Проклятие Хаурана

[Зогар Саг]

Воздух в тронном зале Хаурана был густым и приторным, с ароматом цветов черного лотоса, изысканных вендийских благовоний и сладкого зингарского вина. Этот аромат впитывался в кхитайские шелка, драпирующие стены, скапливался в тенях между позолоченными колоннами, облекая сладостными ароматами высокий трон из черного обсидиана и золота, на котором восседала молодая женщина изысканной, хищной красоты. Ее волосы, словно водопад полированного гагата, ниспадали на безупречные плечи, резко контрастируя с кожей цвета слоновой кости. Длинные, стройные ноги были перекинуты через подлокотник трона, прозрачный шелк ее платья почти не скрывал пышных изгибов тела. В глубоком вырезе между округлыми грудями красовалось странное родимое пятно в виде идеального алого полумесяца.

– Ещё вина, – промурлыкала она голосом, хлестнувшим словно шелковый кнут. Дрожащий от подобострастия и страха, юный раб из Коринфии, бросился вперёд с украшенным драгоценными камнями золотым кувшином. Красавица искоса смотрела на него, её полные губы изогнулись в улыбке, не обещавшей ничегокроме боли. Она позволила рабу налить вино, а затем, как только он закончил, небрежным толчком столкнула хрустальный кубок с подставки. Со звоном хрупкий сосуд разбился о мраморный пол. Пораженный ужасом раб замер, трепеща от своей участи.

– Такой неуклюжий, – вздохнула женщина с театральной грустью. – Отведите его в Ямы. Пусть поучится проворству у змей.

Крик мальчика затихли вдалеке, когда двое здоровенных стражников утащили его прочь. Таков был порядок вещей в Хуране. Таково было правление царицы Саломеи.

Много веков миновало с тех пор как королевство Хауран получило свою независимость от империи Коф. Немало испытаний с тех пор выпало маленькому государству, зажатому между горами и пустыней: вторжения туранцев и кочевников-зуагиров, захват власти наемниками-шемитами, подчинение могущественной Аквилонской империи и еще более тяжкое иго туранских захватчиков. Сейчас же, когда королевства Запада и Востока одинаково стонали под натиском следовавших одна за другой волн захватчиков с Севера - киммерийцев, ваниров, асиров, вентов, - Хауран вновь вернул вожделенную независимость. Древняя Асхаурианская династия, казалось бы, давно сгинувшая во времена гонений аквилонских и туранских наместников, вновь вернулась на трон, и Хауранский Эмират, гордо вернул себе звание королевства.

Но с возвращением старой династии вернулось и ее проклятие!

О нем шептались на узких улочках бедных кварталов и на базарных площадях Хаурана. Легенда рассказывала, как первая царица династии Асхаурианов сошлась с исчадием тьмы и родила дочь, имя которой помнили и по сей день. И с тех пор каждое столетие в Хауране рождалась девочка с алым полумесяцем между грудями, что означало её судьбу - а порой и судьбу всего королевства.

«Раз в столетие родится ведьма!»

Некоторых убивали еще при рождении, в тщетной попытке отвратить проклятие. Другие ухитрялись выжить - и ходили по земле ведьмами, гордыми дочерьми Каурана, с адской луной, пылающей на груди. Каждую из них звали Саломеей. Также назвали и эту девочку, рожденную среди нищенских лачуг, нежданный побег незаконнорожденной связи кого-то из Асхурианов, казалось бы полностью истребленных после завоевания Хаурана.

Странствующий стигийский жрец, случайно оказавшийся рядом во времена гирканского господства, узнал плачущую девчонку и заплатив золотом ее родичам, увез ее в Стигию. О том, как росла и кем воспитывалась девочка не знал никто, кроме стигийских и кушитских наемников, прибывших вместе с Саломеей, когда гирканская власть рушилась от Карпашских гор до моря Вилайет. Ходили слухи, что наемников предоставил молодой королеве сам наследник престола Стигии Сетнахт, чьей любовницей успела побывать хауранская принцесса. Так или иначе, Хауран сам открыл ворота войскам своей королевы, радостно приветствуя возвращение древней династии.

Однако очень скоро гнет иноземного владычества сменился собственным стародавним кошмаром.

