Иранистан, Туран и земли вокруг Вилайета

[Зогар Саг]

В «классическую» эпоху Туран был могучей державой.

Это было богатое и всесторонне развитое государство со столицей в Аграпуре, чье название для жителей всего мира было своего рода символом роскоши и могущества. Географически Туран занимал самое сердце континента. На севере границы выходили едва не к землями Гипербореи. Хотя, конечно, можно сказать, что населявшие степные районы кочевники лишь номинально признавали власть Турана, но все же они находились в поле влияния Аграпура. На западе Туран граничил с Шемом, Стигией, Хорайей и Заморой. На юго-западе Туран, будто клином вонзался в земли Чёрных Королевств.

"Йездигерд, король Турана, был самым могущественным монархом в мире. В его дворце в большом портовом городе Аграпуре была свалена добыча империй. Его флоты боевых галер с пурпурными парусами превратили Вилайет в гирканское озеро. Смуглые жители Заморы платили ему дань, как и восточные провинции Кофа. Шемиты подчинялись его правлению вплоть до Шушана на западе. Его армии опустошали границы Стигии на юге и заснеженные земли гипербореев на севере. Его всадники несли факелы и мечи на запад в Бритунию, Офир и Коринфию, даже к границам Немедии. Его мечники в позолоченных шлемах топтали целые армии копытами своих коней, и укрепленные города по его приказу загорались в огне. На переполненных рабских рынках Аграпура, Султанапура, Хаварима, Шахпура и Хорусуна женщины продавались за три мелкие серебряные монеты — светловолосые бритунки, смуглые стигийки, темноволосые заморийки, черные кушитки, оливковокожие шемитки." (Роберт Говард "Демон из железа")



С востока оставалась проведенная на картах, но не очевидная в реальности, всегда неспокойная Гирканская граница. Граница со степными владениями всегда была головной болью туранских владык. Но вовсе не только «кочевники терзали набегами» богатую державу. Сам Туран нередко вторгался в степные просторы с карательными или завоевательными походами, основывал крепости в пределах Гиркании. На гирканцев запада оказывали мощнейшее влияние культура Турана. Богатство и могущество этой страны делало ее образ привлекательной в глазах некоторых степняков. Потому не стоит сводить их отношение к Турану, к известному историческому анекдоту о кочевниках, которые хотели захватить новые земли, потому в их родных землях не было железа. А железо им нужно было, чтобы ковать оружие и захватывать чужие земли. Некоторые гирканские ханы заводили у себя туранские обычаи, строили дворцы по образцу туранских, всячески стараясь подражать блистательной империи.

В качестве любопытной детали следует уточнить, что происхождение правящей верхушки было иранистанским, а, следовательно, и распространяемые ею вера, законы, обычаи, да и просто мода были в сущности иранистанскими. Тогда как массу населения составляли давно осевшие в этих местах выходцы из Гиркании и многочисленные народы, чье происхождение трудно отследить, но, по всей видимости, они были родственны шемитам. И хотя за века существования Турана не могло не произойти взаимопроникновения культур, облик Турана оставался в изрядной степени иранистанским.

Но этот, классический Туран был сметен в результате нескольких волн гирканских нашествий, каждое из которых оказывалось все более разрушительным, а сами пришельцы каждый раз были все более дикими и жестокими, и телесно и культурно воспринимались как нечто совершенно чужеродное.

Иранистан тоже был завоеван Гирканцами. И то ли в силу большей близости к Гиркании, то ли по причине малопредсказуемой – роли личности в Истории, судьба этой страны оказалась даже более трагичной.

Потому, что над Иранистаном (и некоторыми прилегающими землями) воцарился один из потомков Тогака, хан Бухэ, чье имя вошло в историю как обозначение варвара, ненавидящего цивилизацию как таковую.
Во главе своей орды, пришедшей из холодных степей крайнего северо-востока континента, Бухэ некогда вторгся в Иранистан.

Арулада считали жестоким завоевателем, но в его действиях была некая бесчеловечная рациональность. А вот Бухэ, по всей видимости, был одержим странной идеей - стереть с лица земли земледельческие цивилизации как таковые.

Хотя мы допускаем здесь возможность преувеличений литературного свойства. Иногда Бухэ в рассказах о его зверствах и цитатах якобы изреченных им бесчеловечных афоризмов, неотличим от жившего много позже киммерийского кагана Карраса, который на века стал обозначением свирепого степняка.

У Бухэ близко не было столько сил как у Тогака, чтобы претендовать на «власть над миром», он и власти в Гиркании лишился, проиграл Гуюку и вынужден был откочевать на Юг. Но Иранистан и равнинные части Афгулистана, он систематически не просто грабил, а именно уничтожал. Орда, которой он повелевал, едва ли могла выставить больше тридцати тысяч копий. Но раздробленный на множество полунезависимых княжеств, Иранистан, не мог долго сопротивляться такой организованности, помноженной на редкую свирепость.

Десятилетнее завоевание, в ходе которого Бухэ многих убил, а еще большее число навеки запугал своими вошедшими в эпические песни, расправами, поставило древнюю и славную страну на колени. В отличие от многих степняков, которые с удовольствием грабили оседлые народы, но предпочитали их щадить, хотя бы затем, чтобы снова грабить, этот гирканец грабежу предпочитал бойню. Быть может, он несколько помешался от ощущения своего всемогущества, быть может, мстил за какие-то свои обиды, но политический расчет в его действиях не просматривается даже при самом циничном подходе.

Кажется, он действительно желал, чтобы весь мир обратился в пастбища, по которым бродят стада скота. Любые намеки на возможность смешения крови победителей с побежденными он пресекал. Одна из легенд гласит, что он казнил родного внука, когда тот решил жениться на иранистанке. Но скорее всего, внук просто затеял заговор против деда, или его в этом оговорили.

