"Гора Бен-Морг"

[Михаэль фон Барток]

Я знал о нем немного, а к большему и не стремился.
Говорят он начал карьеру с простого латника, с великим трудом сдавал экзамены на офицерские чины, влезал ради этого в долги и обязательства перед поручителями, и в конце концов добился возвышения по службе, но впал в немилость и был отправлен в дальний гарнизон, получив ко всем неприятностям подверженного лемурийскому греху ординарца и опального барона в рядах своего маленького войска.
То был человек с квадратным лицом, сиплым голосом, сорванным от многолетнего оглашения нелепых приказов и невыполнимых команд, он был желчен, зол на язык, и не жесток, но как-то по особенному бездушен.
Словом, как говорят про таких простолюдины «от одного его взгялда вино превращалось в уксус».
В добавок он был не женат, почти не пил вина, был равнодушен к играм, охоте и всем прочим развлечениям. Последнее я еще могу объяснить тем, что он был уже слишком образован, что бы находить радость в наблюдении за состязаниями в том, кто дальше бросит бревно (а тем более самому в нем участвовать), но еще слишком груб, что бы понимать толк в искусствах. Но его равнодушие к женщинам, вину и веселой кампании указывало на скверный нрав и ни на что более.
Человек с добрым сердцем, читая эти строки, возможно проникнется некоторой симпатией к господину Треггарду, человеку, которого и в самом деле не баловала жизнь, но сделает это напрасно.
Дие Треггард был таков не потому, что ему не везло в карьере, а просто по своему рождению. Я уверен, стань он по мановению руки нашего всемилостивого короля комендантом самого Бельверуса, и тогда он бы остался таким же зубоскрежещущим, нелюдимом, только теперь его взгляд обращал бы в укус не то пойло, которым потчевали нас добрые кабатчики Бларвика, а самые изысканные вина королевского винного погреба.
Меня же дие Треггард ненавидел лютой ненавистью, не просто не любил (собственно комендант не обязан пылать отцовскими чувствами по отношению к каждому латнику), а именно ненавидел.
Одно время я было предполагал, что во мне он ненавидит сословие, к коему я принадлежу, видя именно в баронах, графах и прочих аристократах причину своих неудач, но истина оказалась проще. В отношении дие Треггарда ко мне было больше зависти, чем сословных предрассудков.
Дие Треггард невзлюбил меня за то, что меня любили солдаты, женщины и удача, и за то, что я, хотя и был брошен судьбой на самое дно жизни не впал в уныние. Один мой вид, вид человека, который не поддается печали, наводил на него зубную боль. Он был из тех угрюмцев, что заболевают, видя улыбки и слыша смех и находят радость в том. Что портят другим настроение.
Повторюсь, подл или жесток он не был, а как командир отличался разумностью, но стань я в то время вновь полноправным фон Бартоком я велел бы слугам не пускать эту мрачную личность на порог.
К счастью он не слишком часто удостаивал меня своими визитами, и наверное не потому, что понял нелепость попыток попасть в мою партию, а потому, что мой вид вызывал у него изжогу.

[Михаэль фон Барток]

Бальдур фон Барток

- Ты кузнец Ниал? - спросил коренастый воин с татуировками члена фианы. Он и трое его спутников выросли перед кузнецом словно из под земли. Вооружены они были до зубов, заплетенные в косы волосы и боевая раскраска на лицах не оставляла сомнений в их намерениях. Они пришли убивать. Они пришли мстить за зло совершенное без малого тридцать лет назад человеком которого он не знал. Ниал покрепче перехватил топор. Сегодня он умрет - решил кузнец. Его сын вырастет сиротой, а его жена скорее всегопоследует за ним. Что ж он жил достойно. Страха не было. Проклятый Конайрэ!
- Да, это я.
- Ты знаешь зачем мы пришли?
- Вы пришли пролить кровь.
- Верно говоришь кузнец.
- Мое имя Ниал, сын Алпина. А кто ты?
- Мое Эрк, если тебе это интересно.
- О да. И когда предстану перед Кромом и он спросит меня, как я прожил свою жизнь, я скажу ему - я был достойным сыном своего отца и своего народа. А потом пришел Эрк, не помнящий имени своего отца, приведя с собой троих псов, забывших даже собственные имена, и они напали на меня, когда я безоружный рубил дрова в собственном лесу. О, да, Эрк, я запомню твое имя.
У Эрка от этих слов налились кровью глаза, заиграли на скулах желваки.
- Я не имею ничего против тебя кузнец. Но убить тебя, мой долг. Твой тесть совершил то, что не должен был совершать человек.
- И ты хочешь смыть его злодеяние совершив новое, Эрк? Ты пришел сюда за сотни лиг, что бы убить человека, которого не знал?
- Не пытайся заморочить меня кузнец. Тени убитых взывают ко мне из могил! Кровь смывается кровью. Таков закон.
- Закон пиктов. Не наш. А впрочем, будь готов Эрк, что когда - нибудь к порогу твоего дома придет мой сын. И если тебя к тому времени уже не будет в живых, он убьет твоих сыновей.
- Ты тянешь время, кузнец. Что должно свершиться, свершится. Сегодня ты умрешь. Я вырву твое сердце и сожгу его на огне, что бы великий Нейд насытился. Твою семью я не трону.
Спутники Эрка молчали. У них были бесстрастные, холодные глаза убийц. Братья Эрка по фиане, а не соплеменники. А тот слева - судя по всему пикт-полукровка. Не честь рода привела их сюда, на Север. Это набег. А месть - просто повод. Им нужно напоить кровью мечи. Они любят убивать. Как волки ворвавшиеся в круг стада, они безумеют от запаха крови и режут, режут, режут, не в силах остановиться.
Но он, Ниал, не овца в волчьих клыках!!! По меньшей мере двоих он с собой сегодня заберет. Ниал поднял топор. Он был очень высок - тот же Эрк едва ли доставал ему до плеча и, как и любой горец был воином.
- Подходите долинные крысы. - сказал Ниал и в его спокойном голосе Эрк услышал карканье воронья.
- Господа, господа! - раздался вдруг звонкий, хорошо поставленный голос. Ниал не решился повернуться, что бы посмотреть на говорившего, а Эрк и его спутники изумленно уставились на высокго, огненно-рыжего человека, одетого в какое-то рубище, зато опиравшегося на длинный и узкий меч.
- Господа. Осмелюсь спросить вас, У вас частная драка или мне можно вмешаться? - чужак говорил языке гандеров, том самом о котором говрили, что он получился тогда, когда пьяный нордхеймец попытался заговорить по аквилонски, но киммерийцы отлично его понимали. Многое ускользало от простого разума киммерийцев из-за цветистой манеры говорить, но смысл был ясен.
- Пошел прочь рыжий пес! Не кажется ли тебе, что ты забрел слишком далеко от своего родного Ванахейма! - рыкнул Эрк.
- О светлые боги! Вы поспешны в своих выводах, я вовсе не из Ванахейма родом и более того никогда не бывал в этой славной стране. Позвольте представиться, господа. Я Бальдур фон Барток, барон Торский, граф Бельверусский, герцог Шамарский и прочая и прочая.
С этими словами рыжий шутливо поклонился. Из-под спутанной рыжей гривы весело и зло блестели глаза. Левый - зеленый. А правый - серый. К тому же судя по тому, как он держался за меч рыжий был левшой.
- Чего тебе надо чужак? Иди своей дорогой. То что здесь творится не твоего ума дело. Это дело чести. Месть.
- О, да! Я слышал ваши речи глубокоуважаемый Эрк. - с усмешкой сказал Бальдур. - Но просветите меня, о достойный сын своего неизвестного отца, с каких это пор нападение вчетвером на одного стало признаком воинской доблести?
- Ты выводишь меня из себя, чужак. Что ж, хочешь умереть сегодня вместе с этим увальнем, который топор-то держать в руках не умеет, я не могу запретить тебе этого! Довольно речей!
Эрк поднял меч и бросился вперед, а за ним, замахиваясь боевыми топорами, его сообщники. Ниал с ревом, который мог бы напугать и медведя, устремился навстречу. Следом молнией метнулся рыжеволосый Бальдур.
Молодой воин, прикрываясь щитом, занес копье и метнул его в Бальдура. Тот уклонился от копья и с разбегу обрушился на щит, сбив его владельца с ног и тем хоть на мгновение свел количество врагов с четырех до тех. Ниал сцепился с Эрком, а на Бальдура навалились сразу двое. Схватка не была долгой.
Огромный Ниал теснил умелого в обращении с мечом, но слишком уступавшего ему силой Эрка, а Бальдур очень быстро ранил одного из нападавших в ногу, а второго убил, пронзив горло. Сбитый Бальдуром с ног киммериец тем временем поднялся и бпросился на помощь Эрку, занося топор, но Ниал одним ударом в щепу разнес его щит и отрубил руку. В то же мгновение Бальдур расправился со своим противником, выждав мгновение, когда тот занеся топор пошел на него, верткий немедиец просел едва ли не до земли, и длинный меч подобно молнии пронзил насквозь грудь нападавшего.
Эрк пятился, еле успевая отражать удары страшного топора Ниала. Кровь лилась из нескольких неглубоких ран. С его рук, плеч, головы были сорваны лоскуты кожи и мяса. Каждый удар Ниала был смертелен, и раз за разом только ловкость спасала его от гибели. Он нырял вниз,уклонялся, отпрыгивал, и поэтому еще был жив. Только что их было четверо и они готовы были легко раправится с каким-то кузнецом... но, о великий Нейд, кто же мог предположить, что кузнец окажется таким бойцом, да еще и не один!!! Долго это продолжаться не могло. Эрк уперся спиной в дерево. Вид гибели братьев по фиане, свирепый натиск Ниала и раны, казалось, сломили дух южанина. Он неожиданно опустил меч, хотя и не выпустил его рукоять. Ниал замер, занося оружие.
- Руби, кузнец. - словно выплюнул слова Эрк и в то же мгновение его голова покатилась по осеннему снегу. Тело миг постояв, грузно осело, из перерубленной шеи фонтаном била кровь. Рука все еще сжимала рукоять меча. Нейд примет его. - подумал Ниал. - примет, хотя он был убийцей, вором и забыл имя своего отца.
Чуть поодаль стенал, истекая кровью последний пришелец из долин.
- Добить его? - улыбаясь спросил Бальдур, изящно салютуя Ниалу мечом.
Могучий кузнец, тяжело дыша смотрел на залитую кровью поляну. Они были из фианы - клан не станет мсить за них. Но могут прийти братья по фиане.
- Нет. Оставь его.
- Он истечет кровью и умрет тут один.
- Тогда давай перевяжем ему рану, и оставим его жизнь на волю богов и лесных зверей.
- Ты слишком добр, для человека, которого эти подонки хотели убить.
- Я не добр. Просто я хочу положить конец войне.
- Верно я еще не разобрался в ваших обычаях. А впрочем, это была твоя битва. Как скажешь.
Ниал подощел к раненому. Совсем еще мальчишка - подумал кузнец - волчонок. Ему уже не стать матерым волком, рвущим тело нашей страны. Его топор начисто отек южанину кисть руки, кровь била ключом. Но с такой раной можно выжить. Кузнец присел, прижимая коленом ходящую ходуном грудь и плечо искалеченной руки и повернулся к Бальдуру, который самым неожиданным образом вытащил откуда-то из своего рубища гребень и стал расчесывать огненно-рыжие волосы, глядясь в отполированный клинок меча, словно в зеркало.
- Чужеземец!
- Да. - Бальдур готовно отложил свое важное занятие.
- У тебя есть веревка?
- Да, есть. Я хотел сегодня с утра повеситься на первой попавшейся осине, но осины все не попадались и я решил пожить еще немного. Как видишь повезло от этого и тебе.
Ниал усмехнулся. Он еще не мог понять, нравится ли ему чужак, но тот явно был человеком легкого нрава. Кроме того отличный воин.
- Так давай ее сюда.
И тут случилось то, чего не ожидал ни Ниал, ни приводивший в порядок пострадавшую в бою прическу Бальдур.
Поверженный на землю, тяжело раненый юнец, вдруг прекратил стонать. Его тело как-то напряглось.
- Нож!!! - воскликнул Бальдур, но было поздно. Со словами "это было дело чести, горец" раненый вонзил клинок в бок Ниалу. Тот взревел от боли и одним ударом подобного молоту кулака убил пришельца из долин, вогнав нос в мозг. Бальдур уже был рядом.
- Воистину правы те, кто утверждают, что за всякое добро следует вознаграждение злом. - пробормотал немедиец.
Ниал вырвал нож из раны и повалился на снег рядом с человеком, которого хотел спасти и вынужден был убить.
Бальдур расстегнул его куртку, задрал рубаху, обнажив мускулистый, словно у тигра бок. Вдоль ребер шла широкая рваная рана, нанесенная зазубренным клинком. Клочья плоти свисали в разные стороны. Но... это были лишь рассеченые мышцы. Нож не проник между ребер внутрь тела, не нанес раны, от которой внутри начинается неостановимое кровотечение.
- Мой отец говорил. - сказал Ниал. - Что раны делятся на два вида. Те от которых умирают и те, на которые не следует обращать внимание.
- Мудрый человек твой отец. - ответил ему Бальдур, снегом промывая рану.
- Был. Умер от ран прошедшим летом. - невесело ухмыльнулся Ниал.
- Ты за ним не последуешь. Во всяком случае не сегодня. Эта рана второго вида. Он пропахал твою тушу вдоль по ребрам, но внутрь нож не проник. Тебя надо перевязать.
Бальдур на несколько мгновений отошел и вернулся с походным мешком, который очевидно бросил перед тем, как ввязался в драку. Выудив из мешка удивительно чистую рубашку, немедиец быстро порезал ее на длинные полосы, заткнул рану, и умело забинтовал мощный торс Ниала.
- Ты лекарь?