Саломея правила как королева-ведьма, причем её знание темных искусств уступало только ее жестокости. Никакая прихоть не была слишком извращенной для нее, никакое наказание для ее врагов – слишком жестоким. Она правила Хаураном не царственным скипетром, но плетью и шёпотом тёмных чар. Красота знатных дев, не угодивших ей, увядала в одночасье. Вельможи, оспаривавшие её указы, кричали от ужаса в собственных постелях, их разум был разрушен невидимыми ужасами. А простой народ? Он бы лишь вьючным животным: жизни простолюдинов ничего не стоили, их отчаяние висело осязаемым туманом над городом. Саломея наслаждалась резким контрастом между их нищетой и непристойной роскошью её дворца, где фонтаны струились пряным вином, а нечестивые ритуалы смешивались с оргиями плоти и самой изысканной роскошью из мрамора, золота и слоновой кости.

Её прихоти были законом, и эти прихоти были жестоки. Придворный, не угодивший ей, мог оказаться почетным гостем на пиру её ручных пантер и огромных змей. Служанку, пролившую вино, могли содрать кожу, а её кожу использовать для переплёта книги темных заклинаний. Хауран стонал под украшенным драгоценными камнями каблуком Саломеи.

Богатства текли в казну Саломеи из непомерных налогов, лишь для того, чтобы растрачиваться на экзотические удовольствия и тайные эксперименты. Её двор был змеиным гнездом из темных жрецов, увешанных драгоценностями блудниц и визгливых евнухов. Каждый из ее придворных жаждал благосклонного взгляда своей королевы и одновременно страшась этого внимания, который мог как вознести их, так и обрушить в пучину ужаса, выходящего за грань всякого человеческого разумения.

– Приведите того купца, что осмелился оспорить налог на его караваны со специями, – промурлыкала Саломея однажды вечером, развалившись на подушках украшенной золотой пряжей, с кубком крепкого вина в руке. – Пусть он познает хауранское правосудие.

Её голос был подобен жидкому мёду, пропитанному ядом.

Купца, дородного мужчину по имени Кель, вытащили перед ней, его мольбы замирали в горле, пока королева брезгливо рассматривала его словно ничтожное насекомое. К рассвету караван Келя отойдет в ее казну, а сам он превратится в сморщенную оболочку, чья жизненная сила будет высосана, чтобы питать таинственные чары Саломеи.

Таков был ежедневный кошмар Хаурана.

[Зогар Саг]

Но даже черви, когда их достаточно много, могут прогрызть камень. Шёпот восстания, вначале слабый, как пустынный бриз, постепенно превращался в ревущий шторм. Люди, доведённые до предела, обрели решимость, отточенную владычеством тирании. Более того - они получли вождя, вышедшего из гомона городских базаров и лязга кузнечных молотов. Его звали Саврок - человек, чья воля к борьбе ковалась в огне страданий Хаурана. Совсем юнцом он поступил в наемную стражу гирканского эмира, но ушел из нее, не в силах смотреть на то, как восточные захватчики терзают Хауран. Тогда же он вступил в ряды повстанцев, желающих свергнуть гирканское иго. Во многом благодаря им, Саломея смогла так легко вернуть Хауран. Сам же Саврок, решив, что дело его жизни выполнено, перешел к мирной жизни успев побывать и купцом и кузнецом и охранником караванов Со временем, однако, он понял, что правление Саломеи представляет собой не славную эпоху, а гноящуюся рану на душе Хаурана. Саврок видел, как его родную сестру утащили в темницы Саломеи, откуда она уже не вернулась. С тех пор им владело лишь жгучее желание увидеть конец правления королевы-ведьмы.

— Хватит! — голос Саврока, грубый и мощный, разносился по городу, эхом отзываясь и под крышами крестьянских лачуг и средь роскошных домов знати. — Хватит крови для её ванн, хватит отроков и юных дев для её извращений! Она — пиявка, демон в человеческом обличье! Изгоним её из Хаурана и обретём свободу!