Согласно другому преданию, Бухэ перебил «по тележное колесо» всех гирканцев, что сотню лет назад освоились в Иранистане, и считались его номинальными правителями, с трудом балансируя на интересах «Десяти Великих Домов» - сильнейших иранистанских князей, каждый из которых располагал обширными владениями и значительной военной силой.
За годы жизни в Иранистане, они совершенно иранизировались, хоть и сохраняли еще некоторые нетипичные для иранистанцев черты внешности и обычаи, а свое кочевое прошлое превратили в обычную героическую легенду.

Если правда, что Бухэ перебил всех выше тележного колеса, значит, в живых остались только дети, которых раздали в семьи степняков для соответствующего сурового воинского воспитания.

Может быть, число казненных и преувеличено.

Но совершенно точно, что непреклонный кочевник запрещал своим подданным жить в городах и всячески преследовал любые попытки заимствования обычаев или бытовых привычек. Сам он всю жизнь внешне походил на бедного пастуха, ходил в засаленной одежде самого грубого сукна, ел руками, которые вытирал о халат, не пил вина, только кумыс, и кажется, никогда не окунулся целиком в воду, потому что боялся живущих в ней духов.

На беду жителям Иранистана и Афгулистана, Бухэ еще и прожил необычайно долгую жизнь. Когда внуки все же сумели его отравить, безумному тирану было больше восьмидесяти лет. Пятьдесят из которых он посвятил войне. Посчитать города и села, сожженные по приказу Бухэ, а тем более как-то учесть убитых им людей невозможно.
Центральные области Иранистана просто обезлюдели.

Однако, как бы ни зверствовал Бухэ, в Иранистане осталась твердыня, которой он не смог покорить. Это была гористая местность на юге, где правил род князей Бахрамов. Это были отважные люди, из поколения в поколение семья воспитывалась в твердых правилах веры. Бахрамы считали, что происходят напрямую от бога войны. Не важно, была ли это просто семейная легенда, или некая нечеловеческая сущность, в самом деле, в незапамятные времена посетила мать князя Хвара. Важно, что все сыны этого рода с детства воспитывались воинами, аскетами и духовными лидерами. Должно быть, и знатным и простым воинам было лестно служить наследникам столь славного имени. А простолюдинам было морально проще подчиниться прямому потомку бога. Маленькое государство Бахрамов выдержало все атаки степняков, и это нельзя объяснить только непроходимостью гористой местности.

В свое время мы вернемся к истории Бахрамов и всего Иранистана, а пока наша тема – Туран.

Гирканские вторжения в Туран, в сущности, не были даже настоящими завоеваниями, потому что устойчивой системы власти не создали, просто разрушили старую. Гирканцы в виде единоначальных владык, в Туране не закрепились. Причиной тому был как разгром гирканцев на Западе, так и поднимавшиеся в Туране восстания. Скептики всегда предлагают помнить, что сколь ни говорили бы о «неисчислимых» гирканских ордах современники и историки, это обычно художественное преувеличение. Отчасти, призванное оправдать поражения от рук восточных варваров. Отчасти - просто впитавшееся в литературную традицию. Даже если самые большие армии вторжения насчитывали сотни тысяч человек (а это вероятно, так и было), в сравнении с населением богатого Турана это была – капля в море.

Кроме того, неся потери, гирканские владыки очень скоро начали вербовать в свои армии туранцев, заключая сложные союзы с местной воинской знатью. К тому же, мы не можем говорить о «гирканцах» как о единой силе.

Арулад был могущественным повелителем, но стоило ему умереть, его наследие, в том числе и войско, просто разорвали на части сыновья, внуки, племянники и внучатые племянники.

Очень скоро среди завилайетских пришельцев началась своя междоусобица. Но свою роль в обрушении грандиозного здания Турана гирканцы сыграли.

Во время вторжения Арулад и Мугэ трижды разгромили, практически уничтожили армии аграпурских падишахов. В этих войсках служила, прежде всего, преданная правящей династии знать из центральных провинций, или простолюдины, из тех, чьим главным занятием была военная служба. Конечно, и гирканцы понесли тяжелые потери. Некоторые именно с этими потерями связывают относительные неудачи на Западе. Известно, что на Аквилонию Арулад ушел с большим войском, чем то, с которым он подошел к Ховарезму. Но сколько из них составляли гирканцы, а сколько – втянутые в войну туранцы, в точности сказать невозможно. Хотя, по косвенным признакам, иногда число таких подневольных союзников доходило до двух третей, а то и трех четвертей «гирканских полчищ».

Однако, участие в таких походах, хоть и было не вполне добровольным вначале, со временем неминуемо привело к некоторому сплочению с завоевателями. Подавляющее большинство гирканцев прибыли одни, без семей. Не удивительно, что очень скоро они стали брать себе женщин у дальних туранских родичей, и это не всегда имело характер какого-то жестокого насилия и рабства. Вполне обычным для правителя какого-нибудь города было выдать дочь за хана кочевников, а туранцам, которые и сами держались кочевого образа жизни, это давалось еще проще.

Но какие бы дальние последствия не имело для гирканцев их переселение на земли Турана, важно то, что они покончили с властью иранистанской династии, лишив ее опоры. Стоило рухнуть военной силе Аграпурских падишахов, их вековая власть обратилась в пыль. Никто не властен был остановить сатрапов дальних провинций от провозглашения себя независимыми правителями. Уже эти правители в свою очередь не могли удержать власть над более мелкими. И все они искали покровительства у кочевых орд, которые в свою очередь, хоть напоказ и презирали горожан за изнеженность нравов, нуждались в городских товарах, от сукна до кольчуг, и от наконечников стрел до ковров. Но прежде всего, все зависели от урожаев зерна, так что за власть над плодородными долинами рек и оазисами шла особенно жестокая вражда.

