Круммох из Горных Круммохов

[Михаэль фон Барток]

Глава десятая, где нужно принять трудное решение.
Когда возбуждение боя спало, граф особенно тяжело ощутил тяжесть и прожитых пяти десятилетий, и старую рану в ноге, и две бессонные ночи, проведенные на ногах. В голове у него словно стучали молоты, а от недосыпания разум мутился. Но помня, что вождь всегда должен быть сильнее и выносливее самого сильного и выносливого из своих воинов, Остейн продолжал держаться, излучая бодрость и уверенность в себе. Прежде, чем позволить себе отдых, он должен был принять слишком много важных решений.
Граф распоряжался насчет дальнейшей обороны замка, интересовался тем, сколько у него еще пороха и ядер, сколько любдей ранено, сколько убито, кто еще готов встать на стены. Одобряюще бил кого-то по плечу, снисходя с высоты своего положения как равным по званию, жал руки солдатам гарнизона и нежданным союзникам из числа налетчиков. Проведал раненых, сказав подобающую случаю речь. Кого-то еще утешил, кому-то пригрозил расправой. Лица плыли перед глазами, сливаясь в одно. Три сотни человек, или более того, и все ждали, что он решит их проблемы, спасет их от старого бога. Бремя власти никогда еще не было тяким тяжелым, но, в сущности, он привык к этому грузу. Он был Страж Границы и носил свое имя с гордостью.
Он приказал разделить людей на смены, чтобы они отдыхали по очереди. Командование поручил Рорку, который сам вызвался бодрствовать в первых рядах, и Гленну Куаду, который должно быть, оскорбился, что им командует какой-то ванир, но виду не подал, и пошел расставлять караулы.
Царил тот же полумрак. Снег продолжал валить, только теперь это, кажется, был обычный снег, без примеси пепла. Согласно часам, сейчас было утро, но облака скрывали небо, и казалось, что сумерки вечны. Но все же этот серый сумрак легко было отличить от настоящей ночи, которая наступала, когда где-то закатывалось за небосвод невидимое солнце.
Драугры все так же стояли ледяными статуями. Не было и мысли спуститься со стен и перебить их всех, пока они пребывают в оцепенении, должно быть, заменявшим им сон.
И только потом он решил навестить Вильду. Девушка спала тем же нездоровым, болезненным сном. Судя по всему, ей становилось хуже, ее мучил жар, раненая нога начала распухать. Неужели она умирает? Неужели все напрасно. Остейн вытолкал за дверь сиделку, в обязанности которой входило вливать в потрескавшиеся губы несчастной воду, хотя бы десертную ложку, каждые несколько минут. Он немного посидел у постели дочери, кажется, даже пролил несколько слез, и совершенно точно начал засыпать. Но когда голова его соскользнула с подставленной для опоры руки, Остейн тут же проснулся, шепотом выбранил себя, обозвав, в том числе, старым кабаном. Надо было звать хирурга, но тот был занят другими ранеными. Что там говорил Артаэр насчет плесени?!
А вот Каллен Круммох умирать не собирался. Семижильный горец, конечно, страдал от боли, но был в сознании. Первое о чем он спросил – жива ли Вильда. Остейн сказал правду, что та возможно, умрет. Каллен, заскрипев зубами, отвернулся к стене, кадык на шее судорожно задвигался – он явно глотал душивший его плач. Не зная, зачем он навестил виновника всех своих бед, Остейн, тяжело опираясь на трость, наконец пришел в свои покои. Ему подали еду, и он ел, молча, один, не пил ни вина, ни пива, потому что разум его и так мутился.
Он мог позволить себе той же роскоши, что прочие узники осажденного замка. Он не мог довериться господину, чтобы тот решил как поступить с ультиматумом Старика. Отдать богу павших воинов то, что он просит, или продолжать драться?
Загадку Высокого графу быстро перевели. О чем-то он и сам догадался по строению фраз.
Живой мертвец – явно Каллен Круммох. Плод чресл Остейна – его дочь Вильда. То, что стоит между ним и Вильдой – ребенок в животе молодой женщины. Белая сестра пламени вселенной – Луна, сестра Солнца.
Отдай мне свою дочь, своего внука, и отца своего внука – сказал Старик.
Нет! – гордая, непокорная натура Остейна восставала против того, чтобы даже подумать о такой сделке. Граф поймал себя на мысли, что вдруг перестал рассматривать Круммоха как врага, а воспринимает его скорее членом семьи, но отогнал эту мысль подальше. И еще одна мысль мелькнула самым краешком – а ведь ванирский король старых времен, от которого ты происходишь, ничего плохого в такой сделке наверняка не увидел, наверное, даже гордился бы тем, что кровь его крови пришлась по вкусу Висельнику.
