Конкурс - Чума и голод

[Lex Z]

Чума и голод

Детей, потерявших родителей, называю сиротами. Жен, потерявших мужей — вдовами. Но нет названия для родителей, потерявших детей.


Железнодорожное полотно тянулось вдаль и растворялось в густом тумане. Казалось, в нем можно было обрести надежное убежище, скрыться от посторонних глаз и хоть немного поспать. Но туман был недостижим как горизонт. С каждым шагом он удалялся все дальше и дальше, оставляя двух женщин в широком кольце прозрачной дымки.
Одна из них больше походила на тряпичный куль. Укутанная в одеяло с головы до пяток, она несла какой-то сверток у своей груди и, склонив голову, вполголоса пела колыбельную. Её потрескавшиеся губы двигались с трудом, а лицо было обезображена язвами. Немного горбатясь, она ступала осторожно и слегка раскачивалась при ходьбе. Когда-то её звали Марией, теперь — Чумой.
Вторая женщина была одета не по погоде, легко. Впалые глаза и обтянутые кожей кости – метки голода – делали её лицо страшным и лишенным всяких чувств. Когда-то она носила имя Вера, но солдаты прозвали её Голодом.
Чума и Голод. Под этими прозвищами подруги пережили блокаду и сами перестали пользоваться настоящими именами.
Голод остановилась, поправила лямки рюкзака и поморщилась, учуяв запах гниющей плоти. Она искоса посмотрела на руки Чумы, покрытые язвами, но ничего не сказала. Чума присела на корточки.
— Я бы не стала это пить, — сказала Голод, но Чума уже зачерпнула из лужи смешанную с пеплом воду.
— А ты бы бросила свой груз, — тихо ответила она и, напившись, встала на ноги.
— Это не груз. Он... важен для меня.
Голод сжала кулаки на лямках, но Чума лишь кротко кивнула в ответ и начала разматывать свой сверток. Из него вывалилась детская ручонка.
Голод отступила и осмотрелась по сторонам. Было тихо и безлюдно, но черные, покрытые сажей вагоны и здания, словно вырезанные из цельного куска угля, могли скрывать опасность. И еще, не известно что могло прятаться в тумане так же, как это делали женщины.
— Сейчас не время, — сказала она Чуме.
— Но мне нужно покормить сына. Не будь такой бессердечной.
— Твой сын... — Голод сжала зубы. Её прервал женский крик. Неизвестная просила оставить в покое её детей. Ответом в этом страшном диалоге стала автоматная очередь. Голод схватила подругу за руку и поспешила убраться подальше. Тряпки Чумы, которые с трудом можно было назвать одеждой, не годились для бега. Он мешали и путались в ногах, а Голод все время чувствовала как Чума спотыкается и слышала её вздохи, но ни разу не посмотрела назад. Язвы причиняли Чуме сильную боль при таком темпе.
Спустя некоторое время они миновали черту города, но даже когда перешли на шаг, Голоду приходилось тянуть за собой подругу. Женщины шли через границу блокады, где теперь лежали обгоревшие останки солдат. Никого живого: ни врагов, ни защитников, ни других беженцев. Дальше были лишь луга и болота, но и здесь встречались следы войны: брошенная техника, воронки от снарядов и мертвецы. Мертвых теперь было куда больше чем живых. Беженки видели машину, её кузов был заполнен солдатами. Мужчины застыли в той самой позе, в какой их застала смерть. Сжимая в руках оружие, казалось, они хоть сейчас готовы броситься в бой. Чуме как-то доводилось видеть подобное.
Вороны и крысы — истинные победители любой войны — начинали свое чревоугодное пиршество. Для них не существовало ни званий, ни рангов, ни последних почестей. Лиса, застигнутая врасплох, схватила оторванную руку и поспешила убраться подальше от живых людей. Однажды Голоду показалось, что на сгоревшем танке восседает какое-то существо, но то оказалось лишь густым облаком тумана.
Женщины шли два часа прежде чем Голод решила что опасность миновала. Они устроили привал в лесу, в кабине развороченного взрывом грузовика. Не было никакой возможности развести огонь, так что приходилось мириться с сыростью. Только сырость никак не хотела мириться с беженками: проникала под одежду, обволакивала тело и пускала в него корни холода. Сырость желая изжить, загасить ненавистное тепло, нарушающее её унылую гармонию.
Голод с жалостью и тоской смотрела, как Чума прижимает к груди безжизненное тело своего ребенка и пытается накормить того, кто уже никогда не будет испытывать потребности в пище. Безумие — одно из многих детищ войны и Чума не избежала страшной участи. Сын Чумы погиб вчера, во время химической атаки. Сначала Голод пыталась убедить в этом подругу, но когда та начала кормить мертвого ребенка грудью, поняла что несчастная мать сошла с ума.
Голод почувствовала настойчивые толчки в спину и отошла в сторонку. Если кто и нуждался в еде, так это её дочь. В отличии от сына Чумы, девочка выжила, но мать боялась беспокоить подругу видом живого ребенка. Девочка все это время находилась в рюкзаке и вполне комфортно себя чувствовала.
Устроившись в кузове, под брезентом, Голод открыла рюкзак и маленькие ручки потянулись к матери. Словно карманное солнышко, девочка выглянула из рюкзака и на худом лице Голода появилось некое подобие улыбки. Она перепеленал девочку, очистила её спинку от каких-то крошек, аккуратно собрала их и отправила эту жалкую подачку судьбы в свой рот.
— Только ради тебя, дочка, я еще живу на этом свете! — тихо сказала мать и принялась кормить ребенка.


