Horror-конкурс - Нарушенное обещание

[Lex Z]

Нарушенное обещание

Огарок стал совсем крошечным и нещадно чадил. Струйка чёрного дыма, поднимаясь вверх, сливалась с подступающей тьмой. Он прикинул, сколько времени осталось гореть этому маленькому источнику света. Получалось, что письмо он написать не успеет. А должен, должен успеть!
Он всё ниже наклонял своё лицо к листу бумаги и всё чаще не попадал гусиным пером в медную чернильницу. Воспалённые глаза с трудом различали буквы, но он продолжал упорно писать, торопясь и не обращая внимания на описки. Потому что это письмо должно спасти близких ему людей. А тьма подступала.

- Дорогой кузен! Я пишу это письмо тебе, потому что писать мне больше некому. Ты – единственный дорогой мне человек в этом мире. Ты вправе спросить, а как же моя матушка и родные брат и сестра, а также твоя мать, воспитывавшая меня целых десять лет? Насколько я помню, вся моя жизнь с частыми радостями и редкими огорчениями была связана с вами. И даже отца твоего я сейчас вспоминаю со слезами благодарности на глазах. Хотя за время пребывания в вашем доме не услышал от него ни слова. Ещё бы, паралич разбил его, когда мы с тобой пребывали в младенчестве! Но, начну по порядку.
С пяти лет я жил с вами в прекрасном имении и навсегда сохраню в памяти наши прогулки в дубовой роще, как мы забавлялись, купаясь в Эмсе. И очень жаль, что это никогда не повторится! Почему, спросишь ты? А всё потому, что я не сдержал данного твоей матери обещания.
Нам с тобой тогда едва исполнилось восемь. Если ты помнишь, я старше тебя всего лишь на четыре дня. В тот майский день была твоя очередь объезжать нашу пони по кличке Куколка. Мы с твоей матушкой сидели на траве в тени платана и любовались как ты уверенно правил Куколкой, нарезая круги по зелёной лужайке.
- Густав! – вдруг обратила ко мне своё красивое лицо тётушка Анна. – Пообещай, нет, поклянись мне, что никогда не сделаешь попытки увидеться со своими матерью, братом и сестрой?
- Почему тётя? – спросил я.
- Неужели ты ничего не помнишь?
Что-то я помнил. Но память, видимо щадя моё душевное здоровье, действовала избирательно. Я помню, что мать моя была красива, как и тётя Анна. Вот только выражения лица её не помню совершенно. Как не помню ни цвета, ни разреза её глаз. Хотя с той поры, как матушка твоя забрала меня к себе, прошло всего три с половиной года. И ещё помню, ка сильно я боялся наступления темноты. А ведь ты знаешь, что живя в вашем имении темноты, я не боялся совершенно!
Но тогда я тёте Анне обещание дал. Хотя семья моя не выходила у меня из головы. И по прошествии всего семи лет, я данное обещание нарушил.
Мы с тобой тогда учились в католической школе в Виденбрюке при церкви святого Эгидия. В тот сентябрьский ранний вечер гуляли с друзьями по торговой площади в ожидании, когда скрипач заиграет вечернюю мелодию. У меня уже тогда был готов план. Я скопил несколько талеров и купил место в вагоне 3-го класса, который отправлялся в Оберхаузен. Там среди старых замков стояло имение моего покойного отца, где жили мать с сестрой и братом. Всё это я узнал, роясь в тётином секретере.
Путь был недолгий, ты с друзьями, наверное, ещё не вернулся в пансионат, когда я сошёл на крохотной станции, не доехав до новоиспечённого города одну остановку.
По обе стороны железной дороги плотной стеной стоял лес, в который уже окуналось всё ещё летнее солнце. Сверившись с картой, которую сам нарисовал в кабинете географии, уверенно зашагал по лесной дороге на запад. Через полчаса я уже подходил к родительскому дому.
Он мне не понравился сразу. Серое, похожее на казарму двухэтажное строение с грязными окнами, окружённое полуразвалившейся каменной оградой. Запущенный сад, в котором не слышно пение птиц. Лишь огромный одноглазый ворон сидел на ветке старого дуба. Взглянув на меня единственным глазом, птица недовольно каркнула и, взмахнув крыльями, исчезла где-то в глубине сада.
На стук долго никто не открывал. Я приложил ухо к двери. За ней была тишина.
Внезапно дверь распахнулась. Передо мной стояла женщина, и, судя по всему, это была моя мать. Странно, но я не испытывал никаких чувств, кроме досады на собственную глупость, приведшую меня в этот дом.
Красивой эту женщину назвать было нельзя. Воспалённые с красными веками глаза, бесцветные ресницы. Костлявая фигура. И самое главное лицо! Оно было даже не раздражённым, на нём лежала печать какой-то потусторонней, иррациональной злобы. Мне пришла в голову мысль, что мать ненавидит не только этот мир, но и тот, куда, если верить пасторам, мы попадём после смерти.