Надо было бы созвать совет, пригласить всех, от землемера до Гленна Куада и разделить груз решения со всеми остальными. Но последнее слово все равно останется за ним!
Граф подумал, что ему не помешало бы старое-доброе чудо. В конце концов, мрачных и злых чудес за последние дни случилось немало, а вот хорошее – только одно. И то это было явление старого храмового служителя, призрак коего, кроме обычного духоподьемного разговора ничего не предложил. Воистину, если Солнечный Бог хочет явить свою силу, сейчас самое время!
В небольшой храм набилось столько людей, что им приходилось стоять. Они молились, истово, как никогда в жизни. Жители долин, в которых смешалась кровь полудюжины народов, цеплявшиеся за свои киммерийские корни горцы, «гирканцы» конных кланов, потомки нордхеймцев, все еще отмечавшие праздники в честь Донара… в обычные дни их не дождаться было на богослужениях, в быту они суеверно взывали ко всем силам, память о которых хранило их племя. А больше всего привыкли доверять собственным рукам и разуму. Кто-то, как Гленн Куад, получивший в свое время хорошее образование, и вовсе до явления воинства Игга не верил в силу Старых, считая их не то героями сказок, не то аллегориями природных сил. И вот теперь все пришли искать защиты и поддержки у Солнечного Бога, которого некогда принесла с юга Империя.
Откуда такое религиозное рвение у северян, людей грубых, практичных, и так окончательно и не забывших старых богов, догадаться было нетрудно.
Раз Бог Повешенных предстал наяву, раз его дети рвали своими когтистыми лапами человеческую плоть, почему бы Светоносному поразить порождения тьмы огненными стрелами, не послать наделенного волшебными силами воина, не напустить на драугов сияющих львов?
Люди приносили обеты, поспешные и избыточные, складывали к ногам Солнечного Бога то, что имело для них наибольшую ценность, обычно какие-то украшения с историей, или амулеты. Грамотные прямо тут же ножами царапали на них свои мольбы, неграмотные просили сделать это тех, кто грамотой владел.
Заодно, чтобы уж точно заручитьсмя поддержкой кого-то из потусторонних защитников и хранителей Империи, щедро приносили такие же дары и молитвы Триумвирам, трем королям древности, чьи стилизованные изображения украшали стены. Один из них был еще и киммериец по крови, он точно не подведет – решили горцы и всадники, и принялись беспощадно царапать стены, кто старыми рунами, кто изуродованными аквилонскими буквами. «Пусть я останусь жив в этом бою», «пусть я выживу», «пусть мои враги падут», «дай мне выжить и победить».
Гленн Куад, знавший правильные ритуал, конечно, кривился, видя, что храм Митры становится неотличим от храмов Старых. Но что взять с темных людей – усмехался он, в двадцатый или тридцатый раз выполняя просьбу какого-нибудь солдата, нацарапать мольбу о жизни и победе.
Молитвы то ли не могли пробить завесу из облаков, и вознестись к Подателю Жизни, либо он молчал, игнорируя просьбы людей, которые прежде забывали о нем. Ничего чудесного не происходило.
Было почти невозможно дышать, светильники гасли от недостатка воздуха. Но каменное изваяние оставалось немым. И три короля на стенах тоже молчали.
Кто-то приходил, кто-то уходил. Сменялись караулы. Люди спешно ели, забывались крепким, но неспокойным сном. Врачевали легкие раны, правили оружие.
Остейн между тем, приказал дать ему на сон пять часов, и то того не будить ни под каким видом, кроме как если армия драугов нападет снова, зато после – будить, хоть бы пришлось из пушки стрелять.
Как это нередко бывает с измученными людьми, сразу уснуть, вопреки собственным ожиданиям, граф не смог, и какое-то время ворочался, перебирая в голове все терзавшие его вопросы. И перед самым погружением в сон, ему показалось, что он видит выход из тупика, в котором оказался.
Разбудил его Иридарн. По лицу хирурга было ясно, что ничего хорошего он не сообщит. За спиной хирурга стоял, по обыкновению, комкая в руках шляпу, Артаэр. Остейн застонал.
- Сир, проснитесь! Я не могу решать это без вас.
- О чем речь? – спросил Остейн, хотя и догадывался, что скажет Иридарн.
- Это Вильда, сир. С ее ногой совсем плохо. Я боюсь, мне придется ее отрезать. Но если тянуть дальше, то возможно, придется резать выше, а это она может не пережить. – выпалил Иридарн.