В условиях фактического исчезновения центральной власти с ее иранистанским влиянием, началась стремительная «гирканизация» Турана, которая не сводилась к простому «впадению в варварство». Так следует отметить постепенное вымывание культов иранистанских богов, заменявшихся гирканскими.

При этом, надо сказать, что крупнейшие города, каким бы погромам они не подвергались, и каким бы правителям не платили дань, оставались центрами не только ремесел, но и искусств и книжной учености, продолжая традиции старой культуры, только неминуемо приспосабливая ее к меняющимся реалиям.

После рассеяния гирканских орд на Западе, большая часть уцелевших воинов не стремились вернуться в родные степи, а предпочли осесть в Туране. К тому времени власть аграпурских владык не распространялась уже дальше предместий самого Аграпура, хотя громкий титул они сохранили. Выше мы упоминали о том, что Туран обратился в арену борьбы между собой бесчисленных конных кланов и городов-государств. То там, то здесь возвышались или впадали в ничтожество династии. То один, то другой город претендовал на ведущую роль в стране. Все воевали со всеми и одновременно, заключали часто переменчивые союзы.

При этом, по иронии судьбы, аграпурский падишах по-прежнему сохранял свой титул и какие-то церемониальные функции. Не то в порядке желания подержать видимость преемственности, не то вследствие непонятного варварского юмора, турано-гирканские «конные цари» время от времени продолжали слать в Аграпур подарки, а себя провозглашали покорными сынами падишаха. Особенно такая риторика оживлялась в годы самых жестоких войн.


Сами же безвластные правители вели жизнь праздную. В довершение всего, они даже в своем дворце уже не были настоящими хозяевами, там распоряжались в большей степени евнухи. Настоящую власть имела дворцовая стража, которую набирали когда-то из рабов, но после это стало наследственной должностью. Щеголявшие в золоченых доспехах, гордые собой, но никогда не видевшие настоящего поля боя, такие «стражи» не раз и не два свергали безвластного правителя, убивали его, зачастую изуверским способом, сажали на его место другого члена семьи. Если трон доставался человеку достойному, он старался жить тихо и незаметно, пользуясь почетом и комфортом, но, не вмешиваясь ни во что. Кое-кто останется в памяти потомков как каллиграф, золотой краской и невиданной красоты почерком переписавший историю Турана с древнейшего времени. Кому-то не достанется и такой чести.
Если же на престол возводили человека слабовольного и легкомысленного, он пускался во все тяжкие, предаваясь самому разнузданному разврату.

В сущности, изысканная каллиграфия золотой кистью и пьяные оргии служили одной цели – забыть об унизительности своего положения.

На время прибрежные земли оказались во власти киммерийцев, которые, будучи уроженцами запада, не сразу поняли смысл этих ритуальных игрищ. Но последние киммерийские цари вполне уже придерживались традиции, будто бы пытаясь придать своему правлению видимость легитимности. Отсюда же и их, формальное и запоздалое, обращение в аграпурскую версию иранистанской религии.

Но как упоминалось в посвященной Киммерийским Царствам главе, владычество их оказалось недолгим.

Последняя миграция гирканцев с севера, вызванная завоеваниями вентов, совпала по времени с откочевкой киммерийцев в Замору.

В это время, среди прочих гирканцев, выбитых из северной степи Вентами, прибыл на юг хан малочисленного, но гордого и воинственного племени. Звали его Сылчак. С этого удивительного человека и начнется возрождение Турана, как великой державы.

Но стоит сказать, что плоды его трудов увидят только внуки, а не сам Сылчак, который уже и в предгорья Ильбарса пришел немолодым человеком.

Тем же временем, гирканские по происхождению династии распоряжались на большей части Шема. Справедливее будет, все же говорит о «семьях», потому что в массе своей они не имели «правильного» государственного устройства и обладали укорененной обычаями властью над родным племенем, все члены которого независимо от богатства продолжали считаться одним родом.

Добавлено через 18 минут
Кесем Сылчак был внуком хана Сылчака, который некогда откочевал из северо-западной Гиркании в Туран.

В различных главах нашего повествования мы не раз упоминали Туран, всякий раз оговариваясь, что со времен великих гирканских нашествий, Туран уже не представлял единого государства, а скорее некую культурно-историческую общность. При этом и границы Большого Турана оказывались чрезвычайно эластичными. Иногда это выглядело как расширение, иногда как сокращение. Но больше говорило о том, что многочисленные турано-гирканские правители, продолжавшие держаться полукочевого образа жизни, не мыслили в категориях «государственных границ».

Поскольку власть аграпурских падишахов стала совершенно эфемерной, то Туран, даже после того, как последние волны варваров прокатились по нему и исчезли в туманных просторах за Вилайетом, продолжали сотрясать внутренние войны.

Сылчак и его племя впервые прославились, когда смогли выдавить в Замору киммерийцев, которые до того претендовали на власть над побережьем Вилайета. Таким образом, Сылчак будто бы отомстил киммерийскому племени за все то, что претерпели гирканцы (и он лично) от рук владык Каганата.

Сылчак считался потомком легендарного гирканского хана Тогака. В действительности же, родство его с семьей Подобного Небу Правителя было приобретено, когда он взял в жены не то дочь, не то племянницу Гуюк-хана. Того самого, с которого киммерийцы содрали заживо кожу, чтобы сделать из той кожи знамя.

По времени возвышение Каганата и начало собирания раздробленного Турана приходились на одно и то же время.

Сам Сылчак успел не так много, если мерить успехи правителя исключительно завоеванными территориями. Но, на самом деле, его десятилетнее правление заложило основы грандиозного будущего Турана.

Сылчак, будучи храбрым воином, являлся так же ловким политиком. Это свойство скорее врожденное, чем приобретаемое образованием или жизненным опытом. Потому политическим даром порой обладали совершеннейшие дикари, и так же часто его были лишены наследники древних и славных династий.