[Михаэль фон Барток]

Бальдур фон Барток.
- В некотором роде. С богословского факультета меня выгнали за буйство, а с медицинского за пьянство. Поэтому учиться штопать человеческие шкуры мне пришлось на службе славного короля Гариана, да поразит желтая лихорадка его печень. - с улыбкой сказал Бальдур, и Ниал хотя и не понял половины слов, что выпалил немедиец, тоже улыбнулся. - Вставай, а то ты умрешь от простуды почек, а это недостойная воина смерть.
Ниал, скрипнув зубами, но удержавшись от стона, поднялся, ухватившись на узкую, похожую на корень дерева своей крепостью ладонь Бальдура.
- И так, на чем мы остановились? Ах да, Бальдур Вальдемар фон Барток, барон, герцог и прочая, а ныне просто голодный оборванец. - представился немедиец и шутовски поклонился.
- Ниал, сын Алпина. Кузнец. - ответил киммериец, не в силах удержаться от смеха глядя на манеры своего нового знакомого.
- Достойное ремесло. - похвалил барон в изнании. - И должно быть денежное.
- Скажи мне, Бальдур, ты всегда бросаешься в драку, как только ее увидишь?
- О Митра, конечно же нет!!! - ужаснулся Бальдур. - Как ты мог убедиться, явсегда сначала спрашиваю, а можно ли вмешаться! Ведь нельзя мешать выяснению отношений между двумя господами, если они того не желают!
- И почему же ты решил помочь мне? Ведь я мог оказаться лесным людоедом, пожирателем младенцев, а эти. - Ниал с усмешкой указал на поверженные тела. - славные воины рдственникмми моих жертв.
- Рожи у них были разбойничьи! - ответствовал Бальдур. - А ты не людоед? Я не то что бы осуждаю чужие пристрастия в еде, просто теперь ты должен предложить мне кров и пищу, а сам я человечину не ем.
Ниал, который был на полголовы выше и едва ли не полтора раза тяжелее Бальдура (которого тоже едвали можно было назвать низкорослым), заросший густой бородой, с длинными, спадавшими ниже плеч спутанными волосами цвета ворорнова крыла, сжимавший в руках все еще окровавленный топор и в самом делен походил на сказочного великана.
- Нет. - в тон Бальдуру ответил Ниал. - Я не ем человечину. Только иногда позволяю себе отведать мяса заблудившегося в наших краях чужестранца. И ты прав, я предлагаю тебе и кров и пищу. Сегодня ты спас мне жизнь и теперь будешь гостем в моем доме. Надо собрать их оружие. Если рана не будет меня беспокоить, то завтра вернемся и сожжем их тела. Негоже бросать воинов на сьедение волкам.
- Едва ли они так почтили бы твое тело, Ниал. - возразил Бальдур.
- Это не повод вести себя как они. Завтра мы вернемся сюда и сожжем их на костре. Я не буд приносить жертвы в честь этих мерзавцев, но похоронить их согласно обычаю обязан. Мы чтим павших врагов.
Бальдур промолчал. Он быстро собрал оружие убитых. Прекрасный меч с рукоятью в форме кубка принадлежавший Эрку и боевые топоры его сообщников, кинжалы и копье с широким наконечником, настолько длинным, что он походил уже на меч, насаженный на древко. Забросив на плечо свой мешок, Бальдур поспешил за Ниалом, который, несмотря на рану, шел быстро.
Очень скоро Ниал и Бальдур вышли к одиноко стоящему дому, обнесенному таким крепким забором, что явно он мог защитить не только от белых волков, забегающих стаями с бескрайних ледяных просторов Нордхейма или горных львов но и от двуногих волков, что ходят с мечами и топорами в руках. Ниал постучал рукоятью топора по забору и громко крикнул.
- Конан, привяжи псов! Я с чужаком, он друг!
При этом Ниал повернулся к Бальдуру и еле заметно подмигнул ему.
- Но псы этого не знают.
Немедиец подумал, что наверное ошибся в первом своем представлении о киммерийцах. Этот великан был добродушным и явно обладал чувством юмора, тогда как все прочие, с которыми Бальдур столкнулся, почитали себя аватарами бога войны и говорили так, словно писали сами о себе сагу. Что ж - размышлял немедиец - варвары так же различны между собой как и люди цивилизованного мира. Не встречались ли мне на моем жизненном пути рыцари, старающиеся жить так, словно они герои легенд, а не слуги короны, и разве не встречал я купцов, отвагой способных затмить иных рыцарей и вилланов, умом равных иным богословам?
Через некоторое время над забором появилась черноволосая голова подростка лет двенадцати. "Сын Ниала" - догадался Бальдур. Те же черные волосы, те же резкие черты, на которых уже не осталось никаких следов детской миловидности. В руке Конан держал тяжелое боевое копье.
- Перекинь лестницу, Конан. Это Бальдур из Немедии и сегодня он помог мне победить долинных крыс.
Бальдур довольно долгое время провел в Киммерии и хотя еще не выучил язык варваров в полной мере, смысл речей от него не ускользал.
- На тебя напали южане? Почему ты не взял меня с собой? - в голосе Конана Бальдуру послышалась досада.
- Потому что кто-то должен был остаться охранять дом. - резко ответил Ниал.
Конан изчез, а потом перекинул через забор лестницу, по которой перелезли сначала хозяин - скрипя зубами от боли, а потом - легко и стремительно, немедиец.
- Подними лестницу. - велел Ниал сыну.
Парень бросился выполнять приказание, не сводя глаз с отца и чужака. Он был очень высок для своего возраста и явно обещал вырасти в могучего отца, рядом с которым немедиец, привыкший считать себя высоким и сильным, чувствовал себя неуютно. (Во время службы в гвардии Бальдур трижды становился победителем в кулачных боях, которые несколько изменили форму его прежде идеального носа, но едва ли он поставил бы на себя хоть один медяк в поединке с Ниалом.) Но все же еще совсем юный, Конан явно был сжираем любопытством.
- Этой мой сын, Конан. - сказал Ниал. Конан кивнул, тряхнув густыми волосами. Глаза у него были синие, синие, как горное небо, а не серо-стальные как у отца. И веселых огоньков в них не было.
- Приветствую тебя, Конан. - напряг свои скромные познания в киммерийском Бальдур.
- Приветствую тебя чужеземец. - кивнул юнец. И Бальдур фон Барток, кузен и дядя королей и герцогов, посвященный рыцарь, взрослый мужчина, которому миновало уже двадцать пять, и который сражался во многих битвах на границе, а потом пережил настоящий кошмар в Пустоши и только сегодня убил двух прирожденных воинов, почувствал себя неуютно под пронзительным взглядом сына кузнеца.
- Его имя Бальдур. - сказал Ниал. - Он гость в нашем доме. Сегодня мне пришлось бы несладко, не окажись он рядом. Отныне мой дом и его дом.
- Благодарю тебя за то, что ты сражался вместе с моим отцом. - сказал Конан. - Наш дом и твой дом.
Казалось он смягчился. Что ж - подумал Бальдур, он всего лишь мальчишка-варвар. Подозрительность ко всему незнакомому у него в крови. Без этого здесь не выжить.
Бальдур оглянулся по сторонам. Дом Ниала наверное мог считаться по меркам этой варварской страны зажиточным, и потому не казались излишними предосторожности вроде забора и хрипло рычавших (но не оглашавших округу бесполезным лаем) мохнатых псов, каждый из которых был размером едва ли не с теленка. Сам дом напомнил Бальдуру дома вилланов на его родине, но построенный с особеностями сурового климата Киммерии. То было низкое, приземистое сооружение из толстых бревен, словно зарывшееся в землю, но судя по всему изнутри просторное. Из дыры в крыше шел дым. С одной стороны к дому примыкал хлев, а чуть в стороне виднелась кузня хозяина. Двор был в идеальной чистоте.
На пороге появилась высокая статная женщина. Бальдур почти ничего не знал о домашней жизни киммерийцев, поэтому не знал, как у них следует обращаться к женщинам.
- Моя жена. - сказал Ниал. - Моя Маёв.
В его голосе Бальдур, человек наблюдательный, уловил гордость и любовь. И в самом деле, Маёв была очень красива, а гордая осанка и улыбка, вспыхнувшая на лице при виде мужа указали на сильный нрав и на то, что похоже Бальдур в гостях у любящей четы. "Очевидно. - решил немедиец. - У варваров принято жениться если и не по любви, то хотя бы по взаимному согласию. И кроме того судя по тем девам-воительницам, что встретились мне парой недель ранее, женщины этого народа способны постоять за себя".
- Приветсвую тебя прекрасная хозяйка. - Барон церемонно поклонился, что на истоптанном снегу на пороге варварского жилища, смотрелось смешно, тем более что он был одет в изорванную одежду, покрытую кровью их предыдущих обладателей, а ноги поверх стоптанных сапог обмотал шкурами. - Бальдур Вальдемар фон Барток, барон, герцог и прочая, а сейчас - всего лишь изгнанник.
Жена Ниала расмеялась.
- Что ж Бальдур, ты гость в нашем доме. Вы с Ниалом подоспели вовремя. Я как раз разделывала зайца. Но я ожидала одного мужа, а он привел друга. Придется достать что-то из запасов.
Бальдур еще раз поклонился. Он догадывлся, что его манеры здесь вызывают смех, но преодолеть воспитание не мог, да и не стремился. Большую гордость барона составляли гладко выбритые щеки и подбородок. Путешествуя один через враждебные земли, Бальдур не мог позволить себе опуститься. С утра разбивал лед в каком-нибудь ручейке и, поминая всех известных ему демонов, скоблил бритвой кровоточащее лицо, плескаясь в ледяной воде. Свое зеркало он еще у пиктов променял на хорошие сапоги и теперь зеркалом ему служила поверхность меча.
Вскоре немедиец смог по достоинству оценить киммерийское гостеприимство. Сначала ему было предложено умыться, причем, плескаясь в большом тазу, Бальдур обратил внимание, что ковш выкован из бронзы, и не только удобен, но и с некоторыми претензиями на изящность - рукоятка в форме прыгающего горного льва. Правда льва опознать было трудновато, но про себя немедиец отметил, что его хозяин-великан еще и не лишен некоторой художественной жилки. Переодевшись в одежду, предложенную ему Ниалом, чистый и голодный как стая волков немедиец был водворен за грубо отесанный. но все же настоящий стол, причем сидеть ему досталось не на полу на шкурах, как то было в шатрах воинов, а на приземистом стуле.
Бальдур с изумлением наблюдал, как Маёв и Конан ставят перед ним все новые и новые кушанья. Жареную на углях зайчатину, поданную с какими-то травами в качестве приправ. Кашу из ячменя. Ячменный же хлеб. Сыр из козьего молока. Пиво. Мед.

[Михаэль фон Барток]