Голод нечаянно уснула. Тяжелый сон, сон-воспоминание, поглотил её и перенес назад во времени. Тогда они с Чумой носили настоящие имена, а бомбежки и лишения войны являлись в их жизнь только картинками на экранах телевизоров. То были времена бесшабашной юности, когда они гуляли до утра, сплетничали о мальчиках и ходили по гадалках в надежде приоткрыть тайну своего будущего.
Мария и Вера — так их звали до войны — с трепетом смотрели, как цыганка водит дрожащими руками над картами и выдергивает из колоды по одной.
— Чума, Голод, Бродяга, Мать, Безумец, Ребенок... Странно.
Цыганка почесала подбородок, видимо, не зная что сказать.
— Что это значит? — Мария широко открыла глаза, названия некоторых карт пугали её.
Пламя свечи трепетало, в его свете можно было увидеть лишь часть цыганского шатра: круглый стол, странные предметы из дерева, запечатанные амфоры и полки, на которых располагались баночки с неизвестным содержимым. Старуха еще раз почесала подбородок и перстни на её пальцах заиграли бликами огня.
— Бродяга – дорога по великой нужде, все карты ложатся вокруг него. Мать с Ребенком лежит отдельно, Безумец – отдельно. А вот Чума и Голод в расклад не вписываются, они в него бессмыслицу вносят. Но если отбросить эти две карты, остальные ложатся странным и страшным образом. Здесь я вижу путешествие безумца и матери с ребенком.
— Но расклад верен? — с сомнением поинтересовалась Вера.
— Нет-нет. Не ложатся карты так, что-то я напутала.
Цыганка закачала головой и принялась заново раскладывать карты. Спустя пару минут лицо её озарилось улыбкой.
— Вот теперь ладно, теперь хорошо. Вижу суженых ваших, свадьбу и прибыль в имуществе. Дети. У одной дочь будет, у другой сын.
Девушки захихикали и на долго забыли первое, неправильное гадание. Только старуха уже не улыбалась, а провожала подруг задумчивым, мрачным взглядом.


