесят
Испанских было судов!

Сбитые мачты падали вниз,
Мечи ломались в руках,
Но только яростней мы дрались,
И прочь отступал страх!

Длилась багровая круговерть
И новый рассвет вставал,
И сотни стволов изрыгали смерть,
Когда Ричард Гренвиль пал.

Каждому с ним наступит пора
Чашу испить одну...
Но лучше б нам было взорвать корабль
И с честью пойти ко дну!»

Пожар отражался в его глазах
И океана зыбь.
А по запястьям — рубцы на рубцах:
Память испанских дыб.

«А как, — он спросил, — королева Бесс?
Не больно ладил я с ней...»
«На могиле ее воздвигнули крест
Тому уж немало дней».

«Прах к праху!.. — он молвил. — Конец земной —
Могильная тишина...»
А ветер стонал и бился в окно,
И восходила луна.

Скользили по лику ее облака,
Когда Соломон Кейн
Неторопливо повел рассказ
О виденном вдалеке:

«В безбрежном лесу, на чужих ветрах,
Под багровой звездой
В глухую полночь рожденный Страх
Свивает свое гнездо.

Я видел черное колдовство,
Которого больше нет.
Оно отвращало и естество,
И самый Господень свет.

Там в городе, старом, как Смерть сама,
Жила бессмертия дочь.
Во взгляде ее — безумия тьма,
Кровавых пиров ночь.

Там грудами скалились черепа
Во славу красы ее.
Там крови требовала толпа —
Несытое воронье.

Царица была вторая Лилит —
Огонь и кровь на челе!
И был поцелуй ее ядовит...
Теперь она спит в земле.

Сразил я вампира, что высосал кровь
У черного князя из жил.
А после блуждал меж серых холмов,
Где мертвый народ жил.

Господь не оставил меня в тот день,
Орудьем гнева избрав,
И я оградил племена людей,
Земное земле отдав.

Я демонов видел в ночи полет,
И кожистых крыльев песнь
Сперва мое сердце одела в лед,
Потом позвала на месть.

Но все это в прошлом!.. Родной порог
Меня наконец манит.
Я стал староват для дальних дорог,
Забравших мои дни.

Довольно сражений и дальних стран,
Отмеренных мне судьбой...»
...Но где-то в ночи гремел океан
И скалы крушил прибой.

Он пену валов швырял в пустоту,
Стараясь достать до звезд,
И ветер летел и выл на лету,
Как бешеный гончий пес.

И Кейн услыхал тот призрачный зов,
Тот бестелесный стон,
И в глубине холодных зрачков
Вспыхнул былой огонь.

И Кейн оглянулся по сторонам,
Как будто бы в первый раз,
И вышел за дверь, где светила луна,
В серебряных тучах мчась.

Люди за ним поспешили вслед,
И видел добрый народ
Над вершиной холма его силуэт,
Врезанный в серебро.

Надолго ли скрылся?.. В какой предел?..
Чей голос его позвал?..
...И только победную песню пел
Над морем летевший шквал.

[ArK]

Solomon Kane's Homecoming

The white gulls wheeled above the cliffs,
the air was slashed with foam,
The long tides moaned along the strand
when Solomon Kane came home.
He walked in silence strange and dazed
through the little Devon town,
His gaze, like a ghost's come back to life,
roamed up the streets and down.

The people followed wonderingly
to mark his spectral stare,
And in the tavern silently
they thronged about him there.
He heard as a man hears in a dream
the worn old rafters creak,
And Solomon lifted his drinking-jack
and spoke as a ghost might speak:

“There sat Sir Richard Grenville once;
in smoke and flame he passed,
“And we were one to fifty-three,
but we gave them blast for blast.
“From crimson dawn to crimson dawn,
we held the Dons at bay.
“The dead lay littered on our decks,
our masts were shot away.

“We beat them back with broken blades,
till crimson ran the tide;
“Death thundered in the cannon smoke
when Richard Grenville died.
“We should have blown her hull apart
and sunk beneath the Main.”
The people saw upon his wrists
the scars of the racks of Spain.

“Where is Bess?” said Solomon Kane.
“Woe that I caused her tears.”
“In the quiet churchyard by the sea
she has slept these seven years.”
The sea-wind moaned at the window-pane,
and Solomon bowed his head.
“Ashes to ashes and dust to dust,
and the fairest fade,” he said.

