Лес Гоблинов

[Lex Z]

Лес Гоблинов



С недовольным карканьем взлетела черная стая, рассаживаясь по разлапистым елям. Похожие на бусинки птичьи глаза неотрывно смотрели на черноволосого воина, спрыгнувшего на дно оврага.
Воин был молод и иной мог даже назвать его мальчишкой, обманувшись отсутствием бороды и мягкостью черт. Однако ни ростом, ни шириной плеч он не уступал взрослым мужчинам. На нем были одежды из грубо выделанных звериных шкур, зато меча из великолепной стали не постыдился бы и рыцарь. Его и сняли с рыцаря — с одного из павших аквилонцев, что далеко на юге тщетно пытались противостоять ярости северных варваров.
Однако здесь уже варварам пришлось столкнуться с яростью еще более злобной и дикой. Холодные голубые глаза внимательно рассматривали то, на чем только что пировали вороны. Не всякий мог опознать человеческие останки в этом кровавом месиве, но варвар сразу понял, кем оно было при жизни. Лицо молодого воина осталось бесстрастным, лишь в глазах мелькнуло нечто не обещавшее ничего хорошего виновным в этой смерти.
— Кто это, Конан? — послышался крик сверху. Воин поднял голову – из обступившего овраг ельника выходили такие же черноволосые варвары, вооруженные мечами и топорами.
— Нейл, сын Фелана, — ответил молодой воин, внимательно осматривая землю,— его убили еще утром, связанного. И еще…
— Что еще? — поджарый воин, с седыми прядями в черных волосах, выступил вперед. Судя по тому, как почтительно расступились остальные, он был старшим в отряде.
— Его не просто убили, — понизил голос Конан, — у него вырезана печень и сердце, срезано мясо с бедер, несколько ребер выломано и обглодано.
— Кром! — выдохнуло сразу несколько голосов и воины настороженно заозирались. Только в самых древних и страшных легендах Киммерии рассказывалось о людоедстве.
— Это не пикты и не ваниры, — покачал головой старший воин, — даже они не едят...
— Крааа! — на весь лес, казалось, разнесся крик черной птицы, опустившейся на ветвь могучей ели. Один из варваров потянулся за пращой, но старший, ухватил его за руку: от него не укрылся ни необычайно черный, с синим отливом, цвет оперения, ни размеры птицы, больше подходящие небольшому орлу. Отметил он и то, что остальные вороны с появлением этой куда-то незаметно исчезли. Ворон глянул на киммерийцев пронзительно умным глазом, потом взмахнул крыльями и с оглушительным карканьем взмыл вверх. С покачнувшейся ветви на дно оврага упало нечто, тут же подхваченное Конаном. Выбравшись из оврага, молодой воин протянул старшему свою находку — несколько прядей черно-бурых волос. Варвар принюхался и на его лице проступили одновременно ненависть и суеверный страх.
— Гоблины, — проворчал он и взгляды его воинов как по команде устремились туда где за над покрытыми лесом холмами вздымались острые скалы, похожие на челюсть гигантского волка. Варвары не знали границ в понимании цивилизованных людей, но все кланы сходились на том, что за Волчьим Хребтом заканчиваются киммерийские земли.
Десять лучших воинов клана вышли в этот поход, под предводительством Родрика сына Конна. Еще утром они пришли в родное село, вернувшись из похода кланов объединившихся против аквилонцев, установивших на землях Киммерии крепость Венариум. Мужество и выучка хайборийских солдат не спасла их ярости черноволосых варваров. Многие мальчики стали тогда мужчинами и имя Конана, как и других молодых воинов, уже звучало на советах вождей. Воодушевленные победой, возвращались киммерийцы в домой, где и узнали страшную весть: незадолго до их возвращения неведомый враг обрушился на одно из отдаленных поселений, где оставались лишь дети, женщины и старики. Последних убили со страшной жестокостью, хотя, судя по обилию крови, даже старые киммерийцы дорого продавали свою жизнь. Но трупов врагов не оказалось, также как и женщин и с детьми – судя по всему нападавшие увели их. Родрик отобрал десять лучших воинов и кинулся в погоню по горячим следам.