— Пора идти.
Голод вздрогнула. Она не заметила как Чума залезла в кузов.
— Я знаю одно место. Село из десяти дворов, там у тетки до войны была дача. Сомневаюсь что там будет еда, но вряд ли там будут и солдаты, — сказала Чума.
Она без всякого интереса скользнула взглядом по девочке, словно это было не живой человек, а некий предмет.
Голод поспешила убрать спящего ребенка в рюкзак, подальше от взоров безумной женщины. Она подумала о своем сне-воспоминании и теперь могла сама объяснить тот расклад.
Голод — Вера, она же Мать с Ребенком. Чума — Мария, она же Безумец. И Бродяга — путешествие по великой нужде.
Дорога, проходившая лесом, была ужасной. На смену туману пришел дождь, холод вгрызался в тело голодными пираньями и царапал лицо. Чума одолжила Голоду одно одеяло, но промокшая ткань не помогала и Голод устало плелась следом, спотыкаясь на каждом шагу. Теперь неторопливая Чума задавала темп. Её тело, укутанное в тряпки, раскачивалось при ходьбе и походило на маятник. Эти движение завораживали Голод, гипнотизировали её ослабевший рассудок. Временами ей казалось что вокруг Чумы собирается тьма, клубится, окутывает. И нет в мире ничего кроме моря тьмы и шатающегося тела безумной женщины, плывущей по его черной глади. А центр этого адского клубка, этого водоворота мрака, у Чумы на руках. Этот мертвый мальчик. Временами тьма пропадала, но Голоду всё равно казалось, что тени тянутся к Чуме, а деревья приветствуют её тоскливым скрипом.
Чума резко обернулась и Голод вздрогнула от неожиданности.
— Я думала что ты отстала. Так тихо ты идешь... Словно крадешься за мной.
— Я не крадусь, — смутилась Голод, — просто, вдруг солдаты рядом.
— Мы почти пришли. Только не нравится мне здесь, — Чума замолчала и спустя пару секунд добавила, — здесь завелось безумие.
Голод не поняла этих слов. Дочка несколько раз пнула её в спину, настойчиво требуя молока. Но действительно, с этого холма уже можно было заметить крыши домов. Огороды никто не возделывал с начала войны, их уже начал поглощать лес. Можно было увидеть заросли молодых кленов, подступившие под самые стены домов. Но здесь можно было заметить и следы присутствия людей. Грунтовую дорогу, чистую и прокатанную, не тронула даже трава. В некоторых дворах были проплешины, словно там часто ходили люди и стоял транспорт. Мусор, который еще не поглотила земля, и несколько могил прямо у покосившегося забора.
Чтобы попасть в деревню, женщинам нужно было перебраться через глубокий овраг. Спустились они легко — цеплялись за отдельные кусты и пучки травы. Противоположная сторона была не такой крутой, но абсолютно лишена растительности. Казалось, что землю здесь насыпали совсем недавно. Не было даже травы, чтобы скрепить раскисшую от дождя почву. Она скользила под ногами, пальцы свободно уходили в грязь и нужно было глубоко вгонять в нее руки чтобы удержаться на склоне. Чуме, у которой были заняты руки, было тяжело в двойне, её одежды пропитались грязью.
Когда они почти достигли вершины, Голод почувствовала как земля под ней, целым пластом, начала сползать вниз. В последний момент, почти по локоть загнав руку в грязь, она ухватилась за какую-то тряпку. Но неведомый предмет оказался плохим якорем. Быстро и неотвратимо Голод тянула его на себя. Чавкнула грязь и следом за тряпкой на свет вышло нечто ужасное — длинные волосы облепленные грязью, запрокинутая голова с распахнутым ртом. Голод уже поняла, что держит в своих руках, но не смогла удержать хватку. Обдавая женщину ужасным смрадом, покойник издал всего одно слово.
— Сьеееем...
Крепкая рука схватила её за рюкзак, там где был ребенок, и потянула по грязи. Голод кричала и отбивалась, но хватка оказалась сильна.
— Голод!
— Нет! Прочь! Уйди!
— Голод, это я!
Голод почувствовала что лежит на более-менее твердой, вертикальной поверхности.
—Чума? — женщина подняла голову и очистила глаза от грязи. — Ты слышала? Эта баба говорила! ЭТА ЧЕРТОВА БАБА СКАЗАЛА ЧТО-ТО!