Поэтому малограмотный (а может быть и вовсе не грамотный, тут есть разные свидетельства современников) хан Сылчак сумел не только объединить вокруг себя несколько сильных кочевых племен, но и заключить взаимовыгодную сделку и с городской знатью.

Там образом возникает союз Корасана, Шанпура и Султанапура с племенным союзом Сылчака. Из гирканских степей Сылчак привез культ волка (нечистого, вредоносного животного в иранистанской традиции, о чем будет сказано ниже). Так правящий клан, получил название Сияхкурт, в честь родового тотема Сылчака – черного волка.



Забегая в будущее, следует рассказать, что одна из турано-иранистанских войн, по легенде произошла из-за куска волчьей плоти.
На подписание важного мира, который должен был определить границы между великими державами Востока, туранский посол явился в роскошных одеждах, но на шее его висел, на простом шнурке, неприметный кусок высушенной кожи.

Иранистанский посланник, известный своим фанатизмом принц Керуш Давран заинтересовался, что это такое, даже протянул руку, чтобы потрогать амулет. Когда ему объяснили, что кожа сия есть ни что иное, как кусок половых органов волчицы, Керуш впал в неописуемую ярость. Он с мечом набросился на туранца, и прежде чем тот успел даже потянуться за своим оружием, убил его.

После этого война продлилась еще семь лет.

Но многолетние войны в треугольнике Туран-Стигия-Иранистан были делом будущего. Пока Сылчаку удалось создать небольшое по территории, но все же крепко вставшее на ноги государство, располагавшее и зажиточными оседлыми землями, и большим конным войском.

Когда Сылчак погиб в какой-то незначительной стычке с горными племенами, не желавшими принимать его власть, ему наследовал его сын, Хакан.

Почти тридцатилетнее правление Хакана представляло из себя, если и не череду сплошных триумфов, то все равно было очень успешным. В масштабах данного рассказа не представляется возможным поведать обо всех одержанных им военных победах и заключенных дипломатических союзах.

Хакан действовал с хладнокровной расчетливостью, к которой его враги, люди тоже жестокие и привычные к войне, не были готовы. Он мог годами, если не десятилетиями ждать, чтобы нанести удар. Для него не существовало прежних негласных договоренностей. Не испытывая никакого сословного чувства солидарности к чужой аристократии и «братьям правителям», Хакан казнил пленных, вырезал знатные семьи, вел сражения не до капитуляции, а до уничтожения противника.
Против набиравшего силу государства Сияхкуртов неоднократно организовывали союзы, привлекая силы и со стороны.

Так ханы Западного Турана пробовали нанимать воинов среди неподвластных никому зуагиров. Кто-то старался снова втянуть в туранские распри заморийских киммирай, но те были слишком поглощены делами в самой Заморе.

Авторитет Хакана был столь велик, что некоторые мелкие правители спешили присоединиться к нему добровольно.

Хакан заложил основы «нового войска», когда начал массово скупать рабов-мальчиков. Сначала из таких рабов, воспитанных в духе фанатичной преданности правителю формировали только личную стражу правителя. Но постепенно корпус воинов-рабов стал многотысячным. Так впервые за многие века в армиях Востока появилась многочисленная, хорошо обученная и вооруженная пехота. Первоначально такие пехотинцы были лучниками и копейщиками. Со временем главной их задачей стала осада крепостей, они овладели пушками и взрывчатыми веществами. С появлением этой пехоты, крепостные стены перестали быть неприступными, как это часто случалось во времена чисто кавалерийской войны.

Такая реформа не значила, что традиционная туранская конница, исчезла с полей сражений. Но Сияхкурты получили большое преимущество перед своими соперниками.

В конце жизни Хакан правил государством, превышавшим доставшееся ему по наследству, примерно пятикратно. Фактически каких-то альтернативных источников силы и власти в Туране не осталось.
Остались только мелкие князьки в отдаленных областях, которые считали, что расстояния и труднопроходимая местность (горы, пустыни) сохранят их независимость.

При этом важно отметить, что Хакан занимался именно строительством единого государства, а не просто формальным приведением к подданству слабейших правителей. Различные мелкие ханы утрачивали свои титулы и значение, Хакан менял их на назначаемых лично им наместников. Земли раздавались верным воинам-победителям, на обычных условиях наследственной военной службы.

Хакан, в отличие от отца, был достаточно образованным человеком, и в его действиях прослеживается некая общая политическая программа. Программа эта была обычной для своего времени. После потрясений времен Великого Переселения, общей идеей на пространстве от Лигурийского Союза до Кхитая и от Венеты до Стигии, стало учреждение единого государства, управляемого едиными законами по воле единственного правителя.

В это же время религии Хайбории утрачивают свой прежний вид.
В классическую эпоху многобожие было чем-то естественным. Сейчас, в век формирования новых государств на руинах старых, столь же распространенной стала идея неких «государственных» религий.
Если на Западе император Кассий придавал характер обязательной имперской веры древнему митраизму, а в Иранистане шахиншахи фанатично насаждали культ своего огненного бога, то туранцы Хакана подняли на знамя зловещего Эрлэга.

Хакан, последний правитель из рода Сылчак, именовавший себя ханом, был в чем-то похож на своего современника Карраса, с которым они так никогда и не встретились на поле боя. Общим у них была бездушная, рационализированная жестокость, с которой они стремились к цели – созданию государства, как строго вертикальной системы, управляемой из единого центра.

По иронии судьбы, непокоренным оставался Аграпур, старая столица Турана, в которой продолжали сидеть на троне безвластные падишахи, а распоряжалась местная олигархия. В качестве наемников Аграпур часто привлекал выходцев с восточных берегов Вилайета.