- Что вам надо?
Голос был высоким и очень неприятным. Неужели это моя мать, родная сестра милой и всегда доброжелательной тётушки Анны?
Я думал, что развернусь и уйду прочь, но вместо этого жалобно произнёс:
- Мама?
Она всмотрелась в моё лицо.
- Густав?
Её худые руки на удивление крепко обняли меня, и я так больно упёрся носом в костлявую грудь, что слёзы брызнули из глаз. Мамаша видимо приняла их за слёзы радости от долгожданной встречи. Покачала нечёсаной головой и гримасой, которая видимо, означала улыбку, произнесла:
- Мне тебя даже и покормить нечем. Так поздно мы не едим. Идём, я уложу тебя в твоей комнате, а утром мы вчетвером встретимся за завтраком.
В доме был какой-то нежилой запах, лестница, по которой мы поднимались на второй этаж, нещадно скрипела.
Комната, в которую она меня завела, должно быть все эти десять лет хранила мои детские страхи. Которые тут же забрались мне в голову.
Мать уложила меня на старую кровать, не давая даже раздеться, я едва успел скинуть башмаки. Укрыла одеялом, пахнущим сыростью и плесенью.
- Я так рада, что ты вернулся! – невыразительным голосом произнесла она, целуя меня в лоб.
Губы её были холодны как лёд, а от самой исходил какой-то тлетворный запах. Она вышла из комнаты, задув огарок свечи, оставив меня в темноте. Уже у двери мать обернулась, и мне показалось, что в свете заглянувшей в единственное окно луны её глаза вдруг лишились зрачков.
Некоторое время я лежал, дрожа от страха и отвращения к этой грязной постели, тёмной нежилой комнате, да и ко всему этому дому.
Надо возвращаться на станцию! Вряд ли ночью там остановится поезд, но я готов был идти пешком по рельсам, лишь бы убраться отсюда.
Приподнявшись на кровати, я прислушался. В доме не было слышно никаких звуков. Осторожно поднялся с кровати, взял в руки свою обувь и, стараясь ступать осторожно, вышел в коридор. Самую большую проблему представляла лестница. Своим скрипом она может перебудить весь дом.
Эти 24 ступеньки я преодолевал, казалось, целую вечность! Я понял, что если держаться ближе к стене, то ступени почти не скрипят. И вот я стою внизу весь в поту, несмотря на холод в доме. Вдруг слева я замечаю чей-то силуэт. И опять услужливая луна заглядывает в окно. Передо мной стоит девочка-подросток. Святой Эгидий, да это же Грета, моя сестра! Сейчас ей должно быть двенадцать.
- Здравствуй, Грета! – шепчу я.
- Я хочу пи-пи! – отвечает она.
А я вдруг вспоминаю, что отхожее место – пристрой где-то со стороны кухни. Беру сесртёнку за руку, которая холодна как губы матери, веду на кухню.
- Осторожно братец, - говорит она, - в нужнике живёт большая крыса, она может укусить.
Мне ли бояться крыс? Ты помнишь, кузен, как мы охотились на них в подвалах нашего пансионата? Пусть эти зверьки боятся нас!
Когда я потянул на себя дверь, то увидел в кромешной тьме два огонька. Это были глаза зверя! Раздался отнюдь не крысиный писк, а самое настоящее рычание. И тут же крик:
- А ну пшли вон отсюда!
Я отшатнулся и, запнувшись, чуть не упал. Голос принадлежал матери. А Грета вдруг засмеялась отнюдь не детским смехом.
Выронив башмаки, я бросился вон из дома. В саду было прохладно и темно, потому что луна спряталась за тучами. И тут моей головы что-то коснулось и над ухом раздалось громкое карканье. Вскрикнув, я побежал, но нога моя зацепилась за корень, и я растянулся на траве. Заполз под какое-то дерево и, прижавшись к тёплому стволу замер. Остатки разума подсказывали мне, что надо дождаться рассвета. Мне удалось уснуть, несмотря на прохладу сентябрьской ночи.
Я открыл глаза и увидел розовеющий край неба. В саду была мёртвая тишина. Ни шелеста листвы, ни пения птиц.
За ночь я сильно продрог, и первым делом принялся растирать грудь и ступни. А вторым я решил забрать свои башмаки и бежать отсюда как можно быстрей.
В свете утреннего солнца дом не казался таким зловещим. Я прошёл на кухню. На столе стояла крушка с молоком и большой кусок аппетитного на вид хлеба. На тарелке розовел шпик.
Последний раз я ел вчера в обед в нашей школе, и с жадностью набросился на еду. Лишь утолив голод, заметил на кухонном столе записку.
«Дорогой Густав, я приготовила тебе завтрак. Мы неважно себя чувствуем, поэтому увидимся вечером. Целую! Мама».