Голод вскочила на ноги и посмотрела вниз. Труп женщины увлекла лавина грязи и он медленно перекатывался по склону до тех пор, пока не достиг дна. Теперь можно было увидеть и других. Десятки других. Оползень освободил мертвых из земляной темницы. Несколько тел лежали на дне оврага, еще больше мертвых оставалось в земле, но их конечности торчали наружу. Стеклянными глазами «смотрел» на женщин мертвый старик. По пояс погруженный в землю, он застрял на середине склона, а по его лицу ползал одинокий червь.
— Трупные газы.
— Что? — Голод с трудом отвернулась от развороченной могилы и посмотрела на Чуму.
— Газы скапливаются в теле, а потом проходят сквозь голосовые связки. Так получается звук. Этих людей привозили сюда. Во всей деревне не набралось бы столько людей. Видимо, их расстреливали здесь или свозили уже мертвыми.
Голод ничего не ответила. Её бил озноб — то ли от холода, то ли от отвращения. В любом случае, нужно было найти укрытие. Во дворах и возле дороги тоже лежали мертвые, в основном это были мужчины. Временами попадались старые скелеты и кости, втоптанные в грязь.
— Нам нельзя здесь долго задерживаться, — стуча зубами сказала Голод, — этих убили не так давно. Уверена, это место используют для захоронений и казней.
Девочка у неё в рюкзаке заворочалась и тихонько захныкала, давая понять что ей не нравится это место.
— Есть вещи похуже чем встреча с врагами, — Чума широко улыбалась и поцеловала сына в холодный лоб, — будь моя воля, обошла бы это место. Но мы погибнем если не согреемся. И нужно найти еду.
Дом который они выбрали для ночевки пустовал уже давно, но там нашлось много тряпья, старой одежды, мебель. Большая часть пошла в костер, когда женщины разломали ветхий пол, расчистили место и обложили его кирпичами, чтобы избежать пожара. Они согрелись и переоделись прежде чем наступила ночь. Дождь к этому времени закончился, в окно заглядывала луна и если бы не пустой желудок, положение беженок можно было бы назвать почти сносным.
Голод снова кормила дочь подальше от Чумы. И снова заметила хлебные крошки на простыне. Покопавшись в рюкзаке она нашла маленький, величиной с мизинец, кусочек сухаря. Съев находку в один глоток, она улыбнулась малютке, а та тихо угукнула в ответ. Ребенок почти не капризничал, словно осознавая в какой опасности они находятся. Покормив дочь, Голод вернулась к огню.
— Нужно поискать еду, — сказала Чума, ребенок у нее на руках казался спящим, — у меня кончилось молоко.
Голод кивнула, решив что не будет спорить с сумасшедшей. Впрочем, Чума была права — еда им необходима. Голод попыталась встать, но ноги не слушались.
Чума недолго смотрела на подругу то ли изучая, то ли проявляя сочувствие. В своих "обновках" из одеял и простыней, она по прежнему походила на тряпичный куль с лицом прокаженной.
— Я пойду сама, — сказала она в конце-концов, передавая Голоду мертвого сына. Та вздрогнула и помимо воли отдернула руки. Ребенок словно смотрел на нее немигающими глазами, не дружелюбно смотрел, а со злостью.
— Голод, береги его. Это мой сын.
Голод кивнула в ответ и приняла ребенка, но так и не отважилась снова посмотреть ему в глаза.
Настала ночь, но свет полной луны в достатке орошал землю и тени давали щедрые всходы. Мертвым было бы впору подняться из своих могил и устроить великую жатву. Казалось, что сейчас зазвенят ржавые серпы, заброшенные мельницы закрутятся без единого порыва ветра, перемалывая полуночное зерно, а в покинутых на ночь кухнях, домовые застучат посудой выпекая из черной муки хлеб.
Как только Чума ушла, Голод осторожно положила мертвого ребенка у костра, стараясь не глядеть. Её малышка крепко спала в рюкзаке, Голод ни на миг бы не оставила её одну. Она подошла к окну. Мертвецы все так же лежали под открытым небом, безучастные ко всему происходящему, не спешили ни жать, ни молоть муку из зерен тьмы. Но что-то было там, под луной, в тени домов и деревьев, копошилось на чердаках и ворочалась в грязи. Голод чувствовала это.
На подоконнике была затертая надпись — "Пусть поразит моих детей чума и голод".
— Здесь поселилось безумие, — сказала она шепотом, пытаясь вспомнить, где и когда слышала эти слова.
Шорох за спиной заставил Голод развернуться. И когда она это сделала, то увидела что ребенка Чумы у огня не было. Маленькое тельце лежало на полу, между окном и костром, простыня была размотана, а безжизненные глаза уставились на прямо на неё.