Бальдур фон Барток.
Вынужденный месяцы обходиться солониной или наспех зажаренным на костре мясом, утолявший жажду сначала из ручейков, а потом топленым снегом, порой голодавший днями, Бальдур жадно втягивал манящие запахи.
Наконец Ниал (про себя Бальдур отметил - сильно осунувшийся) поднял кубок с пивом и плеснул часть хмельного напитка в огонь, ублажая очевидно своих богов, потом отломил кусок от хлеба и его тоже бросил в огонь и после этого нехитрого благословения начался пир. Только пиром изголодавший Бальдур и мог назвать столь сытную трапезу под теплым кровом. Сколько дней доводилось ему торопливо поглощать пищу, попрыгивая вокруг костра...
Но воспитание и тут не оставило барона. Не церемонясь излишне, боясь этим обидеть хозяев, Бальдур вытащил узкий нож, мало пригодный в бою и стал кромсать им ароматное мясо. Остальные ели просто руками, бросая кости в огонь. Над ним видимо посмеивались, но виду не подавали. "Голод есть голод. - размышлял Бальдур, перемалывая зубами сочное, жаль что совсем не соленое, мясо. - Но человек утоляющий голод посредством ножа и вилки отличается от человека, утоляющего его руками. А впрочем, еще пара дней такой жизни в лесу, и я набросился бы на еду как волк".
Каждое блюдо сопровождалось тем же небольшим жертвоприношением.
- Славная еда, клянусь Кромом. - выдохнул наконец Ниал.
- Кромом? - спросил Бальдур. - Это ваш бог?
И тут же проклял себя за длинный язык. Ведь он еще так мало знает о нравах киммерийцев! Можно ли говорить с ними и богах? Не сочтут ли вопрос невежественным и просто оскорбительным?! В своих скитаниях по свету немедиец сталкивался с разными культами, с разными богами и демонами, с богами в образе прекрасных людей и в образе страшных зверей, с богами, требующими жертв, и богами, требующими только молитв. Он знал народы, в страшной тайне, под покровом ночи, справлявшие безобидный культ божества плодородия и луны, и знал города, жрецы которых на залитых солнцем площадях кромсали тела несчастных, принося жертвы зверообразным демонам. Все так, но ни разу в жизни Бальдур не встретил ни бога ни демона, ни даже проявлений их сверхестественной мощи. Он не верил. Не верил ни в солцеликого Митру, создавшего мир, именем котрого он клялся служить совему королю, ни в козлоного Нергала, чьим именем божился и ругался, играя в кости, ни в змееголового Сэта, которого поминал, когда выходил на истоптанную арену, обмотав руки ремнями... Бальдур не верил ни во что сверхестевенное, зато отлично знал, что земля круглая и солнце вертится вокруг нее, а чума вызывается не проклятием, а крошечными существами, живущими в крови. Кто тянул его за язык, Нергал побери!!!
Но Ниал ответил спокойно и уверенно.
- Да, это наш бог. Суровый и грозный бог, живущий на вершине горы. Кром, Владыка Могильных Курганов, Кром, который дает человеку силу и волю. Лишь раз при рождении Кром смотрит на новорожденного и награждает его. И потом, прожив жизнь человек приходит к нему, и Кром спрашивает его, что совершил он в жизни, достоин ли занять место рядом с ним.
- Кром... Ваш бог Кром. А почему те воины с рисунками на лицах, почему они поминали Нейда?
- Нейд... Чужой бог. Они принесли его из Пустоши, от пиктов. Это злой бог. Безумный бог. Кром покровительствует сильным, но он не принимает к себе подлецов, забывших имена своих отцов, губителей маленьких детей. А Нейд заражает всех, кто ему поклоняется своим безумием. Тот кто уходит из своего племени в фиану, тот становится как Нейд, сыном Нейда, человеком-волком. Таких волков мы убили сегодня с Бальдуром. И с одним таким схватился прошлымлетом Конан. Верно сын?
Конан согласно кивнул. Парень судя по всему был неразговорчивый.
- Конан не любит говорить об этом. - продолжал Ниал. - Он суров, как старец, и считает, что за воина должны говрить его рука и сердце, а не язык. Этому его научил мой отец. Но я скажу за него. Конан схватился в воином одной из фиан, тот был его семью годами старше и уже бывал в набегах. Конан убил его.
Парень молча выслушивал рассказ отца о своем подвиге. Ниал, видимо ослабленный потерей крови, быстро пьянел. Или просто ему хотелось поговрить с новым человеком. Бальдур внимательно слушал.
- А каким богам поклоняются у тебя на родине, чужеземец?
- Мой народ чтит Митру, подателя жизни, светлого солнечного бога. Что же до меня, то я не верю ни во что, кроме того, что человек сам хозяин своей судьбы.
Ниал удивленно хмыкнул.
- Значит ты не веришь ни в каких богов?
- Скорее я не верю, что богам есть дело до нас, людей.
Бальдур замолчал, вновь кляня свой длинный язык. С богословского факультета его исключили не за буйство, как он рассказывал всем и каждому, а за кощунство в храме Солнцеликого.
Меж тем кувшин пива пустел.
- Он станет воином, не то, что я. - с усмешкой сказал Ниал, хлопнув широкой ладонью по плечу сына.
- Отец зря наговаривает на себя. - подал голос Конан. - Он боец каких мало. Просто ему больше нравится ковать мечи, чем поить их кровью врагов.
- Да, мечом я владею плохо. - согласился Ниал, чего Бальдур никак не ожидал от человека, сегодня двоих отправившего к Нейду. - Зато вот эти руки - он поднял свои огромные, прокопченные пламанем кузни кулаки. - Сильнейшие в Киммерии! А может быть и в Нордхейме! Никто не в силах выдержать удар этого кулака.
- Он побил на кулаках вождя Аэда, Аэда, который правит многими кланами и фианами, который ходил в Ванахейм с набегами, который убил Тостига Кровавую Секиру, конунга асиров, в поединке. Аэд могучий. Но они с отцом дрались не на мечах и не на топорах, и отец побил его, побил так, что Аэда унесли из круга его люди. Это было на празднике в Долине Курганов год назад.
Наконец все наелись, опустел и кувшин с пивом. Ниал, после еды и выпитого снова выглядевший хорошо, заговорил как-то заговорщически подмигнув супруге.
- Маёв. В честь гостя нашего дома, Бальдура, который сегодня убил двух долинных крыс, откроем кувшин?
Конан, при всей свойе нарочитой сдержанности, явно старавшийся казаться не юнцом, а взрослым мужем, не удержался и хмыкнул.
Маёв с улыбкой посмотрела на мужа.
- Ради гостя не жалко ничего.
Она ушла, очевидно в сарай, служивший хранилищем для припасов, Конан тоже вышел, оставив мужчин одних.
- Бальдур. Посмотри что с моей раной. - севшим голосом сказал Ниал. Сказал по-гандерски. Сейчас, когда жены и сына не было, он снова казался тяжело больным. Рубаха на боку пропиталась кровью раны и ни Маёв, ни Конан не могли этого не видеть, но не первый раз приходил Ниал с ранами и не в его нравах было жаловаться. Раны деляться на те, от которых умирают и на те, на которые не стоит обращать внимания..
Бальдур поднял рубаху Ниала. Повязка вся была мокрой от крови.
- Кровоточит. - сказал Бальдур, мрачнея. - Тебе нужно лечь.
- Не сейчас... Я боюсь, что ты ошибся, немедиец. Рана серьезней, чем ты сказал мне.
- Я так не думаю. Просто ты пришел домой на своих ногах, да и сейчас никак не успокоишься. Любой другой на твоем месте слег бы разу на пороге дома.
- Я не любой другой.
- О, да. Ты сильный человек, может быть самый сильный из всех кого я встречал. Но и твоей силе есть предел.
Вошла Маёв, неся запечатанный кувшин. Ниал сам вырвал из него пробку и налил немедийцу полный кубок. До этого еду подавали и пиво подливали либо Конан, либо Маёв. Проницательный Бальдур понял, что ему оказана редкая честь - глава семьи наливает ему пива. Но почему кувшин запечатан? Быть может там вино? О, да, вино, сок виноградной лозы, пропитанной солнцем, но не холодным, суровым солнцем Севера и даже не теплым, но тусклым, с трудом прорывающимся чрез облака солнцем его родины, нет, сияющим, теплым солнцем Пуантена, не палящим, а мягко ласкающим склоны гор, по которым расстет виноград! Верно, это вино, вино, которое здесь на Севере почитается роскошью! И вот для него, для гостя хозяева решили откупорить этот кувшин, за который наверное заплатили стоимость хорошего меча. Варвары... кто назвал их так!
Бальдур с благодарностью взял кубок и не обратив внимания на странный запах (видимо от долгого стояния в кувшине вино пошло в уксус..), сначала по местному обычаю пролил несколько капель, а потом опрокинул.
О боги!!! Он проглотил ад!!! В горле и желудке его пылал огонь, глаза лезли из орбит, брызнули слезы. Мысли одна страшнее другой пронеслись в его голову. Его отравили! Только тела северян способны переносить такой напиток, а он умрет, сожженный изнутри! Он хлебнул расплавленого олова! Ниал местный бог кузнецов, посадивший в кувшин огонь, чтобы сжечь им неверующего чужеземца!
Бальдур вскочил, хватая ртом воздух.
Ниал хохотал, зычно хохотал, сотрясая ударами ладони стол. Хрипло смеялся Конан. Заливалась смехом Маёв.
Бальдур приходил в себя. Адское жжение превратилось в приятное тепло. В голову быстро ударял хмель, но не тяжелый пивной, а волшебный, поднимающий дух. О, нет, он проглотил не ад! Он выпил частицу солнца!
- О боги!!! - выдохнул он, утирая слезы. Голова кружилась.
- Ты же не веришь ни в каких богов!!! - смеялся Ниал.
- Я готов уверовать. - пробормотал Бальдур садясь обратно. - В Крома, в Нейда, в Тюра, в зверобога пиктов... кто-то же вразумил вас делать такой напиток! Воистину напиток богов!
Конан смеялся. Ниал пил свой кубок. Конану по молодости лет, а Маёв как женщине огненного напитка не полагалось. Видимо он был напитком взрослых мужчин, напитком воинов.
- Я думал, что хлебнул расплавленного олова. - признался Бальдур, стремительно пьянея и добрея, готовый возлюбить ближнего своего, как учили митрианские священники, готовый назвать Ниала своим братом, признаться Маёв в непорочной любви, а Конану предложить стать побратимами по оружию.
- О, да. Пьешь первый кубок - словно расплавленное олово. Пьешь второй, словно молоко небесной коровы. Пьешь третий... Клянусь Кромом, не помню, что я чувствовал когда пил третий! И никто во всей Киммерии не помнит!!! - от смеха кузнеца казалось ходили ходуном стены его дома, способного выдержать камнепад.

[Михаэль фон Барток]

Бальдур фон Барток.
Долго еще продолжалась пирушка. Наконец Конан оттащил почти бесчувственное тело барона-изнаннника на покрытый шкурами топчан. Разомлевший от выпитого огненного напитка и домашнего тепла, Бальдур, которому долгие недели постелью служили ветви деревьев и опавшая листва, уснул тут же.
Ниал поднялся из-за стола сам. Конан с сыновьей почтительностью собирался и его проводить до топчана, но...
Ниал упал. Не как пьяный от огненного напитка, шумно, с руганью и смехом. Молча рухнул он на пол.
Из-под повязки продолжала течь кровь.