Я был тронут этой заботой, и устыдился своей мысли о бегстве. Ка пишут в романах, моя суровая тевтонская душа дрогнула. К тому же я жаждал распросить мать об отце, который по скудным рассказам тёти пал в недавней войне с французами, в самом её конце. Он командовал взводом егерей и получил пулю в битве при Бюзенвале, опять же, по словам тёти в самое сердце. Я жаждал героических подробностей, о которых, по моему мнению, могла знать мать. Посему, милый кузен, я решил дождаться вечера. К тому же обувь я нашёл в своей комнате, башмаки аккуратно стояли у кровати.
Я погулял по саду, вдоволь поел созревшего винограда, потому что в доме еды я больше не обнаружил. Причём во время прогулки постоянно натыкался на одноглазого ворона.
Сентябрьское солнышко припекало, и я улёгся на мягкой траве между двумя яблонями. Мне снился ты и тетушка Анна. А потом прилетел одноглазый ворон и уселся мне на грудь. И это, дорогой кузен, был уже не сон!
Я пошевелился, и он, взмахнул крыльями, обдав меня запахом гнили, недовольно каркнул и взлетел на ветку того самого дуба.
Солнце уже завершало свой дневной путь и на родительский дом легли мрачные тени. А у меня опять появилось желание покинуть это место.
И всё же я переступил порог, прижимая к груди собранные в саду яблоки, которые вывалил на кухонный стол. И мало того поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Кроме моей комнаты там было ещё три. В первой, куда я заглянул, стояла застеленная двуспальная кровать, рядом туалетный столик. Больше мебели не было. На стене висели две дагерротипных фотографии в рамке. На одной всё наше семейство; пухлая 3-летняя Грета, мой брат-близнец Клаус в обнимку со мной, мать, очень красивая в белом платье, похожая на тётю Анну и статный мужчина в унтер-офицерском мундире. Так вот он какой, мой отец! Я ни капельки не сомневался, что он герой! На второй фотографии он один в гвардейском мундире, с саблей на боку. Задиристый взгляд, усы как у принца Вилли .
Не буду утомлять тебя, дорогой кузен описанием ничем не примечательных двух других комнат. Скажу только, что все они были пусты. Я поднялся на чердак, где была свалена старая мебель, и не обнаружил там никого.
Где они могли быть? На первом этаже кухня с гостиной также были безлюдны. В глубине сада я приметил каменное строение, где, видимо, хранили садовый инвентарь. Может быть они там?
Между тем сумерки сгущались. Я нашёл на кухонном окне огарок свечи, а в холодном камине коробку беттгеровских спичек .
Робкий свет разогнал подступающую тьму. Я сел за стол и принялся грызть сочное яблоко.
Вдруг дверь, ведущая в отхожее место открылась, и из темноты, щурясь на слабый свет свечного огарка вышел бледный юноша. Это, несомненно, был мой брат Клаус. Я встал из-за стола.
- Здравствуй братишка!
Он посмотрел сквозь меня и бьюсь об заклад, что даже не услышал моего приветствия.
- Хочешь яблоко?
Я протянул ему его, красное, налитое соком. И тут увидел глаза брата. Зрачки были словно наполнены раскалённым свинцом, и я не смог оторвать от них взляда. И ты знаешь, кузен, мне в голову пришла нелепая мысль, что из этого свинца были отлиты две пули, сразившие отца в битве при Бюзенвале.
Из-за плеча Клауса выглянула Грета. В её глазах без зрачков плескалась болотная тина. А тут из нужника вышла мать. Я увидел, что глаза её были цвета огня, который горел в свечном огарке.
- Ну вот, вся семья в сборе! – произнесла она.
В голосе не было ни радости, ни горечи.
- Не хватает папы, - счёл нужным сказать я.
- Папа ушёл на войну, Густав.
- Расскажи мне, как он погиб.
- Он не погиб.
Мать встала и, подойдя к входной двери, распахнула её. И тут же в дом влетела одноглазая птица. Ворон уселся на кухонный стол и принялся клевать яблоко, посматривая на меня глазом.
Между тем мать достала из ящика стола альбом и раскрыла его.
- Вот кого нам не хватает, так это моей сестры – твоей тётки и твоего кузена.
А я увидел старую фотографию, где ты трёхлетний сидишь на коленях у тётушки Анны.
Одноглазый ворон, переваливаясь, подошёл к альбому и клюнул тебя в твою очаровательную белокурую головку.
Мать подняла на меня безжизненные глаза. В залитых дьявольским огнём глазницах еле просматривались нечеловеческие зрачки.
- Напиши им, чтобы приехали.
Клаус подал мне перо, чернильницу и бумагу. Затем они с Гретой завели меня в нужник. Мой брат сдвинул стульчак в сторону, и я увидел ступени, уходящие вниз.
- Там тебе никто не помешает, - мать протянула мне свечной огарок. – И торопись, пока тьма не забрала тебя.
И вот я пишу дорогой кузен Эрих, чтобы предостеречь тебя…