Уже темнело, когда киммерийский отряд поднялся на Волчий Хребет, выйдя на небольшой пятачок, с трех сторон зажатый высокими скалами. С четвертой стороны открывался обрыв, под которым простирался густой ельник, где исчезали вытекавшие с холмов небольшие речки. Конан знал, что в лесу эти реки впадали в исполинское болото, на котором и произрастал лес, ставший естественной границей между Киммерией, Ванахеймом и Пустошами Пиктов. Враги приходили в Киммерию северо-западнее или юго-западнее, но непролазную чащу и топкие трясины хранило древнее суеверие, одинаково распространённое у трех враждующих народов. Никто не отваживался входить в этот лес населенный, по слухам, мерзкими тварями. Что они из себя представляли, никто толком не знал: легенды разнились от клана к клану, обрастая небылицами по мере удаления от Леса. Но никакие, даже самые страшные легенды, не заставили бы киммерийцев отказаться от намерения спасти своих родичей или хотя бы отомстить за них.
Огня зажигать не стали, чтобы не выдавать своего присутствия. Поужинав сушеным мясом и козьим сыром, киммерийские воины легли спать. Первым сторожить выпало Конану. Он устроился над обрывом и замер, превратившись в зрение и слух. С холодной ненавистью, смотрел он на простиравшуюся внизу громаду черного леса. Конан был самым младшим из вышедших в поход воинов, удостоившийся чести идти рядом с вождем, после того как он одним из первых взобрался на стены Венариума. Однако он знал, что старшие воины и поныне не считают его равным, несмотря на участие уже во многих битвах. Этот поход станет для него очередным испытанием воинской доблести и честолюбивый юноша надеялся отличиться и тут.
Неожиданно он напрягся: показалось ли ему или в глубине чащи и впрямь засветились ядовито-зеленые огоньки? Гнилушечное мерцание становилось все ярче, будто приближаясь, завораживая пляской язычков пламени на верхушках деревьев. Конан почувствовал как его веки тяжелеют, тело охватывает невероятная усталость и он все больше клюет носом, усыпляемый чередой зеленоватых переливов.
— Краааа!!! — крик раздался у него над ухом и огромная птица пронеслась над головой, задевая волосы крыльями. Конан встрепенулся и вскочил на ноги, хватаясь за меч. Он уже заметил крадущиеся меж скал приземистые уродливые фигуры и мерцающие в ночи красные глаза.
— Тревога!!! — крикнул Конан, — нападение!
Ему ответил оглушительный вой и тут же скалы закишели мерзкими существами, словно черви выползающие из сгнившего трупа. Никогда еще Конану попадалось столь разномастного сборища: низкорослые и высокие, худощавые и дородные, смуглые и бледные существа. С рыжими волосами и черными волосами, причем некоторых волосы покрывали столь густо, что делали их похожими скорей на обезьян, чем на людей. Это сходство усиливалось низкими покатыми лбами и длинными руками, больше похожими на когтистые лапы. Лица тварей также представляли причудливую смесь людских и звериных признаков – от почти человеческих черт до звериных морд, оскалившихся острыми клыками. В руках нападающие держали дубины и грубо сработанные каменные топоры.
Крик Конана не дал перебить варваров спящими – они встретили врагов с оружием в руках. Словно волна грязной пены захлестнула киммерийцев – и отхлынула вновь, оставляя на камнях мертвых и покалеченных тварей. Мечи мелькали словно серые молнии, рассекая плоть, отрубая лапы и выпуская мозги из уродливых голов. Родрик, распевая воинственную киммерийскую песню, не наносил ни одного лишнего удара, после каждого замаха оставляя на земле разрубленное пополам тело. Сплотившиеся вокруг него воины, также мужественно и стойко отбивались от чудовищ, сея кровавую жатву в окружившем их сборище.
Но натиск тварей не ослабевал: все новые и новые гоблины выныривали из ущелий, стремясь дорваться до глоток киммерийцев. Вот меч Гверна, сына Мердока, увяз в позвоночнике одного из гоблинов и тут же навалившиеся на него твари выдернули его из круга бойцов. Гверн еще успел свернуть шею одному из врагов, когда удар каменного топора раскроил киммерийцу голову, а тело тут же растерзали в клочья. Другие твари с оглушительным рыком устремились в образовавшийся проем, в горячке боя забыв о смертельной стали. Топоры и дубины, клыки и когти вонзились в тела воинов и кровавый водоворот боли и смерти закружился меж скал.