Когда Чума вернулась, костер уже не горел. Её силуэт появился в дверном проеме как черная тень, но можно было заметить что-то весьма крупное у неё на плечах.
— Голод? Ты где? — в квадрате лунного света Чума увидела свое дитя и запнулась. Поклажа рухнула на пол и женщина бросилась к сыну. Укрыв его в своих одеждах, она осмотрелась по сторонам.
— Голод?
— Оно ползало, — тихий шепот донесся из самого темного угла.
— Что ты сказала?
Голод закашлялась.
— Это ведь всего лишь малыш. Мой сын продрог из-за тебя.
Голод не ответила. Чума принялась разводить огонь, но спохватилась — закрыла дверь и потащила к костру то, что бросила у порога. Из своего темного угла Голод с ужасом наблюдала, как волочатся по полу маленькие ножки.
— Что ты притащила к костру? — сдавленным голосом спросила она и крепче прижала к себе дочь.
— Этой девочке нужна помощь, — без тени сомнения ответила Чума и уложила мертвую у костра.
Голод была слишком напугана чтобы спорить, слишком уставшей чтобы убеждать безумную. Теперь в их компании появился еще один труп.
— "Интересно, на сколько у нее хватит сил таскать за собой тело этой девчонки", — подумала Голод, а Чума уже пыталась влить дождевую воду в мертвые уста.
Закончив, Чума уселась возле огня и застыла в одном положении, не отрывая взгляд от дочурки Голода. Проходили минуты, а она все смотрела и смотрела. Воцарившая тишина иногда прерывалась треском горящей мебели.
— Я не нашла еды, Голод, — сказала она ,— эту девочку я нашла в старом погребе, видимо спряталась там от солдат. Она истощена и еле дышит. Еды совсем нет. Только трупы. Может быть завтра я словлю ворону, а может быть и нет. У меня нет молока.
Голод не знала что сказать. Тягостное молчание возобновилось, а Чума все смотрела на её дочь, только появилось во взгляде прокаженной что-то, какое-то желание.
— Мы должны съесть это, — Чума резко встала, не переставая глядеть.
— Что? Что съесть? Чума, я тебе не понимаю, — Голод поднялась несмотря на слабость в ногах, но стоять могла только прислонившись к стене.
— То, что у тебя в руках! — Чума сделала шаг и протянула к девочке вонючую руку. Голод нащупала полено у своих ног и крепче прижала к груди дочку. Девочка жалобно захныкала.
— Ненормальная! Не подходи ко мне!!! Клянусь, я разобью тебе голову.
— Это всего лишь еда! — Чума уже вопила во все горло и девочка на руках Голода заплакала громче, а её мать, охваченная праведным гневом, наотмашь ударила поленом. Потом еще... И еще...
— Прочь! Убери руки от моей дочери!
Чума упала на колени. Голод перебежала в другой угол, готовясь защищать дочь ценой своей жизни и при первой же возможности проскользнуть к двери. Но не так-то просто подчинялись ей ноги, да и Чума была не в состоянии повторить свою попытку. Голод затаилась, ждала пока успокоится разбушевавшееся сердце.
— У меня нет молока, — прошептала Чума, сплевывая кровь, — этой девочке тоже нужна еда. Голод, пожалуйста.
— Нет! Твой сын мертв! Мертв! И эта... которую ты приволокла, тоже мертва! Ты не видишь, что у нее проломлена башка?
— Хорошо, завтра я словлю ворону.
Голод уже решила, что ни за что не останется в доме. В ноги снова вернулась сила и она посмотрела в окно, но не увидела ничего опасного, не было даже трупов. Они исчезли.
Она хотела поделиться этой пугающей новостью с подругой, но поняла что больше не считает Чуму таковой. Голод вспомнила увиденное в овраге, и о мертвом ребенке, лежавшем в пятне лунного света, совсем не там где она его оставила. Она до сих пор не хотела верить в то, что мертвые встают из своих могил, но не могла так просто отмахнуться от очевидного.
— Не ходи за дверь, — предупредила Чума, — я едва смогла сбежать от стаи собак... или волков. Видимо они утащили несколько трупов, но все еще могут быть там.
— "Словно читает мои мысли. Дурачит меня, хочет удержать", — подумала Голод. Она распахнула дверь, но на её пути сидела черная тень. Слюна капала с клыков существа, а желтые глаза всего секунду смотрели на женщину. Зверь бросился вперед и за один прыжок оказался в шаге от порога. Голод хлопнула дверью и успела задвинуть засов. Западня захлопнулась.
Стая долго кружила вокруг, завывала и царапала когтями стены. Они пытались найти слабое место, но дом был неприступен для зверей. Голод наблюдала за ними из окна и для себя решила что это волки, но до конца так и не была в этом уверена. Однако кем бы ни были эти животные, уходить они не собирались, а устроились на ночлег в деревне. Выйти сейчас, означало смерть.
Чума сидела с отсутствующим взглядом и лишь иногда подбрасывала деревяшки в костер. Теперь её лицо стало еще страшнее, губы были разбиты в кровь, а щека разодрана. Голод не собиралась спать под одной крышей с сумасшедшей, которая считает её дочь всего лишь едой. Но усталость давала о себе знать. Сначала она только присела у костра — погреться. Но тепло разморило её и глаза начали слипаться. Иногда ей казалось что сын Чумы слегка дергает ручкой или девочка с разбитой головой начинает ворочаться. В такие моменты она просыпалась и крепче обняв дочь, убеждалась что всё осталось как было. Но усталость может быть сильнее страха и заставляет игнорировать даже смертельные опасности.
Голод лишь моргнула глазами и картина изменилась. Чума была на месте, сидела уронив голову на грудь. Но трупа той девчонки, что она притащила, у костра не оказалось. Голод по привычке сжала руки и внезапно поняла — они обнимают пустоту.
— Что ты сделала с ней, сука! — Голод схватила Чуму за грудки и толкнула на пол. Столовый нож, припрятанный ранее, появился в костлявой руке Голода. Сумасшедшая громко захохотала. По её подбородку тонкими струйками стекала кровь.
— Почему у тебя кровь на губах? Почему ты вся в крови? Отвечай!!! — Голод приставила нож к горлу Чумы, но та лишь рассмеялась сильней.
— Ты же сама... Помнишь? Сама измочалила моё лицо.
— ГДЕ МОЯ ДОЧЬ?
Чума завыла, но не успела ответить. У себя за спиной Голод услышала звуки какой-то возни и обернулась. В соседней комнате, на полу лежа её дочь, а над ней склонилось страшное существо – та самая девочка с проломленной головой. Оно зажало малышке рот, и уже отрывало кусок плоти от маленькой ручки.
— Хлебушек! — чавкнуло существо и вперило в женщин свои желтые глаза.
Леденящий крик Голода, безумный смех Чумы, плачь ребенка и визг адской твари смешались воедино. Нож в руках Голода мелькал с быстротой жалящей гадюки и не один живой не смог бы устоять против такого напора. Но ей пришлось изодрать воскресшую в клочья, прежде чем та перестала дергаться.
— Что ты сделала, Голод? Что ты натворила? Загубила невинное дитя! — Чума отползла в сторону и кричала не своим голосом. Она впервые забыла о своем сыне и оставила его у костра.
— Здесь завелось безумие. Мертвые жрут здесь живых! — Голод уже было не остановить. Она прижала рыдающую дочурку, а потом схватила мертвого ребенка Чумы за ногу и направилась к двери. Существо завыло и задергалось у неё в руке, не желая принимать страшную смерть. Чума все поняла, но была слишком далеко чтобы помешать. Дверь распахнулась и маленькое тельце полетело прямо туда, где устроилась стая волков. Они повскакивали со своих мест и уставились на непонятный предмет, оценивая его прежде чем сожрать. Тогда Голод побежала вдоль заборов, воспользовавшись кратковременной задержкой хищников.
Голод бежала через лес, цеплялась за кустарники и ветви, месила грязь в лужах, падала и поднималась. Она видела как мертвые гонятся за ней верхом на черных волках, синие младенцы пляшут в кронах деревьев, ветви хватают за одежду, а где-то за спиной клубится водоворот тьмы с мертвым ребенком в сердцевине.
Призраки отступили когда встало солнце, но Голод всё бежала и бежала, не в силах остановиться. Она подумала о том, жива ли она еще, или страшные нагрузки давно убили её, разорвали сердце и теперь она уже мертвая продолжала бежать, и не остановится никогда.
Высокий обрыв подстерегал её, жадно разверзнув пасть, усеянную острыми камнями. Краткий миг падения, удар, еще один и сознание покинуло её.