- Вы знаете, доктор, Густав с раннего детства страдал навязчивыми страхами, был очень нервным восприимчивым ребёнком. Потом начались постоянные простуды с головными болями, пневмонией. Да и сестра при лечении переусердствовала с амфетаминами и гликогероином. Чуть позже он пристрастился к опиуму. А тут гибель отца, а следом ужасная смерть матери, брата и сестры. Год назад я взяла с Густава обещание, что он навсегда прекратит употреблять морфий. Но, как видимо мой племянник не сдержал его.
- И давно он заперся в винном погребе?
- Третий день. Притащил туда несколько свечей, письменные принадлежности и что-то пишет. На стук в дверь не отвечает, никаким уговорам не поддаётся.
- Про смерть его брата и сестры я читал. У них редкая аллергия на отсутствие света, ну, а сестра ваша не перенеся смерти детей, перебрала с морфином. Позвольте поинтересоваться, баронесса, а как погиб его отец?
Отхлебнув из кофейной чашки, доктор осторожно поставил её на блюдце.
- В последнюю войну, в самом её конце, он повёл своих солдат на французские редуты. Пуля угодила ему в левый глаз и вышла из затылка. Ужасная смерть! Кстати, барон Михаэль Фюрстенберг тоже страдал неврозами, так что у Густава это наследственное.
- Я выпишу ему успокоительные капли. Проблема в том, чтобы он согласился принимать их.
- Завтра из Виденбрюка приезжает мой сын Эрих. Думаю, он решит эту проблему. Густав любит его и всегда во всём слушается, несмотря на то, что старше Эриха на четыре дня.
Баронесса грустно улыбнулась. Доктор вновь поднёс чашку ко рту, но вдруг с дерева, что рядом с беседкой раздалось громкое карканье.
- Проклятая птица! – доктор чуть не поперхнулся кофе.
Он поднял голову и увидел на ветке одноглазого ворона, который внимательно смотрел на человека.