Хакан, скончавшийся от естественных причин, не успел завоевать древний город, чтобы формально объявить себя владыкой всего Турана. Он умер прямо во время подготовки похода, что послужило основой для слухов об отравлении.

При этом в качестве возможных отравителей называли как аграпурцев, так и сына Хакана – Кесема.

Версия с отравлением всегда увлекательна, но не всегда имеет под собой какие-то основания. Великие мира сего точно так же умирают от обычных болезней, как и простолюдины. Здоровье грозного правителя давно уже было плохим, возраст близился к преклонному.

Хакана отличала параноидальная подозрительность, поэтому именно яд как причина смерти маловероятен.

На престол взошел его сын Кесем, в первые же дни правления жестокостью переплюнувший отца.

Кесем расправился со своими братьями. При этом в отличие от Карраса, (которого за братоубийство народ прозвал Кровопийцей), новый глава Сияхкуртов не воевал со своими братьями за престол. Он просто приказал перебить их всех, полдюжины человек, даже нескольких младенцев-племянников не пощадил.

Кесем во многом походил на отца, но он был не столь дальновиден, зато отличался непомерным тщеславием.

Поэтому там, где отец действовал осторожно и наверняка, он шел напролом, не считаясь ни с какими рисками и потерями.

С его правления, не столь уж длинного (двенадцать лет), начнется эпоха, когда три державы Юго-Востока будут делить власть над регионом.
Кесем взял Аграпур после полугодичной осады. Падение города уже современниками было воспринято как начало новой эры. Времена раздробленного, ослабленного Турана подходили к концу. Новый, куда более воинственный, сильно гирканизированный, Туран родился в войнах, и будет существовать ради войн.

Понимая, что пощады новый хан никому не даст, аграпурцы дрались с необычайным упорством. На их стороне были вековые стены города.
Но времена менялись, и стены поддались пушечным ядрам.

Кесем отдал город на грабеж войску.

После всей той резни, что устроили в захваченном Аграпуре его воины, Кесем почему-то пощадил последнего падишаха старой династии. Он отправил того, доживать дни на какой-то небольшой скалистый островок на Вилайете.

В Аграпуре хан Кесем Сылчак взял себе новый титул. Старый – «падишах» был отброшен с большей частью иранистанского наследия классической эпохи. Гирканское «хан» или даже громкое «хан ханов» (каган) не отражало всех претензий Кесема и новорожденного государства на господство в регионе. Именно слово «господство» и стало титулом Кесема.

Кесем провозгласил себя султаном (то есть, собственно «господином», «властителем») Турана и всех земель, которые когда-то находились в поле туранского влияния.

История, которая иногда любит иногда пошутить, нашла место для иронии и среди кровавой трагедии взятия Аграпура.

Кесем, старавшийся хранить верность гирканскому наследию своего рода, тем не менее, короновался старой падишахской короной.

В силу причудливых линий судьбы, что-то иранистанское в государстве Сияхкуртов сохранится. Придворный ритуал, язык официальных документов и хроник.

При этом Султанат Туран очень скоро объявит Иранистан своим главным и вечным врагом.

Султан Кесем прославился не только взятием Аграпура.

Он взялся в войну со Стигией за власть над Замбулой, где стигийцы разгромили туранцев наголову. При этом сам Кесем чуть не сложил голову в бою, спас его только выносливый конь и преданность телохранителей, которые погибли, но задержали преследователей.
Этому разгрому уделяется в истории, быть может, слишком много внимания, хотя причина понятна – первое большое столкновение Турана и Стигии в «новое время».

Поражение не сломило Кесема, хотя больше с великим южным соседом он старался не связываться.

Зато он принялся наводить ужас на слабейшие государства, которые исторически были зажаты между главными центрами силы.

Нам уже доводилось упоминать, о том, что Коф, Хорайя, Хауран и сохранившие независимость города северного Шема успели, воспользовавшись ослаблением турано-гирканцев, частично вернуть себе независимость. При этом вековое пребывание в составе Большого Турана не прошло для них даром. В действительности не везде произошло «свержение власти захватчиков», иногда между пришлыми военизированными кочевниками и оседлым населением формировались более сложные отношения.

Где-то, в областях, до которых докатилась волна переселенцев с Северо-Запада, произошло некое возвращение в орбиту хайборийской цивилизации. Но при этом некоторые государства продолжали носить названия эмиратов и даже «ханств», и причудливо сочетая в своем устройстве черты запада и востока, вполне процветали.

Потомки пришельцев с востока сильно цивилизовались, хотя это не означало автоматически изнеженности и развращенности.
Именно эти земли страны и стали объектом хищных притязаний со стороны Турана.

Кесем даже сочинил под свои грабительские походы некую доктрину (вещь прежде не столько немыслимую, сколько ненужную). Будто бы все земли, на которых побывало копыто гирканского коня, должны принадлежать ему, как наследнику славы древних великих ханов.

При этом первые походы Кесема не имели завоевательного характера.
Это были скорее грабительские набеги. Военных сил городов-государств не хватало, чтобы оказывать сопротивление ударам войска, сочетавшего кочевую маневренность и выносливость и характерной для более развитых государств, дисциплиной и выдержкой.

Практически каждый год армии Кесема вторгались в одно из сопредельных государств и уходили с большой добычей. Самым ужасным для жителей пострадавших земель было то, что туранцы попросту охотились на них, чтобы обратить в рабство. Рабство на долгие века станет одной из основ Турана.

Кесем умер довольно молодым человеком, но в случае его смерти отсутствует обычная легенда об отравлении или убийстве. Владыка Турана вел крайне разгульный образ жизни, злоупотреблял спиртным, чудовищно растолстел, и в жаркий полдень его, отходившего от очередного многодневного пира, хватил удар.