Величайшим святотатством, которое наконец обратило страх народа в ярость, стало осквернение Великого храма Иштар. Великая богиня-мать шемитов и восточных гиборийцев была изгнана. Саломея приказала стигийским стражникам вытащить на площадь и разбить вдребезги бесценную статую из слоновой кости. Вместо неё храм наполнился пантеоном кошмаров. Непристойные идолы ночных призраков и повелителей бездны, вырезанные из черного камня, теперь украшали священные залы. Фрески изображали оргиастические обряды и извращенные сношения богов и демонов в таких откровенных подробностях, что даже самый закаленный наемник и самая циничная шлюха отвёли бы взгляд. Фаллические боги с головами шакалов сношались со змееподобными богинями в муках и экстазе. Посреди храма стоял бронзовый жертвенник, покрытый засохшей кровью. Рядом стояло широкое ложе, устланное покрывалами из черного шелка и озаренное несколькими семисвечниками с горящими черными свечами. Над ложем высилась омерзительная скульптура: вырезанный из эбенового дерева демон с бычьими рогами и клыкастой пастью терзал огромным членом лоно узкоглазой дьяволицы с птичьими ногами и змеиными языком, вырезанной из цельного куска слоновой или схожей кости. Обоих любовников оплетало щупальцами, лаская, омерзительное создание похожее на помесь осьминога и паука, изваянное из странного камня цвета сырого мяса. Все извращения, доступные человеческому разуму, были воплощены в полированном обсидиане и кроваво-красной яшме – гротескное свидетельство правления женщины, лениво наблюдавшей за происходящим с ее ложа, предназначенного для новых, немыслимых извращений.

Саломея, возлегая на ложе, лениво провела лакированным ногтем по груди дрожащей юной рабыни, с удовольствием разглядывая новые фрески.

— Эти резчики превзошли самих себя, — заметила она. — Обрати внимание, как Бог Седьмой Бездны пожирает девственницу? Ужас в её каменных глазах почти… осязаем.

Её верховный жрец, худощавый стигиец с бритой головой, низко поклонился.

— Твоё видение вдохновляет всех нас, о Божественная. Ты содрала с Хаурана кожу приличия, чтобы показать народу волнующую истину вселенной.

Смех Саломеи был подобен звону ледяных осколков.

— Приличие – это ложь, которую мы внушаем детям и глупцам. Власть – это единственная правда.

Храм стал настоящим памятником развращенной душе Саломеи, но он же стал и началом ее падения. Надругательство над святыней люди больше не могли этого выносить. Восстание началось, словно внезапная, яростная буря. Толпы, вооруженные всем, что попадалось под руку – ржавыми мечами, тупыми топорами, сельскохозяйственными орудиями и даже камнями – хлынули к Багровой Цитадели, главному дворцу королеву Хаурана. Дворцовая стража, несмотря на свою преданность, оказалась сметена отчаянным потоком людей. Огонь лизал позолоченные стены, крики умирающих смешивались с рёвом толпы.

Внутри дворца Саломея, сидя перед хрустальным шаром, наблюдала за происходящим с холодной яростью.

—Глупцы! — прошипела она, щёлкнув пальцами. Из её ладони вырвался зелёный всплеск пламени, что испепелил убегающего раба. — Они думают свергнуть меня? Бросить вызов Алому Полумесяцу?

Но даже её магия, какой бы могущественной она ни была, не могла сдержать океан народной ярости. Все ее колдуны были сражены, их заклинания рассеялись.

— Моя королева, западные ворота пали! — закричал Терон, её главный евнух. — Они во внутренних дворах!

Глаза Саломеи сузились. Унижение отдавало пеплом во рту, но она понимала, что если она не сможет спастись сейчас, то дальше единственный выбор который у нее останется - жестокая смерть или позорный плен, который все равно завершится жестокой казнью. Она не позволит выставлять себя напоказ, как обычную преступницу. Одним движением руки она открыла тайный проход за гобеленом, изображающим пиршество упырей. Горстка избранных стражников, её личная служанка и дрожащий жрец протиснулись внутрь как раз когда люди Саврока выломали двери тронного зала. Убегая, она бросила последний взгляд на свои роскошные покои, на пролитое вино и смятые шёлковые простыни. Ее прекрасное лицо исказилось в маске чистой ненависти.

–Я вернусь, Саврок, – поклялась она шипящим от злобы голосом. — Я сложу твой погребальный костёр из всего этого города.

И с этими словами она исчезла в темном проходе, тяжелая плита бесшумно встала на место позади нее.

На рассвете следующего дня Хауран преобразился. Над Багровою Цитаделью, вместо флагов Асхаурийской династии, развевалось новое знамя – широкое красное полотнище, символизирующее кровь пролитую народом в борьбе за свободу. Улицы, когда-то безмолвные от страха, теперь оглашались радостными, хотя и растерянными, криками. Оставшиеся непристойные статуи были сброшены и сожжены на огромных кострах, освещавших ночь. На спешно созванное собрание в тронном зале собрался народ. Саврок, обагрённый потом и кровью, стоял перед ними, на ступенях, ведущих к трону.