Конану пришлось хуже всех – сидя у обрыва, он с самого начала оказался отрезан от остальных, в одиночку отбиваясь от наседавших тварей. Первому гоблину он одним ударом снес косматую голову, но в следующий же миг на него навалилась целая свора. Конан сеял смерть направо и налево, но образовавшаяся вокруг давка, мешала размахнуться как следует. Он рубил и колол, пока меч не завяз в груде мертвой плоти и сразу несколько тварей навалились на него, оттесняя к обрыву. Острые зубы вонзились в его плечо и киммериец в отчаянии вдавил пальцы в налитые кровью глаза. Тварь заверещала, рванулась в сторону и, не удержавшись, сорвалась с обрыва, увлекая за собой Конана. Последнее, что видел он, падая – торжествующая свора, захлестнувшая израненного Родрика, поющего свою песнь смерти.
— Крааа! – назойливый крик вырвал Конана из забытья. Пробуждение отозвалось болью во всем теле. На виске ныла свежая рана, запекшаяся кровь из которой мешала ему открыть глаза. С трудом разомкнув их, Конан осмотрелся — он лежал в переломанном ельнике, вырастающим из топкого черного ила. Разлапистые ветви и болотная грязь смягчили удар – а еще труп гоблина, на котором лежал Конан. Киммериец мрачно усмехнулся и, пошатываясь, встал. Быстро убедившись, что на нем не переломов, Конан посмотрел в небо и увидел поднимавшееся из-за Волчьих Зубов солнце. На самих скалах не наблюдалось никакого движения, но Конан не сомневался, что все кончено. Из отряда киммерийцев, вышедших в поход остался только он.
На его лице заиграли желваки, сердце его налилось холодной тяжестью. Он вырвался из морока, он успел крикнуть и твари взяли дорогую цену, прежде чем перебить весь отряд – и все же Конан чувствовал себя виноватым. Они погибли за честь клана — а Конан еще жив. Только на нем теперь повис долг по отмщению — как за похищенных женщин и детей, так и за погибших товарищей.
Громкий крик оторвал его от мрачных размышлений и Конан, подняв голову, увидел на верхушке ближайшей ели уже знакомого ворона. Он завтракал — средь сломанных ветвей ели застряло тело гоблина. Птица деловито обклевывала уродливое лицо, жадно заглатывая кусочки плоти. Закончив с трапезой, ворон каркнув еще раз, сорвался с ели и, сделав круг над Конаном, полетел назад к скалам. Повинуясь внезапному наитию, варвар, хромая, двинулся следом.
Из леса Волчьи Зубы выглядели сплошной стеной, но, подойдя ближе, Конан увидел меж скал узкие расщелины. Ворон подлетел к одной из них и, требовательно каркнув, скользнул внутрь. Помедлив немного, Конан шагнул в ущелье, по дну которого, журча, бежал небольшой ручеек. Вскоре варвар услышал впереди шум воды, а потом увидел и небольшое озеро, зажатое между каменных стен. Сверху в озеро водопадом обрушивался поток, а за ним, скрытый водяной пылью, просматривался черный провал пещеры. Ворон уселся на скальный выступ рядом с водопадом и снова каркнул, требовательно глянув на Конана. Тот, уже не колеблясь, вошел под водопад, с наслаждением ощущая как холодные струи освежают израненное тело, смывая кровь и грязь.
За водопадом начался туннель, освещенный дневным светом проникающим через неведомые глазу отверстия. Пройдя с десяток шагов, Конан свернул за угол и замер.