- Господину хирургу только бы резать. – подал голос Артаэр. – Я думаю, что и ногу и жизнь Вильды можно спасти.
Остейн потер лицо руками, окончательно просыпаясь.
- Говорите поочередно, господа ученые.
Тут каждый изложил свою точку зрения на лечение. Нога, которую Вильда распорола о ржавую решетку, когда выбиралась из клоаки, побагровела и распухла. Иридарн рекомендовал отрезать ступню, потому что, по его словам, такую ампутацию и произвести и пережить проще, чем ампутацию в колене, а тем более – бедре.
Артаэр же считал, что достаточно провести чистку раны и применить лекарство из плесени, которое он заблаговременно уже вырастил где-то на кухне.
Граф сам пережил несколько серьезных ран и операций, они оставили пренеприятные, даже унизительные воспоминания, от которых хотелось отделаться, брезгливо отряхиваясь и подергиваясь. Мысль о том, что молодой красивой девушке отрежут ногу, и ей придется всю оставшуюся жизнь ковылять на деревяшке, ему не понравилась. Но без ноги жить можно, а вот если закипит кровь, Вильда просто умрет.
И все же Остейн привык доверять знаниями Артаэра, которые тот привез из столицы.
- Будьте вы оба прокляты! – выбранил он лекарей. – Делайте, как решил землемер!
Иридарн отшатнулся с таким видом, будто его ударили.
- Сир, но ведь он, как вы сами изволили заметить, землемер, а я – хирург!!!
- Поэтому рану чистить будете вы! – рыкнул Остейн. – Я доверяю вашему мастерству хирурга!
Хирург попытался придать себе вид оскорбленной невинности, но Остейн уже обратил свой гнев на Артаэра.
- А вы, если ваше лекарство не сработает, вернетесь к мастеру Мэрдоку, крицу мешать!!!
Поняв, что спорить со Стражем Границ больше нельзя, Иридарн поклонился, при этом самим углом наклона спины будто бы произнес «и потом не говорите, что я вас не предупреждал», и удалился, очевидно, готовить пациентку и свои зловещие инструменты для предстоящей мучительной операции.
Землемер задержался и спросил то, что наверняка мучило сейчас каждого человека в замке.
- Сир, о чем говорило это… это создание? Что вы решили ему ответить? Солнце скоро садится.
Остейн поднял руку и медленно, демонстративно медленно сложил из пальцев неприличный жест.
- Вот что Старый Одноглазый у меня получит! – мрачно усмехнулся он.
В комнате Вильды хирург Иридарн свирепо мыл руки, бросая ненавидящие взгляды на землемера, который заставил его прибегнуть к этой нелепой процедуре, чуть не угрожая побоями. Несчастную девушку, пребывавшую от жара в полубреду, накрепко привязали к деревянной скамье. Две крепкие женщины, работавшие вместе с многочисленными ранеными бойцами, присутствовали здесь же, всегда готовые прийти на помощь.
Сначала случилась очередная краткая перебранка между Иридарном и Артаэром, но в ней мастеру пилы и ланцета удалось взять верх. Дело касалось способа, которым лучше успокоить больную. Вообще, если раненый был полон сил, получил ранение недавно, и слишком сильно бился от боли, то Иридарн имел привычку бить его голове деревянной киянкой. Была конечно, опасность проломить череп, но в противном случае несчастный просто иссек бы кровью. Так что выжившие пациенты на киянку не жаловались, а умершие и вовсе молчали. Но к Вильде, измученной лихорадкой, и страдающей от воспаления раны, такой метод применять было бы опасно. Не говоря уж о том, что негоже бить по голове графскую дочь, как какого-нибудь пикинера. Альтернативой киянке были обычные ремни. Землемер понес что-то про средства способные начисто отлючить сознание человека. Но когда Иридарн прямо спросил, имеется ли у того подобное зелье под рукой, вынужден был признаться, что о таком только читал.
- Тогда будем поступать, по-моему! – сказал, как отрезал хирург.
Сначала он вообще не понял, какую роль в предстоящей операции собирается играть Артаэр, но тот притащил с собой горшочек с прескверно выглядевшим зельем, которое вырастил на плесневелом хлебе. Иридарн скривился, но решение было уже принято, во-первых, а во-вторых, девушке становилось все хуже, и без операции она в любом случае была обречена.