Вера не понимала где находится и не знала сколько времени провела без сознания. Она прикоснулась к виску и отдернула руку — боль колоколом отозвалась в голове. Пальцы её были в крови. В голове гудело, боль гнездилась в каждом кусочке тела, мешала ей собраться. Но чувство голода было еще сильнее чем боль. Вера подняла голову и осмотрелась. Кругом была лишь голая, каменистая земля. Взгляд её остановился на крупном объекте, завернутом в кусок белой ткани. Женщина подползла поближе и приподняла уголок. Сладкий аромат защекотал её ноздри, заставляя рот наполняться слюной, а желудок судорожно сжиматься.
— Хлеб?
Вера словно испугалась своего робкого голоса и осмотрелась по сторонам. Опасности не было, но неизвестно, откуда появилась эта еда. Она больше не могла ждать и жадно набросилась на хлеб, даже не отерев его от грязи. Чуть черствый, размокший от дождевой воды, хлеб наполнял её рот. Крошки сыпались в грязь, но Вера была слишком голодна — спешила съесть как можно больше до появления опасности. Она жадно отрывала кусок за куском и отправляла в свой рот, забыв даже о боли.
Когда почти половина была уже съедена, а переполненный желудок скрутило болью, она сделала последний, судорожный глоток и вздрогнула. Её дочери не было рядом. Вспомнив побег и то, как упала с обрыва, она поднялась на ноги и посмотрела вверх, потом на пеленку с остатками хлеба. Ткань была красной от крови.
Дочь.
Голова словно взорвалась изнутри и колокола боли заставили упасть на колени. А когда они утихли, Голоду захотелось чтобы её голову действительно разорвало в клочья. На дрожащих руках она держала то, что осталось от её дочери.