Его глазам открылась небольшая пещера почти правильных прямоугольных очертаний. В ней царил полумрак, но свет откуда-то проникал и сюда, так что скоро глаза Конана привыкли к темноте. В центре пещеры виднелось каменное возвышение, на котором стоял открытый саркофаг из странного темно-зеленого камня. А в нем лежал, закрыв глаза, рослый воин почти не отличимый от соплеменников Конана. Но вместо звериных шкур, на нем были украшенные золотым и серебряным шитьем одежды из не виданных в этих краях тканей. Черные волосы прикрывал золотой обруч с драгоценными камнями, такие же камни и золотые предметы лежали и в гробу, обрамляя ложе воина. Однако взгляд Конана приковали не драгоценности, а лежавший на коленях воина меч: прямой и длинный клинок, сталь которого отливала насыщенной синевой. Рукоять клинка венчал темно-красный камень, а на перекрестье было вытравлено изображение ворона с распахнутыми крыльями.
Киммериец замер на пороге: жажда обладания чудесным оружием боролась в нем с суеверным страхом. Печать невероятной древности лежала на этом месте, но при этом усопший воин выглядел почти как живой, лишь ненадолго прилегший отдохнуть. Киммериец окинул взглядом стены пещеры, только сейчас заметив покрывавшую их искусную роспись, объединенную чередой последовательно сменявших друг друга картин. Ближе всего к Конану находилось бескрайнее водное пространство,— юноша сразу понял, что это море,— по которому шли огромные суда, с изображением ворона на парусах. Следом начались сцены боев со странными людьми, в причудливых доспехах и нездешней внешности. Следующая картинка изображала, как черноволосые воины, похожие на соплеменников Конана, входят в разрушенные мраморные города. На противоположной от входа стене, прямо над гробницей, картина показывала восседавшего на троне царя, опиравшегося на меч, один в один схожий с тем, что лежал в саркофаге. Затем начались величественные и устрашающие сцены, в которых исполинские волны накрывали неизвестную землю с белыми храмами и дворцами, огнедышащие горы изрыгали пламя и черный дым, а в земле открывались огромные трещины, поглощающие людей. Затем следовала череда жестоких боев между черноволосыми воинами и смуглыми низкорослыми дикарями, в которых Конан без труда признал пиктов. С каждым новым рисунком враги пиктов изображались все более гротескно, будто постепенно теряя человеческий облик. Последняя же серия картин, самых неряшливых и примитивных, изображала уродливых существ, поросших черной шерстью, спаривающихся на фоне густых лесов и болот с рыжими обезьянами, низкорослыми смуглыми женщинами и неким белокожим народом, почему-то вызвавшим и Конана чувство необъяснимой гадливости . А на заднем плане, темным предвестником беды маячила миниатюрная фигурка, облаченная в черные перья.
Конан перевел взгляд на воина и лишь теперь увидел на его лице печать глубокой скорби. Варвар еще раз посмотрел на наскальные картины и решительно шагнул вперед, протягивая руку к мечу. Когда киммериец коснулся оружия, камень на его эфесе на миг блеснул алым светом. Конан, подавив сиюминутный порыв отбросить колдовское оружие, повесил меч на пояс и, развернувшись, зашагал к выходу.
Молодой воин шел по лесу, отводя в сторону ветви огромных елей и бороды зеленого мха. Как Конан не старался, но идти бесшумно ему не удавалось: под ногами чавкала болотная грязь, неумолчно гудели вспугнутые им комары и прочий гнус, жадно впивавшийся в обнаженную кожу. Зеленый мох, покрывший землю, мог обернуться коварной ловушкой: только врожденное чутье спасало Конана от попадания в трясину. Своим новым мечом, Конан наскоро срубил и обстругал молоденькую сосенку, превратив ее в надежный шест, которым он и нащупывал дорогу.
Кроме трясины жизни Конана пока ничто не угрожало. В чаще порой мелькали четвероногие тени, но пока никто из здешних хищников не рисковал приблизиться с исцарапанному киммерийскому волчонку, упрямо прорубавшему путь вперед. Однако Конан понимал, что рано или поздно он столкнется со здешними обитателями и с нетерпением ждал этой встречи — разумеется, с двуногими, а не с четвероногими хищниками. И его желание сбылось: едва стемнело, как он услышал вдалеке отдаленный гул и признал в нем гром барабанов, подобных тем, в которые бьют пикты. Гул становился все громче, в него все чаще вплетались размеренные песнопения — на незнакомом языке, но с встречавшимися иногда знакомыми словами. А потом меж деревьев замерцало знакомое ядовито-зеленое свечение и Конан, не долго думая, направился к нему. Он был готов погибнуть, но не собирался отступать: через барабанный бой и песнопения порой прорывались женские и детские вскрики, полные смертельной муки — и вот они звучали на хорошо знакомом Конану языке. На лице киммерийца заиграли желваки, когда он понял, что нашел похищенных женщин и детей.