[Нефидимка]

Здравствуйте, автор. Спасибо за рассказ. Очень приятный текст в викторианском стиле. Тут вам и вечно живые, но по случайности немножко мёртвые, и семейные тайны с щупальцами в виде проклятий/болезней, и душевный недуг, и двоемирие с опиатами... Написано ровно, стильно, выразительно. Не страшно ничуть. Да автор и не старался испугать. Но получилось славно.

[Зогар Саг]

Закос под Мери Шелли или что-то в этом духе, с примесью современного "хоррора". Идея, в принципе хороша, но исполнение крайне слабое

[Monk]

Несмотря на некоторые косячки, рассказ прекрасен. Но вот беда - хоррора маловато, почти и нет. А эпилог убивает нагнетаемый саспенс напрочь.
Ну, вот дал бы первое место, если бы не концовка. Не дожал автор, не хватило фантазии. Жаль.

[Крюков Олег]

"Очень приятный текст в викторианском стиле", "Закос под Мери Шелли".
Думаю, обыкновенная готика. Её считают подвидом хоррора. Кстати, мне этот жанр очень нравится (Тим Бёртон, Терри Гиллиам). Бывал я в этом Виденбрюке проездом во Францию. Там действительно скрипач играет каждый вечер на торговой площади до сих пор (я так понял действие рассказа происходит в Вестфалии в 70-80-х г.г. XIX века). А с Шелли его роднит лишь эпистолярный жанр.

[нмдживладимир]

Автору респект. Любит она такие темы, видать.)) Написано здорово. В десятку войдёт точно.)

[Ґрун]

На то, что это может быть какая-то дьявольщина, намекает появление одноглазого ворона в самом конце. Но создаётся впечатление, что это всего лишь совпадение, а на самом деле Густав просто изложил свой бред (в медицинском значении этого слова) в письменном виде. Это вызывает сочувствие к нему, а не страх.

[Тусек]

Цитата: Осторожно поднялся с кровати, взял в руки свою обувь и, стараясь ступать осторожно, вышел в коридор. Самую большую проблему представляла лестница. Своим скрипом она может перебудить весь дом.

Много своих. Если не верите, автор, можете поиском в браузере посмотреть.
Наверное, у вас получился прекрасный рассказ, но свой, то есть не мой.

[Крюков Олег]

МНОГО, уважаемый Тусек, это больше трёх. Вы же указали лишь на два. То, что рассказ не Ваш, большой трагедии не представляет. Хотя, может быть, Вы и написали бы его лучше.

[Тусек]

Цитата: Автор: Крюков Олег МНОГО, уважаемый Тусек, это больше трёх. Вы же указали лишь на два.

своих? их штук 15
про солдат особенно ржачно. не помню точно, но там командир раздумывал, каких солдат бросить в атаку, своих или чужих. )

Цитата: Автор: Крюков Олег То, что рассказ не Ваш, большой трагедии не представляет. Хотя, может быть, Вы и написали бы его лучше.

вряд ли лучше, но точно чище.