Комендант был одет так же как и остальные солдаты, но испытывал неподдельно сочувствие к Марии. Он внимательно слушал женщину, подливал чай, улыбался её сыну и лишь иногда делал какие-то пометки в блокноте.
— Когда началась химическая атака, мы успели надеть противогазы, но дочь Веры находилась под присмотром бабушки... они и остальная родня Веры погибли. Тогда начался этот ад. Все вокруг города горело, там взрывались снаряды и сам город пылал. Вера хотела чтобы я бросила сына, она убеждала меня что он уже мертв. А сама таскала за собой рюкзак. Я долго не могла понять что она там носит. Называла меня Чумой, а себя просила Голодом называть. Потом, на привале я слышала как она с кем-то разговаривает. Некоторое время я считала что все эти странности из-за того что она глотнула газов, а потом убедилась что Голод... Вера, сошла с ума.
Мария сделала глоток и замолчала. Потом её глаза прищурились, она как бы вспоминала.
— Я думаю, это как-то связано с гадалкой. Еще до войны мы ходили к гадалке и она рассказывала нам что-то про голод и чуму. Плохо я эту историю помню. Как бы там ни было, перед хим атакой Вера испекла сладкий каравай в форме человечка, на день рождение дочери. Ей годик должен был исполниться. И теперь она таскала в рюкзаке этот хлеб и думала что это её ребенок. Ей начало чудится что мертвецы оживают. А я ошибку совершила, думала – она одумается если я попрошу... Она подумала что я хочу съесть её дочь и сильно избила меня бревном. Еще я приютила девочку, и она голодна была... тогда...
По щекам Марии стекали слезы. Она сбивчиво продолжала свой рассказ, комендант отложил блокнот и только сжимал кулаки.
— Когда мой сын оказался среди волков, я... У меня был пистолет, я скрывала это от Веры. Но тогда я начала стрелять и волки разбежались, а потом на выстрелы пришли наши солдаты.
Мальчик захныкал и мать начала расстегивать пуговицы на рубахе. Ребенок был на удивление здоровым и кормить его приходилось часто. Комендант с понимание кивнул и вышел покурить.