— Ведьма сбежала! — проревел он хриплым голосом. — Хауран свободен! С этого дня нами правит не прихоть королевы-шлюхи, а воля народа! Больше над нами не будет ни чужеземных ханов, ни королей с проклятой кровью. Отныне Хауран — свободная республика великого народа!

Раздался одобрительный гул. «Народное собрание» было быстро сформировано, и Саврок, под всеобщее одобрение, был провозглашен первым архонтом. Но хотя народ ликовал, в толпе ощущалось беспокойство и страх перед будущим.

[Зогар Саг]

Саломея в своем храме:

[Зогар Саг]

Меж тем, Саломея и её редеющая свита, выбравшись из города, углублялись в раскинувшиеся вокруг бескрайние пустыни, с каждым днем отдаляясь от города. Пески пустыни сменились редкими лугами, равнина сменялась каменистыми холмами. Один за другим её последователи дезертировали или погибали, пока и без того немногочисленная свита не сократилась до трёх стигийских стражников. Красота Саломеи сохранилась, но теперь это была красота дикого отчаяния. Пышные шелковое платье стало рваным и грязным, волосы превратились в спутанный колтун, окровавленные ноги ныли от боли. Но в глазах ее по-прежнему горел дикий голод. Голод был грызущим зверем, гордость – постоянным мучителем. Её единственной пищей была ярость, холодный огонь, пылающий в её сердце. Именем своих жутких богов Саломея поклялась омыть Хауран кровью, сделав Саврока и его «республику» лишь жуткими сносками в анналах своей мести.

Однажды вечером, когда последний луч солнца исчезал на небе, перед ними предстало зрелище, что одновременно вселило в Саломею ужас и зажгло надежду. Сначала они увидели знамёна: рычащего снежного волка на кроваво-красном поле. Затем раздался звук рогов – глубокий, гортанный звук, от которого, казалось, сотрясалась сама земля. Ярко пылали костры, освещая массивные, одетые в меха фигуры, двигавшиеся среди костров, их топоры сверкали в ночи, голоса звучали хрипло и гулко. Саломея узнала этих людей: несмотря на то, что она еще никогда не сталкивалась с этим народом, во всех землях, к западу от Вилайета, не было человека, кто бы не слышал его имени.

Асы. Они были проклятием цивилизованных королевств, налётчиками из ледяных пустошей, их сердца были холодны, как зимняя вьюга, а дух – необуздан, как дикие земли, которые они называли своим домом.Это была дикая сила, рожденная изо льда и стали.

Саломею и ее отряд нашел отряд асов-разведчиков. Это были гиганты с голубыми глазами и волосами цвета золотой пряжи, одетые в меха и кольчуги. Они смотрели на неё не с вожделением её бывших придворных, но с холодным, хищным любопытством, словно волки, оценивающие лань.

Саломея, несмотря на усталость, двигалась с царственной непокорностью, когда её привели к вождю асов. Он был гигантом, с огненно-рыжей гривой, под цвет бороды, с вплетёнными в нее серебряными кольцами. Его глаза, пронзительные, темно-синие, как зимнее небо, смотрели с лица, изборожденного шрамами бесчисленных битв. Он восседал на грубом троне, сложенным из камней, мехов и черепов, а рядом с ним небрежно лежали массивный двуручный топор и длинный северный меч.

— Южная женщина, — с презрением произнес варвары. — Ты забралась далеко от своего тёплого хлева.

Саломея, не дрогнув, встретила его взгляд, и её губы искривила хищная улыбка. Она мгновенно узнала этот тип мужчин. Сила. Грубая, необузданная и совершенно беспощадная. Он был силой природы, такой же жестокой, как она сама.

— Я Саломея, царица Хаурана, — сказала она.

Рыжий рассмеялся резким, лающим смехом.

— У Хаурана нет королевы. Мы слышали, что город изгнал ведьму-блудницу.

Её стражники напряглись, но улыбка Саломеи лишь стала шире.

— Временная неудача. И кто ты такой, варвар, чтобы разговаривать с царицей таким тоном?