Но за свое недолгое правление, Кесем успел заложить основы политики Турана на ближайший век. Постоянный натиск на Запад стал своеобразной идеей фикс для следующих поколений туранских султанов.
Так же обозначилось будущее жестокое противостояние со Стигией из-за владычества над Шемом.

При этом туранские султаны надолго отложили решение «зуагирского вопроса», потому что пустынные разбойники продолжали существовать у них под боком, совершенно игнорируя то, что фактически живут на землях Турана.

Северное направление политики станет для Турана важным позднее, во время формирования в северном Приморье новых государств.

Добавлено через 10 минут
Иранистан

Иранистан вернулся из небытия и снова явил себя миру в результате великого, и воистину героического деяния.

После смерти страшного Бухэ, гирканская власть над Иранистаном первое время казалось непоколебимой. Внуки жестокого хана продолжали управлять его владениями, стараясь придерживаться политики деда. Хотя какие-то поблажки оседлому населению делались.

Бухэ родился за Гирканскими Вратами, а его внуки в Иранистане, и как ни старался дед сохранить в них первобытную ненависть к оседлым народам, рассматривали тех как подданных, а не как кровных врагов.
На иранизацию гирканцев история попросту не дала времени. Гирканцев постигла кара за злодеяния их отцов и дедов.

Едва почувствовав ослабление власти потомком Бухэ, иранистанцы подняли грандиозное восстание, которым предводительствовали князья рода Бахромов.

Этот воинственный клан религиозных фанатиков являл отчасти новое явление в истории. То были люди, с одной стороны отчаянной храбрости, поколениями воспитывавшиеся в воинских традициях. Но при этом они были истово религиозны и видели в борьбе, которую столетия вел их род, не только посюсторонний смысл борьбы за власть, но и придавали ей характер священной войны с абсолютным злом.

В общем и целом, можно сказать, что Бахромиды были не только полководцами, но пророками своей веры. Одним из основных постулатов которой стал невиданный прежде монотеизм, объявлявший все прочие религии заблуждениями, а “чуждых” богов - демонами.

Десятилетия партизанской войны против Бухэ, которые вели укрывшиеся в горных районах Бахромиды, не только позволили им выковать клинок своего воинства, но и отшлифовать его религиозной составляющей, которую Бахромиды умели излагать так, что она была понятной и простому пастуху.

Объявленная священной войной против порождений мрака, война иранистанцев против гирканцев продлилась около десяти лет.

Примерно столько же когда-то понадобилось Бухэ, чтобы завоевать Иранистан.

Начало краху Бухэидов положил стигийский Царь Скорпион, когда с большим войском устроил на Иранистан грабительский поход. Не ставя целью завоевание, деспот Юга нещадно ограбил все иранистанские города и села, до которых успел дотянуться.

При этом именно грозная слава Сетнахта позволила ему сохранить жизни многих своих воинов. При одних только слухах о появлении великого воителя, иранстанские города спешили откупаться, выгребая подчистую сокровищницы своих храмов и карманы граждан.

Попытка гирканских хозяев страны организовать сопротивление провалилась. Они сами оставались захватчиками, а не виделись как легитимные правители. Поэтому иранистанские князья попросту саботировали призывы встать единой силой против страшного врага. Гирканских сил для полновесной войны не хватало, хотя пощипать караваны отступающих стигийцев гирканцы смогли.

Уход Царя Скорпиона положил начало великому иранистанскому восстанию.

Парадоксальным образом, предсказания старого хана насчет того, что подлым землепашцам нельзя давать спуску, сбылись. Иранистанцы мстили с изощренной жестокостью. Изначально успех сопутствовал повстанцам во всем. Гарнизоны, размещенные в городах, были истреблены, попытки карательных походов отбиты. У гирканцев даже не получалось укрыться в степных районах, потому что силы восставших (не стоит представлять крестьян с мотыгами, восстанием предводительствовали князья) настигали былых угнетателей, угоняли их стада и жгли имущество, а самих степняков убивали, не считаясь с полом и возрастом.

Князь Давран провозгласил себя правителем Иранистана и призвал все население на священную войну со степняками.

Но все же столетия войн были за спиной Бухэидов, и потому быстро разгромить захватчиков не вышло. Собрав среди сородичей, кочующих к северу, большие подкрепления, заручившись поддержкой могущественного Карраса, гирканцы ударили по северным пределам Иранистана с такой силой, что казалось, времена Бухэ вернутся.

Несколько городов было разорено. Население уже привычно разбегалось, проклиная не только гирканцев, но и Даврана и всех Бахромидов, которые навели на их головы гнев ужасного Каррагана.
Вообще, войска Карраса составляли едва ли не три четверти гирканских. Очевидно, он собирался, посадив на трон одного из Бухэидов, сделать его своей марионеткой.

Трудно сказать, что заставило Карраса прервать успешно развивавшуюся кампанию. Ссора со своими союзниками, или желание перебросить войско на другое направление (все происходило уже в преддверие великой войны Леса и Степи). Возможно, имели место другие соображения, но великий каган, получивший в иранистанских летописях имя Губитель Городов, отвел свою армию.

Одни, без поддержки могущественного Карраса, внуки Бухэ продержались еще несколько лет.

Но ситуация повернулась так, что теперь скорее они выглядели бунтовщиками, которых преследовала вся мощь возродившегося государства.

Мстя за пережитые ужасы, иранистанцы убивали всех без разбора, вырезали лагеря гирканцев, где находились их женщины и дети, угоняли скот, чтобы лишить степняков запасов пищи и боевых коней.

Наконец, оставив попытки не только вернуть власть над Иранистаном, но и даже сохранить собственную независимость, степняки запросили мира на любых условиях, готовые принять подданство великого шахиншаха. Но Давран ответил, что каждого гирканца выше тележного колеса ждет смерть.

После этого гирканцы бежали в панике, бросая не только имущество, но и старых, больных, раненых, ослабевших.