[Михаэль фон Барток]

Катанехта.
Кодкелден шел через лес, перебросив через плечо связанные за ноги тушки убитых зайцев. Охота удалась. На самом деле необходимости в ней не было и он пошел в лес просто что бы размяться, что бы рука не потеряла ловкость в обращении с дротиками.
Кодкелден знал, что ему в отличие от деревни голод не грозит. Одному нужно немного и уж сколько нужно он всегда добудет.
С тех пор как него пало проклятие медведя, Кодкелден жил один, и это ему нравилось. Он никогда не любил людей, терпеть не мог больших сборищ, шума праздников, был равнодушен к выпивке и к женщинам. Кодкелден любил только убивать.
Он жил только в те моменты, когда его топор дробил кости, его нож вспарывал внутрености, когда глаза его жертв мутнели и подергивались пленкой. Кодкелдена интересовало, что же они чувствуют в этот миг. Не все боялись. Но никто не верил, что умирает. Никто не верил в смерть для себя. даже те, кто сам убил многих.
Все хотят жить вечно. - думал Кодкелден. Тонкие губы растянулись в улыбке, обнажив зубы, похожие на волчьи клыки. Но я могу убить любого. Молодого, старого, сильного, слабого, умелого в бою, неуклюжего. Его боялись даже воины из фиан. Все думали, что его непобедимость - следствие его скорости и ловкости, но сам Кодкелден знал, что дело не в этом. Просто он не сомневался, когда надо было отнять чью-то жизнь. Он не думал, не прикидывал варианты, не наполнял свое сердце гневом и ненавистью к тому, чью жизнь надо отнять. Он бил сразу же. Смерти для себя он не боялся. Кодкелден считал, что на самом деле он уже умер, и только тело живо.
Он был еще очень молод - этим летом ему исполнилось семнадцать, а он уже убил в боях полторы дюжины.
В поселке его боялись. Боялись не только потому, что Колкелден прошлой весной во время праздника, во время показательного боя на мечах впал в боевое бешенство и убил своего соперника. Он все же был внуком Конайрэ, унаследовавшим от деда его безумие, он был изгоем, чужаком со дня рождения. Но боялись не его приступов ярости. Боялись наоборот его ледяного спокойствия, его равнодушия к радостям жизни.
Кодкелден вышел на небольшую поляну. Что-то черное на снегу привлекло его внимание. Бросив на снег тушки зайцев, берсерк вытащил из-за пояса топор и крадущейся походкой подошел ближе.
Это был труп женщины. Крови вокруг не было. Она очевидно замерзла насмерть, просто присев на несколько минут отдохнуть, согнувшись, сунув руки себе подмышки, скрестив ноги, что бы не выпустить тепло тела. Кодкелден слышал, что умирающим от мороза перед самой смертью почему-то становися жарко и они сбрасывают с себя одежду, но сам никогда не видел такого. Все замерзшие, которых он находил точно так же лежали или сидели, словно собрав себя в комок. Лица одних были искажены муками, других - умиротворенны. Как например у этой женщины. Одежды на ней было достаточно, но наверное голод и усталось ослабили ее тело, неспособное больше поддерживать внутреннее тепло. Смуглая кожа указывала, что она с юга. Из пиктов? Едва ли... Что одинокой женщине из Пустоши делать на Севере Киммерии? А равно как и любой другой одинокой женщине. Кодкелден рассматривал чужестранку. Красива должно быть по меркам южан. Кодкелден почти ничего не знал о других странах. Но слышалд, что на юге намного теплее и кое-где вовсе не бывает зимы, не выпадает снега, не замерзает вода. Верилось в это с трудом.
И тут чужестранка вздохнула! Колкелден от неожиданности отпрыгнул едва ли не длину своего роста. Он настолько был уверен, что перед ним недвижимый труп, что стонущий вздох сорвавшийс я с губ южанки испугал этого убийцу многих и многих. Выбранив себя за трусость, берсерк подошел ближе и приложил руку к шее. Через несколько мгновений почувствовался еще ощутимый удар крови.
Можно ли ее еще спасти, или это агония? - подумал Кодкелден и женщина открыла глаза, в которых застыла боль.
Кодкелден, которого двоюродный брат Конан, этот щенок, прозвал Живодером, никогда не чувствал жалости. Ему было наплевать на муки раненых товарищей. Но тут что-то повернулось в холодном, как вода в скованных льдом реках, сердце берсерка. Не жалость, нет. Скорее ему стало любопытно. Кодкелден взвалил оказавшееся легким тело на плечи ибыстро пошел к своей хижине. Если ее сердце не остановится, если кровь в теле еще не обратилась в лед, то она выживет. Может быть, расскажет ему о южных странах и о том, что он делает тут, в Киммерии, среди вечных снегов. А еслиона умрет...
то какая разница?
Катанехта мучительно выплывала из блаженного небытия.
Она чувствовала себя очень больной и слабой. Как отрывки какого-то старого сна, память ее запечатлела, как человек с резкими чертами лица, тащил ее куда-то, как стаскивал с нее одежду, как тепло его дома резко обожгло ее, так он заставил ее пить какой-то отвар, нестерпимо горячий и очень горький, как растирал руки своими жесткими, словно железными пальцами. В отмороженных пальцах поселилась дергающая боль, Катанехта застонала. Она снова и снова соскальзывала в сон-забытье, но неведомый спаситель жестоко выдергивал ее из объятий беспамятства, бил по лицу, снова и снова заставлял глотать горький кипяток, пока наконец, увидев, что к ней возвращается жизнь, не оставил в покое, накрыв шкурами.
Сейчас она почти пришла в себя, хотя боль в отмороженных руках и слабость не оставляли ее, но хотя бы рассудок вернулся.
Катанехта поняла, что лежит полу рядом с очагом, укрытая шкурами. Напротив нее сидел, скрестив ноги, человек, что спас ее. Он водил точильным камнем по топору, напевая про себя какую-то песню с протяжной, тоскливой мелодией. Наверное это был его дом - низкая хижина, в которой высокий мужчина едва ли смог бы подняться во весь рост. Но в хижине было тепло - хозяин был обнажен до пояса, и кожа его блестела от пота. Тепло...
- Благодарю тебя за то, что спас мою жизнь. - сказала она на языке ванов, который неплохо понимала.
Незнакомец кивнул.
- Я Кодкелден, Кодкелден Полуликий, меня так же зовут Живодером. - сказал он на том же языке. - Приветствую тебя в моем доме, женщина.
Катанехта, пересиливая слабость, села. Собственная нагота не смущала ее. Он наверяка разглядел ее тело во всех подробностях, когда согревал ее. По мере того, как разум прояснялся она заметила и то, что ее спаситель, несмотря на мощную грудную клетку и мукулистые, словно свитые из кататов руки, еще очень молод. Наверное ему еще нет и двадцати. Впрочем, в суровом мире заснеженного Севера он уже взрослый муж. Ей показалось странным, что юнец настолько равнодушен к виду ее обнаженного тела.
- Мое имя Катанехта.
Северянин не ответил ничего.
- Можешь взять там одежду. - кивнул Кодкелден, головой указывая направление.
Катанехта медленно облачилась в длинную полотняную рубаху и с некоторым изумлением увидела в куче одежды нечто похожее на юбку.
- Твоей жены? - спросила она.

[Михаэль фон Барток]