— Я Хеймунд Рыжий, Кровавый Волк. И я говорю с кем угодно так как пожелаю.

Даже в Хауране знали это имя, что произносилось со страхом и ненавистью от холодных гор Киммерии до раскаленных пустынь Шема. Сказания рассказывали о стратегической гениальности и поразительной воинской доблести этого вождя, полукровки из асов и их ненавистных кузенов ванов. Однако эти же сказания говорили и о его жестокости, о деревнях, сожжённых ради развлечения, о сломленных мужчинах и изнасилованных женщинах – всё ради чистого удовольствия. Некогда он, вместе с такими же варварскими ордами вторгся в Коф, грабя и разрушая, пока местные жители не восстали, направив послов к аквилонскому императору Вимарку. Тот явился, среди прочего, со своими асирскими наемниками. К тому времени и часть асиров устала от бесчинств Хеймунда, объединившись против него с аквилонцами и их собственными оцивилизовавшимися сородичами. Под давлением столь превосходящих сила, Хеймунд бежал на восток Кофа, вместе со своими самыми верными воинами. С тех пор он терзал рубежи Кофа, Коринфии, Офира и Заморы, всюду оставляя кровавый след. Он брал, что хотел, убивал, кого хотел и не проявлял жалости к слабым. Именно эта черта связывала его с изгнанной царицей.

Взгляд Хеймунда скользнул по Саломее, холодный и оценивающий, на мгновение задержавшись на разорванном шёлке её платья. Он подошел ближе, возвышаясь над беглой королевой, но она не съёжилась.

— Что нужно беглой королеве от моего отряда? Или ты просто хотела умереть от рук людей, более достойных, чем твои собственные подданные?

Она встретила его взгляд не дрогнув.

- Говорят, твоя свирепость не знает себе равных, а амбиции безграничны. Мы с тобой похожи. Оба хищники, оба рождены править, оба наслаждаемся страхом тех, кто бросает нам вызов. Ты больше чем просто главарь шайки грабителей, даже больше чем просто король.

Ее рука потянулась к вороту изорванного платья и медленным, размеренным движением откинула его в сторону, обнажив идеальный белый изгиб полной груди с алым полумесяцем, украшавшим её.

- И я больше, чем королева!

В ледяных глазах Хеймунда мелькнуло узнавание. Он слышал рассказы скальдов о ведьминских метках и о женщинах, заключающих сделки с тёмными богами.

— Хауран богат, — продолжала Саломея гипнотическим голосом. — Его хранилища полны золота, его погреба — вина, его женщины — огня. Всё это может стать твоим. Сожги его, разграбь, возьми всё, что пожелаешь. Я прошу взамен лишь две вещи: мой трон и голову человека по имени Саврок.

Её взгляд встретился с его взглядом.

— Говорят, однажды ты распял целый город, что бросил тебе вызов. Что ты заставил их вождя смотреть, как ты взял его жену и дочерей, прежде чем содрать с него кожу заживо.

Улыбка Хеймунда стала шире.

— Они были слабы. Слабость нужно искоренить из мира, чтобы она не заразила сильных.

— Именно, — выдохнула Саломея. —Новый правитель Хаурана рассуждает о свободе и правах. Он говорит о республике. Он пытается уничтожить само понятие власти, руки, достаточно сильной, чтобы доминировать над слабыми. Он распространяет болезнь. Ты и я, Хеймунд… мы — лекарство!

Ухмылка Хеймунда стала шире. Теперь он увидел это родство. Это была не просто мягкая южная королева. Это была волчица в шёлках. Он снова перевел взгляд на алый полумесяц.

— Каким богам ты поклоняешься, королева-без-трона?

—Тем, кто обитает в темных пространствах между звездами, — прошептала она, и её глаза сверкали магическим огнём. — Тем, кто питается криками и процветает за счет ужаса.

Хеймунд запрокинул голову и разразился хохотом.

— Мой народ поклоняется Имиру, Ледяному Великану! — проревел он, ударив себя кулаком в грудь. — Его кровь была морем, его кости — горами! Он был хаосом и разрушением, отцом всех чудовищ! Мы чтим его не молитвами, а кровью и победами! Сильная рука, говоришь? Самая сильная рука из всех — та в которой зажат топор! Расскажи мне побольше об этом торговце со свиным рылом и его жалкой „республике“. Насколько высоки стены вашей столицы? Насколько сильны его воины?