Люди приходят в мир и уходят, эпохи сменяются эпохами, железный меч заменяет дубину и копье, пули и бомбы приходят на смену мечам. Но суть войны неизменна. Сироты, вдовы, калеки и мертвецы. Чья участь ужасней? Война — младшая сестра смерти, она никогда не заканчивается. Она перетекает из одной формы в другую, меняет личины, меняет фазы и периоды. Но в каждой эпохе порождает одних и тех же существ. Дети её — это изломы судьбы, безумцы и призраки.

* Текст выложен полностью.

Оценки судей:

[Sibirjakov]

Тяжелый рассказ. Качественный, очень правдоподобный и потому тяжелый. Темный постапок. Темный,темный,без просвета. Прорисовка великолепная, атмосфера густая. Не уверен, что это хоррор. Страшная правда жизни, несколько другой страх.
Избегу определения "хороший"( задумался - может ли такая история быть хорошей?) - очень качественный рассказ.
Что лишнее - философия в конце. Она затерта и потому смотрится пафосом, не возымеет действия или призыва к чему-то.
Все остальное...да, оставляет след.

[Monk]

Скорее отвратительно, чем страшно. Скорее постап, чем ужасы. Но все же, скорее хороший рассказ, чем плохой. Автор умеет писать, это очевидно, но на мой взгляд, это не спасает этот скучный рассказ.
Не понравилось: излишне пафосные прозвища героев. Затянуто, запутано, скучновато, действия мало.

Цитата: Автор: Lex Z передавая Голоду мертвого сына. Та вздрогнула

Женщина с мужским именем... Интересно, как, в таком случае, склоняются глаголы? Мне кажется, не склоняются. Передавая "Голод" - так надо писать... имхо.
Не лучший рассказ на конкурсе, хотя в десятку я бы его поставил.

[Kazak37891]

Цитата: Автор: Sibirjakov Темный постапок.

Цитата: Автор: Monk Скорее постап, чем ужасы.

Да, я тоже об этом подумал когда начал вычитывать рассказ, хотя основная идея, как я её задумал - безумие матери, а война - лишь сцена событий. Вначале я хотел взять за основу события Великой Отечественной, но что-то в рассказе не сросталось.

Цитата: Автор: Sibirjakov Темный,темный,без просвета.

Но ведь вторая героиня и её ребенок - выжили.

Цитата: Автор: Monk скорее хороший рассказ, чем плохой.

Цитата: Автор: Monk Затянуто, запутано, скучновато, действия мало.

Как-то противоречиво. Так в чем хорош, а в чем плох? Атмосфера слабая или картонные герои? Может быть в начале рассказа мало действия, есть некоторая затянутость, но не критичная и к концу события ускоряются - ИМХО. Запутаность? Да, возможно это следствие того, что я хотел сделать неожиданный финал и уделял много внимания мелочам.

Цитата: Автор: Monk Интересно, как, в таком случае, склоняются глаголы?

Да, сам намучился. Склонять или не склонять - вот в чем вопрос. Но не смог отказаться от этих прозвищ - люблю пафос.

Во всяком случае, спасибо.

[Sibirjakov]

Цитата: Автор: Kazak37891 Вначале я хотел взять за основу события Великой Отечественной, но что-то в рассказе не сросталось.

Да правильно, что не взяли. Лично у меня изначально негативное отношение, когда спекулируют на теме ВОВ. Тем более, что война в вашем произведении, действительно, всего лишь фон.
Не догадался бы, что рассказ ваш. Но рад, что он, все-таки, ваш)

[Берта]

Цитата: Автор: Monk Затянуто, запутано, скучновато, действия мало.

Какое там затянуто и скучновато, прочитала не отрываясь, настроение себе на весь день испортила - в том плане что очень жаль хлебнувших такого горя матерей. Страшны и трупы и общая гнетущая атмосфера, но более всего страшны хлебные крошки, которые слизывала умирающая от голода Вера. Ох, что-то мне уже хочется на конкурс юмористического рассказа...

[Трэш-кин]

В целом, рассказ понравился. Но особо не впечатлил. Осталось ощущение, что автор всеми силами пытается нагнать атмосферу безысходности, вставляет кошмарные подробности, но с этим делом переусердствовал. Получилось, как в черном черном лесу стоял черный черный дом... А еще показалось, что это отрывок из чего-то большего, а не цельный рассказ.