Катанехта.
- Нет.
- Матери?
- Нет. Моя. Называется килт. Глупая вещь. Одеть его можно только летом, только на неполных три месяца. Но это наша традиция. Когда-то мы жили в краях, где были зеленые луга и тучные пастбища, а не в этих покрытых снегом горах и лесах. Килты остались от тех времен, как память о лугах. Но в нем удобно танцевать. И драться. - Кодкелден говорил монотонно, и отчасти это было понятно - трудно выражать мысли на чужом языке, но наверное причина была и в его характере. Когда он говорил, половина его рта не шевелилась и правая половина лица казалась недвижимой. Это зрелище не было отталкивающим, но что-то жуткое в таком лице было. Полуликий...
Катанехта слушала его, пытаясь определить, что за человек ее спаситель. Она подошла к нему и немного поколебавшись села рядом. Кодкелден не возражал. Он уже закончил точить топор и отложил оружие в сторону, но на такое расстояние, что бы суметь схватиться за него в случае опасности. Совсем мальчишка. - подумала женщина, глядя на безусое лицо. Но тяжелый взгляд, резко очерченный, искаженный вечной гримассой рот и шрамы на груди указывали, что перед ней уже бывалый воин.
- Хочешь мяса? - спросил Кодкелден.
- Да. Благодарю за пищу. - кивнула стигийка.
Он протянул ей запеченный на углях кусок.
- Вот пиво. - так же не вставая, Кодкелден протянул ей полный кубок. В его наполовину зарытой в землю лесной хижине, где дым уходил через дыру в потолке, нашелся кованный кубок, украшенный фигурами чудовищ. "Наверное, захвачен во время набега" - подумала Катанехта.
Горькое пиво и сочное мясо возвращали ее к жизни. Но боль в руках не проходила.
- Ты умирала там в лесу. Ты не умеешь жить среди снегов. Ты с юга. - не то вопросительно, не то утвердительно сказал Кодкелден.
- Из Шема. - соврала Катанехта.
Она ждала, что Кодкелден начнет распрашивать ее о том, что привело шемитку в Киммерию, но тот молчал. Катанехта обратила внимание, что он есть, но не пьет.
- Я не люблю пиво. - сказал он, увидев ее взгляд.
Некоторое время они молча ели.
Катанехта вглядывалась в чеканный профиль Кодкелдена, пытаясь найти то, за что можно зацепиться, как можно заставить его помогать себе в этом опасном походе. Как оказалось киммерийский климат опасен для нее сам по себе. Зима судя по всему только вступает в свои права, а она уже чуть не умерла от холода. Этот парень спас ее, но что дальше? Он нужен ей, что бы помочь справиться с зимой. В пустынях Стигии беспомощен будет Кодкелден, он умрет там, когда кровь закипит в его венах, но тут он у себя дома (причем судя по тому, как умело он оказывал ей помощь, смерть от мороза иногда настигает и местных жителей). Конечно, потом придется убить его, но это менее всего смущало Катанехту. Счет убитым она потеряла давно. Причем больше ли среди них было тех, кто погиб от ее руки в бою, или тех, кого она отправляла на тот свет одним ударом кинжала сразу же после любовных утех, она не знала. Конечно, можно было убивать их только заманив и усыпив бдительность. Но удовольствие, поучаемое от соития с человеком, за плечами котрого уже стояла смерть было невероятно сильным.
- При мне не было оружия? - спросила Катанехта.
- Нет. Видимо ты бросила его, когда слишком устала. У тебя от холода помутился разум.
- Ты сможешь дать мне меч, или топор, или копье?
- Да.
- Ты живешь здесь один?
- Да.
- У тебя нет жены?
- Нет. Не было. Не будет.
- А родители? Отец, мать, братья?
- Отец погиб на охоте когда я был ребенком. Мать умерла. Меня воспитывал дед. Он тоже погиб, погиб в бою с пиктами. Я один.
- Но почему ты не живешь со своим племенем?
Кодкелден повернул голову. Опущенный уголок рта еле заметно дернулся.
- Я берсерк. Ты знаешь что это?
- Да, ты неистовый воин. Но ведь на Севере таких как ты почитают?
- У ванов, у асов. Не у киммерийцев. Меня считают проклятым. Я изгой.
- Племя изгнало тебя?
- Нет, я ушел сам.
Кодкелден бросил кости в огонь, облизал жир с пальцев.
- Ты знаешь где гора Бен-Морг?
- Да. Я знаю это место. Там мои соплеменники хоронят павших вождей. Некоторые из них верят, что на вершине горы живет сам Кром, Владыка Могильных Курганов, бог-отец всех киммерийцев. Это не слишком далеко отсюда.
- Я смогу дойти?
- Нет. Я могу дать тебе одежду и даже еду, но если не волки и не горные львы, то мороз убьет тебя. Ты не сможешь ночевать на снегу. Наверное ты раньше даже не видела снега.
Он говорил как будто каждым словом вбивал гвоздь.
- Если тебе нужна гора, на вершине которой якобы живет этот бессильный бог, то я помогу тебе дойти. Я думаю четырех дней пути будет достаточно. Как только ты поправишься, пойдем. Не завтра, конечно. Ты замерзала, я не знаю, что будет с тобой. Может быть ты сгоришь от лихорадки, а может быть твои пальцы почернеют и начнут отваливаться. А быть может уже завтра ты будешь совершенно здорова. Женщины слабы, но их трудно убить.
- А ты.. убивал женщин?
Кодкелден не ответил.
- Почему ты хочешь помочь мне?
- Я не собираюсь тебе помогать, женщина.
Спорить с ним было бесполезно.
- Какую плату ты возьмешь? У меня нет золота, нет серебра, нет камней.
- Плату? Мне не нужно золото или серебро. Мой дом открыт для всех, это наш обычай.
Он чего-то недоговаривал.
- Где ты скажешь мне спать? - спросила стигийка.
- Ляжешь со мной.
Это было сказано таким тоном, что Катанехта оторопела.
- Значит столько стоит твое гостеприимство?
- Что? - Кодкелден смерил ее взгядом полным такого презрения, что ей стало не по себе. - Ты должно быть сошла с ума, женщина.
"Что с ним? Мужеложец? Перенес дурную болезнь? Никогда не был с женщиной?"
Кодкелден опять посмотрел на нее. Под его взглядом Катанехта почувствовала себя неуютно. Что с ней? Она воин, она боец, она сражалась во многих битвах, она обрывала жизни могущественных вельмож и славных воинов, она сопричастна к тайнам змееглавого бога... и неужели она боится этого мальчишку? И Катанехта призналась себе, что да. Чутье подсказало ей, что Кодкелден безумен, а безумие пугает.
"Мне придется убить его очень скоро. Может быть даже не дожидаясь, когда он поведет меня к горе. Нет, не стоит ждать, пока он поведет меня к горе. Надо распросить его о том, где ближайшая деревня и убить его сразу же. Он сказал, что изгой, но все равно он держится своего племени. Может быть стоит убить его сегодня ночью."
За стенами хижины завывал ветер. Там смертельный холод, с которым она пока не умеет бороться. Она может просто заблудиться в этих лесах.
Как ни странно это пугало ее намного меньше, чем недвижимая щека и опущенный уголок рта юного берсерка.
Перед тем, как улечься на груду мехов, Кодкелден взял длинный кинжал и положил его рядом с собой. Он лег на правый бок, левой рукой сжав рукоять кинжала.
- Ты всегда берешь в постель оружие? - спросила Катанехта, которая поняла, что убить его будет не так-то просто даже для нее.
- Да.
Через всего несколько минут он уже спал, и Катанехта лежала рядом, слушая ровное дыхание.
Кодкелдену снился все тот же сон. В этом сне он был собой и не был собой, он был человеком, который жил тысячи лет назад, но и тот человек был им, киммерийским воином Кодкелденом Полуликим, берсерком и изгоем. Он бежал через леса, каких не бывает в этом мире, прорывался через непролазные дебри. С веток деревьев свисали змеиные тела. Они падали на него, они тянулись к нему, шипя оскаленными пастями, в которых были видны покрытые ядом зубы. Зубы их впивались в его тело, тело человека, которым был или станет когда либо Кодкелден, но он не умирал. Адская боль скручивала каждую клеточку тела, кровь его закипала, пузырилась в его глазах, его рвало кровью, но смерть не приходила. Он рубил их мечом, топтал ногами, рвал на части руками, но змеи не отступали. Он вошел в реку, но на поверхности реки возникли тонкие спины, водяные змеи вились вокруг него, подплывая кусали обнаженные ноги и алые пелти льющейся из него крови уплывали ниже по течению, разрастаясь и сами превращаясь в змей. Он вырвался из реки и повалился на камни, но один из камней оказался огромной змеей. Он побежал вверх по склону, слыша сзади шипение миллионов и миллионов ядовитых пастей. Среди леса стояла хижина. Окровавленный Кодкелден, таща на себе впившихся в него, не разжимавших хватки змей, устремился туда. Там у очага сидел старый человек, с кожей, когда то черной как уголь а теперь серой как зола. Он протянул к Кодкелдену руки и снял с него вцепившихся змей. Они просто исчезли, превратившись в струйки дыма. Кодкелден распластался на земляном полу, умирая тысячу раз, но смерть не приходила. Он рыдал, он умолял.

[Михаэль фон Барток]