В течение следующих нескольких дней Саломея рассказывала о богатстве Хаурана, его уязвимости и слабости его новых «демократических» лидеров. Хеймунд, проницательный тактик на свой варварский лад, внимательно слушал, чертя пальцами узоры на рукояти топора. Но не только рассказы о золоте и лёгкой победе скрепляли этот нечестивый союз.

Однажды ночью, под холодными звездами, Саломея нашла Хеймунда в его шатре. Отблески огня плясали по её лицу, подчеркивая чувственный изгиб губ. Она говорила не о договорах или золоте, а о первобытном стремлении сокрушать, обладать, доминировать. Она говорила о трепете абсолютной власти, об утонченном удовольствии видеть, как другие сломлены твоей волей. Хеймунд, человек, познавший силу лишь через острие клинка и вкус крови поверженного врага, быстро нашел в ней родственную душу.

Она сбросила лохмотья, обнажив свою совершенную фигуру, где алый полумесяц пульсировал меж полных грудей внутренним светом.

— Моё тело принадлежит тебе, мой король, — прошептала она голосом, полным желания, — как и моя магия, если ты только потребуешь. Мы будем править Хаураном вместе, королевством, выкованным в крови и огне, где никто не посмеет бросить вызов нашей воле.

Хеймунд приблизился к ней, его массивная рука сомкнулась на её горле – не со злобой, а с первобытной властностью. Пальцы его были грубыми, взгляд – пронзительным.

— Язык змеи, соблазны ведьмы, – прорычал он, – но в твоих глазах есть и правда, женщина. Ты жаждешь власти, как я жажду битвы. Мы утолим наши аппетиты вместе.

Он притянул её к себе, их тела – одно утонченное и гибкое, другое грубое и мускулистое – встретились с яростной, необузданной энергией. Это был союз, рожденный не любовью, а общей, глубокой порочностью. Их тела сплелись среди мехов и смрада сырого мяса – жестокий союз двух хищников. Не было нежности, лишь голодная схватка воль, исследование общей тьмы, властное наслаждение от того, что один подчиняется другому, лишь чтобы в свою очередь покорить его. Её сладострастные крики смешивались с гортанным рычанием, как симфония плотского освобождения и слияния двух чудовищных душ. Саломея, чей алый полумесяц слабо пульсировал во мраке, использовала свою магию, чтобы усилить ощущения, сплетая иллюзии желания и страха, привязывая Хеймунда к себе. Она видела на его лице дикое, животное наслаждение и поняла, что нашла свое орудие мести. Он, в свою очередь, нашел женщину, чья жестокость соперничала с его собственной, партнера в славной игре господства.

— Хауран сгорит, моя королева, — пообещал Хеймунд, вонзаясь в извивавшуюся под ним женщину. — И те, кто изгнал тебя, познают, что такое настоящий ужас!

[Зогар Саг]

Возвращение в Хауран было подобно багровому приливу, урагану стали и колдовства. К тому времени начал изнывать от ограничений новой республики. Возникали споры, формировались фракции, и хрупкое единство, свергнувшее ведьму, начало трещать по швам. Правление Саврока, пусть и свободное от извращенной похоти Саломеи, оказалось не менее неумолимым. Те, кто слишком ревностно служил Саломее, или даже те, кого подозревали в не достаточной лояльности к восстанию, столкнулись с быстрым и жестоким судом. Головы летели на рыночной площади, и тень страха, пусть и иного рода, всё чаще витала в воздухе. Правосудие было быстрым и жестоким; инакомыслие подавлялось с такой же беспощадностью, как и при старой власти. Хауран лишь сменил одного жестокого господина на другого, пусть и вышедшего из их собственных рядов. Вкус свободы был горьким, и ростки демократии никак не приживались на столь твердой и неподатливой почве.

Весть о приближающейся орде достигла Хаурана словно похоронный звон. Городское ополчение, как и все население, хотя и охваченное революционным пылом, оказалось плохо подготовлены к встрече с закаленными убийцами Севера.

—Они идут! — закричал разведчик, бледный от ужаса, ворвавшись в зал собраний. — Орда! Во главе с Кровавым Волком… и самой Королевой-Ведьмой!

Собравшиеся замолчали, затем послышался недоверчивый ропот, быстро сменившийся страхом. Лицо Саврока оставалось бесстрастным, но его челюсти сжались.