His eyes were mystical deep pools
that drowned unearthly things,
And Solomon lifted up his head
and spoke of his wanderings.
“Mine eyes have looked on sorcery
in the dark and naked lands,
“Horror born of the jungle gloom
and death on the pathless sands.

“And I have known a deathless queen
in a city old as Death,
“Where towering pyramids of skulls
her glory witnesseth.
“Her kiss was like an adder's fang,
with the sweetness Lilith had,
“And her red-eyed vassals howled for blood
in that City of the Mad.

“And I have slain a vampire shape
that sucked a black king white,
“And I have roamed through grisly hills
where dead men walked at night.
“And I have seen heads fall like fruit
in the slaver's barracoon,
“And I have seen winged demons fly
all naked in the moon.

“My feet are weary of wandering
and age comes on apace;
“I fain would dwell in Devon now,
forever in my place.”
The howling of the ocean pack
came whistling down the gale,
And Solomon Kane threw up his head
like a hound that snuffs a trail.

A-down the wind like a running pack
the hounds of the ocean bayed,
And Solomon Kane rose up again
and girt his Spanish blade.
In his strange cold eyes a vagrant gleam
grew wayward and blind and bright,
And Solomon put the people by
and went into the night.

A wild moon rode the wild white clouds,
the waves in white crests flowed,
When Solomon Kane went forth again
and no man knew his road.
They glimpsed him etched against the moon,
where clouds on hilltop thinned;
They heard an eery echoed call
that whistled down the wind.

[ArK]

Solomon Kane's Homecoming (Variant)


The white gulls wheeled above the cliffs,
the wind was slashed with foam,
The long tides moaned along the strand
when Solomon Kane came home.
He walked in silence through the streets
of the little Devon town,
The folk all followed whispering
all up the streets and down.

They whispered of his sun-bronzed hue
and his deep strange stare;
They followed him into the tavern
and thronged about him there.
He heard, as a man hears in a dream,
the old worn rafters creak,
And Solomon lifted his drinking jack
and spoke as a ghost might speak:

“Where are the lads that gathered here
so many years ago?
“Drake and Hawkins and Oxenham,
Grenville and Leigh and Yeo?
“Was it so long ago,” said Kane,
“sat Richard Grenville there?
“The dogs of Spain,” said Solomon Kane,
“by God, we fought them fair!

“For a day and a night and a day again
we held their fleet at bay,
“Till their round shot riddled us through and through
and ripped our masts away.
“Where is Bess?” said Solomon Kane.
“It racked me hard to go –
“But I heard the high tide grate the keel
and I heard the sea-wind blow.

“I left her – though it racked my heart
to see the lass in tears –”
“In the quiet churchyard by the sea
she has slept these seven years.”
The sea-wind moaned at the window pane
and Solomon bowed his head.
“Ashes to ashes, dust to dust,
and the fairest fade,” he said.

His eyes were mystical deep pools
that drown unearthly things,
And Solomon lifted up his head
and spoke of his wanderings.
“My feet have tracked a bloody way
across the trackless sands,
“Mine eyes have looked on sorcery
in the dark and naked lands.

“And I have known a deathless queen
in a city old as Death;
“Her smile was like a serpent's kiss,
her kiss was Lilith's breath.
“And I have roamed in grisly hills
where dead men walked by night,
“And I have seen a tattered corpse
stand up to blast men's sight.

“And I have heard the death-chant rise
in the slaver's barracoon,
“And I have seen a winged fiend fly,
all naked, in the moon.
“My feet are weary of wandering
and age comes on apace –
“I fain would dwell in Devon now,
forever in my place.”

The shouting of the ocean-winds
went whistling down the gale,
And Solomon Kane raised up his head
like a hound that snuffs the trail.
A-down the winds like a running pack,
the hounds of the ocean bayed,
And Solomon Kane rose up again
and girt his Spanish blade.

Hands held him hard but the vagrant gleam
in his eyes grew blind and bright,
And Solomon Kane put by the folk
and went into the night.
A wild moon rode in the wild white clouds,
the waves their white crests showed
When Solomon Kane went forth again,
and no man knew his road.

They saw him etched against the moon
on the hill in clouds that thinned,
They heard an eery, echoed call
that whistled down the wind.
Out of the tavern into the night
went Solomon Kane once more,
He heard the clamor of the winds,
he had harked to the ocean's roar.