Катанехта.
Белый человек, гордый человек. - сказал чернокожий, на языке, которого Кодкелден не знал, но который понимал. - Где твоя сила. Где твоя гордость.
Кодкелден с ревом поднялся, изо рта его шла пена, он навалился на чернокожего и под его все еще сильными пальцами шея старика сломалась, как ветка. Изо рта старика вывалился язык - раздвоенный, как у змеи. Кодкелден ждал, что придет избавление, но боль продолжала терзать его. За тонкими стенами хижины нарастало шипение. Змеи пришли за ним. Кодкелден, проклиная богов и демонов, повалился на колени, он поднес руки к лицу, но пальцы его превратились в змей и впились ему в глаза. Шипение за стенами нарастало. Умирающий человек, который когда-то был Кодкелденом, или которым был Кодкелден, издал полный отчаяния крик, от которого казалось содрогнулись небеса.
Кодкелден проснулся, но оказалось, что сон ушел, а кошмар продолжается. Шипение не уходило, оно звучало совсем близко. Чувствуя, как его волосы поднимаются от ужаса, киммериец медленно повернул голову. Рядом с ним на шкурах лежала огромная змея. Она спала свернувшись и шипение, котрое он слашал, было ее дыханием. Несколько мговений он так и лежал, обливаясь холодным потом, не в силах пошевелиться от ужаса, сковавшего его тело. Змея видимо проснувшись, подняла голову на которой горели светом ненависти огромные глаза и зашипела громче. Это освободило тело Живодера от оков страха. Кодкелден, рыча, как раненый зверь придавил шею твари к полу коленом, занося кинжал...
- Не убивай меня. - на языке ванов взмолилась змея. Кодкелден оторопел и не нанес смертельного удара. Он ожидал злобного шипения, утробного рева, чего угодно, только не слабого еле слышного вздоха.
- Не убивай меня, Кодкелден. Я гость в твоем доме. Я Катанехта из Шема. - продолжала говорить змея. Кодкелден замотал головой. Не может быть! Он уже видел перед собой не огромную змею, но то, что он видел, было еще хуже. Человеческое тело, похожее на женское, было покрыто чешуей, на на длинной тонкой шее бессильно болталась голова, в которой человеческие черты были непристойно перемешаны со змеиными. Длинные волосы, спадавшие с головы, были крошечными змеями. Но глаза твари молили о пощаде.
- Кодкелден, это сон. Всего лишь сон. Тебе приснился кошмар. Это я, Кодкелден.
- Проклятый змеелюд!!! - прохрипел Кодкелден. - Пытаешься заморочить меня? Я отрежу тебе каждую из твоих голов! Ты не будешь больше мучить меня!
Но почему-то он медлил с ударом. Он, который не медлил никогда, рука которого наносила смертельный удар раньше, чем мысль об ударе приходила в голову.
- Я не змеелюд. Я женщина. Я человек. - продолжала шептать нелюдь.
- Я сорву с тебя кожу живьем!
Рука варвара впилась в плоть твари...
Это не была шершавая холодная кожа змеи. Либо ему продолжали лгать глаза, либо лгали пальцы! Его рука заскользила вдоль по телу Катанехты и всюду находила только нежную, напитавшуюся солнцем кожу женщины с Юга. Никакой чешуи. Морок ушел. Кодкелден застонал и обессиленно сполз с женщины, как раз вовремя, потому что она уже начинала терять сознание - Кодкелден едва не сломал ей шею и почти пережал горло. Катанехта закашлялась, судорожно втянула воздух. Она сама не знала, как ей удалось не поддаться панике, когда обезумевший берсерк начал ее душить. Она была уверена, что если бы не заговорила с ним, а просто закричала, или хотя бы заговорила по-стигийски, сейчас он уже снимал бы с нее - возможно с живой и кричащей - кожу.
В нескольких футах от нее, скатившись почти в самый очаг, переводил дыхание Кодкелден. Мускулистая грудь бешено прыгала, руки судорожно сжимались и разжимались. Наконец Кодкелден нашел в себе силы сесть. Потом встать. Окалось, что она не ошиблась - ему приходилось нагибаться, что бы стоять в хижине. Тяжело грохнула дверь, в жаркое жилище ворвался ледяной воздух. Кодкелден вышел на мороз почти обнаженным и повалился в снег. Катанехта догадалась, что это не единичный кошмар. Что так он спит каждую ночь с тех пор, как себя помнит.
Теперь она все поняла. Поняла почему он сказал, что у него никогда не будет жены. Почему он не может жить с племенем. И почему спит с кинжалом.
Кодкелден вошел обратно и тяжело сел. Он выглядел очень усталым и старым. Снег таял на нем, вода стекала на устланный камышом пол.
- Я мог убить тебя, женщина. - сказал он. - Я видел тебя змеелюдом. Я чувствал тебя змеелюдом.
- Да, но ты смог преодолеть морок.
- Сегодня да.
Катанехта, видя что потрясенный пережитым ужасом варвар временно ослаб духом, встала, подошла к стоявшему в углу бочонку с пивом, зачерпнула его и поднесла Кодкелдену. Тот осушил его одним глотком, забыв о том, что говорил о своей нелюбви к пенному напитку.
- Завтра чары могут не развеяться. Тогда я сниму с тебя кожу живьем.
- Ты так уже делал?
Кодкелден не ответил.
- Я проклят, Катанехта. Проклятие моего деда пало и на меня. Каждую ночь я умираю в муках. Каждую ночь.
Впрочем самообладание возвращалось к нему быстро.
- Но. - сказал Кодкелден. - С этим можно жить. С сухой рукой или с падучей болезнью или без ноги жить нельзя. А с кошмарными снами - можно.
Он снова опустился на шкуры, с которых его поднял кошмар.
- Теперь ты наверное предпочтешь спать на улице. - сказал он.
- Нет, холод я не смогу уговорить не убивать меня.
Катанехта вновь легла рядом с ним и неожиданно для самой себя прижалась к все еще холодному после снежного омовения, мускулистому боку берсерка.
- Это был всего лишь кошмар. - шепнула она на ухо варвару. Кодкелден повернулся к ней недвижимой стороной своего лица. - Сегодня змеи больше не придут.
- Ты слишком много знаешь об этом, женщина. Я не говорил, что мне снились змеи. Я говорил, что видел тебя змеелюдом. - пустые, с затаившимся огоньком безумия, глаза Кодкелдена сверкнули в пламени очага.

[Михаэль фон Барток]

Катанехта.

Катанехта лежала на все тех же шкурах, свернувшись калачиком. Ее бил озноб, руки и ноги казались ледяными, но при этом голова пылала. В мышцы закралась сырая, ломящая боль. Грудь раздирал кашель. Горло распухло так, что тяжело было не только глотать, но и дышать. От жара мутились мысли. Иногда женщина забывалась тяжелым, неспокойным сном. "Я умираю, или тело справиться с болезнью?" - подумала она.
Вошел, тяжело дыша Кодкелден. Он быстро скинул свои меховые одежды и опустился перед ней на колени. Ледяная ладонь легла ей на голову.
- Ты горишь, женщина. Это может плохо кончится. Сердце разовется, потому что кровь закипит.
- Я умру?
- Не знаю. Болезнь оказалась сильна. Ты сгораешь изнутри. Я постараюсь тебе помочь.
Кодкелден сдернул с нее шкуры. В хижине его было тепло, но Катанехте показалось, что он выбросил ее на улицу.
- Раздевайся.
- Что?
- Снимай одежду. Мне самому это сделать?
Катанехта непослушными руками начала стягивать с себя рубаху варвара. А больше на ней ничего и не было.
Кодкелден подхватил ее так, словно она ничего не весила, она догадалась, что он собирается сделать и слабо дернулась в руках Живодера, а потом берсерк вытащил ее на улицу. Холод ударил полыхающую кожу тысячами леляных бичей. Кодкелден опустил ее на снег. Катанехта едва удержалась от крика. Нет, она не завопит, как какая-нибудь изнеженная придворная дама! Словно вкожу впились тысячи тысяч ледяных ножей! Катанехта задохнулась от потрясения, хрипло выругалась, а потом закричала, но не от боли, а скорее от злости и возмущения. Кодкелден с тем же отсутствующим выражением на лице загреб полную ладонь снега и начал натирать ее бьющееся тело. Она не знала как долго продолжалось это варварское лечение, хотя и понимала, что Живодер прав, леча подобное подобным. Снег таял на ее горячем, раскаленном вннутренним огнем теле, по ней сбегали струйки воды.