Наконец меж деревьями появились просветы и на фоне зеленого свечения стали видны темные фигуры, корчащиеся и пляшущие в какой-то адской пляске. Конан удвоил осторожность, но вскоре понял, что это лишнее – какофония стояла такая, что тут пропустили бы и приближение целой армии. Варвар встал за стволом огромной лиственницы и осторожно выглянул.
Его глазам открылась обширная поляна, вернее даже очередное болото, залитое лунным светом. Из воды выступали травянистые островки, на которых корчилось в безумной пляске уже знакомое Конану отродье — невообразимая смесь всех граней уродства, до которого могло довести продолжавшееся веками противоестественное скрещивание. Все эти существа недаром вошли в киммерийские легенды как огры и гоблины — здесь были представлены даже более отталкивающие твари, чем те, с которыми схлестнулись киммерийцы на Волчьих Зубах. Великаны и карлики, безволосые и косматые — все они рвали глотки в исступленном вопле, скаля острые клыки. Иные из них обгладывали большие кости, которые Конан определил, как человеческие – об этом говорили и валявшиеся на песке трупы со срезанным мясом. Хотя не только человеческие — Конан увидел и тела гоблинов, которые эти твари пожирали с так же, как и чужаков.
Самый большой остров находился дальше всех от того края поляны, где стоял Конан. За ним простиралась лишь болотная гладь, исчезавшая меж дальних деревьев. На острове полыхали костры зеленого пламени, а меж них извивался в безумном танце некто в одеянии из шкуры незнакомого Конану зверя — первый гоблин увиденный киммерийцем, носивший хоть какую-то одежду. Свет падал на его лицо: смуглое, покрытое замысловатыми татуировками, напоминало бы пикта, вот только у жителей лесов никогда не встречалось ни раскосых, ярко-зеленых глаз, ни двух крупных острых зубов, выпирающих изо рта, словно кабаньи клыки.
Перед шаманом, в круге костров стоял черный камень, залитый кровью. А рядом…Конан сжал пальцы на рукояти меча с такой силой, что выступила кровь. Перед алтарем лежали дети из киммерийских селений. На них не было пут и Конан сразу понял почему: на их изможденных телах виднелись следы жутких истязаний, после которых никто не смог подняться на ноги. Два могучих гоблина, — один с черной, второй с темно-рыжей шерстью, — подхватывали одну из жертв, швыряя ее на черный алтарь. Колдун, каменным ножом вырывал из груди сердце и бросал его в болото, выкрикивая заклятия. Тела убитых аккуратно складывались на краю острова.
Конан смотрел на все это со смесью отвращения, ненависти и суеверного страха. В новом свете предстали наскальные картины из гробницы древнего вождя, хотя многое еще оставалось ему непонятно. Конан не знал о глубинах деградации, в которых погрузились потомки атлантов, в незапамятные времена сокрушивших древнее царство Комморию, дабы воздвигнуть свое варварское королевство. Давние предания его племени намекали на тот долгий путь, что прошли киммерийцы, чтобы подняться из животного состояния, в которое их ввергла череда великих войн и катастроф. Но в тех песнях не говорилось о том, что иные из бывших атлантов, так и не смогли преодолеть пагубное влияние вырождения, застыв на уровне обезьяноподобных существ. Вытесненные с холмов Киммерии более развитыми сородичами, волосатые дегенераты уходили на запад, в леса и болота. Вскоре туда явились и иные изгои — те из рыжих обезьян, ставших родоначальниками племени ваниров, что так и не сумели развиться в полноценных людей. Изгнанные из Нордхейма, они смешались с потомками обезьяноподобных атлантов, а также с остатками комморийцев, выродившихся в бледнокожих людоедов, ютящихся в пещерах. Свою лепту в это смешение привнесли и пикты — отдельные рода, изгнанные соседями, ушли в северный лес, где пали столь низко, что влили свою кровь в жилы омерзительного племени. От пиктов гоблины переняли и их колдовские культы: в полнолуние, взывая к Великому-Волосатому-что-живет-на-Луне, они свершали жуткие обряды, поклоняясь лесным демонам и разделяя с ними человечину на каннибальских пирах.