Попадавших в плен Давран казнил с жестокостью, поражавшей даже современников Карраса.

Путь на север, в степи праотцев, под защиту киммерийского кагана, был отрезан иранистанскими армиями. Пришлось уходить туда, где еще были шляхи, не перекрытые закованными в броню всадниками Бахромидов и их союзников. На юго-запад, в пустыню.

Наконец, сохранившие едва ли пятую часть от своей изначальной численности, гирканцы под предводительство третьего внука Бухэ - Лаблаха, добрались до границ со Стигией. Там они взмолились о милосердии.

Слово «милосердие» было всегда чуждо стигийским владыкам. Хотя о тогдашнем стигийском царе действительно шла слава, как о человеке милостивом, но одним только мягкосердечием Семеркета (сына грозного Царя Скорпиона Сетнахта), его поступок не объясняется.

Гирканцы, даже разгромленные, и изнуренные дорогой через пустыни, оставались воинами-всадниками.

Стигийский повелитель согласился предоставить гирканцам убежище. Условие было обычным - военная служба. В скором будущем гирканские изгнанники составят своего рода сословие конных лучников и будут сражаться во всех войнах великой державы Юга.

В том числе и во всех пяти стигийско-иранистанскиих.

Все это дело хотя и близкого, но будущего.

Сейчас же иранистанцы не стали преследовать беглецов после их ухода в пустыни. Отчасти они рассчитывали на то, что безводные земли, полные песков и солончаков сами прикончат разгромленное воинство Лаблаха. Но самой главной причиной было то, что только-только вернувшемуся из небытия независимому Иранистану требовалось время, чтобы укрепиться.

Война с находившейся на пике могущества Стигией не входила в планы Даврана, над которым с севера продолжал нависать грозный Киммерийский Каганат.

Возблагодарив своего (единственно истинного) бога, Давран не только возложил на себя корону древних царей и провозгласил начало новой эры. Он не ограничился декларациями.

Иранистанский шахиншах действительно стал строить новую страну, хоть она и позаимствовала от прошлого Иранистана многое. Но прежде мир не видел еще столь монолитной деспотии, возглавляемой обожествленным при жизни правителем.

Возвышение Иранистана, его войны за владычество над Югом с Тураном и Стигией - тема другого рассказа, который легко займет не одну сотню страниц, столько великих подвигов и злодеяний совершат правители этой удивительной страны.

Окончательно утвердившись в Иранистане, шахиншах Давран в котором честолюбие сочеталось с религиозным фанатизмом, спланировал и осуществил успешную войну против Турана.

Новый Туран династия Сияхкуртов строила с опорой на гирканские кочевые племена и главные города Западного побережья Вилайета.

Во время распада единого Турана, вызванного гирканскими вторжениями, города юго-востока, как и остальные, обратились в самостоятельные «княжества», «эмираты» или «ханства».

Самым богатым и сильным из них был Ховаризм, сумевший восстановиться после погрома, учиненного Аруладом во время Западного Похода.

Некогда и сам Ховаризм, города, находившиеся в его сфере притяжения, были сильно затронуты иранистанским влиянием. Вообще до эпохи Переселения иранистанское присутствие в Туране было весьма велико, не стоит забывать корни старой династии падишахов Аграпура.

За время, проведенное под властью Бухэидов, Иранистан, точнее говоря, его правящая верхушка, не забыли полностью о своих прежних великодержавных претензиях. Какие-то связи с обратившимися в ритуальные фигуры падишахами Аграпура были восстановлены почти сразу же после того, как сам Иранистан провозгласил себя независимым государством.

К Сияхкуртам Давран относился как к узурпаторам, присвоившим то, что должно по закону принадлежать «аграпурской» династии.

Конечно у Иранистана, недавно пережившего тяжелые войны, не было сил, чтобы выступить против Хакана, а после - его сына, в качестве «объединителей» Турана. Для большинства туранцев (как «коренных», так и туранизировавшихся пришельцев из-за Вилайета) Иранистан был просто чуждой страной. В лучше случае нейтральной, в худшем – врагом.
Но именно на юго-востоке некоторая про-иранистанская тенденция сохранялась. Местная знать старалась поддерживать с Давраном хорошие отношения. Быть может не из сентиментальной привязанности к «старым добрым временам», а скорее из желания всегда иметь второй источник силы, на который можно было бы опереться в случае проблем с Сияхкуртами.

Ни у Хакана, ни у Кесема не хватило времени, чтобы утвердиться в юго-восточных пределах Турана. Они продолжали оставаться полунезависимыми, хотя формально и признавали власть султана.

Времена, когда целые регионы представляли из себя слабые конгломераты всевозможных мелких государств, уходили в прошлое.

Наступала эра империй.

Подобно тому, как Хакан умер, не успев взять Аграпур, его сын покинул мир, когда готовился, прервав череду успешных западных походов, повернуть на восток, чтобы покончить с полунезависимостью Ховаризма.

Со смертью Кесема сам Туран оказался под угрозой. Кесему было лишь немного за сорок лет, смерть его стала неожиданной, никого из сыновей он приемники не готовил.

Совершеннолетия достигли лишь два сына султана, рожденные от разных матерей. Старшего звали Джем, легенда приписывает ему карранидскую кровь, что не является чем-то невозможным. Но с другой стороны, непонятно, почему предполагаемое родство с карранидами остается на уровне слухов и городских легенд. Если бы Кесем, в самом деле, заполучил в жены или наложницы, женщину из рода Царя-Дракона, он, скорее всего, объявил бы об этом во всеуслышание. Достоверно о матери Джема известно только, что она была родом из Степи. В год смерти отца ему исполнилось шестнадцать лет.

Младшего сына Кесема звали Кудрет. Он был на два года младше брата. В наши дни это возраст последних детских игр, но принцы в то время взрослели рано.