Еще выше закатав рукава рубахи, он приблизился к пациентке и принялся осматривать ногу. Зрелище было тревожное. Ступня распухла и покраснела. Но именно покраснела, а не почернела, и при надавливании не издавала хруста. Не гангрена. Пока не гангрена. Вообще-то весь опыт Иридарна кричал о том, что ногу надо отрезать. Но все же мысль оставить калекой девушку была довольно неприятной. Вверив исход операции судьбе, Иридарн покрепче ухватил ланцет и одним движением вспорол начавшую рубцеваться рану.
Вильда содрогнулась от боли, издала отчаянный, но при том слабый, крик, и потеряла сознание, чем сильно облегчила работу хирурга. Выпустив дурно пахнущую темную сукровицу, гной и кровь, он принялся удалять воспаленную, гноящуюся плоть по краям раны, «дикое мясо» не схватившееся рубцом. Потекла чистая, алая кровь. Проклиная себя за невнимательность, хирург вытащил из раны крошечный кусок не то железа, не камня. В прошлый раз этот осколок слишком глубоко забился в рану, а теперь вот вытек с кровью. Продолжая сыпать словечками, от которых покраснел бы иной строевой сержант, Иридарн продолжал обработку раны, заливая средством, в целебных свойствах которого никогда не сомневался – добрым киммерийским бренди.
Вильда несколько раз приходила в себя, и снова теряла сознание. Она была очень слаба. Ребенок ее почти наверняка мертв – подумал вдруг Иридарн.
Теперь, когда гной, дикое мясо и проклятый осколок были удалены, он сам ограничился бы куском полотна. Но высокоученый землемер с редкой для человека его сложения грацией, возник откуда-то из-за плеча хирурга, и принялся накладывать на рану подозрительное средство.
Вообще-то, во время операции хирург в тайне надеялся, что непривычный к подобным зрелищам, Артаэр ретируется, а то и вовсе грохнется в обморок, как иногда бывало с зеваками в анатомических театрах. Но тот вынес все с обычным для себя равнодушием.
Когда операция была завершена, и хирург потянулся за фляжкой бренди, чтобы в этот раз употребить его по обычному назначению, раздался стук в дверь. На пороге стоял Гленн Куад.
- Господа. – приподнял он шляпу, кототорой обзавелся взамен утерянной. – Леди. – чуть кивнул он хлопотавшим над бесчувственной Вильдой женщинам. – С радостью сообщаю вам, что у меня для вас ценный подарок.
- И что у вас нашлось ценного, в нашей непростой ситуации, сир? – спросил Иридарн, который терпеть не мог изысканного барона-разбойника. Как это нередко случается, он, сам того не осознавая, подстроился под галантную, и при этом таившую в себе скрытую насмешку, речь собеседника.
- Оставьте ваши подозрения, господин хирург. – приложил руку к сердцу Гленн Куад.
С легким полупоклоном он протянул увесистый кисет. Артаэр протянул огромную руку, и взял его.
- Что здесь ценного.
- Немного антильского табака, господин ученый. – улыбнулся барон. – Не больше четверти от общего объема. Остальное – в основном гирканский дурнотрав и немного кхитайского опия. Имею слабость, люблю иногда раскурить трубочку в хорошей кампании. Но, клянусь Митрой, грешно употреблять такое средство для удовольствия, когда госпожа Вильда страдает.
Говоря все это, Гленн старался держаться развязно и высокомерно, как и всегда. Но по сути дар его был благородным поступком.
- Благодарю вас. – Иридарн протянул наскоро отертую от крови ладонь для рукопожатия. Можете довериться нам, мы используем это средство наилучшим образом.
- Не стоит благодарности. – отмахнулся барон. – У меня к вам небольшая, необременительная просьба.
Когда он сказал, что ему нужно, Артаэр уставился на него, выпучив глаза от изумления. Наверное, первый раз за всю жизнь землемера, кто-то сумел вызвать у него бурную реакцию изумления. Однако же, Гленн получил то, что хотел, и быстро ушел.
- Хочу вас спросить, господин землемер. – повернулся к хирург к своему оппоненту. – Вы курильщик?
Измученной Вильде был необходим абсолютный покой. Ее тело было настолько измучено ранениями и лихорадкой, что малейшее усилие могло убить несчастную. Теперь у врачевателей было средство, способное, при умелом применении, погрузить девушку в глубокий, насколько это возможно, спокойный сон. Правда, для этого нужно было обеспечить процесс, при котором она вдыхала бы дым почти непрерывно.
Пока Иридарн и Артаэр решали эту задачу, на замок начала спускаться тьма, по рядам драугов то там, то здесь, прокатывалась волна, похожая на судорогу. Мертвые воины Старика возвращались к своей посмертной «жизни». Но это походило не на пробуждение ото сна, а на то, как двигаются марионетки, когда кукловод снова берется за свои нити.