Что-то подобное происходило и сейчас: беснующийся шаман продолжал вырывать сердца пленников, бросая их в болото и выкрикивая заклятия. И словно в ответ ему пламя зеленого костра становилось все ярче и насыщенней, отбрасывая причудливые отблески на воду. Вскоре Конан понял, что это не просто отблески: уже само болото испускало ядовито-зеленое свечение! Язычки призрачного пламени заплясали и на ветвях деревьев, переливаясь всеми оттенками зеленого света, подобного тому, что почти заворожил Конана на скалах. Но здесь, несмотря на близость к источнику нечестивого огня, киммериец вовсе не чувствовал сонливости, сохраняя ясность ума, будто пламя враз лишилось своей колдовской силы. Он посмотрел на меч и увидел, что камень в его навершии испускает неяркий, темно-красный свет.
Шаман вырвал сердце из груди последнего пленника и развернулся лицом к лесу, в исступлении выкрикивая призыв к темным силам. И он не остался без ответа: Конан почувствовал как его волосы встают дыбом , когда темные тени под сенью густых деревьев, сгустились в нечто, более черное, чем тьма самой ночи. Что-то огромное, окруженное пляшущими язычками зеленого пламени, выходило из чащи, одновременно оставаясь ее частью. Дьявольское отродье, одновременно растение и животное: словно могучее дерево, с множеством ветвей и листьев, приняло форму монстра, напоминающего одновременно обезьяну и жабу. Словно большие красные ягоды по всему телу твари горело множество алых глаз. Бесшумно скользила адская тварь по болоту, приближаясь к выкрикивающему заклятия колдуну. Остальное сборище, повалившись на колени, вторило ему нестройным гулом, в котором Конану послышался страх. Гоблины боялись лесного демона, умилостивляя его кровавыми жертвоприношениями.
Все смолкло, когда тварь зависла над островом и вскинувшим руки шаманом. Мгновение демон созерцал сборище, затем огромная лапа опустилась, сгребая в кучу изуродованные тела и забрасывая их в оскаленный рот. Чудовищная пасть пришла в движение, пережевывая человеческую плоть и в этот момент морда твари вдруг изменилась: листья и ветки на ней сложились так, что получилось почти человеческое лицо — и лик этот обладал смутным, но вполне узнаваемым сходством с лицом шамана.
Внезапная догадка озарила Конана и он, забыв об опасности, выскочил из-за деревьев, словно копье, вскидывая заостренный шест. Несколько гоблинов издало предостерегающий вопль, но было поздно: пущенный сильной рукой шест пронесся над болотом и пробил грудь жреца. Шаман покачнулся, изо рта его выплеснулась кровь и он рухнул в костер, подняв тучу зеленых искр.
На миг все стихло: замерли, пораженные гоблины в священном ужасе взирали на мертвого колдуна; застыла и чудовищная тварь. Лишь алые глаза беспокойно двигались, будто пытаясь охватить и осознать происшедшее. А потом послышался оглушительный рев и чудовище пришло в движение. Огромные лапы прошлись по скорчившимся гоблинам, терзая и разрывая их в клочья. Мохнатые твари с воем разбегались, даже не пытаясь оказывать сопротивление, но демон, с необычайным для такого мощного тела проворством, настигал их, словно огромная жаба, преследующая насекомых. Будто жуткие плети хлестали длинные ветви, огромная пасть перемалывала окровавленные тела и с каждым сожранным человеком тварь разрасталась, становясь все больше и выше. Со смертью шамана чары распались и вся адская ярость запредельных темных миров обрушилась на вопящих гоблинов.