Пока каждый из братьев готовился к борьбе за трон, сын Даврана – воинственный и столь же фанатичный как его отец, Кереш, перешел Ильбарские Горы и тридцатитысячным войском вторгся в пределы Турана.

Как и половина завоевателей своего времени, где все считали себя реставраторами былого, (часто уже мифологизированного), прошлого, Кереш объявил поход будто бы для «возвращения трона законному падишаху».

Но на Аграпур разумно не пошел, а двинулся, почему-то, прямо к Ховаризму.

Мирно доживавшего век в на подаренном ему крошечном островке, последнего падишаха быстро убили. Но закованные в бронзу конные армии Кереша это не остановило.

За лето он разгромил все отправленные против него туранские войска, одинаково успешно расправляясь и с конницей и с «новой армией» регулярной пехоты. В стане туранских полководцев воцарилась паника и некоторые горячие головы, кажется, готовы были принять Кереша как нового султана Турана. Настолько блестяще выглядел победоносный принц, сын грозного шахиншаха Даврана, насколько несокрушимыми казались его воины.

Но у Кереша изначально не было плана захвата всего Турана.
Предложение занять трон Кереш отверг, вряд ли из скромности, скорее из понимания, что удержаться в чужой стране у него не получится.

А вот значительный кусок туранских территорий Кереш захватил.

В Ховаризме он спешно включил эти земли в состав державы своего отца, принял титул сатрапа Ховаризма, и приготовится оборонять новоприобретенные владения.

Впоследствии Кереш пожалеет о таком решении, будет говорить, что стоило идти прямо на Аграпур, где часть туранской знати действительно могла бы провозгласить его султаном. Но такой поход был возможен только в момент междуцарствия.

Уже к осени Джем взошел на престол, брат его бежал за пределы Турана. Новоиспеченный султан тут же двинулся во главе войска на восток – отбивать обратно утраченные богатые земли.

Двухлетняя кампания показала примерное равенство сил.

Дело шло к миру. Джем, у которого не вышло разбить захватчиков, боялся, что в отсутствие военной удачи может лишиться и власти и головы.

В военном плане дела Кереша выглядели лучше, но удаленность от родины не давала возможности пополнять армии. Местные жители неохотно воевали на стороне сатрапа, который успел продемонстрировать свой крутой нрав. Должно быть, ховарезмская верхушка не раз успела пожалеть о своих прежних заблуждениях. Кереш, которого воображали как «спасителя от туранского гнета» оказался тираном. В свою очередь, и сатрапу теперь тоже следовало опасаться восстаний в тылу, и заговоров против себя.

В этих условиях обе стороны готовы были пойти на уступки.

Но на переговорах случилась легендарная «история с половой губой волчицы». Убийство посла это то, что лелеявшие свои степные корни Сияхкурты не могли простить ни при каких обстоятельствах. Война затянулась. По итогам Иранистан сохранил контроль над Ховаризмом и небольшим куском вилайетского побережья.

Девять лет военных действий стоили обоим сторонам больших потерь. И теперь уже никто не готов был уступить ни пяди политой кровью земли.
Потом до Кереша дошли слухи о прогрессирующей душевной болезни отца, который обратил столицу Иранистана город Аншан в настоящее царство ужаса.

Вернувшись на родину, Кереш сверг отца, которого не убил, а велел ослепить и заточить в башне. Священный же огонь, зажженный в честь шахиншаха, Кереш велел поддерживать и дальше. Таким образом, он как будто отделил конкретного человека, Даврана Бахромида от его статуса главы священной державы.

Взойдя на трон, второй шахиншах Иранистана обнаружил себя правителем утомленной долгими войнами и внутренним террором, страны.

В сравнении со своим отцом Кереш выигрывал уже в том, что был вменяем в обычном смысле слова. Он разделял сверхъидеи отца на счет величия вверенного им Огненным Богом государства. Но приступы безумной ярости и паранойи ему были не свойственны. История об убийстве туранского посла этому не противоречит. Кереш был терпим и благоразумен - по меркам ранних Бахромидов. Ему не приходило в голову, например, сдирать с вызвавших его гнев сановников, заживо кожу. А позже – набивать эту кожу соломой, ставить чучела в своих покоях, и вести с ними беседы. У Даврана ко времени свержения во дворце было больше сотни таких «собеседников». Всех их Кереш велел придать огненному погребению.

Во время правления Кереша случилась первая из Иранистано-Стигийских войн.

Принято считать, что в основе ее была вражда за власть над Золотыми Горами – горным хребтом, отделявшим Иранистан от Зембабве.

Горы были действительно богаты золотом. Золото, кроме своей очевидной ценности как универсального платежного средства, для иранистанцев было священным в прямом смысле слова. Из него изготовлялись культовые предметы.

При этом иранистанское жречество освоило какой-то вид магии, (которая, скорее должна именоваться анти-магией). Золотые реликвии огнепоклонников обладали лишь одной сверхъестественной силой – рядом с ними переставала работать любая другая магия. Разить врага молниями или исцелять раны золотые изображения крылатых львов или окруженных языками пламени духов-хранителей, не могли. Но при этом практически любое колдовство, кроме того, что черпало свою силу в древнейших, допотопных амулетах, теряло силу, становилось ничем.
Кроме того наличие хотя бы крошечного кусочка золота в доме считалось залогом благополучия. Золото играло огромную роль в дворцовом церемониале, который у Аншане достиг такой изощренности и пышности, что даже Аграпурский двор стремился только подражать ему.

Стигийцы относились к золоту практичнее, хотя роскоши тоже не чуждались, а священным ореолом окружали скорее камни.

Обозначение же противостояния Стигии и Иранистана как «войны из-за золотых приисков» не выразит и десятой доли того ожесточенного фанатизма, с которой их войны велись.