Остейн в это время уже собрал небольшой военный совет, о котором думал раньше. Он тоном, не допускающим возражений, заявил, что ультиматум Одноглазого не принимает.
- Харр лжет, как и всегда. Одно из его бесчисленных имен – Обманщик. Не думайте, что с ним можно заключить взаимовыгодную сделку. Если кто-то подумает, даже просто подумает, о том, что можно купить свою жалкую шкуру, отдав Одноглазому то, что он просит, я сломаю ему хребет, и брошу умирать в выгребную яму. – закончил свою речь Остейн.
- Так что же делать, сир? – осмелился спросить Гленн Куад.
- Сражаться. Это то, что мы, жители Пограничья, умеет лучше всего. Хотел бы я обещать вам всем что-то кроме славной смерти. Но обещать победу я не могу. И все же мы будем сражаться, пока можем.
- А потом еще, потому что хотим. – подхватил старую шутку кто-то ветеранов.
Одноглазый поднял свою говорящую куклу – труп Карратака. Наверное, Повелитель Драугов избрал своим глашатаем Гирканца потому, что у того тоже не было глаза.
- Что ты ответишь мне, Остейн, потомок людей льда? – спросил Длиннобородый. И хотя он говорил мертвым горлом Карратака, скрипучий голос Повешенного разнесся над равниной на многие мили, уносясь куда-то в чернильную тьму. На миг облака будто расступись, и люди смогли разглядеть светило, что иногда звали Солнцем Мертвым.
- Ты получишь то, что просил. – отвечал с башни граф. С этими словами он скомкал какую-то тряпицу, и швырнул ее вниз, под ноги мертвого коня, который нес на себе мертвого всадника.
- Вот тебе кровь от моей крови, Сеятель Раздоров. – со странной веселостью в голосе крикнул Остейн. – вот тебе плоть моей плоти! Ты не говорил, что хочешь ее всю, во всяком случае, я такого не слышал!
И в самом деле, тряпка была перемазана кровью Вильды, в нее так же было завернуто несколько срезанных с раны кусков мяса и кожи.
Все, кроме Куада, который принес испачканный кусок ткани, и потому знал, что замыслил Остейн, оцепенели от ужаса и, одновременно от восторга. Граф Остейн вел себя, словно герой древней саги, он смеялся над одним из Старых, бросал ему вызов и дразнил его!
- То, что было между мной и моей дочерью! – Остейн, хохоча запустил дорогую, роскошно украшенную, а все-таки самую обычную пряжку от пояса. - Ты не говорил, что это живое существо, или я не разобрал!
Воинство драугов подалось вперед, издав в одно мгновение крик, полный ярости и ненависти, на которые способны только тысячу лет мертвые воины, когда преданные своим же богом-покровителем, и вместо Чертогов Героев с вечными пирами, обретшие вечность в виде алчущей крови нежити.
А вот сам Великий Ворон вновь захохотал.
- Рад! – возгласил он. – Я рад, что кровь людей льда не ослабла с веками! Тем слащу будет пить ее из твоего черепа!
Карратак поднял руку с зажатым в ней копьем. Одновременно призрачный гигант из снега, мороза и тьмы сделал то же самое. Когда он метнет свое оружие, начнется битва.
- Постой! У меня есть для тебя еще подарок, Копейщик! Эй, Рорк, тащи живого мертвеца!
Рорк и еще два ветерана вытащили на площадку вяло сопротивлявшегося им человека в капюшоне, накинутом на голову.
Через перекладину перебросили веревку с петлей, петлю накинули на шею приговоренного, и тут же, быстро, безо всяких церемоний, потянули за один конец веревки, и вздернули его.
Человек забился, «заплясал последнюю джигу». Единственный глаз и мертвого Карратака, и призрака во тьме вспыхнули неземной, нечеловеческой алчностью. Бог битв и воинов, Одноглазый питался любой смертью, любой гибелью. Но превыше всего он, как и все Старые, ценил жертву, принесенную согласно ритуалу. Не воин, сраженный стрелой, мечом или даже пулей, в круговерти боя, а висельник, поднятый на заговоренном дереве в нужный день и час, был его любимой пищей. Потому его и звали Поглотителем Жертв.
- Живой мертвец для Бога Убитых! – взревел Остейн.
В его руку вложили копье, и он ударил висельника в бок, пронзая того насквозь так же, как когда-то пронзили самого Бога Рун, принеся его в жертву Всеотцу. Но человек содрогнулся в петле, и капюшон упал ему на плечи, открывая старое, пустое лицо Логана Фирсонхэя.