Наконец гоблины погибли или разбежались: на залитом кровью болоте стоял один человек — молодой киммерийский варвар, с мечом древнего вождя в руке. Вот его заметила и Тварь, с омерзительным чавканьем набивавшая пасть окровавленной плотью. Множество алых глаз уставились на Конана, из пасти вырвался квакающий рев и огромная туша двинулась к нему. Однако варвар не отступил — вскинув меч, он был готов встретить чудовище. Или он умрет или отомстит здесь — бежать от демона киммериец не собирался. Краем глаза он заметил, как мерцает на его мече алый рубин, разгораясь столь же адским пламенем, что и глаза твари. Демон тоже заметил это — его движения замедлились, в нечеловеческих глазах мелькнуло что-то похожее на страх. Безумным криком заглушая страх перед сверхъестественным, Конан кинулся навстречу демону. Огромные лапы и ветви-щупальца метнулись к нему, но варвар оказался проворнее: обрубив несколько ветвей, он заскочил на голову чудовища и вонзил меч в один из красных глаз.
Жуткий вой разнесся над болотом, тварь встала на дыбы, замотав огромными лапами, пока Конан наносил удар за ударом, метя по глазам. Фонтаны мерзко пахнущей жидкости вырывались из ран, окатывая Конана с головы до ног, пока особо сильный рывок не сбросил его с демона. Он едва успел откатиться в сторону, чтобы истекавшая темно-зеленой кровью тварь не раздавила его. Окутанный зеленым свечением, демон устремился обратно в лес, глаза на его теле гасли один за другим. Конан посмотрел на меч — с каждый погасшим глазом камень разгорался все ярче. Вот чудовище вступило под полог леса и сгинуло, словно растворившись в хвое и тине. Одновременно погасло и охватившее болото гнилушечное свечение.
Уже светало, когда киммериец вновь стоял у подножья Волчьих Зубов, глядя как над скалами занимается заря. В руке он держал голову убитого им шамана — перед тем, как покинуть болото, Конан отрезал голову колдуну, дабы показать его в родном селении.
— Краа!!!— раздалось слева и Конан обернувшись, изумленно открыл рот. Перед ним стояла девушка — высокая, стройная с иссиня-черными волосами, почти сливавшимися с венком из вороньих перьев. С пояса свисал широкий кинжал из такой же синеватой стали, как и меч Конана. Из одежды она носила лишь кольчужную сетку, скорей подчеркивающую, чем скрывающую великолепное сильное тело. Столь совершенным было оно, что Конана, вместо обычного для молодого мужчины вожделения, обуял странный трепет. Он не пропустил ни насыщенно алых полных губ, ни причудливого сплетения синих татуировок, почти сплошь покрывших кожу девушки, ни почти столь же синих, холодных глаз.
Девушка требовательно выбросила руку и Конан, уже поняв, зачем она пришла, с невольным вздохом протянул ей меч. Взяв оружие, девушка вскинула его над головой и тут вышедшее из-за гор солнце на миг ослепило Конана. Послышался хлопот крыльев и, сквозь прищуренные глаза, Конан увидел, как с места, где стояла девушка, взмыл огромный ворон. Сделав круг над головой киммерийца, птица подлетела к скалам и вдруг растаяла, будто войдя в самую плоть скалы. Молодой варвар вздрогнул от пробежавшего по спине озноба, вспоминая древние предания, впитанные им с молоком матери.
— Немайн , — пробормотал Конан.
Перед тем, как взобраться на скалы он попытался найти ущелье, которым он прошел к могиле древнего воина, но, потратив полдня, признал тщетность своих попыток. Однако Конан нашел иное ущелье, позволившее ему пробраться наверх. Уже смеркалось, когда киммериец поднялся на вершину Волчьих Зубов. Не оглядываясь на лежавший позади Лес Гоблинов, Конан начал свой путь к родному селению.

[Ґрун]

Есть фантазия у автора, тут без вопросов. Но и шероховатости есть. Автор сообщает, что они вышли «на небольшой пятачок, с трех сторон зажатый высокими скалами» (я так понимаю, по какой-то узкой тропинке между скалами, то ли спустились вниз с этих самых скал). С четвертой был обрыв. Явно хреновое место на случай круговой обороны. А они там спать легли.

Родрик, светлая ему память, самое неподходящее время нашел, чтобы петь. А как же контроль над дыханием? Максимум на выдохе можно какое-нибудь «ура» крикнуть. Ведь направо и налево рубить мечом тела гоблинов — тяжелая работа.