Мысли прояснились, в замерзающее тело вернулись какие-то силы. Назад в хижину она зашла сама.
- Быстро вытрись и лезь под эти проклятые шкуры. - проворчал Кодкелден, возясь с котелком и маленькими деревянными посудинами. К хижине запахло сначала крепким алкоголем, а потом - травами, медом.
- Пей. - варвар протянул Катанехте котлок с еще кипящим в нем варевом.
- Не смотри на меня так! Мед, немного трав, коровье масло и огненный напиток Ниала.
Питье оказалось не только нестерпимо горячим и терпко-сладким, но и содержало в себе какой-то невероятной крепости алкоголь. "Неужели эти варвары уже освоили перегонные кубы" - подумала Катанехта, давясь лекарством.
- А теперь ложись.
Кодкелден зачерпнул ладонью неприятно пахнущей мази и стал втирать ее во все еще холодное от снега тело стигийки. Потом, когда ее грудь и спину уже нестерпимо жгло, велел женщине вернуться на ее ложе.
- Натягивай на себя эту проклятую рубаху, нечего пачкать мне шкуры. - рыкнул варвар.
Катанехта лежала, опьяненная выпитым, оглушенная лечением холодом, но странным образом чувствовала себя лучше.
Кодкелден молча наводил порядок. По наполовину парализованному лицу берсерка нельзя было прочесть ничего.
- Благодарю тебя. - сказала Катанехта, удивляясь слабости своего голоса.
- Пока рано. Поблагодаришь когда встанешь на ноги.
- Откуда у тебя все эти лекарства?
- Какие лекарства? Ничего такого, чего не было бы в любом доме. Меда и масла я взял в деревне, а огненной воды у своего двоюродного брата.
- Но ты же изгой. Ты ушел из племени.
- Ну и что. Неужели кто-то откажется разменять плошку меда на хороший наконечник стрелы? Ну а брат тем более не может отказать брату тем более в такой просьбе. Всего пару глотков огненной воды.
- Ты ведь не пьешь.
- Верно, я не пью. Выпитое делает меня безумным.
- И он наверное спросил для кого это?
- Спросил.
- И что ты сказал ему?
- Я сказал - для друга. Больше ему знать не следует. Что за разговоры женщина?
- Я не хотела тебя оскорбить.
- Никто не может меня оскорбить не поплатившись за это своей жизнью. Я Кодкелден Живодер.
Катанехта промолчала. Он заботился о ней как о любимой жене, но она ни мгновения не сомневалась, что он и в самом деле - Живодер, чудовище. "Мне будет тяжело убить его." - вдруг поняла она.
Дело было не в благодарности за заботу о ней. Это его личное дело - спасать чужестранку. Просто она вдруг отчетливо поняла, что Кодкелден не просто безжалостный полубезумный убийца. Между ними было кое-что общее. Кодкелден был такой же как она - мертвый, холодный, пустой изнутри. Раньше ей было легко убивать. От ее руки пали и честные, добрые люди и отпетые мерзавцы. Но каждый раз, отнимая жизнь, она чувствовала, что прерывает биение чьего-то сердца, что она отнимает у человека его жизнь, жизнь со страстями, с желаниями, с мечтами. Как ни странно, именно в подонках, в злодеях, в подлецах часто оказывалось больше жизненной силы, больше какой-то мощи духа, жадности к жизни, к ее удовольствиям и соблазнам. И прерывать биение сердец, которые гнали по венам алую, густую кровь, было приятно. Каждый раз она чувствовала себя сильнее после того, как ей доводилось убить человека сильного и жестокого, воина, князя. Но даже когда приходилось убивать неинтересных, слабых и мелких людей, все равно она пресекала жизнь, жизнь полную мелких, жалких радостей и горестей, ничтожных страстишек и грешков. И все равно огонь жизни струился по ее телу... А когда ее кинжал поразит Кодкелдена, что она ощутит? Какую ледяную пустоту, какую бездну страха и горечи придется ей испить, когда клинок войдет в затылок берсерка? Это все равно что есть падаль - подумала Катанехта.
В жизни ей доводилось есть падаль. Именно вкус падали, если на то пошло, и превратил ее в то, чем она стала.
Засыпая Катанехта вспоминала всю свою жизнь. Как знать, быть может лечение Кодкелдена окажется недостаточно эффективным, и через день-другой варвару придется хоронить ее тело? Что он сделает с ней, если она умрет? Сожжет на костре? Бросит на сьедение волкам? Затащит на большое дерево? А может быть просто сьест, посыпая терпкими травами, и когда он будет жевать то, что было при жизни Катанехтой, воином храма, ни один мускул не дрогнет на его обездвиженном, одновременно юном и старом, отталкивающем и красивом лице. Или слеза сбежит по выдубленной ветрами щеке? Одна единственная, которую не заметит даже сам Кодкелден Полуликий?
У меня опять мутится ум. С чего я взяла, что они едят мертвых, и почему он должен плакать, пожирая меня?
Катанехта спала и ей снились воды Стикса, великой реки, дававшей жизнь и смерть всему в Стигии.
Ей было десять лет, когда она поняла, что жизнь ее определена, как была определена жизнь ее отца и ее матери. Отец ее был каменотесом, одним из тех, кто строил великую пирамиду, низкорослым, коренастым человеком с длинными руками, загрубевшими от десятилетий тяжелой работы, согбенной, хотя и сильной спиной и лицом, которое уже утратило способность выражать что-либо кроме усталости. Лишь иногда в его темных глазах мелькало выражение, указывавшее на то, что он все-таки человек, мыслящий и имеющий свой взгляд на вещи, а не просто тот, кто держит кирку.
Мать свою Катанехта помнила плохо. Первые воспоминания говорили ей, что мать была красива, но по мере того, как росло количество братьев и сестер в семье, красота матери куда-то уходила, она словно таяла с рождением каждого наследника, а испуганный, болезненный блеск в глазах, становился все ярче. Когда Катанехта был совсем маленькой, ее мать часто пела песни. Когда Катанехта подросла настолько, что ей стали поручать мелкую работу на подступах к пирамиде (в основном оттаскивать щепу, остающуюся от бревен-катков). мать ее уже редко просто говорила.
Наверное уже в этом году ее начнут использовать на работах. Конечно же никто не даст маленькой девочке заступ или лопату, но ей поручат оттаскивать каменную крошку от каменоломен, разносить работникам еду, следить за чистотой в лагере. Через два или три года она начнет превращаться во взрослую девушку и ее лишит невинности прямо среди каменного крошева какой-нибудь старшина рабочих, после чего ей некоторое время будут пользоваться все, кому она не будет готова вырвать глаза. А через четыре года или пять лет она выйдет замуж за каменотеса и станет хозяйкой низенькой, скорее вырытой в земле, чем построенной на на ней хижины. Муж ее будет работать каждый день от зари до зари, а она будет работать только полоивну дня, потому что вторая половина будет посвящена тому подобию домашнего очага, что будет принадлежать ей. Она родит семерых или восьмерых детей, половина из которых умрет в младенчестве, работа, нужда, голод и побои мужа быстро состарят ее и в тридцать она будет старухой, а до сорока не доживет, умрет либо родами, либо от желтой лихорадки, либо ей проломит голову муж, либо она сломает ногу или руку и станет калекой. Как калеку ее освободят от работ и она проживет на десять лет дольше - возясь в лагере с чужими детьми, помешивая чечевичную похлебку в котле, а мимо нее так и будет нести воды Стикс.
Катанехта не видела в такой жизни ничего ужасного - так жили поколения и поколения до нее. Были в жизни царских каменотесов и свои маленькие радости - и тот пенистый хмельной напиток, который давали им раз в неделю, и сладкие лепешки, и настойка опия, которой их потчевали, что бы притупить страшную, годами накапливающуюся усталость, и соревнования местных силачей, устраиваемые по праздникам. Случалась среди каменного крошева и неумолчного стука молотов и настоящая любовь, завязывалась крепкая дружба, пелись у костров песни о славных героях прошлых лет.
Так было и так должно было быть.