— Змея возвращается в свое гнездо, — глухо прорычал он. — На этот раз мы раздавим её голову каблуком.

Асы спускались с холмов, словно ледник, ужасающая волна воинов, закутанных в меха, их боевые топоры блестели, а боевые рога звучали как рев тысяч хищных зверей. Во главе их ехал Хеймунд, словно бог войны с рыжей гривой, а рядом с ним, верхом на чёрном жеребце, ехала Саломея. Асы Хеймунда, жаждущие новых завоеваний, обрушились на королевство, словно стая волков на раненого оленя. Когда боевые рога асов разнеслись по северным холмам, город охватила паника. Варвары обрушились на хауранское ополчение вихрем ярости берсерков, их огромные топоры пронзали хлипкие доспехи хауранцев. Битва у городских ворот превратилась в настоящую бойню. Боевые кличи асов «Имир!» заглушали отчаянные молитвы хауранцев к Иштар. Хеймунд Рыжий, будто вихрь разрушения, несся в авангарде, его огромный топор разрубал щиты и шлемы, словно пергамент.

Саломея не сражалась мечом. Она стояла на близлежащем холме, возвышаясь над городом, подняв руки, и скандировала заклинание на стигийском наречии. Из земли клубился тошнотворно-зелёный туман, просачиваясь в городские стены, неся с собой шепот ужаса и безумия. Когда асы обрушились на наспех укрепленные стены Хаурана, заклинания Саломеи сеяли среди защитников нити страха и смятения. Призраки и демоны мелькали на валах, стрелы обращались в пыль на лету, а сама земля под ногами воинов Саврока расступалась превращалась в зыбучие пески. Защитники «республики», несмотря на свою храбрость, не могли противостоять этому ужасающему сочетанию варварской мощи и тёмного колдовства.

Архонт Саврок, с лицом, искаженным отчаянием, собрал своих людей для последнего боя в самом сердце города, на той самой величественной площади, где когда-то раздавались крики о свободе.

— Сражайтесь! Сражайтесь за Хауран, за свои семьи! Не позвольте ведьме вернуть себе трон! — проревел он хриплым голосом.

Он столкнулся с Хеймунда на ступенях зала собраний, того самого места, где он провозгласил свободу Хаурана.

— Проклятый дикарь! — взревел Саврок, и его молот столкнулся с двуручным мечом Хеймунда со звоном, разнесшимся по залитой кровью площади. — Ты вернул былую тьму!

Хеймунд рассмеялся, гулким, гортанным смехом, легко парируя удар Саврока.

— Тьма — это истина, маленький глупец. А свобода — детская мечта.

Он двигался с плавной грацией опытного убийцы, подавляя не только грубой силой своих мускулистых рук, но и аурой той нечеловеческой жестокости и звериной ярости, что исходила от него. Саврок, несмотря на всю свою свирепость, был ему не ровня. Жестокий удар щитом Хеймунда раздробил челюсть Саврока, заставив его пошатнуться. Прежде чем он опомнился, двуручный меч Хаймунда опустился, в кровавом фонтане утопив краткий эксперимент Хаурана . Последний вздох Хауранской Республики вырвался предсмертным хрипом с окровавленных губ умирающего архонта.

Город пал быстро и жестоко. Асы брали плату за свою кровь, грабя и убивая с дикой самоотдачей, пока Хаймунд не усмирил их. Он был повелителем хаоса, но и мастером контроля и он не хотел разорять вконец столицу будущей империи.

Несколько дней спустя Багровая Цитадель, очищенная от крови мятежников руками испуганных простолюдинов, вновь засияла темным великолепием. Царица Саломея, в великолепных одеждах из черного шелка, расшитых драгоценными камнями, восседала на троне и алый полумесяц резко выделялся на фоне ее бледной кожи. Рядом с ней, на троне, с вмонтированными в него черепами членов внутреннего совета Саврока, восседал Хеймунд Рыжий. Его огромная фигура и рогатый шлем плохо сочетались с утонченной роскошью этого места, но это не мешало ему чувствовать себя на троне как дома.

Хауран теперь был дважды проклятым королевством. Робкие ростки демократии были не просто сорваны; их втоптали в грязь и засеяли солью. Саломея правила с новой, обострённой жестокостью, её магия теперь дополнялась несокрушимой мощью Хеймунда. Публичные казни стали ежедневными зрелищами, а дворцовые пиршества стали ещё более развратными, чем когда-либо, представляя собой смесь хайборийского упадка и варварских излишеств. Дворец, перестроенный выписанными из Стигии зодчими, роскошно украшенный, вновь превратился в вертеп разврата и темных ритуалов. Золото лилось рекой, редчайшие шелка украшали все поверхности, а аромат экзотических специй и крепких вин наполнял воздух. Но за этой роскошью скрывался непреходящий страх.

Их совместное правление стало свидетельством их объединенной тьмы. Саломея изобретала все более искусные пытки, а Хаймунд наблюдал за казнями холодным и в то же время веселым взглядом. Их покои наполнялись постоянной симфонией власти и наслаждения – не только физического акта, но и темного восторга от совместного господства. Их любовь друг к другу была извращенной, плотской связью, выкованной в огне взаимного понимания того, что истинная власть заключается в попирании ногами слабых.

Храм Иштар претерпел свое последнее преображение. Саломея не просто вернула непристойных идолов своих тёмных богов, но и соединила их с суровым культом севера.

— Мои боги — от жаркой, приторной ночи и тайных желаний плоти, — объясняла она Хаймунду, пока ремесленники и рабы трудились под плетями асиров. — Твой Имир, — от бесконечного льда и холодной окончательности смерти. Это две стороны одной медали: власти жестоких богов над слабым человечеством.

Новый идол был воздвигнут там, где когда-то стояла Иштар. Это было чудовищное сочетание: основание было вырезано в виде стигийского бога-змея, чьи кольца из черного базальта извивались в невозможных формах. Но из него возвышался титанический, мускулистый торс ледяного гиганта, высеченный из сине-белого мрамора, который, казалось, излучал ощутимый холод. Одна рука гиганта сжимала кричащую человеческую фигуру, а другая собственнически прижимала к себе красивую обнаженную женщину, чья нижняя половина теле плавно переходила в змеиные кольца. Это был бог ледяной, жестокой похоти; бог смерти и разврата, сплетённых воедино. Непристойные фрески, изображающие южную похоть, соседствовали со суровыми резными изображениями замерзших пустошей и гигантских богов, пирующих смертными. Приторный аромат лотоса смешивался с привкусом свежей крови. Жаровни, пылающие галлюциногенными благовониями, стояли рядом с ямами, где магия Саломеи вызывала ледяной туман, оседавший на полу – дыхание из царства Имира. Центральный алтарь представлял собой массивную глыбу зачарованного льда, которая никогда не таяла. На нем приносили жертвы – не всегда быстрым и милосердным клинком, но иногда, оставляя замерзать насмерть, отдавая последние мучительные вздохи великану севера.

Однажды вечером, когда последние лучи заходящего солнца окрасили небо в кровавые оттенки, Саломея откинулась на спинку трона с чашей пряного вина в руке. Она была великолепна в платье из мерцающей чёрной чешуи с глубоким вырезом. Хеймунд, обняв её за плечи, с огромного балкона смотрел на город внизу. Хауран молчал, словно огромный, испуганный зверь, съежившийся под их железной пятой.

— Они не поняли, не так ли, мой Красный Волк? — промурлыкала Саломея, проводя по его рыжей бороде накрашенным ногтем. — Они думали, что свобода означает отсутствие правителя. Они не понимали, что одни рождаются, чтобы преклонять колени, а другие — чтобы повелевать.

Хаймунд хмыкнул, устремив взгляд на далекую знойную дымку пустыни.

— Они научатся. А если забудут, мы им напомним.

Его рука нащупала алый полумесяц, шершавый большой палец обвёл его контур. Саломея улыбнулась зловещей улыбкой, обещавшей одновременно экстаз и упоительную боль.

— Они думали, что смогут построить мир, основанный на надежде, — пробормотала она, — Глупцы. Надежда — для слабых. Им следовало строить мир, основанный на страхе.

Хаймунд хмыкнул в знак согласия.

— Страх — хороший камень для фундамента, крепкий. — Он повернул голову, и его огненная борода коснулась её щеки. —Твои боги тьмы и мой бог льда… они поют вместе хорошую песню.

— Гимн власти, мой король, — прошептала Саломея, прижимаясь к его могучему телу. — И мы заставим весь мир петь его.