[Хасатэ]

Не дожидаясь пока мужчины приблизятся, Катанехта попробовала разрядить обстановку обратившись к наемникам.
- Как быстрее всего добраться до Пограничья?
- Смотря куда тебе надо? – ответил молодой.
- На границу с Киммерией.
Она заметила, что гиперборейцы остановились. Она назвала их «высоким» и «низким».
- Возможно, вам потребуется охрана, - проговорил «высокий».
В его голосе была жесткость. «Низкий» смотря на нее, чуть ли не облизывался. Ей стоило больших усилий сдержать свои эмоции. Они были вместе: гиперборейцы и наемники. В другое время подобная ошибка стоила бы ей жизни. Она же много раз встречалась с такими группами. Половина разыгрывала трусливых грабителей, а вторая храбрых спасителей, которым доверчивые простаки отдавали все, что у них было. Как она не обратила внимания на их численность!? Ведь заметила же, что и наемников и гиперборейцев по двое.
- Почему там может потребоваться охрана? В той дороге, что-то опасной?
- Обычные разбойники, - ответил «старший». – Говорят в самом Пограничье на дорогах спокойно. Но границе с ними много разбойников, бегущих от властей.
- А на границах с Аквилонией тоже неспокойно?
- Кто знает, что творится в горах.
Она заметила. что хозяин двора и служанки ушли. Она могла не опасаться их. Первыми мишенями она выбрала наемников. Они хоть и сидели дальше от нее, но уже держались за оружие. В качестве оружия, Катанехта выбрала ложку и нож. Она откинулась на табурете и прежде чем упасть на пол метнула их в наемников. Два противника выбыли, но оставшиеся были предупреждены. Оба гиперборейца вытащи мечи. Не вставая, Катанехта сдернула лезвия браслета и метнула в оставшихся противников.
Прыжком вскочив на ноги, она вытащила топор и пошла к кухне. Там наверняка уже были предупреждены о драке в таверне. Они не могли не слышать падения тел на пол.
Отворив дверь, она обнаружила вполне ожидаемую картину. Хозяин таверны и служанки лежали в обнимку на соломе. Бросив взгляд внутрь помещения, она отметила отсутствие окон и наличие второй двери в противоположном конце. Она затворила дверь. Выйдя наружу, Катанехта постояла привыкая к темноте.
В окрестности никого не было, похоже все давно спали. В свете луны, она заметила замок в ине на запад. Обойдя постоялый двор, она заметила окна в комнатах жильцов. Судя по размерам здания у постояльцев было достаточно места, чтобы покинуть свои комнаты в случае опасности. Но сейчас все окна были закрыты тонкими деревянными перегородками.
Пройдя в конюшню, она, прежде всего, нашла мальчика-конюха. Он спал на стоге сена, чему-то улыбаясь. Ударом ладони она вогнала его переносицу в мозг. Насколько Катанехта знала, в конюшне обычно хранятся предметы нужные в хозяйстве, но не представляющие ценности. Обыскивая помещение, она убедилась, что этот хозяин поступает так же. В дальнем левом углу стояли четыре ведра с маслом для факелов. Лицо Катанехты озарила улыбка.
Найдя метлу, она топором разрубила на шесть частей. Разрезав одежду мальчишки, соорудила факелы. которые окунула в ведра с маслом. Оставив их там, она взяла два ведра и понесла в обеденный зал. Разливать масло, она начала со второго этажа, где располагались комнаты постояльцев. Сняв горевшие на стенах факелы, она вытащила их во двор. Выплеснув ведра с маслом на стены здания, она закинула все факелы кроме одного в комнаты постояльцев. Раздался звон разбитого стекла, Пока постояльцы не заметили опасность, она вывела всех лошадей наружу. Как только послышались крики ужаса, Катанехта открыла дверь в обеденный зал.
По лестнице уже спускались люди, хозяин выбежал из кухни. Она увидела их панику. В темноте они спотыкались, стремясь поскорее выбежать наружу.
Последний факел она бросила на пол около входа и захлопнула дверь. Вскочив в седло, Катанехта схватила поводья остальных лошадей и поскакала на север. Позади нее живьем горели люди.
Война, она такая разная. Можно убивать воинов и знать, что через десять лет придут их дети. А можно нанести удар по их детям и знать, что враги уничтожены навсегда. Когда-то когда она была маленькой, она верила, что можно щадить близких врагов. Но жизнь научила. что уничтожать врага нужно всегда на корню
Ей было четыре года, когда она поняла, что мира уже никогда не будет. Осталась только надежда. Мир – так желанен и так недостижим. Никто уже не помнил, сколько лет страна воюет, и было ли когда-то то, что здесь зовут миром. Она не испытывала ненависти к убитым. Но они были чужаками ненавидящими ее страну.
Когда здесь говорили о милосердии, то всегда имели всех… кроме стигийцев. Обвиняя в убийстве, они забывали что сами поступали так же. Это бесконечная война. А ей так хотелось узнать, что же такое мир. Это была ее мечта.